Крылатый Ян

– На дальней запруде, где летом крутиков ловим, там глубоко, – ответил Казимир, медленно шагая за бабкой, – Зимой туда часто крупная рыба приплывает, в особенности сомов много раз ловили, пару раз и пучеглазы попадались.

– Далеко, значить, от жилищ, – прошамкала Глафира, склоняясь над раной и чуть ли не носом касаясь разорванной плоти, – Драл, паскуда, схватить хотел и утащить.

– Именно, – подтвердил отец, заминая шапку в руках, – сначала один налетел на сани, где улов лежал. Мы с братом, понятно дело, попрятались за камышами, только по разные стороны поляны. Гад этот, аргон-то, стал рыбу нашу жрать, прямо на санях. Да пускай бы пропала она вся. Так нет, Радмир мне знаками маячить стал – мол, аргон этот маленький, справимся, сможем отогнать. Я струсил, не согласился вместе напасть на разбойника. И брат один выскочил на него с палкой да ведром – что было под рукой, в общем. Аргон отлетел, кричать стал, верещать прям, крыльями забил так, что камыши поломались. Радмир пару раз ему прям в третий глаз над клювом палицей вдарил. Чудище улетело. Но не успели мы рыбу разбросанную по снегу собрать, как прилетела уже птица огромная, больше раза в три первого. На рыбу он вообще не целился, сразу Радмира за плечо схватил когтищами и стал над землей поднимать. Я, как чудище увидел, опять побег в камыши. Оттудова уже увидел, как боролись они долго. Радмир-то тяжелый, птице несподручно было его сразу, как крючколапа, схватить, а брат еще и брыкался, бил птицу по ногам ведром пустым. Погодя он догадался схватить поводья лошади, запряженной в сани, которая все это время тряслась от страха на месте, да свистнуть ей, чтоб помчалась во весь опор. Лошадь рванула, и Радмир выдрался из цепких когтей. Аргон покружил еще над запрудой, я уж думал, что меня сейчас тварь найдет, припал к земле, не шелохнулся. Но птица улетела – в сторону Непроходимого леса, там видимо обитает. Как понял я, что путь свободен, сразу побежал по следу саней. Радмир до половины дороги домой осадил кобылу. А может, и раньше силы его покинули, и лошадь сама успокоилась и остановилась. В общем, догнал я сани, и довез Радмира уже в беспамятстве.

Ян слушал рассказ со своего места из-за печки и злился на отца за трусость. На его глазах дядю чудовище могло сразу убить или утащить на истязания, а он предательски прятался в камышах.

– Понятно, понятно, – проскрипела знахарка, – стало быть, родитель детеныша защищал. Взрослый аргон знает, что только человек обидеть может. Вот и получили вы по заслугам.

Ян еле сдержался, чтобы не выкрикнуть брань в лицо старухе, сжал до боли кулаки на коленях и вжался в каменную стену печи.

– А лечить-то теперь как? – растерянно перешагнул с ноги на ногу отец Яна.

– Мариуша, пошли со мной, дам тебе порошок кроветвора и смесь трав для компрессов. Будешь к ране прикладывать и поить больного. Если до следующего полнолуния не сдохнет, то выкарабкается.

Ян нахмурился: сколько же до полнолуния дней осталось? Из-за морозов, он реже стал смотреть на небо, хотя темнеть стало раньше и позже рассветало. По холоду не до любования звездами – быстрей бы перебежать в тепло. Ян знал звездное небо, с дядей они летом залезали в карстовые колодцы недалеко от озера, и Радмир рассказывал, где какие созвездия, и как по ним в дороге ориентироваться. В последнее время Ян не видел звезд и Луны. Когда же полнолуние? И почему от этого зависит, выздоровеет дядя или нет?

Когда мать с лекаркой ушла, Ян осторожно вышел из-за печи и косясь на отца, который угрюмо затачивал рыбацкие крючки, подошел к дяде. Могучий богатырь пытался открыть глаза и что-то сказать, губы его медленно шевелились, но звуки были невнятными, сил на то, чтобы прийти в сознание, у Радмира не хватало. Ян неуверенно взял больного за руку.

– Ты обязательно поправишься, дядя Радмир. Я все для этого сделаю, – прошептал мальчик. Он постарался крепко сжать своей крохотной ручкой большую горячую ладонь. И очень обрадовался, когда почувствовал ответную конвульсию в пальцах.

Больного оставили у себя, не стали бередить рану и перетаскивать его в библиотеку, где он жил всю свою жизнь. Мать строго выполняла наказы бабки Глафиры, меняла влажные компрессы каждые три часа, засыпала в раны порошок кроветвора – гриба, имеющего ранозаживляющее действие.

На третий день Радмир открыл глаза. Ян перебирал крупу к обеду, надув щеки и насупившись. Дядька тихонько позвал его по имени. Мальчик встрепенулся, словно птаха увидела солнце из-за туч, спрыгнул с табурета и подбежал к дяде.

– Ты очнулся? Ты выздоровел?! – затараторил Ян, упав на дядину грудь и обхватив его руками и крылышками.

– Не так скоро, – еле улыбнулся Радмир, гладя племянника по голове, – Мне тебе сказать надо, – он сглотнул, втянул воздух ноздрями, постарался набраться сил.

– Что? – Ян отпрянул от дядиной груди и смотрел, широко открыв глаза и не моргая, чтобы ничего не упустить.

– Я виноват перед тобой, – дядя криво улыбнулся, – Хотел еще много тебе показать на этом свете, научить. Силы злые дернули накинуться на этого аргона. Не подумал я, что у голодного детеныша может быть безжалостный родитель. Эх, Яньчик, виноват я, сильно виноват перед тобой. Теперь тебе одному придется жить и набираться уму разуму.

– Нет, дядя! Не говори таких слов, замолчи! Ты бредишь опять! – Ян заплакал, сжав кулачками стеганое одеяло на дяде, – Ты выздоровеешь, поправишься, обязательно!

– Мал ты еще, – вздохнул тяжело Радмир и прикрыл глаза.

К вечеру он умер, стиснув зубы, в горячке. Ян рыдал без остановки. Единственный для него родной человек оставил этот свет. Рано, внезапно и безвозвратно. Сердце Яна разрывалось от боли, голова трещала. Отец прикрикнул с угрозой наказания. Родители были молчаливо угрюмы. Мать брезгливо прибиралась и бухтела, что надо было все-таки перетащить больного в его дом, пока был жив. А теперь изба воняет лечебными травами и гнилью от раны. Еще и труп до утра стыть будет. А на улице мороз, окна не раскрыть, чтоб проветрить.

– Заткнись уже! – оборвал ее муж и ушел за старейшинами, чтобы быстрее провести захоронение.

Хоронили по обычаю на болотах. Все старики и человек пять мужчин среднего возраста – друзья Радмира завернули мертвеца в грубую ткань, перевязали бечевой и, уместившись на двух санях, поехали еще до зари на север к черным топям. Как сани тронулись, один из молодых затянул басом похоронную песню. Остальные нестройно подхватили.

Ян сидел у окна, теребил край рубахи и редко всхлипывал. Один он остался, так чувствовал себя. Мать не подходила, не утешала. Будто у нее сердце каменное было. Совсем не жалела ни смерти дяди, ни горя сына. Прибралась, свечку потушила и спать легла. А Ян так и сидел до утра, исступленно вглядываясь вдаль через заиндевелое окно, туда, куда уехали похоронные сани.

Глава 4. Рожденный летать ползать не хочет.

Тяжело стало Яну одному. Никто дело дяди продолжать не стал – «зимние чтения» оборвались на середине азбуки. Ян вечерами один приходил в холодный дом, уставленный книжными шкафами под потолок, долго разжигал печь, зябко кутаясь в кафтанчик, пряча по очереди свободную руку в карманах. Затем при свете огня печки и маленького огарка свечи на столе приступал к чтению. Дом, построенный из толстого бруса, часто пугал Яна неожиданным стоном или скрипом – ветер пробирался в щели похозяйничать в опустелом жилище. Чтобы не отвлекаться на призрачные отзвуки, Ян иногда начинал читать вслух, с выражением, расхаживая по читальне. Когда история в книге была забавной, на душе мальчика становилось тепло и весело. И он на миг совсем забывал о своем горе и одиночестве.

Яну шел десятый год. За зиму крылья подросли, вытянулись до середины бедра. Оставаясь один в библиотеке, Ян раскрывал крылья полностью и пытался разглядеть их в маленькое зеркало на длинной ножке, сделанное из отполированной стали. Зеркало было у дяди реликвией, оставшейся от прапрадеда, который был среднекрылым мастером по ковке – изготавливал мечи, ножи, вилы и другой инструмент. Сам плавил металл, соединял в разных пропорциях, а затем выплавлял и вытачивал филигранные вещицы. Так рассказывал дядя, а ему – его дед, которого он застал еще живым в глубокой старости. Зеркало не отражало целой картины, только маленькие кусочки, отдельные перышки. Но Ян и увиденному радовался и вдохновлялся. Его намерения крепли вместе с ростом крыльев.

Весной, когда снег полностью сошел, и вода в озере посветлела, мать взяла Яна помогать со стиркой. Пока она полоскала белье на причале, он зашел в холодную еще воду по колени, закатав штанишки, и раскрыл крылья на полный размах. Зачарованный, он внимательно глядел на свое отражение, переливающееся бликами солнца на мелкой ряби воды. Легонько взмахнул, всего на локоть в размах, но с восторгом ощутил, как его босые ноги отрываются от ила, и все тело вытягивается вверх, к чистому лазурному небу.

– Ян! Иди сюда! Нечего озорничать! – крикнула мать с берега. Она заметила, чем он занят, и ей это не понравилось. Когда мальчик подошел к ней и наклонился к тазу с мокрым чистым бельем поднять его, женщина, уставившись на макушку сына ледяным взглядом, сквозь зубы процедила:

– И что тебе эти крылья сдались? Обрезали бы и жили как все, мирно, спокойно, без неудобств.

– Горбы тоже мешают на спине спать, – пробубнил Ян, – больше им нет практического применения. А с помощью крыльев летать можно, путешествовать… – по губам больно прилетело мокрым полотенцем.

– Крылатая тварь дядьку твоего убила! Ей под стать хочешь быть? – раздраженно съязвила мать, повысив голос, – Высоко летать и людей мирных шугать?!

Ян не ответил, только зло исподлобья зыркнул на глупую бесчувственную женщину.

Тайком от родителей он начал учиться летать. Уходил как обычно вечерами в библиотеку. Только теперь за книги садился после тренировки. Ян дал себе задание – каждый день упражняться, махать крыльями, пока мышцы не откажут, пока не почувствует изнеможения. Сначала он спрыгивал с лавки. Потом стал выходить на задний двор, наглухо отгороженный забором с двух сторон от соседей и редким частоколом от полей. Здесь он забирался на кучу прошлогоднего сена, которую выволок из амбара. Далее шла крыша сарая. Каждый раз Ян при прыжке вперед раскрывал крылья и взмахивал ими, стараясь устремиться от земли вверх в догорающее золотом и багрянцем вечернее небо.

Бывали и осечки. Заклинивало что-то, сводило мышцу, и юный летун падал в колющий соломинами стог или того хуже – на землю. Но все-же тренировки давали результат. За полтора месяца Ян уже мог пролететь от дома до частокола, за которым чернело посевное, но сейчас ничейное поле. Не слишком высоко, но на два своих роста мальчик взлетал уже без усилий. Учиться приходилось по книгам и полагаясь на интуицию. Никто в деревне не мог, да и не захотел бы, помочь ему советом или примером.

Все бы шло гладко, да увидел как-то тренировку Яна соседский мальчишка. Услышал он шорох со стороны двора за библиотекой, решил, что забралась лисица, медоед или дикий крючколап. Любопытство потянуло его, словно за узду осла, посмотреть, что за существо шорохается. Ян в это время тренировал парение – длительное зависание в воздухе на месте.

Парение нужно было и в бою с аргонами, и для остановки во время пути для осмотра окрестностей. При парении важно было хлопать крыльями чаще, чем в полете, ведь само по себе движение крыла призвано сдвигать летуна или птицу в пространстве. Чтобы появилась возможность зависнуть на одном месте, необходимо было чередовать взмахи с усилием вверх и такие же по силе опускания вниз, не плавные, а резкие и тормозящие движение. А следом сразу же новое движение вверх, и снова – вниз. Ян старался так, что вспотел. Из сосредоточенной работы его вырвал залихватский присвист лазутчика, забравшегося на забор и теперь восседающего на нем верхом.

Ян вздрогнул, машинально прижал крылья к спине и неминуемо рухнул на стог сена, а с него покатился на землю. Филька, так звали соседа, громко заржал и спрыгнул с забора. Он слишком близко подошел к Яну, который, тяжело дыша, отряхивал одежду и руки от земли и травы.

– Летать вздумал что ли? – Филька по-змеиному прищурил карие глаза, сморщив веснушчатый нос, – А батя тебе разрешал?

– Это мои крылья, что хочу, то и делаю, – ответил Ян, соображая, как бы спровадить Фильку со двора.

– А если я бате твоему расскажу? Что будет? А? – Филька широко осклабился, показывая дырку вместо двух передних зубов, которые недавно выпали, а новые только прорезались.

– Ругаться будет, может, высечет, – спокойно ответил Ян, выпрямившись и став выше забияки на голову, – А тебе-то это зачем? Какой прок?

– А просто так! – посуровел вдруг Филька, вплотную шагнув к Яну и посмотрев снизу вверх на него. Кулаки Фильки сжались, он был известный драчун и сейчас искал повод для стычки. Ян ему никогда не нравился, как и всем остальным в деревне. Крылья, неразговорчивость, еще и посиделки в библиотеке в одиночестве – все раздражало в этом мальчишке. Но Ян сделал шаг назад:

– Просто так даже комары не зудят под ухом, – сказал он, погрустнев и понимая, что его тренировке на сегодня пришел конец, – Хочешь, рассказывай. Буду наказан. Ты этого не увидишь. Может, только в разговорах матерей узнаешь.

– А что ты не защищаешься?! Что такой смирненький? – Филька толкнул Яна в плечо, – А если я тебя побью? А если крылья тебе сломаю? А?

Филька яростно кинулся на Яна, но Ян даже неожиданно для себя самого схватил агрессора за подмышки и молниеносно взмыл в воздух.

– Мама!! – заверещал Филька, дрыгая ногами в воздухе, озираясь вокруг и видя только верхушки деревьев, – Мамочки! Пусти, гнида!

– Я тебя отпущу, а ты от меня отстанешь. Договорились? – Ян говорил ровно, но сам чувствовал, как сильно напряглись все мышцы спины, крыльев и рук, сжимавших Фильку. Обидчик хоть и был на голову ниже Яна, отличался коренастостью и весил не меньше самого Яна.

– Да!! – на выдохе крикнул неудавшийся драчун и зарыдал. Ян ровно, с небольшим покачиванием, опустился на землю и отпустил Фильку. Тот попятился и упал на траву, ошарашенно водя выпученными глазами по земле. Слезы и сопли намочили раскрасневшееся лицо Фильки. Его вырвало.

Ян набрал воды ковшиком из ведра и принес обидчику:

– На, попей и умойся. Легче станет, – подсказал он растерянному мальчишке и устало сел рядом.

– Не плачь, я бы тебя не бросил, – успокоил Ян Фильку, но тот все ревел:

– Гад ты, Ян! Зачем только уродился такой?!

– Тебя не спросил, – печально огрызнулся мальчик, поняв, что даже сейчас Филька продолжает агрессировать. Он встал и ушел в библиотеку к книгам, которые всегда составляли самую лучшую дружескую компанию.

В целом вечерняя тренировка Яну понравилась. У него получилось поднять на крыльях минимум два своих веса, а может и с лишком. Крылья крепчали и слушались его. Мальчик провел правой рукой по краю левого крыла, довольный собой. Инцидент с Филькой, конечно, был неприятностью, грозящей домашним наказанием. Но, поразмыслив, Ян успокоил себя, что это небольшое препятствие на пути к его цели.

В таком усталом и спокойном состоянии он пришел позже домой и лег спать.

Разбудила его резкая боль в спине у основания крыльев. Ян открыл глаза в испуге и тут же почувствовал, как на него сверху навалилась тяжелая темнота. Он не мог пошевелиться, вырваться, от чего еще больше запаниковал и закричал:

– Пусти! Аааа!

– Лежи смирно, а то резану лишнего! – отозвался сверху отец. Ян за секунду понял, что происходит и, вдавленный в тонкую подстилку на лавке, закричал еще громче:

– Не руби! Оставь мои крылья!

– Нечего! Разбойничать начал уже соседей стращать! Будешь как все! Все горбатые и тебе таким жить!

Острая боль, вонзившаяся в тело и с ней громкий треск ломающихся хрящей ошеломили мальчика. Он зарыдал, бесцельно махая кулаками по воздуху и закусывая подушку.

Отец отпрянул от него, держа в одной руке пилу, а в другой окровавленные растрепанные крылья. Ян поднял взгляд на отца. В свете одной свечи, дрожащей тусклым пламенем посреди стола, мальчик увидел отца, а за ним у противоположной стены мать с плотно сжатыми губами и вздернутым подбородком. Глаза ее торжествующе блестели.

– Давай, замотай ему рану, чтоб не марал постель, – махнул пилой Казимир в сторону сына, обратившись к жене.

Она отлипла от стены и пошла за тряпками.

– За что?! Чем вам крылья мои помешали? Ты же убил меня! Мечту мою убил!! – Ян привстал на постели, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Голова кружилась от боли и ужаса.

– Надо быть как все! Тогда все хорошо будет, – ответил отец, вытирая пилу и складывая обрезанные крылья в грязный мешок из-под картошки, – Все равны должны быть.

– Я бы ушел… – простонал Ян, заваливаясь на бок, не в силах сидеть. Кровь, текшая из раны по спине, уже намочила штаны.

Мать наконец подошла с тазом воды и тряпками.

– Хэ-х, пока бы ты уехал, наделал бы тут делов. С нами и так полдеревни перестали общаться, как крылья твои прорезались. Ишь, благородная кровь завелась! – Казимир сплюнул на пол и вышел из избы. Ян впал в беспамятство.

Утром он не хотел открывать глаза и снова попадать в кошмар. Он лежал на животе, но все равно чувствовал, как ноет рана на спине. Слезы опять подкатили к горлу. Все его мечты были обрезаны острой пилой. Куда теперь ему деваться? К чему стремиться?

Деревенские жили, как жилось. Все их существование было посвящено добыче пищи и борьбе с природой за выживание. Ни о чем его сверстники не мечтали, никуда не стремились. Когда дядя Радмир был жив и учил детей грамоте, всегда после уроков сетовал, что желания учиться ни у кого нет. Учат буквы и слова, потому что родители велели. А своего интереса нет. Да и взрослые читали только книги по хозяйству, несмотря на обширный ассортимент старой библиотеки, собранной еще во времена, когда среднекрылые и стремительные летуны жили в соседях с горбатыми. Сказки, мифы, стихи, романы, научные труды по физике, алхимии, математике – ничего не интересовало горбатых. Ян же был не такой. У него – он горько вздохнул – были крылья и был интерес к жизни, к наукам, к миру за пределами деревни. Ян подумал о родителях – чужих людях, которые никогда не понимали и не принимали его, не радовались вместе с ним. Какими же жестокими они оказались!

Мальчик прислушался. За окном по редким крикам пастухов, гнавших медленных слизнепузых коз на пастбища, он понял, что давно рассвело. Его не стали будить. Впервые в жизни пожалели. В избе было тихо. Значит, родители на работах. Ян медленно открыл глаза и приподнялся на локтях, упершись в подушку. Несколько минут он думал, потом полностью слез с кровати. Одел рубашку, которая открывала все лопатки и завязывалась запахом спереди – мать сшила ему несколько рубашек по образцу моды среднекрылых. Дядя, еще живой, принес ей лекала, отыскав книгу по шитью, когда крылышки стали мешать надевать обычную одежду. Только теперь Ян одел ее задом наперед, чтобы защитить еще одним слоем ткани рану. Он запахнул рубашку посильнее на груди и надежно перевязал пояс. Нагнулся под лавку, служившую ему постелью, достал осенние ботинки, хотя был июль и все в деревне от мала до велика ходили босиком, и сверток из черного бархата – сокровище, подаренное купцом, очки стремительного летуна.

На кухне он взял небольшой ножик, которым мать обычно чистила овощи, и ломоть хлеба. Отсыпал в платок горсть соли. Дальше мальчик прошел в сарай, где отец хранил инструменты. Здесь Ян взял кресало, леску и крючок для ловли рыбы.

Все добро Ян завернул в две простыни, завязал узелком и вышел из дома. По дороге в библиотеку он встретил мать Фильки – толстую краснолицую тетку. Ян поздоровался, опустил глаза и поспешил пройти мимо.

– Что?! Обкромсали тебя родители? – громко провизжала соседка, – И правильно! Нечего людей гонять! Сыночка моего зашугал, изверг! Он, бедный, до ночи истерил, пришлось бабку Глафиру звать с успокоительным отваром. А он, родненький, двух слов связать не мог. Кое-как поняли, что это твои, уродец, проказы! Я сразу к Мариушке побежала! Нельзя тебе спуску давать, каракатица!

Ян не останавливался, и не обернулся. Тетка разорялась громко, так что стекла в окнах домов звенели от ее визга. Он зашел в библиотеку, закрыл за собой дверь на засов, чтобы никто ему не помешал. «Энциклопедия путешественника по землям Королевства поднебесных птах», старинное и очень ценное издание, нашлась не сразу, дядя видимо ее переставил, когда они в последний раз изучали ее. «Правки к законам лета 1189 года с начала времен» были на той же полке, где видел Ян книгу при жизни Радмира. Никто за три года ее не читал. Он бережно взял том, пролистал несколько страниц. Родной почерк, наклон и очертания букв напомнили Яну дядюшку и тот вечер, когда книга была закончена. Ян закрыл рукопись, тяжело вздохнул и слез с лестницы на пол. Книги он положил к остальным вещам в узелок. Посидел немного перед дорогой. И пошел, сгорбившись и пряча глаза в землю, чтобы не привлекать внимание встречных.

Глава 5. Один в лесу, один в пути – друзей встречай, друзей ищи.

Дорога начиналась с дикого поля и была еле различимой. Высокая жесткая трава, пожелтевшая от июльского жаркого солнца, поросла между двумя колеями от когда-то проезжавших телег. Попадались и колючие кусты с дикой горькой ягодой, и чахлые деревца с тонкими ветками. Никто здесь не ходил и не проезжал после купцов, на восток, где была ближайшая деревня. Дядя рассказывал, что в соседском поселении, до которого целую неделю езды, а пешком и того дольше, установилась строгая вера с чудными законами. Одним из постулатов было неприятие инаковерцев.

В деревне Яна – Глухомани – богов не придумывали, хорошо знали природу, окружающую с четырех сторон, а что было непонятно – называли общим словом «силы». Были «силы небесные», насылающие ненастье, дождь и град; «земные силы» – нашествие жуков на посевы или появление дикого животного рядом с жилищем человека; и «силы предков», которые иногда забирали человека в самом расцвете сил, а иногда, наоборот, казалось бы, безнадежно больного, оживляли. Просто и понятно.

В Дальнем Рубежье верили в бога – существо, схожее с человеком касты стремительных летунов, с большими белоснежными крыльями, в светлой тунике до пят, и самого излучающего свет ярче солнечного. По верованию, якобы все люди – это творения бога, а значит, его законы – истина, которую нельзя подвергать сомнению. Все, кто не верят в бога – отступники и грешники, и гореть им в аду.

– А что такое ад, дядюшка? – спросил тогда Ян.

– Вроде как, – Радмир неуверенно пожал плечами, – большое кострище, где неверующие горят живьем. Но это не точно.

Когда вера дальнерубежцев приняла явно агрессивный характер, старейшины Глухомани решили оборвать все контакты – торговые и родовые – с соседями. Благо, территориальная удаленность способствовала такому ходу событий.

Ян шел по узкой полосе голой сухой земли между, подпираемой с обеих сторон густой травой выше мальчика, и думал, стоит ли ему заходить в Дальнерубежье. Примут ли его там, приютят ли? Насколько сурова их вера? Что ему сказать при встрече с людьми, как объяснить, почему он один и куда направляется? У самого мальчика еще не было четких ответов, знал он только, что жить в Глухомани больше нет сил. Всегда он будет там изгоем и отщепенцем, нелюбимым сыном, уродом. Да и сам простить родителей не сможет за отрезанные крылья.

Последняя мысль отозвалась ноющей болью в спине. Ян, неудобно согнувшись, ощупал рукой перевязь на лопатках. Ткань была сухая, кровь остановилась еще ночью. Но рана саднила и не давала покоя. Мальчик решил свернуть с дороги и поискать в скоро начинавшемся лесу гриб кроветвор, желтоцвет или хотя бы хвощ снежнецветный – ранозаживляющие и облегчающие боль травы. Да и о перекусе Ян задумался, он еще ни крошки не съел с утра.

Лес начался резко, деревья окружили Яна высоким могучим строем, как только он шагнул из высокой остро-колющей травы в лесную полосу. Воздух наполнился свежестью и хвойным ароматом. Сосны росли часто, молодые деревца с тонкими еще стволами бойко прорастали между столетними великанами, отбирая землю у кустарников и травы, покрывающей редкие проплешины и усеянной сухими хвойными иголками.

Зайдя в чащу, Ян выдохнул и выпрямился, наконец. Всю дорогу, пока он пересекал поле, а на это у него ушел почти весь день, мальчик шел, сгорбившись и вжав голову в плечи – он опасался, что родители кинутся ему вслед, чтобы вернуть его. Укрывшись в лесу, мальчик почувствовал себя в безопасности. Здесь иногда они гуляли с дядей. Редко, но каждый раз это был настоящий праздник. Он знал, что деревенские не любят ходить в восточный лес, в котором водились зловредные «земные силы».

Если приходилось заночевать в лесу, то была большая вероятность проснуться подвешенным на сук дерева или в берлоге у косматого малиноеда. И это еще можно было назвать везением. Бывали случаи и похуже – люди совсем пропадали, зайдя в восточный лес, именуемый Непроходимым. А кто возвращался, только руками махал и кричал несколько дней от страха, а толком ничего рассказать не мог.