Растяпа. Камо грядеши

А я старлею:

– Ты – слабак! Вот так только можешь, а один на один тонок кишкой.

– Ну-ка, отпустите его! – взыграла в нем кровь.

И мы сцепились, как два бойца боев без правил – драка есть драка. Досталось обоим, когда старлей предложил ничью. Из носа и разбитой губы текла моя кровь. И еще из ссадины на лбу. Черт! Чем же он бил – вроде не падал. Одна из девиц, пришедших со мной, подвела к скамье. Я лег на спину и положил ей голову на колени, пытаясь унять кровотоки из носа.

– Глупость какая-то. Как пацаны! – сказала она.

– Но каков финал – я у тебя в объятиях.

Я в синяках, у меня все болит, тело сотрясает нервная дрожь.

Кровь моя долго унималась. Когда поднялся, пропали менты – должно быть, с ними слиняли девчата.

– Поедем ко мне?

– А мне больше некуда – я ведь неместная.

Все стало на свои места – подругу Флюры звали Светлана.

– Из-за меня с ним сцепился?

Она знала, что дальше будет, и жаждала комплиментов.

– Конечно – не хотел уступать. Всех девчонок не отстоять, но ты мне больше других понравилась.

Поймал ее взгляд и подмигнул.

Удивительно, на что способен мужик, когда сильно желает бабу. Готов на все – что хочешь, сделает, скажет, будет кем угодно. До свадьбы и я легко находил контакт с особами противоположного пола. Теперь, думаю, навсегда стерлись воспоминания о том, на что я способен, когда хотел закадрить телку на ночь. Но сегодня не тот случай – хотели меня. Или девушке просто некуда пойти ночевать? Ночь покажет.

Выходя из такси у подъезда общаги, я вдруг качнулся – на мгновение земля побежала сама. Светлана вовремя подхватила.

– Надо в больницу завтра сходить – у тебя, может быть, сотрясение.

– Я вырос в семье, где к врачам обращаются, лишь отрубив ненароком палец.

Вахтерша, молча и осуждающе смотрела нам вслед.

В комнате духота дневная, и я распахнул окно.

– Ты когда-нибудь обращал внимание, что в каждой квартире бывает свой запах? – спросила Света.

– Теперь скажи, что в моей комнате пахнет чем-то ужасным вроде нестиранных носков.

– Нет, у тебя пахнет чистотой и солнечным светом.

– А мною здесь пахнет?

– Тобой да – не пахнет женщиной.

Вернувшись из душа, обнаружил на своем диване голую ногу с ярко-красными ногтями. Не сразу догадался – чья же она. Впрочем, не меньше минуты вспоминал и имя красотки. Потом все стало на свои места – память вернулась. Надо что-то говорить, а у меня будто язык отсох – чувствую привкус зубной пасты и стыда. Ведь это первая измена моя.

Да, скажу вам, странное чувство появляется, когда возвращаешься в комнату, в которой жил, ел и спал с одной женщиной, а теперь на диване лежит другая. И себя начинаешь ощущать совсем другим человеком. Но самое удивительное во всем этом – Земля не перестала вращаться, и часы, подаренные нам друзьями на свадьбу, показывали половину первого ночи.

Впрочем, Света спит или делает вид – уже легче. Меньше всего мне хотелось сейчас занимать ее разговорами. Или сексом.

Я на цыпочках хожу по комнате – раздеваюсь, вешаю вещи и ложусь рядом.

Заснуть, проснуться и сделать вид, что все в порядке вещей. А что еще делать, если рядом женщина, которую почти не знаю и к которой ничего не испытываю – искусственно возбуждаться, чтобы не осрамиться, как мужчина?

«Старик, возьми себя в руки, – молча велю сам себе. – Ты уже проходил через это и не хочется возвращаться. У тебя есть жена – помни об этом».

И все могло бы закончиться целомудренно, если бы среди ночи в открытое окно нас не атаковала мошкара.

Я проснулся от движения Светы.

– Что случилось?

– У тебя есть клопы?

– С чего ты взяла?

– Я чешусь вся….

Теперь и я почувствовал зуд. Взглянул на распахнутое окно.

– Наверное, комары.

Встал, закрыл окно и включил свет. Комары, конечно, были и мотыльки, облепившие плафон, но и самый страшный враг человека гнус – невидимая неслышимая мошкара, кусачая до волдырей, до кровавой чесотки.

– У тебя одеколон есть?

Подарка Лялькиного хватило ей на одну руку.

Пошарил, где можно найти что-нибудь дезинфицирующее.

– Давай я тебя детским кремом намажу.

Втер запах ромашки в кожу спины, ягодиц (стянув трусики), бедер, лодыжек.

– Повернись, – говорю, – на спину.

Она, поворачиваясь, обняла меня и поцеловала. А я ответил. И скажу, что никогда еще не чувствовал себя таким потерянным после поцелуя – будто остатки воли из меня высосали ее губы. А потом пространство между нами взрывается. Сердце мое замирает, руки не могут прижать ее ближе. Я ощущаю ее вкус и понимаю, как изголодался. Но темп задает она – скачет на мне в бешеной скачке, а я удерживаю ее ниже талии, и мы сходимся на золотой середине.

Я и раньше занимался сексом, но так неистово никогда.

Я и раньше целовался с партнершами, но никогда поцелуй не добавлял мне мужских сил.

Возможно, это длилось всего минуту, а, может быть, целый час. Пофигу мошкара!

Когда я кончил и отдышался, Света спросила:

– А дальше что?

Ее губы исследуют мое тело.

Я думал, что наше знакомство тем и закончится. А как по-другому?

– В чем дело? – шепчу я, представляя самое худшее: ведь мы не предохранялись.

– Я не хочу с тобой расставаться.

Ее ладони гладят мой живот – пальчиком пишет на нем каббалистические знаки.

Я чувствую возвращение желания. И снова в бой! Другими словами – мы хомо сапиенс, пока не сойдемся один на один вот в такой ситуации. А там кто кого: секс – это бой без правил.

Начинаю подумывать – где у нее выключатель?

Позже лежим обнявшись. Сквозь детский крем чувствую запах ее волос, кожи, пота – мне приятна такая мысль: простыни сохранят ее аромат. Я не сомневаюсь, что мы сегодня расстанемся и надолго. А когда-нибудь встретимся, и все повторится. Это было бы здорово! И, тем не менее, у меня не хватает решимости предложить Светлане такой вариант отношений. Чего же хочет она?

Как хорошо рядом лежать, но – черт побери! – утро торопит расставить все точки.

Света поднимает голову, глядит на часы на столе.

– Скоро автобус мой – он ходит раз в сутки.

– И куда ты поедешь?

– Спроси, куда бы я не поехала!

– А где ты живешь?

– В Усть-Катаве. Едем со мной.

А что есть резон – будет работа у меня по специальности, жена неистовая в постели, детей заведем….

Наверное, сомнения на лице – Света внимательно их разглядывает.

– Нет, не поедешь! – вздыхает она и откидывается на подушку.

– Мне хода нет со «Станкомаша» еще два года: ведь я – молодой специалист.

– Это как в армии отслужить? А мне ждать…

После этих слов гостья моя замыкается. Уже нет той девчонки, готовой с радостью говорить о любви и заниматься сексом. Вместо нее рядом лежит достаточно взрослая девица с поджатыми губами, злыми глазами и в кровь расчесанными руками. Наверное, она ждет предложения: «Переезжай лучше ты в Челябинск». А я:

– Что хочешь на завтрак?

В ответ непробиваемая стена молчания.

– Пойдем в кафе?

Света игнорирует вопрос – закрывает глаза.

– Что же тебе не хватает – ведь все у нас хорошо?

Теперь умолкаю я. Света завладела инициативой.

– Ладно, встаем – пора одеваться.

Глаза ее полны слез. Она косится на меня и вытирает их украдкой.

– О чем ты думаешь? – я с тревогой.

– О лжи.

– Серьезно? О какой лжи?

Света прищуривает глаза.

– Ты врешь, что живешь: ты – покойник.

– Не понял.

– Флюрка про тебя говорила: целыми днями лежишь на диване и о жене сбежавшей страдаешь, а по цеху как зомби ходишь….

Я дал ей возможность выговориться, потом погоревать.

Покормил в кафе на вокзале, купил билет, посадил в автобус.

Я не из тех, кто публично выражает свои чувства: никогда не стану целоваться на людях – мы просто смотрим в глаза и прощаемся.

– Мы могли бы быть счастливы, – говорит она.

– Послушай, ты все принимаешь близко к сердцу и слишком торопишься сделать вывод. Давай назначим новую встречу и там увидим, что получится. Дай телефон, я тебе позвоню. А ты пиши – Флюра даст адрес.

Света грустно улыбается:

– В отпуск приезжай.

– В этом году отпуска зарубили.

– Снова врешь?

– Спроси у Флюры.

– Я люблю тебя, мастер, – шепчет она.

– Это проходит.

Автобус отходит. Мы машем друг другу.

Вернулся домой, прибрался, и спать. Приснилась мне Лялька – рядом лежит. Я ласкаю ее и целую. Потом вижу руку свою на ее прекрасной обнаженной груди. Рука эта не моя – крупная, грязная, со сбитыми ногтями и наколкой на запястье «не забуду мать родную». Вздрагиваю. «Что случилось?» – спрашивает жена. «Что-то не так», – отвечаю. Она хватает незнакомую руку и крепко-крепко прижимает к себе. «Все так».

Когда просыпаюсь, к моему удивлению, в комнате вижу курсанта Эдика.

– Было открыто, и я постучал. Кто тебя так?

Будем считать, что он извинился.

– С дивана упал. Долг принес?

– Погоди еще. Ты когда на работу пойдешь?

– Когда пригласят.

– Керосинчику принеси бутылек.

– Зачем?

Он недоуменно смотрит на меня, будто пытаясь понять смысл вопроса.

– Как зачем? А…! Помнишь, Верку? Наградила, бл..дь, мандавошками.

Я и бровью не повел: как будто все абсолютно естественно – где проститутка, там мандавошки. Потом память преподносит сюрприз – в тот день сосед надевал мое трико. И от этой мысли внутри все переворачивается. Тут же возникает желание обо что-нибудь почесать кулаки. Лицо курсанта от мусарни – соблазнительная мишень.

– Ты трико мое брал – постирал, возвращая?

На его недоумение взрываюсь:

– Пропадите вы пропадом, мусора с проститутками! Пошел вон и трико прихвати.

Сосед исчезает, прихватив мой подарок. А я напрягаю память – надевал ли его после того случая? Выходило, что надевал – когда в душ ходил, а потом со Светкой спал…. О, черт! Фантастическое невезение.

По дороге на завод греет одна только мысль – я не чувствую на себе насекомых. Однако керосиновой дезинфекции не избежать – хотя бы для профилактики.

Пойти мне некуда кроме как в цех. Работает он в прежнем ритме, но на участке сборки много новых лиц. Нашел Борю Пушкина и со своей проблемой к нему. Точнее – попросил бутылек керосина. Взгляд его понимающий выражает осуждение развратного образа жизни, который, по его мнению, я веду. Впору рассмеяться, если бы не хотелось ругаться.

Борису достать керосин не проблема – у него жена работает в нашем цехе кладовщицей лакокрасочных материалов. Вручив бутылек, он добровольно и со знанием дела инструктирует о способах применение народного средства против лобковых вшей – будто это обряд изгнания нечистой силы или что-то вроде того. У меня от его наставлений начинается зуд в причинном месте. Думаю, Пушкин не преминет раструбить по цеху о цели моего визита и постигшем конфузе. Но через все это надо пройти.

Впрочем, буду ли я еще здесь работать – вопрос.

И к благодетелю:

– Смотрю – перемены. Тебе не предлагали участок завершения?

Борис потирает шею. Эта тема ему интересней.

– Но тебя я уже не возьму….

В одно мгновение у меня в голове появились сотни злых слов в ответ, но говорю я вполне прилично:

– Знаешь что? Если я был вольнонаемный, прямо сейчас бы сказал тебе: «Да пошел ты нах..!», но, увы, диплом надо отработать.

Пушкин улыбается на мои слова и продолжает:

– Вы, инженера, все дипломами гордитесь и мечтаете об уютных креслах начальников, а в реальном производстве концы с концами не сводите. И с пролетариатом не умеете ладить.

Все ясно – я здесь затычка в футбольном мяче.

– Спасибо за керосин, – разворачиваюсь на каблуках и покидаю цех.

О профилактике фтириаза я, пожалуй, что опущу – ничего в том нет привлекательного, познавательного…. И вообще – не дай Бог никому!

Я уже лег на диван и глаза закрыл – в дверь постучали.

Не дай Бог Лялька! – екнуло сердце – А у меня ароматы в комнате как в москательной лавке.

Это был Эдик с бутылкой в руке.

– Попрощаться пришел – уезжаю. Слушай, денег нет, долг вернуть – возьми вот….

Хлопнул бутылку коньяка на стол.

– Что так скоренько?

– По-черному залетел – представляешь! Еду в троллейбусе да по форме. Водитель вдруг объявляет: «Товарищ милиционер, вмешайтесь, пожалуйста». А там баба пьяная с пассажирами лается. Ну, за шкварник ее, машу – открывай, мол. Смотрю портфельчик при ней – и сам вышел. Доволок до кустов – в торец дал, портфель конфисковал. Дома открываю – шайтан мне не брат! – с бутылкой коньяка удостоверение майора милиции. Вот тебе баба скандальная! Дяде звоню, во все признаюсь, а он: «Жопу в горсть и чтоб через час духу твоего в Челябинске не было». Домой поеду. Я как дембельнулся в мае маму еще не видел….

Мусор есть мусор! Рассказал, я услышал – что еще надо? На посошок? Всю бы распил, но не с тобой. Топай отсюда, не тряси мандавошками – вези их подарком седому Эльбрусу. Злость к соседу пузырилась в душе, как волдыри языка.

Но вслух сказал:

– Конечно, если майор, то мигом найдут….

Эдик испуганно оглянулся на дверь.

– Верка появится, что передать?

– Убью суку!

– А говорил – «расстаться не можем».

О керосине напрочь забыл – а в комнате запах его витает.

Странный парень – внешне красивый, а внутри циничный и все видит в черном свете. Я даже начал подумывать, что, такие как он, уравновешивают на земле, таких как я. Если бы не последние события – тут мы как бы с ним уравнялись, и греха стало больше.

3

Очаровательное утро! Первые пять секунд после пробуждения оно кажется блестящим и хрустящим, как новенький рубль – непомятым, надежд исполненным. А потом вспоминаю – меня вызвали в совет молодых специалистов. Песочить будут – такой-сякой, пошто завод не любишь? А за что его любить?

Нет, спорить не буду – все молча снесу. Как вспомню песочных дел мастера….

– Что, скажи на милость, это было в вашем цехе? – обвиняющим тоном спрашивает освобожденный председатель СМС завода замечательная девушка Лиза Чайка.

В самом деле, не знаю, что ответить – и сам до сих пор не осмыслил все.

– Тебя били?

На лице моем следы драки со старлеем милиции.

– Да, но не там и не поэтому поводу. Заступился за девушек в «Малахите»….

– На заводе мы тебя, конечно, в обиду никому не дадим, а в ресторанах справляйся сам.

Я опускаю голову, чтобы она не увидела моих восторженных глаз – чудо в юбке!

– Перестань думать, что ты одинок.

– Откуда ты знаешь, о чем я думаю?

– Читаю в глазах, которые ты усердно прячешь.

Поднимаю на нее взгляд.

– Давай рассказывай, почему тебя называют зачинщиком беспорядков? Как это у тебя получилось?

– Жизнь идет, и мы учимся понемногу, – с иронией отвечаю, а потом делюсь опытом организации смут в трудовом коллективе.

Одна из неприятнейших издержек советского общества – это моменты, когда в твою личную жизнь вмешиваются извне и вытаскивают на свет божий то, что человек предпочел бы сохранить в тайне. Возможно, он стыдится. Возможно, считает, что это никого не касается.

Разумеется, Лиза знает и о том, что не все в порядке у меня на семейном фронте, но подходит к вопросу настолько оригинально, что я, даже не успев обидеться, ввязываюсь в полемику.

– Разве можно перестать любить человека за то, что он оказался не тем, кем ты его хотел видеть?

– Неприятности с мужем?

Она знает обо мне все, а я ничего не знаю о ней, и вопрос срывается с моих губ скорее как выпад на ее желание покопаться в моем белье – а вы-то свое давно стирали? Меня не устраивают отношения врача и пациента: либо мы друзья – и тогда все начистоту, либо – к ядреней фене!

Но Лиза в необычной для нее манере возражает:

– Нет, это про тебя говорят, что ты выгнал жену.

Мало того, что я ничего не знаю о Чайке, я еще и плохо ее знаю. Думал – веселая красивая умная девушка, а она, похоже, на руководящей работе нарастила целый хребет собственного достоинства.

– Это не упрек. Просто…. Знаешь… – она смотрит мне прямо в глаза. – Ты пойми, я не хочу тебя обидеть.

– Да? Просто задела ненароком? Я понял.

– Я знаю, каково тебе.

Я поражаюсь ее словам.

– Откуда тебе-то знать? Ты жената была?

– Нет, Анатолий, я даже замужем не была, но расспрашивала о тебе, и мне посоветовали съездить в вашу студенческую общагу.

Не иначе, как Понька – он ведь тоже работает на ЗСО и уже замначальника цеха.

– Чтобы там ни утверждали злые языки, я теперь знаю, кто ты на самом деле.

Эту новость воспринимаю без возражений – не могу выдавить даже улыбки.

– И наша с тобой задача – сделать правильный выбор, чтобы ты не потерялся на нашем заводе.

– Мой жизненный принцип – пусть будет, что будет.

– Почему-то сейчас я тебе не верю.

Теперь у Лизы холодный взгляд.

– Следи за моей мыслью. Сейчас ты возьмешь это направление, нашу рекомендацию, свой диплом и прочие документы по списку…. Там указано. И поедешь в Дом Политпросвещения при Обкоме партии. Мы направляем тебя на учебу.

– А как же работа?

– Работать придется. А там, поедешь, выберешь форму обучения – вечернюю, заочную…. Есть факультет выходного дня. Для верхнеобразованных, как ты, обучение два года – и получишь второй диплом. Станешь пропагандистом-агитатором, и будем мы тебя двигать по общественной линии. Ну, как? Годится? Таким людям как ты, нелюбящим подстраиваться под окружающих, просто необходимо расширять свой кругозор и эрудицию. Согласен?

– Звучит достаточно противно. А впрочем, пусть будет, что будет.

А давно ли я стал фаталистом?

В восемнадцать лет поступил в институт, в девятнадцать вылетел, но не расстроился, а пошел служить Отечеству. Отслужил нормально – собрал все мыслимые награды и отметился в Книге Почета части. Опять институт и новый успех – мой портрет на главной доске почета. Теперь завод – и что-то не так.

А что не так и почему?

И во флоте и в институте все начиналось с большими трудностями, но я выстоял, перетерпел и добился успеха. На заводе вдруг не заладилось. Ведь я так и думал, когда поступал, что ежедневно, непрерывно и терпеливо, шаг за шагом, ступень за ступенью буду двигаться по всем направлениям – административной, профсоюзной, партийной. Как дерево – вверх, вниз и немного в стороны.

Выходит – там не хотел, а получилось, здесь хочу, и невпротык.

Наверное, что-то изменилось во мне…. Раньше я не думал о деньгах – мелко, скучно. Мечтал повернуть ход мировой истории – внедрить коммунизм на всей планете, освоить космос для человечества. Потом женился, и пропали мечты, а появилось нестерпимое желание сделать карьеру, чтобы жене было счастье со мной.

Вывод – жены делают нас честолюбивыми и… несчастными.

Два слова о деньгах.

Я, непьющий и молодой, физически крепкий, мог стать бы к станку и зарабатывать в месяц 1000 р., как тот латыш с пуговицами от кальсон вместо глаз. Но кто же мне даст: получил диплом – будь добр вкалывать инженером минимум три года, гласит закон. Вовку нашего Булдашева, как лучшего студента выпуска, оставили на кафедре младшим научным сотрудником, а платят 70 р. Он, как услышал про мои 150, лицом потемнел.

Теперь о бунте, который с Чайкой обсуждали.

День всего бастовали, а каковы последствия…. Бригады расформировали, переформировали – бригадиров нагнали, новых избрали. Из цеха вон попросили Чугунова, Шабурова и меня. Не знаю, где теперь те, а я в другом цехе сменным мастером механического участка.

Нас всего двое здесь ИТР – старший мастер и я. Кстати, он тоже окончил ДПА и всегда ходит в первую смену, ну а я, стало быть, во вторую. Делали мы полусборку 322-го заказа – токарные, фрезерные и сварочные операции на полуавтоматах. Никакой штурмовщины – ритм расслабленный и спокойный. В ночную смену мою вообще никто не хотел работать – пили, спали, резались в карты на деньги в закутке за автоклавами термической обработки. В прежнем цехе за порядком следили бригадиры, а здесь коллектив станочников-сдельщиков – каждый сам себе бригадир.

В первую нашу встречу мою производственную задачу старший мастер сформулировал просто:

– Смотри за безопасностью на рабочих местах. Пьяных не допускай – выключай станок и отправляй.

Угрюмым кроманьонцем хожу по участку. Попытки заставить мужиков подняться к станкам приводят к злобной ругани и угрозам – я их премии грозился лишить, они меня здоровья или жизни. Мои обращения к старшему мастеру встречались усмешками – учись, мол, ладить с людьми. Смены менялись через неделю, но не с одной не поладил. А когда увидел «хлюзда, отхаренного в туза», теперь уже сварщиком на полуавтомате, то и попытки оставил. Но не мог успокоиться.

Мне говорили, что я похудел – спал с лица и стал сутулиться.

Много думал. С трудящимися участка почти не общался: никто из отлынивающих от работы не показался мне достойным внимания – ни особенно умным или коварным, ни ловким, ни кровожадным. За годы своей диктатуры пролетариат явно выродился – в большинстве теперь это худосочные угловатые люди. Не людишки, а дрянь – трепло и трусло! Они появлялись на рабочих местах плохо одетые, раздраженные, часто откровенно злые, с перекошенными помятыми лицами, мучимые жаждой похмельной – несчастные граждане счастливой страны, строящей коммунизм.

Адаптироваться в этой среде не хотелось. При этом, если окружающие меня отравлены безысходностью, то сам я вдобавок отравлен отвращением к ним.

Каждому следовало бы бояться одного только человека – себя самого. Но предвкушение опасности извне – хорошее состояние. По крайней мере, когда я окончательно решил, что однажды меня пришьют работяги, то почувствовал себя помолодевшим. Повеселел – смерть в молодости не лишена преимуществ. Сначала изображал бодрого, потом вошел в роль и действительно сделался бодрым. Даже прикалываться начал над пролетариями – чего себе раньше не позволял.

Мне с детства внушали отвращение к насилию, но жизнь научила, что насилие может быть оправдано, когда ты в опасности. А вот думать о насильственной смерти было захватывающе. Я возненавидел будущего своего убийцу всем естеством. Вглядывался в лица номинально подчиненных мне людей и думал, что этот смрадный упырь ходит со мной в одну раздевалку и душевую, дышит одним со мной производственным воздухом. Каким способом он попытается прикончить меня? А может, я, изловчившись, раньше успею всадить ему финку. Но ножа с собой не носил.

Иногда вид неработающих станков, как свидетельство моей недееспособности, приводил в бешенство – самообладание покидало, и я бродил по участку, излучая в пространство лютую ненависть. Перед глазами сами собой возникали картины, одна другой красочней: вот я бью кому-то в глаза растопыренными пальцами, и его удивленные яблоки выскакивают мне на ладонь; вот удар ребром ладони в кадык, и он захлебывается кровью; вот, схватив за шевелюру, я толкаю его физиономию под бешено вращающуюся фрезу.

Стал размышлять о труде и порядке, потому что пытлив и дотошен.

Как заставить людей работать, если они не хотят, а у меня нет никаких рычагов воздействия? Хоть на ушах стой – а никак! А все почему? Да потому, наверное, что так уж муторно устроен человек. Или вот говорят – система? А что система? При Сталине работали, а система та же была. Пристрелить одного-двух? Фашисты были молодцы – арбайтен или пуля в лоб! И толковая мысль – лоботрясов в печь, чтобы улучшить породу человеческую. Кто сказал, что евгеника – лженаука?

Вот такая картина участка, на который меня сослали.

Именно там и тогда обстоятельно стал размышлять – есть ли Бог?

И знаете что? Похоже, что все-таки – да!

Господу, видимо, нравится испытывать всех на прочность – ну и я не исключение.

Уж такая у меня натура с ужасным характером и самомнением, но это не мешает мне иметь или пытаться иметь по любому вопросу собственное суждение. И плевать, если оно кому-то не приходится по вкусу – я ведь не лезу с наставлениями: мне б только понять и объяснить себе, что же происходит вокруг. Вот и все.

Оставался загадкой вопрос – зачем нужен технический контролер в ночную смену?

Даже я, угнетенный мыслью о неспособности навести на участке должный порядок, удивлялся ее отказу уйти домой ввиду отсутствия продукции, готовой к сдаче:

– Как ты не боишься? Они же тебя того….

Другое дело, что татарочка Роза была некрасива, и это «того» было то, что она возможно хотела.

Закончилось лето и в сентябре последовали перемены – не на участке, а в субботние дни. С подачи Чайки я поступил в университет марксизма-ленинизма в Доме Политпросвещения Челябинского обкома партии на факультет выходного дня по профилю журналистики. Все-таки журналистика!

На сетования Лизы:

– Пропагандист-агитатор – амплуа руководителя, а ты….