На перепутье миров

– Позовите, пожалуйста, медсестру, пусть она меня отвяжет, – обратилась она к женщине лежащей напротив. Та все это время не спала и ни на секунду не отводила от пленницы любопытного взгляда. Но заговорить не пыталась, просто лежала и молча смотрела.

–Заткнись, а то щас как дам! – взгляд больной неожиданно стал презрительно-злым, – я с тобой была в санатории пять лет назад, ты мне тогда нос сломала.

–Да не была я ни в каких санаториях, – у Алекс даже не было сил злиться и сопротивляться подобным наговорам, – ты ошиблась, поверь. Пожалуйста, позови кого-нибудь. Я задыхаюсь.

–Нет, это была ты. Я тебя хорошо запомнила. Тебя зовут Света.

–Да никакая я не Света. Меня зовут Александра. В санатории я с тобой не была. Я вообще никогда в жизни не была ни в каких санаториях. Ты перепутала.

–Нет, Света, я никогда ничего не путаю. У меня потом еще долго нос болел.

–Да не ломала я тебе нос. Посмотри лучше. Видишь, это была не я.

–Ты. Теперь лежи молча, пусть тебе будет плохо.

–Да пошла ты, дура!

«Так! Хреновые дела, – мысли Алекс начали судорожно работать, – несколько часов в таком положении я не выдержу – коньки отброшу. Надо предпринимать какие-то меры».

Ей хотелось пить, курить, сходить в туалет, да что там говорить, хотя бы просто подышать.

–Медсестра! – немного громче крикнула она, – медсестра, подойдите, пожалуйста! Я очень прошу, подойдите ко мне! Мне очень плохо, медсестра!

–Замолчи, сучка, стерва, гадина, – тут же раздался голос еще одной привязанной к кровати пленницы, – Я тебя ненавижу, я всех ненавижу. Сволочи, гады, уроды! Что б вы все сдохли!

–А-а-а-а-а, у-у-у-у, – затянула свой жуткий вой другая «орушка».

–Смело мы в бой пойдем за власть советов, и, как один, умрем в борьбе за это… – раздалось пение в углу.

–Да-а-а, – Алекс пожалела о том, что подняла шум, но мочевой пузырь лопался от скопившейся там жидкости, руки и ноги опухли, горло нестерпимо болело.

–Отвяжите, отвяжите, отвяжите, – в общем хоре ее голос был почти не слышен, но Алекс все еще надеялась на проявление какой-то человечности со стороны, – пожалуйста, отвяжите…

Как она пережила эту страшную ночь, Алекс сама не знала. К утру, она все-таки незаметно для себя «отрубилась», а, может, просто потеряла сознание. Ее разум был затуманен от лекарств и пережитых мучений. Проснулась она в огромной луже собственной мочи, руки и ноги уже не чувствовались, но отвязывать ее почему-то не спешили, несмотря на то, что другие пленницы давно получили долгожданную свободу и теперь радостно шмыгали по коридору туда-сюда. Шею, кроме веревки, еще что-то больно сдавливало и от этого «чего-то» исходило непонятное, но очень приятное тепло. Краем глаза Алекс неожиданно увидела, что на нее надета какая-то странная цепочка с кулоном в форме небольшой черной стрелочки.

«Откуда этот Гаврила на моей шее? – мысли путались, – кто это сделал? Зачем?»

Впрочем, это было неважно. Главное, что она проснулась, жива и невредима. А цепочка была красивой, насколько она смогла ее разглядеть в создавшемся положении. Почти черного цвета, из непонятного металла, но очень аккуратной, тонкой работы. Хотелось пощупать вещицу и рассмотреть поближе, но, увы, в данный момент это было невозможно…

…-А кушать сегодня будем?

–Кормить нас будут?

–А что сегодня на завтрак? Кашка?

–Дайте покушать.

Казалось, в десятом отделении собрался в этот момент весь мировой изголодавшийся люд. Словно здесь кормили раз в полгода и по очереди: сначала одного, через шесть месяцев другого, еще через шесть – третьего … и так же всех остальных.

–Ну, что? – заглянула к Алекс уже новая медсестра, видимо, пока она была «в отключке», медработницы сменились, – образумилась, красавица? Говорят, ты буянила ночью, все отделение перебудила, так что будешь теперь привязанная весь день лежать.

–В сортир-то хоть можно сходить?

–Нет, ходи под себя, – заржала медсестра.

–А шею можно отвязать? Я скоро задохнусь, – она, впрочем, тут же пожалела о сказанном, потому что медработники в психушке так же, как и больные, не гнушались снять с больного какую-нибудь драгоценность или вещь, а ей почему-то было жаль расставаться с невесть откуда взявшимся подарком. Тем более что от медальона постоянно исходило тепло, которое грело не только ее шею, а и пробиралось, казалось, к самому сердцу.

–Нельзя. А вдруг ты зубами себе руки и ноги отвяжешь. Покормят тебя в постели. Так что лежи и не вякай.

–Не хочу я есть, – с отвращением отвернулась от нее Алекс, – оставьте меня в покое.

–Ну, как знаешь.

–Можно, я ее порцию возьму? – тут же подскочила к медсестре какая-то толстушка.

Весь день прошел для Алекс как какой-то кошмар. У нее невыносимо болело все тело, несколько раз она мочилась под себя, и теперь задыхалась не только от удушья, но и от страшной вони собственных испражнений. А тут еще больные женщины то и дело подходили к ней, дергали за халат, смеялись. Несколько раз она уходила в забытье. В один такой момент вдруг очнулась от чьих-то ласковых прикосновений. Сначала Алекс подумала, что с нее на этот раз снимают медальон, однако кто-то боязливо, но настойчиво просто развязывал ей веревку на шее.

Алекс открыла глаза и увидела рядом с собой некрасивую рослую женщину лет пятидесяти, которая старательно высвобождала ей голову.

–Ты кто? – чуть слышно спросила Алекс.

–Я Нина. Нина Дорохова. Я молодец? Молодец?

–Ты молодец, конечно. Ты спасла мне жизнь. Ты умница.

–Я умница? А ты мне теперь булочку свою вечером отдашь?

–Конечно. Я теперь тебе буду отдавать все свои булочки.

–Все булочки будешь отдавать?

Женщина вытащила из кармана недокуренную кем-то сигарету и воткнула ее в рот Алекс. Потом поднесла зажженную спичку.

–Кури сигаретку, кури, дымок приятный, – заботливо проговорила она.

Алекс жадно затянулась.

–Дай понюхаю, дымок приятный? – наклонилась к ней Нина и со свистом потянула носом воздух, – о-о-о, дымок приятный.

–Да ты просто прелесть, Нина. Тебя мне сам Бог послал.

–Я прелесть? Меня Бог послал? – и, бормоча под нос что-то по-немецки, Нина отвалила…

Как потом узнала Алекс, Нина Дорохова в немецком языке – ас. Когда-то, после окончания института, она проходила стажировку в Берлине. Несколько лет преподавала немецкий язык в российском университете, потом, в результате несчастной любви, незаметно для всех «потеряла голову», и теперь регулярно проходила лечение в психиатрической клинике, остальное время жила у сестры, в доме которой выполняла «почетную» роль домработницы. В больнице Нина с удовольствием купала беспомощных сумасшедших бабушек, стирала их загаженное белье, мыла туалет. В общем, все, что должны были делать санитарки, но по причине того, что это очень грязная и неприятная работа, делать не хотели, делала в отделении Нина Дорохова. И все это она непременно сопровождала исполнением песен на немецком языке. А пела, кстати, очень и очень недурно…

–Блин! Вот варвары! – после освобождения от пут, уже поздно вечером, Алекс нашла свою сумку наполовину опустошенной. Не было ни сухарей, ни печенья, ни мыла, ни зубной пасты, ни туалетной бумаги. Хорошо, что блок «Весты» оказался нетронутым.

–Это Тонька своровала, – сразу же сообщила подошедшая к ней соседка по кровати, – она под матрац все прячет, ты пойди и возьми. Только бери, когда Тонька из палаты выйдет, – доверительно прошептала больная, – а то она дерется или медсестрам жалуется.

–Спасибо за совет, – усмехнулась Алекс, – с меня сегодняшних суток хватит, пусть лучше она подавится моими сухарями.

–Нет, лучше ты забери, – женщина пододвинулась так близко к Алекс, что у той даже зарябило в глазах, – она их все равно в унитаз выкинет.

–А ты-то чего переживаешь?

–Если ты не хочешь сухарей, то их могу съесть я.

Потом больная вытащила из халата свою левую грудь и озабоченно спросила:

–У меня молоко, видишь? – она стала с силой нажимать сосок, одновременно глядя в глаза Алекс, – это значит, я беременна? Да?

–Маринка, прекрати глупостями заниматься, – в этот момент в палату заглянула санитарка, – ты уже всем надоела своей беременностью. Иди, на свою кровать ложись, а то сейчас привяжем.

–Беременная, да? Беременная? – Маринка даже не обратила внимания на слова санитарки, – ну, скажи, пожалуйста.

–А ты давно лежишь в больнице? – у Алекс после недавнего пленения совершенно не было желания общаться с кем-либо, но она прекрасно понимала, что отвязаться от навязчивой собеседницы будет трудно.

–Давно. Уже четвертый месяц.

–Ну, и откуда у тебя возьмется беременность? Мужчина у тебя давно был??

–Чего? – Маринка удивленно поглядела на нее широко открытыми глазами.

–А-а-а, понятно, спи спокойно, ты не беременна.

–А откуда молоко?

–Это не молоко, это мозги у тебя через грудь вытекают.

–Вот оно что, мозги? – Марину, кажется, такой ответ вполне удовлетворил, – это не молоко, – тут же повернулась она к неподвижно сидящей на кровати девушке, – это у меня мозги вытекают.

Но та не пошевелилась и даже не повернула в ее сторону взгляда своих серо-голубых глаз.

–Это мозги, это не молоко, – Маринка тут же побежала объяснять ситуацию проходящей мимо еще одной пациентке, потом другой, третьей, пятой, – это мозги у меня вытекают.

–Ну, и, слава Богу, – отмахивались те.

–А у вас вытекают?

–Так, Маринка, пошли со мной, – видимо, санитарку окончательно «достала» эта бессмысленная болтовня и она, захватив веревки, потащила Марину в наблюдательную палату, – полежишь сутки, и мозги твои на место вернутся.

–Нет, тетя, нет! Не надо! Я боюсь на вязки, мне страшно, – завопила Марина, – не надо, я больше не буду. А-а-а!!!

–О, ужас! Какой кошмар! Можно с дуба рухнуть, – простонала Алекс и, спрятав голову под подушку, негромко, по-волчьи, завыла.

–А ну, на уколы! – затеребила ее медсестра, – быстренько на уколы! А то опять спать никому не дашь.

–Я буду спать, обещаю, – Алекс знала, как «скуют» ее сейчас эти уколы, поэтому попыталась использовать весь свой дар убеждения, – я выпила все таблетки, я спокойна, правда. Я никому не скажу сегодня ни слова, пусть даже с меня снимут последние штаны. Не надо мне уколов.

–Пошли, сказала. Буду я с тобой церемониться! А то сейчас снова привяжем и вколем не два, как назначено, а сразу десять уколов. Завтра не поднимешься с кровати.

Алекс со страдальческим видом поплелась вслед за медсестрой. Спорить и сопротивляться сейчас было бы глупейшим поступком с ее стороны.

Через полчаса она уже лежала на своей постели, голова потихоньку «ехала», как будто ее поместили в работающую стиральную машину, руки и ноги выкручивало во все стороны, мозги отказывались функционировать, и мутило так, как будто она съела протухшую рыбу. Все эти ощущения не давали уснуть. А крики Маринки из наблюдательной палаты: «Тетенька, тетя, я боюсь, боюсь, боюсь!» добивали окончательно.

Алекс, постанывая, долго крутилась на постели, то садилась, то вновь ложилась, продолжая «вертеться в центрифуге», пока, наконец, сон не одолел ее вконец.

–Доченька, – была глубокая ночь, когда ее начала теребить за плечо Ирина Авраменко, шизофреничка и клептоманка, – доченька, ты не бойся, войны не будет. Я с Гитлером договорилась.

–Оставь меня в покое, пожалуйста, – голова у Алекс болела и тошнило, как после пьянки, – Бог с ним, с Гитлером. Пусть что хочет, то и делает.

–Да ты что! – глаза Ирины округлились, – да зачем же надо наших детей убивать? Нет, я уже договорилась, Гитлер сказал: «Хорошо, Ирина, войны не будет».

–Молодец, Ирина! Миротворец ты наш! Честь тебе и хвала! А теперь можно поспать?

–Нет, надо собираться ехать в Египет, – кажется, больная вовсе не собиралась оставлять Алекс в покое, она даже попыталась влезть к ней под одеяло. Алекс грубо оттолкнула незваную гостью.

– Вчера звонил твой отец, – Ирина заговорщицки наклонилась прямо к лицу Алекс, – Ты же знаешь, дочка, кто твой отец?

–Нет, не знаю, да и не горю желанием узнать.

–Твой отец – артист из телевизора. Ты такая же красивая, как он, вот я тебя и люблю больше всего, а остальных, – она обвела рукой палату, – не так люблю, и в Египет их не возьму.

Алекс захотелось стукнуть надоедливую ночную собеседницу, но все тело было ватным, и совершенно не слушалось.

–А остальные у тебя от кого? – оставалось только поддерживать разговор.

–Вон те – от директора города, те – от его заместителей, а эта – от доктора Ивана Алексеевича…

–Слушай, ты, мать-героиня, а ну-ка пошла отсюда, – на одной из кроватей от шума проснулась молодая белокурая женщина, – ты долго здесь запаривать будешь, спать мне не давать?

–Доча, я к доче…

–Иди, давай, – недовольная больная, резко схватив с тумбочки железную кружку, с силой бросила ее Авраменко в лицо. От удара у той тут же выступила кровь.

–Ой, не надо, доча, – Ирина, вытирая рукавом разбитый нос, с испугом отодвинулась к двери палаты.

–Вали, тормознутая, отсюда, Каждую ночь одна и та же история: то крадешь, то спать не даешь.

–Дурочка! Я все мамке расскажу.

–Ах ты… – больная вскочила с кровати, Авраменко начала удирать, но та быстро настигла ее и стала со злобой лупить по всем частям тела, по которым только попадала.

–Ой, ай, о-е-ей! – Ирина даже не отбивалась, а только прикрывалась руками…

–Спасибо,– поблагодарила Алекс молодую женщину, когда та, выкинув Авраменко из палаты, вернулась на место.

–Не за что, – ответила драчунья.

– Я бы и сама ее усмирила, да напичкали лекарствами так, что и шевельнуться не могу.

–Бывает. Меня, правда, не кололи, но таблетки заставляли глотать лошадиными дозами. Я сначала пила, а потом подумала, что я так и дуба дам, и стала их под язык прятать, а потом в унитаз выбрасывать. Тебе сложнее – укол под язык не спрячешь.

–Да вот же. Я думала, как-бы от них отвертеться, да так ничего и не придумала.

–Ты здесь, кажется, тоже на «принудиловке»? За убийство, я слышала?

–Да один козел про меня такую парашу по всему городу пустил, что и на голову не наденешь. Знал же, сука, что со мной связываться опасно.

–А я за распространение наркотиков, – женщина достала из-под подушки пачку сигарет, вытащила одну и закурила.

–Раньше здесь не разрешали курить в палатах, – заметила Алекс.

–Да и сейчас не разрешают. Только я плевать хотела на их разрешения. Что они мне могут сделать? Привяжут к кровати? Мне эти их «суровые» меры «до задницы». Кстати, меня зовут Лена. Лена Кошкина. Ну, все, давай спать. А завтра придут врачи, ты им скажи, что после уколов бешеной становишься, убить можешь, так они тебе, может, таблетки пропишут?

–Ага, или «браслеты» оденут и на цепь посадят, – со смехом ответила Алекс.

Буквально через секунду Лена громко захрапела.

Алекс задумчиво посмотрела в окно. Там было совсем темно и тихо. Сумрак безлунной осенней ночи был безлик и спокоен. Он навевал грустные мысли, будил старые забытые воспоминания. Всплыло в памяти худощавое лицо молодого красивого мужчины.

–Блин, блин, – словно отмахиваясь от этих мыслей, замотала головой Алекс, – не хочу об этом думать, не хочу.

Она начала пытаться вспоминать, как недавно ездила в Москву, гуляла по Красной площади, ела вкусное мороженое. Но эти мысли были столь незначительны и неинтересны, что тут же превращались в расплывчатые «обрывки», непонятные «куски» информации, а перед глазами упрямо стояло то самое лицо…

…-Посмотри в окошко, – в полной тишине, стоящей в классе во время контрольной работы, шепот одноклассницы Светки прозвучал, как вой сирены, – смотри, смотри скорее.

Алекс повернулась и за стеклом увидела Его. Он стоял, улыбаясь, на тротуаре и был похож на ангела. Худенький, стройный и весь такой легкий и воздушный. Светлые пушистые кудри мягко развевались от ветра. Казалось, сейчас распахнутся крылья у этого «чуда», он взлетит, и начнет всюду пускать стрелы любви. Впрочем, кажется, одну он уже пустил Алекс в самое сердце.

–Сергеева, – учительница, видимо, называла ее фамилию уже не один раз, потому что была сердитой, да и весь их девятый «б», повернув головы, с интересом смотрел на нее.

–Не мешайте, Вера Егоровна, – весело усмехнулся Витька Орлов, – видите, девушка в задумчивости.

–Сергеева, – повторила Вера Егоровна, – ты будешь писать?

–Кто это? – словно не слыша ничего вокруг, наклонилась Алекс к Светке.

–Это мой новый сосед. Хочешь, познакомлю?

– Хочу. А откуда он взялся?

–Переехал с родителями с севера.

–Нет, вы посмотрите, для нее учитель – пустое место, – Веру Егоровну подергивало от подобной наглости, – я пожалуюсь директору школы, пусть он с твоим отцом беседу проведет…

–А как его зовут? – Нет, Алекс не игнорировала учительницу, просто не слышала.

–Женя…

…Что это? Алекс показалось или в окне палаты действительно мелькнуло ярко-желтое пятно?

«Да нет, показалось, – женщина стала присматриваться, – да и откуда за окном третьего этажа может что-то быть?» …

…Женя быстро узнал о влюбленной в него девушке, но не обращал на нее внимания. Он тискал на ее глазах других девчонок, относился к ней нарочито грубо и бесцеремонно, при друзьях безжалостно высмеивал. Алекс страдала, но ничего не могла поделать со своей любовью. Чувство росло с каждым днем, и чем больше Женя над ней издевался, тем сильнее билось ее влюбленное девичье сердечко…

–Что, кукла, «в зобу дыханье сперло»? – Жене нравилось унижать девушку прилюдно. Кругом все захохотали.

–А ну-ка, каркни-ка во все воронье горло, – парень наклонился к лицу Алекс, – и я тебя поцелую. Каркни!

Девушка покраснела. Ей было неудобно и обидно.

–Каркни! Если каркнешь, клянусь, поцелую. Сейчас, при всех, – нагловатая улыбка говорила о том, что Женя был упрям и уверен в себе.

–Да каркни ты, – начали подзадоривать пацаны, – ведь ты о его поцелуе мечтаешь.

Конечно, Алекс мечтала. Но как же она будет каркать, ведь тогда над нею будет смеяться вся школа.

–Каркай, я сказал, а то никогда не посмотрю в твою сторону, – Евгений, чувствуя, что его прикол может не пройти, начал злиться, – если каркнешь, то не только поцелую, а еще и в кино приглашу.

–Каркни! Каркни! Каркни! – начал скандировать народ.

–Кар! – тихонько произнесла Алекс.

–Э, нет, не так. Хорошо каркай. Громко.

–Кар! – у Алекс выступили слезы, но она сказала это чуть громче.

–Еще, еще громче. По-настоящему. Как ворона.

–КАР! КАР! КАР! – под громкий хохот и аплодисменты закаркала девушка и заплакала.

–Ха-ха-ха! – заржал Женя, – вот это номер! Я такого еще никогда в жизни не видел. Комедия!

–А целовать-то будешь? – смеясь, начали подкалывать его друзья.

–Да что я дурак? Вот эту ворону? Нет уж, лучше я Людку поцелую, – он обнял стоящую рядом и смеющуюся со всеми девушку и чмокнул ее в щеку, – Да, Люд? А ворона пусть на дерево взлетает и там каркает дальше…

После этого случая кличка «ворона» пристала к Алекс до конца школы. Но возненавидеть Женю она не смогла. Немного поплакав и пострадав, снова и снова, вздыхая, провожала его влюбленным взглядом, а по ночам мечтала о свидании и жарких поцелуях…

… – Приходи ко мне сегодня вечером, – Алекс растерялась от таких слов, услышать их от Жени она не мечтала, но он почему-то произнес именно это, – мои предки уехали к родственникам, буду один. Можем с тобой пообщаться, попить вина. Ты вино пьешь?

Алекс никогда не пробовала, но утвердительно кивнула головой.

–Вот и хорошо. Тогда до вечера.

–А во … во сколько? – охрипшим от волнения голосом прошептала девушка.

–В восемь…

…И все-таки за окном палаты что-то светилось. Очертаниями оно напоминало большую дверь. Алекс прищурила свои близорукие глаза и напрягла зрение.

«Черт, – пробормотала она, – глюки у меня начались, что ли? Ну, вот и закололи бедняжку Алекс до галлюцинаций»

Тут же она почувствовала на себе чей-то взгляд. Алекс повернулась и увидела, что не одна бодрствует в эту ночь. В углу палаты, укрывшись одеялом по глаза, на кровати сидела совсем юная девушка лет семнадцати. Раньше Алекс ее не видела, наверное, та была совсем тихой и незаметной. Не буйной, иначе запомнилась бы обязательно. В широко открытых глазах девушки светился такой неподдельный ужас, что по коже Алекс невольно побежали мурашки.

–Ты что? – Алекс улыбнулась, чтобы вконец не испугать бедняжку, – чего ты боишься? Тебе что-то показалось за окном?

Девушка молча приложила указательный пальчик к губам и покачала головой. Потом посмотрела на окно.

–Там, там… – еле слышно произнесла она.

И она, дрожа, залезла под одеяло с головой.

Алекс перевела взгляд на окно, но там за стеклом снова было темно и безжизненно.

–А-а, показалось, – махнула рукой Алекс и, устроившись удобнее, стала погружаться в сон…

…Целый день перед свиданием Алекс наводила «марафет»: накручивала волосы, красилась, примеряла наряды. А ровно в восемь – сияющая и красивая стояла перед дверью Жени. Дрожащей рукой нажала звонок. Дверь открылась через несколько секунд.

–О, ворона, привет! – Женя был пьян, – проходи, я тебя заждался.

Он затянул девушку в квартиру, закрыл дверь на замок, а ключ спрятал в карман.

–Зачем это? – Алекс была в недоумении, а недавнее радужное настроение стало потихоньку улетучиваться.

–Сейчас поймешь, – ухмыльнулся Евгений и с силой втолкнул ее в комнату.

Там за накрытым столом сидели несколько нетрезвых мужчин.

–Вот она, – Женя подтолкнул Алекс к столу, – эта кукла сделает все, что я захочу. Правда, ворона?

–Зачем ты меня позвал? – девушка начала понимать, что для нее здесь «запахло жареным».

–Как зачем? Ты же сама этого хотела. Разве нет?

–Можно я уйду?

–Ну, уж нет, красавица! Нам как раз тебя не хватает. Видишь, мужикам скучно, надо их повеселить.

–Я никого веселить не собираюсь.

–А я сказал – будешь.

–Выпусти меня, – Алекс хотела выйти из комнаты, но Евгений встал у нее на пути и протянул руку к застежке на кофточке. Этого движения хватило, чтобы сработала реакция несостоявшейся каратистки, и Евгений с шумом улетел в другой угол комнаты.

–Ах ты, сучка, – с ненавистью взревел он, – ребята, вали ее!

Мужчины начали быстро вылезать из-за стола, и через несколько минут отчаянного сопротивления, Алекс оказалась на диване, в разорванной одежде, под здоровенным амбалом лет тридцати.

Остальное все прошло в каком-то тумане. Ее били, рвали на ней одежду, щупали и щипали, а дальше… в памяти остались лишь сменяющие друг друга пьяные рожи и жуткая, нестерпимая боль в промежности.

–Мне больно! Отпустите! – крики никого не успокаивали, а наоборот, раззадоривали. А потом наступила темнота.

Очнулась Алекс глубокой ночью. Прикрытая рваньем, она валялась на улице под кустом. Истерзанное тело болело, хотелось выть и плакать, но больше всего – умереть…

…Под утро Алекс приснился все тот же, много лет мучающий ее, сон.

… – Дура, я плохо плаваю. Пусти, чокнутая, я же утону. Алекс, Алекс, что ты творишь, ненормальная? Прости меня, прости, только отпусти, вытащи-и-и… – Женя отчаянно хлопал по воде руками, пытаясь удержаться на поверхности, жадно хватал ртом воздух, трепыхался, но медленно и упрямо шел ко дну. Алекс слишком хорошо умела держаться на воде, чтобы оставить ему хоть один шанс на выживание…

Каждое утро в психушке начиналось примерно одинаково.

–Не выходим из палат, все остаемся на местах, не двигаемся… – громко кричала медсестра, – сейчас я вас посчитаю, потом хоть катайтесь по полу. А сейчас пересменка! Пе-ре-сме-нка!

–Раз! Два! Три! Соловьева, сейчас же сядь на кровать! …Десять! Где Пихиенко? Пихиенко где? Не прячься, я все равно тебя вижу… Двадцать! … Шахова, прекрати курить в палате! Двадцать пять! … Кто ударил Авраменко? Авраменко, почему у тебя синяк под глазом? … Тридцать два! Не дергай штору, Минаева, багет только позавчера повесили, а ты опять обрываешь… Тридцать пять! Тьфу, сбили, теперь надо заново считать. Раз! Два! Три! … Не ходите по коридору! Оставайтесь на местах! Десять! …Пятнадцать! Лукина, куда ты полезла? А, ну-ка, вернись. Кошкина, сними ее с окна. Опять сбилась, да что вы за бестолочи такие?! Раз! Два! Три! …

Так могло продолжаться и двадцать минут, и больше. Потому что психически ненормальные женщины долго не выдерживали сидеть на одном месте, а медицинские работники не могли с первого раза пересчитать пятьдесят бестолковых рыл, которых и считать-то было необязательно. Ибо куда же они денутся из закрытого на «сто замков» отделения, когда они и здесь не всегда могли найти дорогу в туалет или в свою палату.

–Я здесь лежу? – симпатичная Олечка по сто раз на дню подходила к каждой кровати и задавала женщинам этот вопрос.

–Нет, не здесь, пойдем, покажу, – ее отводила на место то одна больная, то другая, то третья. Но через несколько минут Оля вновь возвращалась.