Третья

– Всё хорошо? – Голос был очень приятным, даже каким-то необычным, а чёрные глаза, при свете фар казались тёмно-бордовые, почти как упаковка вишнёвых леденцов. От его пристального взгляда я моргнула, прошмыгнув носом, моя неизменная привычка и тут хорошо очерченные губы растянулись в улыбке.

Гул сирены приближался из-за поворота, нас поглотили новые клубы пыли, я снова зажала нос. Буквально в считаные секунды рядом с нами оказался кортеж, длинный тёмно-синий бронированный вездеход. О нём знали всё, изредка наблюдая с трепетом за стремительно несущейся машиной. Мы даже не успели приклонить головы, спасаясь от пыли.

– Уберите машину! – Трубили громкоговорители. – Срочно уберите машину!

Мужчина принёсший баллон даже не успел среагировать, он только подхватил свою сумку, вмиг моторы затихли, и умолк громкоговоритель. Тонированное стекло поползло вниз, мы замерли, словно погруженные в криоген. Перед нами был он, главный управитель, владыка академии космического строительства, тот, кого между собой всё называли принц. Мы оба остолбенели. Я впервые видела его так близко. Он смотрел пристально мне в глаза.

– Ваше превосходительство! – Махнул головой водитель злополучного вездехода, что чуть было не раздавил меня. Я лишь молча разглядывала лицо верховного управителя. Ходили легенды, что его глаза умеют менять цвет и что он жил ещё на земле до катастрофы. Глаза, они ярко-синие, действительно необычные и очень красивые. Очень! Даже кажутся знакомыми. Я видела же его на мониторе новостей.

– Марс Нарышкин! – Звучал голос управителя, которого иногда, но больше между собой называли «принц». Я впервые слышала его голос не через экран или оповестительный аппарат, который эхом разносил голоса на праздники, или в моменты тревожных событий, а вот так своими ушами. – Кто эта леди?

– Ей стало плохо от пыли. – Отчитывался Марс. – Я принёс…

– Кто вы? – Пренебрёг его ответом управитель, прищуриваясь, он явно разглядывал моё лицо, мои глаза, выдающие генетический сбой; мать часто говорит, о том, что синие глаза меня погубят и даже хотела выписать тонированные линзы бледно-серого оттенка глаз как у большинства людей, но бабушка Лиз строго-настрого запретила ей это делать.

– Третья, меня зовут Третья, из семи врача и почвоведа М-Е1236. – От волнения мурашки покрыла спину, я почувствовала холодеющие кончики пальцев. Такой поток странных и непредсказуемых событий вихрем выплеснулся на меня сегодня, не давая опомниться.

– Вам стало плохо? – Он смотрел не отрываясь.

Я лишь кивнула, вжав голову в плечи.

– Приступ? – Его глаза замерли, неподвижно практически игнорируя стоя́щего рядом со мной мужчину.

– Пыль. – Выдавила я отрывисто.

– У вас астма?

– Нет, я… Баллон забыла… Спешила… Мне плохо стало. – Путалась в словах. – Уже прошло.

Управитель отвернулся, словно его шею переключили на девяносто градусов, тонированное стекло поползло вверх.

– Марс, отвезите девушку домой. – Проговорил верховный, не поворачивая лица, словно утратив интерес к происходящему.

Молодой человек, который оказался Марсом Нарышкиным, схватив меня за руку, быстрыми шагами направился к машине. Почти затолкав меня на пассажирское сидение, ловко пристегнул и через мгновение, запрыгнув за пульт, ловко воткнул карту. Панель озарилась разноцветными лампочками, вездеход рванул, подняв клуб пыли, так что в окнах сбоку ничего не возможно было разглядеть. Машина загудела, отползая назад, словно напуганная крыса.

Кортеж управителя, словно ленивый жук, выполз на перекрёсток и вскоре скрылся в туннеле. Марс нажал рычаг, и взвизгнув, машина ринулась вперёд. Мы так и неслись минут десять вперёд.

– Я живу в другой стороне, – преодолев волнение, прошептала едва слышно.

Марс посмотрел на меня, не понимая. Затем тряхнул головой:

– Прости. Я не спросил, где, ты живёшь. Куда тебя отвезти?

– На пересечении первой гранитной и проспекта машиностроителей.

Мы ехали молча и только, когда уже показался родной дом, мне стало легче. Ощущение ужасной неловкости перед молодым человеком, который мне почему-то показался мужчиной. Ведь это Марс Нарышкин, астронавт – один из тех, кто полетит осваивать космос, тот, кто уже совершил почти сотню подъёмов наверх. У Реки и Октябрины даже есть его портреты, они записаны в его фан-клуб. Марс Нарышкин из древнейшей правящей семьи, вроде бы он живёт с родителями под куполом. Мозг всё выплёскивал и выплёскивал сумбурные факты, которым меня периодически пичкали подруги о своих фаворитах.

– Здесь?

– Да! – Я снова смутилась, прокручивая всё то, что нам пришлось только что пережить. Точнее, ему из-за меня. – Спасибо! И простите меня за кучу проблем.

– Всё нормально девушка с генетическим сбоем. – Он даже выдавил улыбку повторив. – Девушка с генетическим сбоем.

Я всегда знала, что эта шоколадка мне когда-нибудь пригодиться и, уже выйдя из машины, положила крохотную в два квадратных дюйма уже в немного потёртом фантике шоколадную плитку.

– Это вам! Простите меня и не сердитесь.

– Стой! Забери, пожалуйста!

– Со мной такое первый раз. Правда! – И теперь уже, проявив всю свою ловкость, скрылась в дверях дома.

А дома вовсю шло приготовление. Листок должен был привести Маргаритку из школы совсем скоро.

– Третья, ты какая-то возбуждённая? – Мама всегда улавливала моё настроение, словно у неё был индикатор или какой-то встроенный измерительный прибор.

Я пожала плечами, боясь быть уличённой в чём-то. И уж точно не хотелось рассказывать о пережитом сегодня. Это было бы что-то вроде: сегодня меня чуть не сбил вездеход, а затем я ехала на нём домой, а ещё я разговаривала с принцем. Рассказала ему, что мучает удушье и кашель, кстати, я забыла баллон с чистым кислородом дома. После такого меня не выпустят из дома до конца дней моей жизни.

Пробегая в комнату, заметила бабушку Лиз, стоя́щую у окна. Меня бросило в жар, но стараясь об этом не думать, распаковала пластиковую капсулу, поправила слега помятый от сумасшедшей дороги цветок, приводя волосы и лицо в порядок.

Маргаритка была дома меньше, чем через полчаса. Мы всё вошли в комнату, аплодируя. Мама сделала круглый пирог из тыквы, воткнув в него фосфорные свечи. Листок вместе с папой громче всех пели «С днём рождения Маргаритка», мама с печальной гримасой протягивала ей пирог, а сестра утирала слёзы. Всё так же, как и в моё совершеннолетие.

Вот и у меня было всё точно так же. Только тогда папа пел мне «С днём рождения Третья», бабушка Марта протягивала пирог с теми же шестью фосфорными свечами, а мама утирала слёзы платком.

Тогда для меня было удивительным видеть маму в слезах, казалось, что в дом проникло что-то злое и нас ждёт что-то нехорошее. Искренне не понимала причин её грусти.

Папа в тот день усадил меня на стул, всё остальные расселись по кругу, а он начал одну из своих обычных поучительных тирад:

– Третья, вот ты и стала взрослой. Твоя жизнь теперь изменится. Ты поступаешь в академию и будешь работать. Теперь ты, как и всё мы, отвечаешь за нас, свою семью. Ты должна вести себя хорошо, учить уроки, посещать каждый день лекции и работать в продовольственной лаборатории, так как, скорее всего, как и твоя мама, ты будешь почвоведом… Помни, что всё мы одна семья и каждое твоё действие, плохое или хорошее, это действия твоей семьи МЕ-1236.

А на следующий день я пошла в академию в ту, что на второй площади, где и училась до двенадцати лет, пока не настала пора переходить в главную академию штаба.

– Маргаритка, вот ты и стала взрослой. Твоя жизнь теперь изменится. Ты поступаешь в академию и будешь работать. Теперь ты, как и всё мы, отвечаешь за нас, свою семью. Ты должна вести себя хорошо, учить уроки, посещать каждый день лекции и работать в продовольственной лаборатории, так как, скорее всего, как, и твоя мама ты будешь почвоведом… Помни, что всё мы одна семья и каждое твоё действие, плохое или хорошее, это действия твоей семьи М-Л1748, и семьи твоего дедушки МЕ-1236. – Голос мужа сестры звучал эхом поверх моих воспоминаний. Стало невыносимо тоскливо, наши жизни словно прописаны способом «копировать – вставить», меняются только имена и код семьи. Неужели, когда у меня будет ребёнок, мой муж также зачитает эту же тираду?

Вот, даже Листок, он муж моей сестры, а схож с нашим отцом больше, чем родной сын. Настолько типовой, настолько предсказуемый, делает всё точно так же, как и мои родители. Или это мера ответственности перед детьми так меняет людей?

Брат не смог приехать на день рождения племянницы, прислал аудио поздравление, которое мы слушали уже в сотый раз. Маргаритке нравился его голос. А мне он напомнил другой, очень похожий голос и ещё раз, прокрутив фрагменты сегодняшнего дня, пыталась больше об этом не думать.

Листок подарил дочери электронный «ежедневник отчётов», с той же пламенной речью, стал объяснять, для чего он нужен. Сестра постепенно успокоилась, а я впала в ещё большее заунывные размышляя. Ведь мы всё словно в заданной кем-то и когда-то программе. За нас всё определено с самого рождения, и мы лишь усердно исполняем прописанный алгоритм. Неужели нет ни шанса ничего изменить?

Даже дети, это всего лишь продолжение родителей. Если ты девочка, а твоя мама, почвовед, скорее всего, ты, станешь почвоведом. Максимум если ты будешь усердно учиться и работать, а аттестационный коэффициент будет максимальным, родители могут рискнуть и пода́ть прошение в реестр… Возможно, там его одобрят, и тогда тебе дадут одну или две профессии на выбор, но очень близкие… Иногда разрешают взять профессию своего дедушки или бабушки, если у них был больший статус, есть и такой шанс. Но, чаще всего же статус дедушек и бабушек ещё ниже родительского. Они могли быть камнетёсами или строителями туннелей. Редко когда их статус был выше. Так, что это только мало сбыточные мечты, но всё же бывают исключения.

Так было с Богдасаром. Сын доктора, сколько я помню, брату ежедневно твердили:

«учи анатомию»;

«ты должен знать всё о человеческом организме»;

«Богдасар, ты сын врача, ты будешь врачом!»;

Но наш Богдасар уникум, для себя он решил по-другому. В возрасте пятнадцати лет самостоятельно написал прощение и отнёс его в реестр, конечно же, его отправили домой, а вечером мать клокотала пунцовая от гнева. Отцу устроили взбучку на работе и даже вызвали на собрание в реестр.

– Я буду астронавтом! – Гордо заявил брат и его не волновали материнские вопли, или отцовские грустные пристыженные вздохи, что он не эталон для своего сына.

– Твой отец, врач и ты будешь врачом, – упорствовала наша мать.

– Его прадед был лётчиком, а дед должен был стать астронавтом, он каждую неделю на протяжении двадцати лет поднимался на землю. А потом и вовсе работал испытателем на авиастроительном полигоне. – Поддержала бабушка Марта. Это был единственный раз, когда всегда спокойная бабушка Марта так бойко выступила.

– Мама?

– Он может продолжить дело деда, реестр подобное разрешает! – Богдасар прыгал, почти касаясь головой каменного потолка, а наследующий день отправился с бабушкой Мартой в реестр. А через месяц пришло уведомление, что он зачислен в корпус механиков-строителей, чем и гордится, по сей день.

– Третья, помоги мне посуду оттереть. – Бабушка Лиз настойчиво требовала моего участия, собирая пластиковую посуду, точно из такого же материала что и наш обеденный белый стол.

Внутри что-то сжалось.

Мы собрали испачканную посуду, погрузили в объёмный тёмно-серый таз на кухне, немного налили воды и принялись оттирать остатки желе и овощей от тарелок.

– Третья? – Я молча ожидая подвоха. – А кто привёз тебя домой? – Едва прошептала она, так чтобы никто не слышал.

– Мне стало плохо, – сбивчиво начала я, но с бабушкой Лиз так нельзя. Она не только эталон женственности и красоты, но и мудрейший человек из всех, кого я знаю. Будучи ребёнком, я даже верила, что она умеет читать мысли. Выдохнув, всё же решила сознаться, – Я чуть не попала под вездеход. Так торопилась домой, чтобы успеть до прихода Маргаритки, что чуть не попала…

– Третья! – Почти зашипела она. – Ты понимаешь…

– Да, да… Я буду очень осторожной.

– Ты могла погибнуть. Третья, ты…

– Я знаю. – Голос дрогнул пережитыми эмоциями, слёзы снова подступили к глазам.

– О, девочка моя, – вдруг пролепетала бабушка Лиз. – Гормоны-то плещут.

Я была ошарашена её словами, так и застыла, смотря глаза в глаза.

– Взрослеешь. – Улыбались её ярко-голубые глаза.

– Нет, это просто эмоции. Это…

– Эти эмоции из-за того, что ты становишься девушкой. Тебе уже скоро восемнадцать. Ох, как быстро летит время в этом сером подземелье. – Она усиленно тёрла тарелку.

– Я просто переволновалась, я видела управителя сегодня. – Выпалила, хотя чётко решила никому не говорить ни о нём, ни о Марсе Нарышкином.

Глаза бабушки Лиз вспыхнули почти огнём, она смотрела на меня пронизывающе.

– Главный управитель. – Повторила она, я смотрела в её яркие голубые глаза с опушкой темных ресниц.

– Бабушка Лиз, а правда, что у людей, родившихся на поверхности у всех яркие глаза? Как у тебя?

– Правда. – Буркнула она, уперев взгляд в оттираемую тарелку.

– У него глаза, как у тебя, он тоже родился на поверхности?

– Тоже.

– Но он такой… Молодой – подбирала я слова, чтобы не обидеть бабушку.

– Молодой. – Засмеялась она, – а кряхтит, как старик.

Наш разговор прервали. Папа вкатил на кухню бабушку Марту, дочь Лиз, хотя выглядели они, словно их родство перепутали местами, и Марта была скорее не дочерью, а матерью Лиз. Сейчас даже моя мать выглядела старше само́й Лиз.

– Мама, дай мне пить. – Прохрипела бабушка Марта.

Пока бабушка Лиз наливала воду в стакан, я сравнивала их лица, не удержавшись от вопроса:

– Значит, люди, рождённые на поверхности, выглядят всегда моложе, чем те, кто родился в нашем мире?

– Третья к чему такие рассуждения? – Прервала меня бабушка Марта.

– Наша детка уже любовь крутит. – Иронично усмехнулась бабушка Лиз, откинув прядь рыжевато-золотистых волос на затылок.

– Я не кручу…

– Третья, это ж неплохо. Любить это прекрасно. – Прервала меня бабушка Марта, едва держа стакан с водой.

– Но не на вездеходах разъезжать с подкупольниками. – Она очень не любила жителей купола, именуя их не иначе как «подкупольники».

– На вездеходах? – Бабушка Марта прижала руку к груди. – Мам, а может, и неплохо. Может она…

– Марта, – рявкнула бабушка Лиз, – не хочу слышать. – И ещё усердней принялась тереть тарелку.

– Может, её ждёт другая жизнь, посмотри на нас, мы же муравьи. А там…

– Марта, – почти по слогам повторила бабушка Лиз.

– А если полюбит? Ты ж ради любви всё бросила. Любила же отца.

– Ох и несносной старухой ты стала Марта, – бабушка Лиз не поднимала глаза.

– Мама, – улыбнулась бабушка Марта, – Третья особенная. Она с самого рождения другая. Она же на тебя похожа, даже больше, чем я, она словно твоя копия. Это говорила даже… – и бабушка Марта закашлялась.

Пока я бегала за баллоном, бабушка Лиз держала её за руку, успокаивая? «Дыши аккуратно, мелкими вдохами. Вдох».

Бабушка Марта, подышала кислородом из баллона и почти стала засыпа́ть, с ней всегда так происходило после приступа.

– А кто твоя? – Упёрлась взглядом в бабушку Лиз. Наши одинаково синие глаза пересеклись, мне было невыносимо и почти страшно, но я не отводила глаз.

– Неважно. Всё хорошо Марта, всех хорошо. – И она укатила бабушку в их спальню.

Практически вся посуда уже бала оттёртой, оставалось только ещё раз промыть чистой водой и сложить в полиэфирные конверты, чтобы они не покрывались пылью.

– Третья. – Бабушка Лиз села на низкий табурет, взяв меня за руки, и посмотрела мне прямо в глаза. – В этом мире не так много хорошего, а точнее, ничего уже хорошего не осталось, но, если полюбишь, люби.

– Я нет… нет. Я не влюбилась. – Она расхохоталась, поцеловав мою руку. – Бабушка.

После того как семья сестры поселилась у нас, заняв мою комнату, меня переселили к бабушкам, мы стали больше общаться и, конечно, мы с ними стали ближе. Лишь в выходной шла спать на кухню, чтобы они не будили меня рано утром своим радио.

В этот вечер мы допоздна сидели на кухне, и пили чай с травами. Наша Ясмин была почвоведом, как и мама и даже превзошла её в этом. Сестра, имея доступ к хранившимся разных молекул, жидкостей, семян, в криогенной заморозке. То есть всего того, что может понадобиться человечеству в будущем на новой планете. При помощи биологической модификации ей удалось выращивать редкие, давно утраченные растения. Как-то в день бабушки Лиз, она принесла капсулу с сильно пахнувшей травой, а бабушка воскликнула:

– Мята? Мята! Ясмина, где ты её раздобыла? Мята! Я так любила чай с мятой и мятные пастилки.

Оказался, это был заговор бабушки Марты с внучкой. Марта заблаговременно попросила её вырастить немного мяты, разморозив всего одно семя, тогда ещё начинающей лаборантке – почвоведу удалось вырастить за полгода целый куст в небольшом стаканчике. Мне казалось, я впервые видела бабушку Лиз такой довольной, а под вечер она даже танцевала с моим папой, которого всегда попросту игнорировала.

В тот вечер бабушка Лиз достала свою заветную жестяную коробку, мы пили, как она выражалась: «настоящий чай, а не этот подземный суррогат».

– А почему люди, рождённые на земле моложе тех, кто родился под землёй? Это из-за пыли? – Спросила я, её полушёпотом.

– Из-за пыли, – улыбнулась она.

– Она так плохо влияет на организм? Не только на лёгкие? – Не унималась я.

– Из-за другой пыли, – почти рассмеялась бабушка Лиз и оглянулась. Всё уже разбрелись по комнатам, и в коридоре никого не было.

– Из-за какой другой пыли?

– Третья. – Недовольно выдохнула бабушка Лиз. – Ты такая любопытная что, если бы я не знала собственный характер, подумала бы, что тебя подбросили к нам под дверь. – Смеялась она, приглаживая мои волосы. – Другая пыль, это не совсем пыль. Это нечто другое.

– А что же?

– Это «что» громадная тайна. И очень скверная. – Говорила, она, растягивая слова.

Я нахмурилась, словно отведав чего-то кислого, не понимая её слов.

– Скверная?

– Очень.

– А что ты помнишь прекрасного? – Я ловко подменила тему, научившись этому у сестры.

– Прекрасного? – Пожала она губами. Небо, ветер, дождь и снег, там было всё прекрасно! – Прошептала она и рассмеялась.

Странная у меня бабушка Лиз. День уже давно закончился и электричество убавили. Плезнер периодически мигал оповещением «режим», но мне было хорошо вот так сидеть на четырёхметровой кухне и болтать со своей прабабушкой, мудрей которой не было человека в нашем мире.

Этот день был лишь небольшой передышкой перед опустошением, которое испытали чуть позже.

Бабуля, моя милая бабуля. Её не стало спустя несколько месяцев. Бабушка Марта умерла, как и многие от поражения лёгких, её давно уже мучила бронхиальная астма, сейчас этим страдает практически каждый.

Последние дни она сипела так сильно, что практически каждый её вздох был слышен так же хорошо, как скрежет металла о каменные стены. Мама плакала ночами на кухне, а выходя, пыталась улыбаться, но припухшие глаза выдавали её.

Бабушка Марта всё время хрипела, одно и то же: «скорее бы конец, я так больше не могу». Возможно, она согласилась бы на то, чтобы врачи ввели ей инъекцию, как и всем тем, кто устал жить, но она верила в небо. Бабушка называла его богом, много о нём рассказывала, хотя не видела его ни разу, а только слышала о нём от своей мамы. Эти же рассказы слышала и я. Может быть, оно или он, и правда существует.

Прожила она почти девяносто лет, а маму родила, когда ей было почти сорок, моим родителям сейчас уже почти по пятьдесят. Они считаются долгожителями среди своего поколения. Не представляю, чтобы сейчас у них был ещё ребёнок. До этого у бабушки Марты был сын, но он умер, когда ему было девятнадцать лет, и поэтому она решилась родить ещё раз, так появилась мама.

Мы всё узнали ту секунду, когда бабушка Марта перестала жить. Никак не могу произнести слово «умерла». Она просто затихла, и мы больше не услышали скрежет её дыхания. Она словно отключилась от питания.

На следующий день нам выдали денежную компенсацию, забрав её месячный резерв кислорода, талоны на воду, тепло и продукты. Мама, не переставая всхлипывать, отложила очередной раз чеки в подпольный сейф.

Её маму, мою бабушку в тот же день отвезли на подъёмник, мы провожали её до самых ворот, затем шлюзы закрылись, и лифт увёз её на поверхность с такими же, как и она, неработающими телами, завёрнутыми в полиэфирные полотнища с гербом нашего мира и датой отправки на поверхность.

В этот день мы с бабушкой Лиз обе расположились спать на кухне, находится в нашей спальне, было невыносимо грустно. Когда уже убавили электричество до минимума, мы ещё сидели за сложенным миниатюрным столиком и пили чай. Бабушка Лиз взяла меня за руку и погладила по голове, добавив: «ты должна знать всю правду».

Мне казалось, я не готова к тому, что она тогда рассказала, это очень сильно изменила моё представление о происходящем, изменила мои мысли, просто разделила жизнь на «до» и «после».

– Не знаю, что вам сейчас рассказывают на ваших уроках, – она недовольно поджала губу. – Но, я хочу рассказать тебе правду!

Я нервно сглотнула, приоткрыв рот.

– Пусть. Это, и будет тебе казаться странным, но это моя правда. Я многое пережила, даже смерть единственной дочери, которая никогда так и не увидела настоящей красоты.

Бабушка как-то странно смотрела, опустив взгляд, на свои руки, сжимая пальцы.

– Люди во всём виноваты сами. Всё! И я в том числе, как всё живущие на земле, под землёй. – Осеклась она. – Даже не знаю с чего, начать…

Помедлив, она продолжила.

– Когда-то люди действительно жили на земле, а не скрывались, словно крысы в норах под её поверхностью. Ты многое слышала об этом за свою жизнь, на даже представить не можешь всю красоту и радость той жизни. Небо действительно было цвета твоих глаз, а может, они больше похожи у тебя на морские глубины… – Она подняла взгляд смущённый, слегка потерянный, словно была чем-то сильно расстроена. – На земле было много прекрасного, каждый день был особенным. Тогда, ещё было лето, это не потому, что так написано в календаре, а когда жарко и люди загорали под солнечными лучами на солнце. Лето сменялось осенью, и листья на деревьях желтели не потому, что перегорел прожектор или дерево перестали поливать, а тому, что так устроила природа. Тёплый ветер срывал жёлтую и багряную листву, кружил их стаями, орошая землю дождями, укутывая спокойствием и безмятежностью. Затем с наступлением зимы, природа укутывала землю белым покрывалом снега крупными хлопьями, падающего с неба. Снег, это белые очень красивые кусочки льда, точнее, замёрзшей воды, ох, трудно это объяснить. – Выдохнула она, – затем наступала весна, всё расцветало и зеленело.

Я слушала и вглядывалась в черты её лица, страх охватил всё моё существо, а может, от горя она сошла с ума, как дедушка, нашего соседа Лето.

– Пока не наступили страшные годы. Всё началось с войны, никому не нужной войны жадных людей. Людей, которым всё время было мало власти и денег. Они словно дьяволы питались людской болью, и пили людские слёзы. Люди ведь настолько глупы, что во всех бедах винят кого-то другого, не думая о том, что во многом виноваты сами.

Я кивала, не понимала, но покорно слушала, смотря в её ярко-синие глаза.

– Страны нападали друг на друга, по разным, но очень глупым причинам. И вот в ход пошло огнестрельное оружие, ракеты, самолёты, танки, бомбы. Всё, что создало человечество за всё эти годы. Но страшное было впереди. – Она со всей злостью сжала бледные губы, словно хотела причинить себе боль. – А потом. Потом вход пошло самое страшное оружие. Ужасней придумать, мне кажется, невозможно.

Я замерла в ожидании. Помедлив, бабушка махнула рукой, словно отгоняя назойливых насекомых. Это означало, что она не хочет говорить дальше, но я не сдавалась и едва слышно процедила:

– Что же было этим страшным.

– Людей начали травить. Много тогда писали об этом, много. Про химическое оружие и даже показывали кадры. С неба падал белый, словно высушенный снег, больше похожий на пепел. Люди в ожогах, корчащиеся от удушья животных с выпадающей шерстью, падавших замертво птиц, но ведь всё было страшнее. По миру уже бушевало оружие пострашнее. Биологическое оружие. Оно вызывало у людей заболевания, излечится от которых, было невозможно. Кто был сильнее и крепче, то адаптировался и выживал. Это было самым порочным и безжалостным убийством за всё время.

Она переключилась на воспоминания о моём детстве, затем что-то словно вспомнив что-то, обернулась, уйдя в свою комнату. Бросив меня с роем мыслей словно, металлические пчёлы на кустах тепличных гибридах. Я натёрла оставшиеся тарелки и налила воду в бойлер наутро. Маму очень раздражало, когда утром у неё нет горячей воды, чтобы приготовить завтрак и это бы грозило примерно такими же последствиями, как если лишить её кладовки с продуктами.