Миссис Больфем

– Думаю, что нет. Такой род безумия меня никогда не интересовал. Мне кажется, это льстит моему тщеславию, но тщеславие еще не есть любовь, если хорошо вглядеться.

Доктор Анна посмотрела на этот чистый профиль, на большие, холодные серые глаза и тоже засмеялась.

– Набрался храбрости, жалкий чертенок! Верно, была лунная ночь – нет, тогда луны не было. Значит, это было влияние старого «уголка любви» на нашей эльсинорской аллее. Ну, моя дорогая, если бы вы добивались любви мужчин, вы могли бы их иметь дюжинами. Ничего нет легче для красивой женщины любого возраста, как «крутить» любовь. Что же касается Роша, – она подумала и прибавила великодушно, – перед ним будущность, можно думать, и он бы мог увезти вас куда-нибудь.

– Я была бы вроде рыбы без воды везде, кроме Эльсинора. Я не обманываюсь, сорок два – года – это не молодость. Строго говоря, это уже много больше приемлемых лет, если только жизнь женщины не была полна движения и разнообразия. Я люблю Эльсинор, как кошка коврик у камина. Через час я могу быть в Нью-Йорке. Думаю, что это была бы идеальная жизнь, будь тысячи на две в год больше и… и…

– И Дэв Больфем где-нибудь подальше. Жаль, что Сэм Коммек не сделал из него странствующего представителя фирмы, вместо того, чтобы всадить его сюда.

– За всю свою жизнь он не интересовался ничем, кроме политики. Но я не очень о нем забочусь, – добавила она легкомысленно. – Я его хорошо вышколила. В конце концов он никогда дома не завтракает, не надоедает мне разговорами, скоро после обеда уходит к Элькам и засыпает немедленно, как доберется до кровати. И даже не храпит. И отлично переносит выпитое. Думаю, что нельзя ожидать большего после двадцати двух лет супружества. Я заметила, что если есть одно, то нет другого.

– Боже мой, прекрасно, но пусть бы он свернул себе шею.

– О, Анна!

– Ладно, конечно, я этого не думаю. Но я вижу часто, как умирают хорошие люди, милые дети; вероятно, я из бесчувственных. Я не искушаю судьбу желанием, чтобы на прошлой неделе он умер от тифозной лихорадки, вместо бедного Джо Мортона, у которого остались двое детей и жена без средств…

– Вы бы дали Дэву немного бацилл в капсуле, – прервала Миссис Больфем своим шутливым тоном, но отвернув лицо. – Или того бесследного яда, который вы мне когда-то показывали. Одного пузырька было бы достаточно.

– Одной капли и того довольно! – Контральтовые тона ее голоса были унылы и мрачны. – К несчастью, я не достаточно искусна для хладнокровного убийства. Я глупая, старая утопистка, желающая, чтобы чума смела с лица земли все ненужное, и это дало бы нам возможность возродиться для красоты и новой мудрости. Впрочем, тогда мы, вероятно, до смерти надоели бы друг другу, пока первородный грех не появился бы снова. Я думаю, что нам надо поторопиться. Мне предстоит целый вечер работы.

4

Цвет Эльсинора состоял из двенадцати женщин, которые были в состоянии много проигрывать в бридж! Миссис Больфем, которая едва ли могла рискнуть на это, и которая была одновременно и умелой, и счастливой «бриджисткой», настаивала на умеренных ставках. Другие члены этого избранного кружка были – жены двух банкиров, жены трех поставщиков и двух маклеров, ведших дела в Нью-Йорке и проводивших ночь в Эльсиноре. Эти дамы считали долгом чести обедать в семь часов, одеваться по моде и соответственно всякому случаю посещать в Нью-Йорке все выдающееся, куда только можно было проникнуть, случайно наносить визит Европе, читать модные романы и присутствовать на симфонических концертах. Излишне добавлять, что основой общественного величия каждой из них был большой дом, пышного типа, особенно свойственного богачам старых общин – дом полу кирпичный, полу деревянный, незначительный, безличный и лишенный стиля, а также великолепный лимузин. Дом возвышался среди луга, покатого к улице, не защищенного даже буксовой изгородью и не отделенного от соседних земель. Гараж, едва ли менее вычурный, чем дворец, был также обращен на улицу, чтобы его все видели. В Эльсиноре, пожалуй, нельзя было найти лошадь. Такси ожидали приезжающих на станции, а те, кто не мог себе завести роскошного автомобиля, покупали и довольствовались недорогой циклонеткой.

Миссис Больфем выделила это ядро по стратегическим соображениям, но это, конечно, не означало, что она или все другие не были олицетворенной любезностью к остальным, менее отмеченным судьбой. Действительно, нельзя было устроить развлечения в большем размере только для двенадцати семейств, в особенности, если половина из них была бездетна и список приглашенных на большие вечера, в городе с населением в пять тысяч, приближался к нескольким сотням.

Много говорило в пользу врожденного благородства этих эльсинорских богачек, читавших с одинаковым вниманием нью-йоркскую светскую хронику и известия о войне, то, что они без всякой борьбы подчинились доминирующему влиянию женщины, у которой никогда не было мотора и доходы мужа которой часто отклонялись от нормы. Но Миссис Больфем превосходила их не только в непоколебимости стремлений, но и в том, что ее семья была так же стара, как и само графство Брабант. Даубарны никогда не служили в так называемом, «кавалерийском полку», состав которого пополнялся теми избранными, которые живут в старых колониальных домах, преобразованных теперь в большие имения и распространивших свои корни и ветви в Нью-Йорк, но никто не оспаривал прав Даубарнов называться «капитанами пехоты». И у миссис Больфем, единственной представительницы по прямой линии, было два богатых кузена в Бруклине.

Изредка, доктор Анна принимала участие в бридже, но играла она плохо и, когда в субботу у нее находилось время, чтобы провести его в «Загородном Клубе», она предпочитала, сидя в глубоком кресле, наблюдать за молодежью, танцующей и флиртующей в ожидании ужина, отличающегося своей непринужденностью. Сама она никогда не танцевала, но любила молодежь, и вид детей, превратившихся в юношей, доставлял ей острую радость старой девы.

Курносая, веснушчатая, неуклюжая школьница быстрым скачком превращалась в стройную американскую красотку, вооруженную всеми преувеличениями последней моды. Она также искренно одобряла, но по причинам гигиены, когда танцевали женщины ее поколения, даже на многолюдных вечерах, но при условии, чтобы их партнеры не были слишком молоды, а их формы слишком грузны.

Миссис Больфем и доктор Анна приехали в клуб вскоре после четырех часов. Молодежь толпилась роями везде, внутри и снаружи. Ha веранде сидели около двадцати почтенных матрон, вязавших для бельгийцев нескончаемые принадлежности туалета, всегда, казалось, остававшиеся на той же степени прогресса.

Миссис Больфем, которая сама ввела это обыкновение, сегодня не взяла работу и прошла прямо в карточную комнату, но ее партнеров еще не было, и она развлекла своих нетерпеливых друзей только что случившимся домашним эпизодом.

– Вы знаете, у меня немка-служанка, – говорила она, снимая манто и садясь к столу, – славное создание и чудная работница, но медлительна и тупа до невероятия. И всё-таки, даже самая тупая крестьянка может затаить злобу. Как вы знаете по вчерашнему мучительному опыту, я прочла целые тома про войну, большинство из них – это просто насмешка над Анной, давшей мне список, – определенного анти германского направления. Однажды, когда Фрида убирала комнату, я заметила угрюмый вид, с каким она глядела на заголовок главы. Конечно, она читает по-английски, так как пробыла здесь уже несколько лет. Третьего дня, когда я вязала, она спросила, для кого это – и я, конечно, не скрыла, что для бельгийцев. Тогда она рычащим голосом задала вопрос, почему я не делаю этого для бездомных жителей восточной Пруссии, кажется она сама оттуда и недавно получила письма, с описанием всех ужасов. Я редко вступаю в разговоры с прислугой, так как в нашей стране мы не должны допускать малейшей фамильярности, если хотим, чтобы они работали. Но так как она насупилась и видимо желала, чтобы в тот момент надо мной разорвалась шрапнель, и так как она уже третья за пять последних месяцев, я сказала в примирительном тоне, что корреспонденты обращают мало внимания на восточный театр войны, но так истерзали наши чувства Бельгией, что мы считаем себя обязанными сделать, что можем. Потом я ее просила – действительно мне хотелось узнать – неужели ей не жаль эти тысячи страдающих женщин и детей только потому, что они жертвы Германии. У нее большое, кроткое лицо, с толстыми губами, маленькими глазами и едва заметным носом – обыкновенно такие лица не могут быть выразительными. Но когда я задала ей этот вопрос, ее лицо вдруг окаменело – не скажу в своей жестокости, но в своем отрицании всякой человеческой симпатии. Без единого слова она потащилась, извините за выражение, прочь из комнаты. А завтрак в этот день был сожжен, и я должна была приготовить другой для бедного Давида – и знаю, она это сделала нарочно. Боюсь, что придется ее отправить.

– Я бы так и сделала, – мудро сказала миссис Баттль. – Она, вероятно, шпионка и, конечно, очень умна.

– Да, но какая работница, – сказала миссис Больфем со вздохом, – а так как она у меня одна…

Запоздавшие любительницы бриджа суетливо вошли, и игра началась.

5

Было около шести часов, когда миссис Больфем, упорно проигрывавшая, – что было необычно – с сосредоточенным и внимательным лицом, окаменевшим, как и у других играющих, подобно изваяниям, открытым в Египте, тяжело дышавшая – начала смутно сознавать, что в зале происходит какое-то смятение. Молодежь танцевала, как всегда, перед ужином, но рояль и скрипка, казалось, стремились заглушить грубое вмешательство мужского голоса. Только теперь действительность привлекла к себе сосредоточенное внимание миссис Больфем, она вдруг заметила, что все играющие перестали смотреть в карты и прислушивались к происходящему за дверью. Тогда она узнала голос своего мужа.

На минуту у нее захватило дыхание и пробежал озноб. С некоторых пор она предчувствовала возможность публичной сцены, но предполагала, что она произойдет когда-нибудь вечером у знакомых, где они иногда бывали вместе. Клуб он уже давно не посещал – там было слишком тихо для его шумных склонностей. В последний месяц ей стала очевидна какая-то враждебность в его отношениях к ней, как будто он вдруг разгадал ее скрытое отвращение, и все его мужское тщеславие возмутилось. Как женщина почти исключительной тактичности, все двадцать два года ее замужней жизни она подгоняла это тщеславие тонкой лестью, но рессоры вдруг оказались без смазки в то самое утро, когда она высказала простое и естественное желание перенести наверх свою спальню.

А теперь он пришел сюда, чтобы устроить ей скандал, – сразу пронеслось в ее сознании, чтобы сделать ее посмешищем и погубить ее общественное положение. Это, конечно, и его вовлекло бы в неприятности, но, когда человек и пьян, и разозлен, он становится непредусмотрительным, а месть так сладка.

Только еще вчера вечером произошла очень неприятная семейная сцена. Строго говоря, она держалась с достоинством и легким презрением, тогда как он кричал, что ее вязанье действует ему на нервы, а все эти книги о войне доведут его до болезни. Когда вся жизнь остановилась из-за этой проклятой войны, то человеку хочется забыть о ней, придя домой. А тут, прости господи, новая беда; жена, вместо того, чтобы заботиться о его носках, впуталась во все эти вязанья. А её старание представить себя такой умной в делах, касающихся одних только мужчин! Мистер Больфем всегда злобствовал против клуба и всяких разговоров об избирательных правах женщин, думая, что это отстранит его и ему подобных от политики. Свой интерес к войне они проявляли не иначе, как в виде жестоких оскорблений противников.

Миссис Больфем была женщиной ясной мысли и твердых решений, а по своей нравственной силе была, действительно, женщиной высшего порядка и потому испугалась только на мгновенье. Она положила карты, открыла дверь и вышла в главный зал клуба. Тут она увидала, у входа в зал, группу мужчин, окружавших ее мужа; все, кроме одного, были столь же возбуждены, как и он. Исключение составлял Дуайт Рош, рука которого лежала на плече Больфема; он, казалось, в чем-то убеждал его тихим голосом. Маленькая Мод Баттль бросилась ей навстречу и схватила за руку.

– О, дорогая миссис Больфем, пожалуйста, уведите его домой, он такой странный. Он оттащил трех девочек от танцоров, и те взбешены. А его выражения – о, это что-то ужасное!

Дамы и девушки собрались в группу, все, кроме Алисы Кромлей, которая рисовала, как это смутно заметила миссис Больфем. Все взоры приковала группа у входа в зал, где теперь Рош старался подталкивать к дверям дородную, покачивавшуюся фигуру Больфема.

Миссис Больфем направилась прямо к своему возбужденному и разъяренному супругу.

– Вы плохо себя чувствуете, Давид, – сказала она решительно. – За все время нашей совместной жизни вы не позволяли себе ничего подобного; у вас, вероятно, начинается тифозная лихорадка.

– К чёрту тифозную лихорадку! – закричал Больфем. – Напился – и всё тут. И еще больше напьюсь, если они меня пустят в бар. Пустите меня, вы!

Миссис Больфем обернулась к доктору Анне, которая прошла с ней через зал. – Я уверена – это лихорадка, – решительно сказала она, и преданная Анна благоразумно кивнула головой. – Вы знаете, как напитки на него действуют. Надо отправить его домой.

– Хo, xo! – издевался Больфем. – Это вы-то отправите меня домой? Я не настолько пьян, чтобы не видеть, как это смешно. Дело в том, что вы думаете, будто я вас унижаю, а вы хотите быть главной наседкой этого курятника. Ладно, мне уже опротивело все это и надоело обедать вне дома, когда вы на своих утренниках или в этом проклятом женском клубе. Дом – вот место для женщины. Вязанье – вот ваше дело! Он громогласно захохотал. – Да, сидите дома у камина и вяжите носки своему мужу. Если хотите, можете выкурить трубку. Это то, что делала моя бабка. У всех вас, сколько вас есть, не наберется достаточно мозгов, чтобы поместить в голову одного мужчины, а кричите – долой президента Соединенных Штатов!

Он хотел пуститься в обсуждение нравов эльсинорского общества, когда отрывистый кашель прервал его. Миссис Больфем повернулась спиной с великолепным жестом презрения, хотя лицо ее было багрового цвета.

– Соревнование полов – вопрос, о котором мы так часто спорили. – Ее ясный голос наполнил всю комнату. – Его непременно надо отвезти домой. – Она взглянула на Дуайта Роша и сказала приветливо: – Я уверена, он пойдет с вами. А когда снова станет нормальным, извинится перед Клубом. Возвратимся к нашей игре.

Высоко подняв голову, она легко прошла длинный зал, но рот был судорожно сжат, ноздри расширились, а взгляд прищуренных глаз был неподвижен и горел.

Непредвиденные обстоятельства раздули в пожар гневный огонь где-то в глубине ее, и она была не в состоянии погасить его так скоро, как бы хотела. К величайшему изумлению ее партнерш в бридж, последовавших за ней в зал и обратно, она упала на стул и разразилась слезами. Она тихо плакала, закрывшись носовым платком, но скоро справилась со своим голосом.

– Он опозорил меня, – горестно воскликнула она, – я должна выйти из состава членов клуба.

– Ну, что вы, конечно, нет. – Дамы с сочувствием толпились вокруг нее. – Мы все будем отстаивать вас, вскричала миссис Баттль, – и мужчины также. Они переговорят с ним, он письменно извинится, и всему конец.

Эти приятельницы, старые и помоложе, были смущены, проявляя свою неподдельную симпатию, так как ни одной из них до сих пор не приходилось видеть миссис Больфем плачущей. Бессознательно они жалели об этом! Как бы ни были исключительны обстоятельства, она все же снизошла до обыкновенного женского уровня. Казалось, что сейчас они присутствуют при начале новой главы в жизни миссис Больфем из Эльсинора; да так это и было в действительности.

Миссис Больфем высморкалась. – Простите, – сказала она, – никогда не думала, что это на меня так подействует, но-но… – Снова она стиснула зубы, и глаза ее загорелись. – У меня так болит голова, я должна уйти домой, не могу доиграть.

– Я отвезу вас, – сказала Анна. – О, это животное!

Остальные дамы поцеловали миссис Больфем, поправили на ней шляпу и проводили ее к боковому подъезду, куда доктор Анна подала свой автомобиль. Миссис Больфем устало улыбалась и притрагивалась пальцами к вискам. Как только экипаж выехал из усадьбы, и никто не мог их видеть, она бросила дальнейшие попытки сдержаться и излила все сокровенное единственному человеку, кому могла вполне довериться. Она рассказала доктору весь скрытый ужас своей жизни, свою ненависть и отвращение к Давиду Больфему, словом все, кроме решения убить его, о чем она совсем забыла под влиянием нового возбуждения, овладевшего ее нервами.

Доктор Анна, слышавшая много подобных исповедей, но упорно надеявшаяся, что в семье ее друга все обстояло не так плохо, как казалось при поверхностном взгляде, была рада, что она правит машиной, а не лошадью: как бы она ни была человечна, она была готова забыться и хлестать животное, чтобы дать выход своим чувствам.

– Вы должны развестись, – процедила она сквозь зубы. – Действительно, вы должны, я видела, как Рош на вас смотрел. Нельзя ошибиться, когда мужчина так смотрит. Вы должны, вы должны развестись с этим животным.

– Нет, не стану. – Спокойствие вдруг вернулось к миссис Больфем. – И пожалуйста, забудьте, что я не выдержала и говорила все это. – Она спрашивала себя, что именно сказала. – Знаю, мне нечего просить вас не вспоминать сказанного. Но развод, о, нет! Если я буду продолжать жить с ним, все будут меня жалеть, будут на моей стороне. Но если я разведусь, я буду одной из разведенных – не больше. Эльсинор не Нью-Порт. Кроме того, они почувствуют, что я больше не нуждаюсь в их сочувствии, и настанет время, когда они преспокойно покинут меня.

– Ваши доказательства не очень убедительны, сказала Анна, – вы могли бы выйти замуж за Роша и уехать в Нью-Йорк.

– Но вы ведь знаете, я говорю то, что думаю. Дорогая Анна, я не забочусь об этом. – Она нагнулась к удивленной докторше и нежно ее поцеловала. – И, хотя это и неубедительно, вы знаете, что я так думаю. Не заботьтесь обо мне. Я имею теперь нужное оправдание, куплю обстановку из вторых рук, устроюсь в одной из старых спален и там буду жить. Он не посмеет слова сказать после происшедшего и будет достаточно покорен, так как мужчины заставят его извиниться перед Клубом. Я стану угрожать ему разводом, и это одно заставит его присмиреть – выдать мне часть по разводу стоило бы гораздо дороже, чем продолжать жить по-прежнему.

– Это не довод, способный повлиять на человека, всегда находящегося в опьянении. Но женщина, что это за странная скотинка. Развод – великое дело и благодетельное установление и вот, вы предпочитаете жизнь под одной крышей с животным. О, да, вы сами себя хороните… Вот, мы и приехали. Мне надо спешить к своей медицине. Думаю, что каждую минуту меня могут вызвать к Хаустонам. Роды. Покойной ночи.

6

Миссис Больфем вошла в неосвещенный дом – суббота был день отпуска Фриды.

Вопреки своим экономическим привычкам, она безрассудно осветила весь нижний этаж и раскрыла окна. Она чувствовала непреодолимое желание света и воздуха. Но так как она хотела обдумать и сообразить все, с присущей ей ясностью мысли, а кровь все еще стучала в висках, она прежде всего пошла в кладовую на поиски еды.

Завтра воскресенье, а субботний завтрак всегда состоял из остатков обеда в пятницу. По субботам она обедала в клубе. Поэтому она не нашла ничего, кроме сухого хлеба и коробки сардин, для осуществления своего продуманного научного опыта. Она уже открыла этот деликатес, когда у парадной двери зазвонил звонок.

Ее лицо нахмурилось, но она быстро пошла к двери. В конце концов, яд можно отложить, а надо приготовить себе безупречное алиби. Она уже подумала относительно головной боли и в десять часов, когда она знала, что многие из ее бездетных приятельниц будут дома, предполагала телефонировать им, чтобы приветливо и весело поблагодарить их. Когда, тем не менее, она увидела на подъезде Дуайта Роша, она едва не захлопнула перед ним дверь.

– Впустите меня, – потребовал он.

– Нет, – она говорила с нежной суровостью, – не впущу. После такой сцены. Да я должна быть более осмотрительна, чем когда-либо. Лучше уходите. Хоть я, по крайней мере, буду вне упреков.

– Ox, – он подавил естественное проявление мужского раздражения. – Если вы не хотите меня впустить, я и здесь скажу, что хотел. Разведетесь ли вы с этим животным и выйдете ли за меня? У меня дюжины поводов, чтобы добиться развода для вас.

– Я не разведусь ни теперь, ни когда-либо. – Миссис Больфем из Эльсинора говорила с надменной непреклонностью. – Само слово мне противно. Потом она добавила приветливо: – Но только не думайте, что я не чувствительна к вашей доброте. А теперь уходите. Гифнинги живут на углу и всегда рано возвращаются домой.

– Многие ушли, включая и Больфема; он испортил вечер. – Рош взглянул на нее и скрипнул зубами. – Клянусь небом, я хотел бы возврата времен старых дуэлей, я бы его вызвал. Если вы скажете хоть слово, я затею с ним ссору по любому поводу. Он носит оружие, и во всем графстве Брабант не найдется суда, который не оправдал бы меня под предлогом самозащиты, а моя совесть терзала бы меня не больше, чем если бы я убил бешеную собаку.

Миссис Больфем что-то пролепетала, что ему ошибочно показалось выражением ужаса. Ею овладело искушение – почему нет? Удобный случай для нее самой, может быть, не скоро представится. Будет совсем в духе Давида Больфема уехать сегодня же ночью на целый месяц. Но соблазн быстро рассеялся. Человеческая натура слишком сложна, чтобы простой смертный мог привести ее к одному знаменателю. Хотя она, без угрызений, решила по-своему расправиться с мужем, ее совесть возмущалась при мысли втянуть в убийство такого честного гражданина, как Дуайт Рош.

Она захлопнула дверь, зная, что ни один словесный отказ принять подобное предложение не будет более красноречив, и он начал медленно спускаться по лестнице. Но в следующий миг взбежал снова, прошел веранду и просунул голову в одно из открытых окон.

– Только одну минутку.

Она входила в гостиную и остановилась.

– Обещайте, что пошлете за мной, если у вас будет какое-либо затруднение. Ни за кем другим, только за мной. Вы должны обещать хоть это.

– Хорошо, я обещаю, – сказала она более мягко и с улыбкой.

– И заприте окна – не безопасно держать их открытыми в такой час.

– Я думала закрыть их, уходя на верх. Может быть, вы это поймете, весь дом казался мне пропитанным запахом табака и виски – его запахом.

Его ответ нельзя было расслышать, но он с яростью захлопнул окно, которое она заперла; она же улыбнулась, гася свет.

Вернувшись в столовую, она с отвращением подумала о еде, но решила поесть, чтобы все пришло в норму. Ей не хотелось говорить с мужем, если он вернется, так как она решила спать наверху, в комнате для шитья, и запереть дверь; но лучше всего уравновесить мысли и чувства, поговорив с приятельницами по телефону.

В это время телефон зазвонил, она сначала нахмурилась, но ответила на звонок так же поспешно, как открыла дверь Рошу. К ее изумлению, это был голос ее мужа.

– Вот что, – говорил заплетающийся голос, сожалею. Обещаю не пить больше целый месяц, сожалею также, должен зайти домой на несколько минут. Намеревался не возвращаться сегодня. Думал дать вам время прийти в себя, представляю себе, что вы взбешены, так как, догадываюсь, вы на это имеете право. Но мне надо быть в Альбани – политические дела – уговорился на сегодня вечером.

Должен зайти домой за вещами. Вы вы не захотите их уложить? Да? Тогда я пробуду недолго. Только соберу все необходимые бумаги.

Миссис Больфем ответила тем прежним, тоном жены, который иногда заставлял его стискивать зубы. – Я никогда не считала человека, в вашем состоянии, ответственным за свои поступки. Конечно, я уложу ваши вещи. Что еще? Приготовлю вам стакан лимонада с ароматическим аммонием. Вам надо протрезвиться до отъезда.

– Замечательно. Это рекорд. Добавьте туда еще бромиду. Я у Сэма и, вероятно, пойду пешком, так как нуждаюсь в свежем воздухе. Вы только продолжайте в этом роде, и я привезу вам что-нибудь красивое из Альбани.

– Мне хочется такую сумочку из модного шифона-вельвета, не привезете ли ее из Нью-Йорка? – деловито сказала она. – Я точно опишу, что мне надо, вложу в ящик с вещами.

– Отлично, приступайте. – В его голосе слышалось глубокое успокоение, и хотя ее ум работал молниеносной быстротой, а глаза слабо мерцали, она презрительно усмехнулась ребячеству мужчины, когда повесила телефонную трубку. Приготовив стакан лимонаду, она прибавила должное количество аммония и бромида – обе бутылки стояли в буфете для постоянного употребления, затем побежала наверх и вернулась с бесцветной жидкостью, похищенной из шкапчика Анны.