Миссис Больфем

Ее ученый друг заявил, что довольно и одной капли, но так как она была только женщина, то удвоила дозу – для верности – и поставила стакан демонстративно по средине стола. Полуоткрытая коробка сардинок и хлеб были совсем забыты, и она снова взбежала наверх, на этот раз, чтобы уложить платье, которое уже не могло ему пригодиться.

Она проделала эту обязанность жены тщательно, не забыв ничего, даже того тонического средства для укрепления волос, которое он втирал в лысеющий череп, даже желудочных таблеток, коричневых перчаток и детективного романа. После этого подробно описала модную сумочку, которую так хотела иметь, и записку приколола к его обеденному костюму. Это было ее алиби.

Когда она упаковала все, затянула ремнем и отнесла вниз в столовую, то, вернувшись в свою комнату, заперла дверь. Теперь она созналась, что продлила эти обычные обязанности ради успокоения нервов. Эти вечные мятежники человеческой природы были усмирены, но не были покорены окончательно, и это раздражало ее. Она не боялась, что не будет на должной высоте, когда услышит, как внизу, в столовой, грузно упадет ее мертвый муж. Во всех случаях жизни, была ли она сравнительно подготовлена или они застигали ее врасплох, она бывала хозяином положения. Но ждать, пока свершится предвиденное, было пыткой, и нервы издевались над ее волей. Ряд картин настойчиво осаждал ее мозг снова и снова: своим внутренним взором она видела мужа, идущего нетвердыми шагами вдоль улицы. Вот он распахнул ворота, вызывающе хлопнул ими и вставил ключ в дверь. Она видела его глаза, повернутые к освещенной столовой, в конце темной прихожей. Видела, как он пил лимонад, как он опустился на пол со стуком, потрясшим дом. Она видела себя, бегущей вниз, произносящей его имя. Видела, как она разбивала стакан о пол, бежала, как безумная через улицу к Гифнингам… и опять, и опять все начиналось снова…

Она ходила по комнате. Чтобы дать другое направление мыслям, она решила проследить, когда он придет, и, загасив свет, отдернула штору. И сейчас же затаила дыхание. Ее комната была угловая и выходила не только на главный подъезд, ведущий на Эльсинорское Авеню, но и в поле, налево; там была большая роща из старых кленов, где летом, одетая в белое, она провела не мало приятных часов, сидя с книжкой, или окруженная своими друзьями. Деревья, с их низкими, толстыми ветвями, еще одетыми листвой, бросали густую тень, но ее взгляд, бессознательно покинувший пустую улицу, вдруг различил черную тень, двигавшуюся в этой черной, тяжелой полосе мрака.

Она упорно наблюдала. Фигура, без сомнения, перебегала от дерева к дереву, как бы выбирая защищенные места или обеспокоенная какой-то непонятной причиной. Мог ли это быть ее муж, набиравшийся храбрости, прежде чем войти в дом и взглянуть на нее? Она знала, что он бывал в подобном настроении, но отбросила это предположение – он заключил по тону ее голоса, что она была не только измучена, но и настроена очень мирно, и было более вероятно, что он появится на Авеню, шумно напевая одну из своих излюбленных песен. Она представила себе его голос.

Фрида никогда не возвращалась раньше полуночи, и, хотя она входила через черный ход и тихо поднималась по лестнице, она нисколько не стеснялась, если ее видели.

Значит это взломщик.

Не могло быть более желанной диверсии. Миссис Больфем вдруг сделалась спокойной и решительной. Это было противоядие для взбунтовавшихся нервов, с жадностью ожидавших, как пиршества, этого беззаконного поступка. Такого взломщика можно посоветовать первоклассному любителю-убийце.

Миссис Больфем набросила свое тяжелое, автомобильное пальто, обернула голову и лицо темной вуалью, переложила свой револьвер из ящика стола в карман и проскользнула бесшумно вниз по лестнице. Она вышла из дома через кухню и, обогнув кухню, стояла тихо, пока ее глаза привыкли к темноте. Тогда она еще раз увидела движущуюся тень. Она не решилась пересечь луг прямо от дома к роще, а сделала большой обход позади дома, идя все время по траве, чтобы не шуметь.

В две-три минуты она достигла рощи; тень появилась снова, но было невозможно определить ни возраста, ни пола, хотя по резкому и тяжелому дыханию она заключила, что предполагаемый вор был мужчина:

Он, казалось, искусно пробирался к дому, без сомнения намереваясь открыть одно из окон внизу; и она стала подкрадываться к нему с вновь пробудившимся инстинктом; ноздри ее расширялись. Принятое ею решение убить мужа не взволновало ее, и даже объяснение в любви Дуайта Роша тронуло только слегка, но эта ночная авантюра, это преследование вора с целью смело приказать ему – руки вверх – тотчас разбудило в ней эмоциональные силы высокого напряжения.

И вдруг она услыхала голос своего мужа. Он приближался к Эльсинорскому Авеню по одной из прилегающих улиц и распевал с перерывами, вызванными физиологическими причинами, Типперэри[1], песню, введенную им в обращение за последнее время, с целью досаждать своему политическому противнику, американцу немецкого происхождения, и устрашать симпатизирующих Германии. Он шел быстро, как иногда идут подвыпившие люди. Она отступила назад и пригнулась. Обнаружить свое присутствие – значит привлечь к вору внимание мужа и удержать обреченную жертву от напитка в столовой.

Она увидала, как тень скрылась за деревом. Больфем почти неожиданно показался в свете уличного фонаря, напротив своих ворот. И тогда – ей казалось, что уже целую жизнь она не может вздохнуть – прежде, чем ее уши были оглушены резким выстрелом, ее глаза были ослеплены вспышкой света, и раньше, чем она услыхала, как Больфем издал странный звук – не то стон, не то икоту, – она увидала, как он схватился за ворот, а потом упал на землю. Она почти не сознавала, что бежит, и еще меньше сознавала, что бежит еще кто-то другой через сад, по направлению к задней ограде.

Много часов спустя, как ей показалось, она заперла дверь в кухне. В ее уме, настолько дисциплинированном в обычной жизни, что он редко направлял ее на ошибочное действие, произошло что-то удивительное.

Она должна была сейчас же бежать к своему мужу, а вот она дома, снова напряженно слушает.

Какой-то звук в кухне привел ее в себя. Она прошла к выходу на заднюю лестницу и резко крикнула:

– Фрида! – Ответа не было.

– Фрида, – снова позвала она. – Разве вы ничего не слыхали? Мне кажется, кто-то пытался открыть эту дверь.

Ответа снова не было.

Тогда она усмехнулась своему предположению о возможности возвращения Фриды в субботу в восемь часов вечера, быстро прошла в столовую и вернулась в кухню со стаканом лимонада, вылила его и, основательно выполоскав стакан, отнесла его прочь.

Только придя в свою комнату, она подумала, что ей надо было удостовериться, находится ли ключ от входной двери в кухню с внутренней стороны.

Но это была только лишь мимолетная мысль. Внизу, у ворот, уже слышались громкие, возбужденные голоса. В одну секунду она сняла и повесила свое автомобильное пальто, переменила платье на халатик, распустила волосы и распахнула окно.

– Что случилось? – Ее голос звучал решительно, но испуганно.

– Много чего случилось, – голос Гифнинга был суров и прерывался. – Не ходите сюда. Скажите, вы не слышали выстрела?

Двое или трое бежали по направлению к дому. Один из них остановился под ее окном, поднял голову и неопределенно помахал рукой.

– Выстрел, выстрел… Я слышала – так часто лопаются шины… Что вы хотите сказать? Что это? Кто?

– Вот следователь, – закричал кто-то из стоявших у ворот.

– Следователь?..

Она побежала вниз, распахнула входную дверь и стремительно бросилась к воротам, ее волосы рассыпались по спине.

– Кто это, кто? – твердила она.

– Ну, ну… – мистер Гифнинг остановил ее и сильно сдавил ей плечо. Вы не ходите туда и не…

Она надменно подняла голову.

– Я не истеричная женщина. Кого убили у моих ворот?

– Хорошо, – пробормотал Гифнинг, я думаю, вам надо узнать – это бедный, старый Дэв.

Миссис Больфем стала еще более надменной и минуту стояла без движения; тогда следователь, один из друзей ее мужа, приблизился и тихо сказал:

– Уведите ее наверх. Мы понесем его, он кончился – это факт. – Мистер Гифнинг слегка подталкивал ее вдоль дорожки в то время, как остальные поднимали согнутое тело и медленно топтались сзади. – Идите-ка к себе и поплачьте как следует, – сказал он, я протелефонирую Коммекам. Думаю, что это должно было случиться. В Добтоне за последнее время разгорелись страсти.

– Вы думаете, это преднамеренное убийство?

– Похоже на то. Очевидно, это не самоубийство. Проклятая собака спряталась в роще. Конечно, он уже удрал, но мы его найдем всё-таки.

Миссис Больфем медленно поднималась по лестнице с опущенной головой, в то время как тяжелая, недвижимая масса, так ненавистная ей и за последнее время его политическим противникам, была положена на диван в гостиной, модернизация которой так его раздражала.

Мистер Гифнинг телефонировал шурину убитого, полиции и гробовщику.

Миссис Больфем сидела, ожидая неизбежной бомбардировки ее дома ее ближайшими приятельницами. Уже резкие ноты примешивались к низким голосам мужчин на лугу и в аллее. Новость, как пламя пожара, перебрасывалась с одного конца Эльсинора на другой.

7

У миссис Больфем, в ее тихой спальне, сидели миссис Баттль, миссис Гифнинг, миссис Фрью, ее невестка миссис Коммек и некоторые другие ее друзья. Прошел уже час со смерти Давида Больфема, и уже седьмой раз она рассказывала историю укладывания чемодана мужа, его доставки вниз, своего возвращения на верх, раздеванья и, наконец, шума и суеты у ворот. Да, она слышала выстрел, но Эльсинорское Авеню – вечные автомобили, лопающиеся шины – в тот момент, естественно, это ничего не говорило ей. Нет, она не вскрикнула или, если даже и вскрикнула, окно у нее было закрыто. На ночь она оставляла открытым только боковое окно.

Она взяла от миссис Баттль протянутый ей пузыречек с солью, но сидела совершенно прямо, с окаменевшим и замороженным видом. Ее голос, без выражения, устало повторял немногие факты, могущие удовлетворить любопытство ее сочувствующих друзей, и так же устало она слушала Лотти Гифнинг, повторявшую свой рассказ: так как ночь была теплее, чем обыкновенно, она, ее муж и два их приятеля, с которыми они вернулись вместе на автомобиле, посидели недолго у ворот. Они слышали, как Дэв, напевая, возвращался по Даубарнской улице, а две-три минуты спустя – выстрел. Конечно, мужчины сейчас же побежали, но она от страху не могла двинуться. Один из мужчин поспешил к следователю.

Поведение миссис Больфем было именно таким, какого могли желать все эти сочувствующие приятельницы. Хотя они сами и пользовались слезами, как проявлением волнения, но были успокоены и благодарны, что «их миссис Больфем» не была похожа на остальных женщин. Они все еще жалели о ее слабости тогда, в клубе, хотя трогательно сознавали, что тем более любили ее. И если им хотелось слез, то Полли Коммек проливала их в изобилии, упрекая себя теперь в полном пренебрежении к брату.

Снизу из дома и снаружи доносился сдержанный шум голосов. Полиция приехала в автомобиле, возмущенная, и сейчас же изгнала из усадьбы всех любителей – сыщиков. Раздраженные голоса вопрошали, как надеются эти патентованные дураки найти следы действительного убийцы после таких идиотских поступков.

Миссис Больфем печально покачала головой.

– Они ничего не найдут, – сказала она. – Если бы я только знала, я могла бы сказать, чтобы все ушли со двора.

– Вот, кто бы это мог быть? – миссис Баттль короткая, полная и затянутая до колен, проковыляла к окну и высунулась, когда на Авеню показались два автомобиля, обгоняя один другого. Они остановились у ворот и сейчас же миссис Баттль объявила: «Нью-йоркские журналисты».

– Так скоро, – миссис Больфем взглянула на часы, но подавила зевоту. – Как, прошел всего только час?

– Не пройдет года, и они станут прилетать на бипланах. Вот, если наши бедные, старые полицейские олухи не откопают убийцу, эти добьются. Это премированные ищейки. Они найдут чутьем или выткут из собственного мозга, как паук ткет паутину из своего маленького животика.

– Сэм уверяет, – прервала миссис Коммек, – что это старый голландец. Он уже поехал в Добтон с констеблем.

Добтон, местечко в графстве и центр политической деятельности восточного Брабанта, тесно связанный с различными «городами» при помощи телефонов и автобусов, был местом жительства мистера Конрада Крауса, попросту называемого «Старый Голландец». Его квартира примыкала к процветавшему салуну, который был штаб-квартирой республиканцев графства. Давид Больфем покровительствовал – слухи ходили, что финансировал – салун одного американца, Эрина.

Влетел еще один автомобиль.

– Кажется, Сэм. Да, это он, – воскликнула миссис Баттль.

Через несколько минут Коммек появился на пороге.

Ничего не поделаешь, – угрюмо сказал он. – «Старый Голландец» предъявил великолепное алиби – стоял за прилавком бара с шести часов. Теперь наше дело отыскать наемного убийцу, мы следим и за другими. У бедного Дэва были свои враги, конечно.

Он подождал и испытующе посмотрел на свою усталую, но героическую невестку. Его свирепое лицо, с усами, торчавшими, как у моржа, которого он привез с севера, было покрыто не только пылью, но и маленькими сырыми островками, оставленными непрошенными слезами.

С той тонкой симпатией и пониманием недостатков другого мужчины, которое превосходит то, что может чувствовать женщина, он любил своего несовершенного друга, но питал к невестке глубокое восхищение, хотя все же не мог полюбить ее и не претендовал понять. Тем не менее, как и все, он знал всё, что в ней было показного, и был бы глубоко разочарован, если бы в этот час испытаний она вела себя иначе, чем в присущем ей высоком стиле. Энид Больфем была почти легендарной личностью Эльсинора и теперь могла замкнуться в эту легендарность, как в неприступную крепость.

– Скажите, Энид, – произнес он нерешительно, – там эти репортеры – парни приехали из Нью-Йорка, местные, конечно, не решились бы просить – они хотят вас повидать. Что вы на это скажете?

Миссис Больфем повернула свою надменную головку и с ледяным презрением взглянула на него.

– Они помешались. Или, может быть, вы.

– Хорошо, они на это иначе смотрят. Вот, видите, для них важно ежедневно утром дать один-два столбца для газет, и не может быть ничего лучше, как новое таинственное убийство. Пока они знают только голый факт, что бедный Дэв был застрелен у своих ворот, вероятно кем-то, кто скрывался в роще. Интервью с обездоленной вдовой, это будет как раз то, что они называют «сенсационной историей».

– Скажите им, чтобы сейчас же уходили.

Она откинулась на стул и закрыла глаза. Миссис Гифнинг подлетела с нюхательной солью.

– Лучше повидайте их, – настаивал Коммек. Пока вы этого не сделаете, они будут осаждать дом. Такой случай, это их конек. Уже месяцы не было «подходящего» убийства, интересного во всех отношениях, и всем так надоела война. В утренних газетах немцы берут траншею, а в вечерних теряют ее.

– Сэм Коммек, как можете вы шутить в такую минуту.

Его жена подбежала и хотела вытолкать его из комнаты, остальные дамы поднялись и смотрели на него с явным негодованием. И вдруг миссис Коммек обвила его руками и стала поглаживать по голове: мистер Коммек плакал и рукавом вытирал слезы.

– Бедный, старый Дэв, – шептал он, меня так это поразило. Но я еще найду гнусного пса, который убил его, уничтожу его до основания, если бы это стоило мне даже последнего моего цента.

Миссис Больфем встала, подошла к нему и дотронулась до его плеча.

– Я никогда бы не могла подумать, Сэм, что Вы так глубоко чувствуете, нежно произнесла она. – Уверена, что трусливый убийца будет найден и в этом будет ваша заслуга. Отправьте прочь этих сумасшедших репортеров.

Мистер Коммек покачал головой.

– Это так же возможно, как отозвать полицию. Они день и ночь будут бродить здесь, пока убийца не будет в тюрьме, в Добтоне. И вот, так как они знают, что публика желает их интервью с вдовой… Лучше примите их, Энид.

– Нет. – миссис Больфем дотронулась рукой до головы и покачнулась. – О, как я устала, как устала. Что за день. Как бы я хотела, чтобы здесь была Анна!

Три женщины подхватили ее и усадили в кресло.

– Анна, повторила она снова, – мне надо что-нибудь усыпляющее.

– Я вызову ее, – охотно предложила миссис Гиф.

– Надеюсь, она дома.

– Она должна была ехать на ферму к Хаустонам, – прервала миссис Коммек. – Она заезжала к нам по дороге туда – у Самми бронхит.

Миссис Гифнинг, такая взволнованная, какой следовало бы быть вдове, побежала вниз к телефону, гордая высоким назначением: ужаснуть доктора Анну, занятую как всегда, беспрестанной борьбой за жизнь.

– Пока не приедет Анна, я останусь с Энид, – сказала миссис Коммек, – ее лучше не беспокоить. Может быть, одна из вас приготовит кофе для тех, кто дежурит внизу?

– Фрида уже это делает, – сказал мистер Коммек. – Они все в столовой.

Миссис Больфем оставила свое убежище в объятиях миссис Коммек и выпрямилась.

– Фрида? Это же ее выходной вечер?

– Она улеглась в постель из-за зубной боли, но я вытащил ее оттуда. Хорошо, значит, я отправлю молодцов прочь до завтра, но тогда уже решитесь принять их.

Он ушел, и когда Миссис Больфем осталась одна со своей невесткой, которую она никогда не допускала в священный круг избранных, но которая была милой, всепрощающей натурой, она нежно улыбнулась ей.

– Не бойтесь, что я не выдержу, – сказала она, – но эти дамы действуют на мои нервы. Так мило с вашей стороны, что вы остались до приезда Анны. Все так ужасно и случилось так быстро после происшествия в клубе. Благодарю небо, что не позволила себе быть с ним суровой, и даже, когда он говорил со мной по телефону о своем отъезде, я не была с ним резка; никогда я не предъявляю строгих требований к подвыпившему человеку.

– Не терзайте себя. Он был мой брат, но я, конечно, знаю, что это был за волокита. Не будь он моим братом, пожалуй, я бы сказала, что мы не стали бы вас очень осуждать, если бы это вы сами всадили в него порцию свинца.

Миссис Больфем подняла изумленные глаза. Но сию же минуту усталая улыбка, как тень, промелькнула на ее решительных губах, и она спросила почти весело:

– Значит, вы допускаете истребление провинившихся мужей?

– Ну, да, конечно, я сама не так храбра, даже, если бы Сэм не был таким хорошим, – право, он очень скромный для мужчины – но даже здесь, в Эльсиноре, мало мужчин… Ну, да, если бы жены угощали их серной кислотой или пулей, – моей дружбы они бы не потеряли и, думаю, никакой суд не осудил бы их.

– Вероятно, вы правы. – Миссис Больфем начала раздеваться. – Может быть, мне лучше лечь… Но для этого требуются крепкие нервы. И, вы знаете, риск очень велик. Однажды Анна говорила мне, что у нее есть какой-то безвкусный и бесцветный яд.

– О, боже! Миссис Коммек могла быть безнадежно лишена стиля и честолюбия, что лишало ее права сиять в созвездии эльсинорских избранниц, но без сомнения она обладала чувством юмора и в эту минуту забыла случайность, прекратившую жизнь ее брата.

– Не говорите об этом никому, иначе не пройдет и часа, как не уцелеют ни яд, ни многие мужья.

Думаю, предупредить Анну во всяком случае. Я не уверена, что могу промолчать об этом.

Дверь осторожно отворилась, и показалась пушистая головка миссис Гифнинг.

– Я не могла добиться самой Анны, – шептала она, – ребенок еще не родился, но мистер Хаустон сказал, что сам передаст ей, как только все будет в порядке, и отпустит ее. Он страшно потрясен и посылает вам привет.

– Благодарю, дорогая, – пробормотала миссис Больфем, я хочу попробовать заснуть пока. Полли обещала посидеть со мной до приезда Анны. Покойной ночи.

8

В детской на ферме Хаустона раздался слабый плач. Мать спала, а новорожденный был в опытных руках. Мистер Хаустон, фермер, более зажиточный и предприимчивый, чем можно было представить, судя по его несколько небрежной внешности, поманил доктора Анну в столовую, куда сонная, но сочувствующая служанка принесла кофе и сандвичи. Борьба длилась более двух часов. И каждая минута была полна беспокойства как для доктора, так и для мужа. Сердце миссис Хаустон оказалось неожиданно ослабевшим, а ребенок не только не стремился пробиться к вратам жизни, как это подходило бы настоящему мальчишке, но в течение двадцати минут, по крайней мере, не проявлял совершенно признаков жизни.

Доктор Анна опустилась на стул возле стола и закрыла лицо руками.

– Кажется, я устала, – сказала она едва слышно.

И фермер, бросив кофейник, побежал за виски. – Выпейте это, – сказал он настойчиво. Его руки дрожали, но он не пытался объяснить словами свое подавленное волнение, пока они оба не оказались сидящими за столом за кофе и виски. Тогда, с толстым, наполовину съеденным, куском сандвича в руках, он начал бессвязно благодарить Анну.

– Вы мастер своего дела, – бормотал он, – вот именно. А ваша бедная спина, верно, совсем разбита. Вы, доктора, должны побить меня. Особенно вы, женщина-врач. Никогда ни слова не скажу против женщин-врачей, но теперь сознаюсь вам, что, хотя бедная Эджи до смерти вас хотела, я все время протестовал.

Доктор Анна сидела, улыбаясь. Она остановила его заявления и извинения.

– Не могу понять, что со мной случилось, почему я так ослабела. За последнее время мне приходила мысль, что, может быть, я больна. Надо завтра исследовать свою кровь. Теперь поеду домой и скорее в постель, хотя кофе настроил меня, как самую лучшую скрипку.

– Да, конечно, я тоже нуждаюсь в этом, но, то есть… еще причина… Вот, знаете… – Мистер Хаустон встал и теребил свою короткую кустистую бородку. – Миссис Гифнинг телефонировала мне недавно. Вас ждут у Больфемов – там плохо.

Доктор Анна вскочила, ее полные щеки снова побледнели.

– Энид, что с ней случилось?

– О, она в полном порядке – это Дэв.

– А, снова гастрический припадок?

– Много хуже. В него стреляли, вероятно часа два-три назад, я не спросил, когда это было, так как очень спешил обратно к Эджи, хотя, кажется, она сказала, что это случилось у самых его ворот.

– Кто же это сделал?

– Никто не знает.

– Умер?

– Нельзя быть более мертвым.

– Хм. – Краска снова вернулась на усталое лицо Анны, и она пожала плечами. Я не стану кривить душой, думаю, что и вы также.

– Я не более лицемер, чем демократ. Его заблуждения увеличивались с каждым годом. Это хороший конец. А всё-таки я желал бы, чтобы он умер в своей постели. Мне не нравится мысль, что мой согражданин может быть застрелен подобным образом. Это противно законам и порядку и, если только убийца будет схвачен, а меня выберут в состав присяжных и вина будет доказана, я стану голосовать за обвинение.

– Правильно, – быстро сказала Анна, вышла в прихожую и надела шляпу. – Вероятно, миссис Больфем хотела меня видеть?

– Да, да, вот именно. Но вам лучше ехать домой и заснуть. Там довольно женщин кругом нее, вероятно, уже весь город.

– Но я знаю, что ей нужна я. – Лицо доктора Анны нежно вспыхнуло. – Я и там хорошо засну на диване, возле ее кровати, если она захочет, чтобы я осталась.

– Прекрасно, но позаботьтесь о себе, – проворчал он. – Если вы не станете заботиться о себе, скоро вам придется перестать думать и о других. Сейчас приведу вашу машину.

Через несколько минут маленькая машина стояла у подъезда; он зажег фонари и крепко потряс руку доктора.

Она приветливо ответила на пожатие. – Ну, не тревожьтесь теперь, мистер Хаустон. Все идет отлично, а няня первоклассная. Не говорите с ней, то есть, с Эджи. Повидаю вас завтра, около десяти.

Она быстро выехала из ворот на дорогу. Месяц светил ярко и до Эльсинора было всего десять миль. Лицо Анны казалось измученным и страшным. От постоянного соприкосновения с тифозными больными бедных кварталов города она испытывала обыкновенно только здоровую усталость после работы, но теперь это было не то. Возможно ли, что она сама была больна? Она стала думать об Энид Больфем и забыла о себе. Наконец-то она свободна и еще молода, и привлекательна. Выйдет ли она замуж за Дуайта Роша? Он появился в ее сознании одновременно известием о смерти Больфема. Но был ли он достаточно хорош для Энид? Был ли вообще хорош кто-либо? Зачем, если она действительно овдовела и не нуждается в поддержке, ей снова выходить замуж? Во всяком случае она может ждать. Красивая женщина, в которой еще так много девичьего, может захватить и лучшую добычу. И еще в первый раз она порадовалась, что у Энид не было детей – женщина, избегнувшая общего жребия, всегда сохраняет что-то таинственно-девичье. И как это не странно, старые девы теряют это свойство. Но целомудренные и увлекательные женщины, не захотевшие раскрыть книгу опыта, щедро предлагаемую им, с глазами столь же чистыми, как у девушек, горящими только огнем мысли, – какую другую аномалию, более смущающую, мог бы создать мир. Доктор Анна была убеждена, что только равнодушие самой миссис Больфем отдаляло от нее мужчин. Будущность была в ее руках.