Избранные. Революционная фантастика

Он покачал головой, лицо исказила гримаса страдания, видно было, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль.

– Ничего не оставалось, как разделиться на маленькие отряды и по отдельности пробираться к Сьерра-Маэстре – в горах нас не так-то просто было обнаружить, и оттуда можно было начинать революцию сначала. Эрнесто повел один отряд, я другой… через три дня псы Батисты нашли нас. Представь, – команданте прикрыл глаза, повел рукой по воздуху, словно обрисовывая видимую только ему картину, – маленькая деревня, всего два десятка домов. Люди попрятались, заперли двери, так пустынно… Солнце палит с небес, словно адский огонь. И звуки выстрелов, как похоронный марш всем надеждам.

Мы отступали, пытались прятаться за домами, но они брали нас в кольцо, и времени оставалось мало. Пуля попала мне в плечо… я чувствовал эту боль, но боль в сердце была сильнее. «Все кончено, кончено, кончено, – крутилось у меня в голове. – Ты проиграл». Я не знал, сумеет ли Эрнесто начать все сначала без меня, и не знал даже, жив ли он. Рауль был слишком молод, на него надежды не было… Мне казалось, что революция заканчивается навсегда, и от этого чувства бессилия хотелось кричать. Потом я услышал голос…

Он открыл глаза и невидяще уставился в стену.

– Старческий женский голос, такой насмешливый и неожиданно бодрый. «Эй, барбудо, – сказала эта женщина, – ты помираешь, что ли?» Я оглянулся и увидел, что рядом со мной стоит маленькая седая старушка. Совсем крошечная, карлица, наверное. Она улыбалась, но как-то ехидно, зло. Казалось, наше положение веселит ее. «Пока нет, – ответил я в пику ей, хотя, конечно, так оно на самом деле и было. – Пока нет, я жив, и собираюсь пожить еще. Ну, хотя бы пару минут. А тебе стоит спрятаться, эти собаки не посмотрят, что ты маленькая и старая, они убьют тебя за компанию с нами». Она засмеялась. «Нет, барбудо, меня они убить не смогут. Ведь я не человек». Я решил, что она сумасшедшая… после прихода Батисты к власти, военные творили в деревнях настоящие зверства, и немудрено было повредиться рассудком. Я улыбнулся ей, не желая спорить, и прислонился к стене дома, ожидая врагов. Но она не уходила, и, казалось, чего-то ждала от меня. «Вижу, что ты хороший парень, – сказала она, наконец, как бы в задумчивости. – И помирать тебе пока рано. Но у меня есть вопрос: если ты не умрешь сегодня, и не умрешь еще много-много лет, как ты распорядишься своей жизнью?» Странно было пускаться в философские дискуссии с этой маленькой крестянкой, там, на солнцепеке, находясь на волосок от смерти. Но я ответил ей, не раздумывая.

«Я продолжу бороться. Буду биться с врагами, пока на Кубе не воцарится справедливость. Я соберу товарищей и мы построим тут новое, совершенное общество. Я знаю, что для этого нужно делать, а чего не знаю, тому научусь. И потом я продолжу свою битву, и буду бороться со всем миром, если понадобится, пока революция не охватит весь земной шар. И пока во всем мире не воцарится справедливость». Так или почти так я ей ответил, даже прокричал, на одном дыхании, без запинки. Я знал, что всему этому не суждено сбыться, и эмоции захватили меня. Тогда она засмеялась и кивнула. «Хорошие слова, барбудо. Глупые, но хорошие. Все это звучит смешно, и ты, конечно, мог бы выразиться более толково, у тебя же высшее образование, да? Ты ведь юрист». Тут я вздрогнул и посмотрел на нее с изумлением, и она вдруг показалась мне намного выше ростом, чем была только что. «Ты не так прост на самом деле, – продолжила она и надвинулась на меня, начиная расти прямо на глазах, – и не так уж и добр. Но в тебе есть правда. И сила. И смелость. Думаю, пришло время, когда ангелы смерти должны сражаться не только на стороне зла, но и на стороне добра». Тут она протянула мне открытую ладонь, на которой лежал прозрачный светло-розовый камень. «Возьми, – она усмехнулась и положила этот камень прямо в нагрудный карман на моей рубашке. – Пусть это будет твоим талисманом. Береги его – пока он будет с тобой, ты будешь жив, кто бы ни захотел лишить тебя жизни. Но смотри, не давай его в руки своим врагам, если они уничтожат камень, уничтожат и тебя». В этот момент выстрелы стихли, и слова ее прозвучали громко, неожиданно громко и четко. Я встал и увидел, что ростом она уже с меня, а ведь только что казалась карлицей. Признаюсь тебе, я растерялся. Стоял там и бестолково топтался на месте, не понимая, что происходит, и что за создание вижу перед собой. А вокруг была тишина. Потом старуха шагнула назад, за дом. И исчезла, словно растворилась в воздухе, только камень в моем кармане остался доказательством того, что мне не померещился этот разговор.

В тот день… да, люди Батисты просто ушли. Вдруг. Развернулись и ушли, оставив нас там. Мы добрались до Сьерра-Маэстре и воссоединились с Эрнесто. И начали партизанскую войну.

Команданте вздохнул и медленно провел рукой по лицу, словно возвращаясь из воспоминаний.

– Я никому и никогда не рассказывал, даже Рауль не знает… но с тех пор храню этот камень, а он хранит меня. Можешь насыпать мне в рюмку хоть столовую ложку яда и расстрелять в меня две обоймы – я останусь цел и невредим… Ты веришь мне? – перебил он вдруг сам себя и наклонился, заглядывая ей в лицо.

Марита молча смотрела в пол.

– Веришь? – он протянул руку, приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.

Она мрачно хмыкнула.

– Я стреляла в тебя несколько раз, а на тебе ни царапины. Как я могу не верить? Но знаешь, что? – дернула головой, отбросила его руку в сторону. – Это не благословление. Пускай ты заколдован, но это не благословление, а проклятие. Годы будут идти, и ты увидишь, как все твои близкие стареют и умирают… увидишь, как вся твой революция пойдет прахом, как все, чего ты добился, разрушат и уничтожат!.. Все исчезнет, все умрут, а ты будешь жить! Ты проклят, команданте, проклят!

Он встал и медленно прошелся по комнате. Потом вдруг заулыбался той своей, безмятежной утренней улыбкой.

– Так вот оно что. Ты ненавидишь меня, капитанская дочка. Или думаешь, что ненавидишь. Вот, в чем дело. Поэтому и пошла на это. Я рад. Рад, что не ради денег или чего они там тебе предложили. Лансдейл просто запутал тебя, обманул, наплел про меня что-то и воспользовался твоими эмоциями. Женщины всегда были его оружием…

Она отвернулась.

– Да. Ненавижу. Но дело не в Лансдейле, мне плевать на все его рассказы.

– Так скажи мне, – он остановился перед ней, глядя сверху вниз, – скажи, что я сделал, чтобы заслужить твою ненависть, морская королева.

– Что? – она засмеялась, с трудом сдерживая слезы. – Что именно? Ты пригласил меня на свой Остров свободы, рассказал красивую историю. Влюбил меня в себя, сделал своей любовницей. Я терпела такое положение, тебе ведь нельзя разводиться с боевой подругой… Это разрушило бы твой благородный образ! Я терпела, потому что любила и была согласна на любую роль, лишь бы быть рядом с тобой… А потом я забеременела, а потом потеряла ребенка. И ты просто выкинул меня, как сломанную игрушку, избавился от компрометирующей тебя истории! Я… так ждала тебя! И в больнице, и дома, и потом в порту… Ты вот все время говоришь, что сражаешься во имя справедливости. Ну а я? Разве я не заслужила справедливости так же, как все те униженные и оскорбленные, за которых ты воевал?

Она замолчала, чувствуя, как по щекам все-таки катятся предательские теплые капли. «Как дамочка». Да, ревет тут перед ним, как дамочка – вот, к чему они пришли.

Он перестал улыбаться и смотрел на нее с изумлением.

– Что вообще… Выбросил? Когда тебя повезли в больницу, я был с тобой, ждал у дверей операционной. И после, когда ты лежала там в забытьи. Но очнувшись, ты не захотела меня видеть… так передал мне Рауль. Ты хотела побыть одна и могла говорить только с ним. Я ждал. Неделю, две. Ты вернулась в наш дом, но все еще не позволяла мне приехать. А потом решила покинуть Остров свободы.

Марита закрыла лицо руками.

– О чем ты говоришь… Рауль?

Он развел руками:

– Рауль сказал, что я не могу приехать в порт, что тебе будет тяжело меня видеть, и ты просишь простить тебя и не ждать. Разве я мог спорить? Это была твоя воля… А теперь ты ввернулась, капитанская дочь, вернулась с поручением от Лансдейла, с ядом и пулями. Я был в замешательстве, просто смят. Никак не мог поверить. И тогда брат предложил встретиться с тобой, чтобы посмотреть и убедиться самим, правда ли все это. Может, наша разведка ошиблась…

Она убрала ладони от лица, подняла на него глаза.

– Твой брат был со мной все это время. Он один меня поддерживал и утешал… И он говорил, что у тебя слишком много дел и совсем нет времени на меня…

– Ясно.

Он сел рядом с ней, запустил пятерню в без того уже взъерошенную шевелюру.

– Рауль не так прост, как кажется, я всегда это понимал. В тот день, когда я разговаривал со старухой, он был с отрядом Эрнесто… может, они тоже кого-то встретили, не знаю. Но с тех пор он изменился. Стал… более циничным, что ли. Более жестоким. И всегда действует только в интересах Кубы и революции, «личное – ничто перед главным» – его любимая фраза. Что ж, я не могу его винить… К тому же, теперь уже все равно ничего не поделаешь. Прошлого не изменить, – он помолчал, потом осторожно коснулся ее руки. – Скажи, что я могу сделать для тебя сейчас, моя колдунья?

Она усмехнулась.

– Может, отпустить с миром?

Он удивленно покосился на нее и пожал плечами.

– Ты свободна. Это твое судно, ты вольна плыть на нем, куда хочешь, никто не посмеет задерживать. Но знай, что и Остров всегда открыт для тебя.

Марита вздохнула. Смешно, повторил почти слово в слово те слова, с которых начался их роман. Когда это было? Кажется, сотню лет назад.

– Вы уже закончили осмотр? – отец гневно сверкал глазами и стискивал зубы, с трудом удерживаясь от брани.

– Нет, – высокий затянутый в военную форму бородач остановился возле него и ухмыльнулся. – Мы только начали, судно подлежит полному досмотру, капитан. Время сейчас неспокойное, сами понимаете.

– Я… – отец набрал в грудь побольше воздуха, – вынужден выразить… выражаю протест! Мы теряем время! А ваши люди ведут себя бестактно и грубо!

– Что поделать, – верзила откровенно насмехался, – это простые парни, и манеры у них не очень. Кстати, вы бы вашу девушку увели в каюту, от греха.

Отец дернул щекой.

– Это дочь! Марита, спустись вниз, прошу тебя

На самом деле он просил ее уже третий раз, но она боялась оставить его одного. Ей почему-то казалось, что в присутствии дочери военные не посмеют причинить старику вред. Глупо, она сама понимала, глупо – этим головорезам было явно плевать сантименты. И все-таки старалась держаться возле отца.

– Дочь? – Бородач перевел на нее взгляд и вдруг изменился в лице. – Прошу прощения, капитан. Прошу прощения, сеньорита. Это в корне меняет дело. Капитанская дочь, разумеется, имеет полное право находиться на палубе и следить за досмотром своего корабля. Впрочем, мы уже почти закончили. – Он сверкнул белозубой улыбкой и неожиданно показался ей совсем не страшным… даже почти симпатичным.

– Простите, я не представился, – шагнул вперед, протягивая ей руку. – Команданте Кастро, для друзей – просто Фидель. Да, тот самый. Поступили сведения… в общем, сегодня я посчитал нужным лично произвести досмотр… Кстати, с латинского мое имя переводится как «преданный», «надежный». А вас как зовут?

Она невольно улыбнулась.

– Марита

– Не может быть! – поймав ее руку, он поднес ее к губам. – Это же означает «супруга», «жена», вы знали? У вас есть супруг? Нет? Прекрасно, очень рад!

– Э… – отец попытался отодвинуть его, – команданте, я хотел…

– Да, мы уже заканчиваем. Еще раз простите за причиненные неудобства. Скажите, Марита, а вы читали роман русского писателя Пушкина «Капитанская дочь»? Нет? Вы должны прочесть, непременно. Там почти про вас.

– Я хотел… – растерявшийся отец выглядел жалко.

– Капитан, еще полчаса, и можете отплывать. Это ваше судно, и вы вольны плыть на нем, куда захотите. Никто не посмеет задерживать. Но знайте, Остров свободы всегда открыт для вас. Может быть, желаете сойти на берег и насладиться нашим гостеприимством? Вы ведь, наверное, устали от качки – день, другой на твердой земле вам не повредит. Сеньорита, что скажете?

– Могу я предложить вам мохо?

Она обернулась и покачала головой. Кажется, это уже было, не далее, как вчера. Дежа вю? Рауль склонился в поклоне, протянул поднос с графином и сахарницей. Посмотрел ей в глаза и вздохнул.

– Нет, так нет. Команданте передал вам подарок, желаете получить?

– Подарок? – она пожала плечами. – И что там? Зная его, какой-то новый дамский пистолет последней модели. Или капсулы с ядом.

– По правде говоря, я и сам не знаю, подарок спрятан в шкатулке.

Она нахмурилась, сердце сжалось от тревожного предчувствия. Осторожно вязла из его рук маленькую серебряную шкатулку, откинула крышку.

Да. Прозрачный светло-розовый камень на бархатной подушке. И свернутый пополам лист бумаги. Письмо?

«Здравствуй, капитанская дочь. И прощай. Знаю, я сломал твою жизнь. С этим ничего уже не поделать, но мое сердце разрывается на куски и не хочет больше отстукивать румбу. Тик-тик-так, тик-тик-так – вот, как оно теперь стучит. Европейский вальс, красивый и грустный, как ты. Долго думал, чем я могу загладить свою вину, и понял, что не смогу ничем. Все, что мне остается – это обмен, жизнь за жизнь. Я сломал твою, ты вольна сделать то же самое с моей. Старуха говорила, не отдавай врагам, но ты ведь не враг мне, капитанская дочь. Хочется верить, что нет. Впрочем, можешь делать с этим камнем все, что тебе заблагорассудится: Можешь передать Лансдейлу, можешь утопить или разбить молотком. А можешь хранить. Я бы хотел, чтобы ты держала его у сердца, носила на цепочке каждый день, но шкатулка тоже подойдет. Только почаще доставай и касайся его руками, я буду чувствовать твои прикосновения и знать, что ты меня помнишь. Ну, а если все-таки решишь отдать Лансдейлу, то постарайся не прогадать, запроси хорошую цену и гарантии своей безопасности. Будь счастлива. По крайней мере, постарайся быть».

– Что там? – Рауль смотрел на нее из-под опущенных ресниц, во взгляде его читалась тревога.

Марита положила письмо поверх камня, закрыла шкатулку.

Ну вот. Все закончилось. План сработал, как и предрекал Лансдейл.

Она сомневалась, но он был так уверен…

«Я знаю людей, – сказал он тогда, и его вечно мокрые усики торжествующе встопорщились. – Все люди похожи, и есть определенные ловушки, в которые они всегда попадаются. Будь ты хоть Чингиз-хан, хоть Ленин, хоть Магомет, тебе не избежать общей участи. Эмоции, чувства… привязанность. Вот, что делает людей слабыми и позволяет играть на струнах их души любые песни. Он раскроет вам свой секрет. И покажет точки уязвимости. Туда вы и ударите, важно лишь не пропустить нужный момент. Любую защиту можно обойти, даже магическую, если не ломиться в закрытые ворота, а подождать, пока их откроют».

Что ж, похоже, он был прав. Она вернется с победой, отдаст камень и забудет этот жаркий остров и чертовых братьев Кастро навсегда. Месть – свершится, справедливость – восторжествует, как всегда. Возможно, ее даже наградят: подарят новый дом, обеспечат неплохое содержание… а, возможно, убьют по-тихому, чтобы не трепала языком. История в любом случае сохранит ее имя – как же, женщина, которой, наконец, удалось убить зарвавшегося революционера… тирана, так они напишут в учебниках истории. Красиво, черт возьми. Узурпатор пал жертвой любви – «дамочки» будущего будут замирать в восторге и хлопать в мокрые от пота ладошки.

– Возьмите, – она протянула Раулю шкатулку. – И больше не позволяйте команданте дарить такие подарки.

Несколько секунд Младший молча смотрел на нее, потом его взгляд потеплел.

– Спасибо, сеньорита. Рад, что вы приняли это решение… впрочем, я и не сомневался. Да, такими вещами нельзя разбрасываться. Шкатулка будет теперь храниться у меня.

Она недоверчиво покачала головой.

– Так вы… знали?

– Конечно, – он кивнул. – Брат горяч, эмоции иногда захватывают его… но для того я и нахожусь рядом с ним, чтобы удерживать от безумств и предотвращать жестокие ошибки.

Марита медленно кивнула.

– И если бы я не отдала вам сейчас шкатулку…

– Да. Вынужден признать, – он продолжал ласково улыбаться, но в глазах – теперь она видела это – клубилась та же тьма, что у старшего брата. – Вы бы не покинули с ней Остров.

Она отвернулась. И все-таки план был не удачным, как ни крути… как ни крути.

– Что же мне теперь делать? Уехать назад без камня? Они не простят. Впрочем, если прикинуться дурочкой…

– Можно уехать, а можно и остаться, – повторил он сказанное когда-то. – На Острове свободы много мужчин, и многие из них будут рады составить ваше счастье. Например, я – как вам я?

Она подняла голову, посмотрела в затянутое тучами небо. Вот ведь, еще вчера мечталось – ну, хоть бы облачко, хоть бы одна маленькая тучка – не было сил терпеть это проклятое солнце. А сегодня… влажная клубящаяся хмарь надо всем островом, и на сердце такая тоска. Словно не только небо, но и всю жизнь накрыла сверху эта серая беспросветная дрянь.

И все-таки в глубине души она знала – тучи не надолго. Пройдет час, полтора – поднимется ветер. Дохнет в лицо морской прохладой, разгонит всю эту пакость к чертовой бабушке… и солнце вернется.

Оно всегда возвращается.

Фарфор

Любовь Перова

Модный квартал Второго подземного города – гигантская сияющая кроличья нора пару сотен метров в диаметре, вертикально уходящая примерно на полкилометра вниз в голубоватом мареве вывесок и реклам.

Если пробраться в город перед рассветом через взломанный выход на очистительной станции – можно застать момент, когда воздухозаборники начинают работать в полную мощность, – и нырнуть в нору на ховерборде, кувыркаясь в мощном потоке и забывая дышать от восторга и ураганного ветра.

Наверху даже новая доска перестает слушаться на несколько секунд, и я чувствую себя немного Алисой, падая мимо сверкающих вывесок и витрин. Торможение срабатывает в последний момент над узкой галереей, опоясывающей нужное мне кольцо магазинов и переходов. Последнее сальто – и я выравниваюсь, лихо приземляясь перед крошечным кафе со старомодными неоновыми контурами чашек и бокалов на окнах. Проходящие мимо ярко накрашенные модницы вскрикивают от неожиданности и восторженно хихикают, а Хэппи за барной стойкой, заметив синие огни моей доски, поднимает голову и улыбается. Машу ему рукой и, распахнув дверь, одним шагом оказываюсь в теплом зале всего на четыре столика, утопающем в ароматах корицы, кофе и миндальных пряников.

Он оглядывает меня, качает головой, по-прежнему счастливо улыбаясь, и кивает в сторону уборной. Задерживаюсь там на минуту – проверить, не осталось ли на мне пятен. Подмигиваю своему отражению. Из зеркала смотрит чистокровный подземник – тощий, бесцветные брови и ресницы, сиреневые глаза альбиноса и белые волосы, выкрашенные в модный небесно-голубой: под землей почти все любят яркое.

…крошечные красные брызги подсохли на подбородке. Еще немного – на носках ботинок и коленках джинсов. Почти незаметно. С внезапным омерзением умываюсь. Возбуждение уступает место усталости, мрачной удовлетворенности и пустоте, всегда ждущей своего часа.

Еще немного осталось.

Кофе, очень крепкий и сладкий, ждет меня на стойке в цветной чашке, рядом с Хэппи и вазочкой домашних конфет. Он сейчас из персонала один – и я позволяю себе расслабиться, подавшись вперед, подпереть подбородок и ухмыльнуться, как довольная кошка, только что растерзавшая мышь.

Хэппи ждет, пока моя чашка опустеет наполовину, и доливает молоко. В эту минуту кажется, что кофе у Хэппи – лучшее, что случилось со мной за последние несколько месяцев. Трудно сказать, рад он мне, или предпочел бы, чтоб я сгинул однажды наверху. Мне единственному известно, откуда взялся Хэппи. Он – хорошо знает, где пропадаю я и что там ищу. Общие тайны объединяют порой крепче кровного родства.

Нос и кончики пальцев согреваются с приятным покалыванием. Жизнь замедляется до обычного своего ритма, пока я сижу над чашкой, вслушиваясь в ларго Бетховена, легкий шум квартала за дверью, шелест конфетных оберток…

Мой собеседник с жестянкой пива усаживается по другую сторону стойки. Ждет, когда я заговорю.

– Умрешь толстяком, – киваю на его пиво. Хэппи – полукровка; в отличие от меня, с мышечной и жировой тканью у него порядок. К сорока годам нажил уже небольшое брюшко, заметную проплешину и отвисшие щеки.

– Умру стариком, – отмахивается он.

Тоже справедливо. Чистокровные андеры стареют очень медленно, без морщин и облысения, но и жизни нам отмерено… редко встретишь подземника старше теперешнего Хэппи. Что-то не так пошло с генетическими играми два столетия назад – модифицированное сердце изнашивается слишком быстро. Хотя, вполне вероятно, таков и был первоначальный план.

У нас к наземникам всегда много претензий.

– Как сейчас там, наверху? – спрашивает он, решив, что я вполне уже в состоянии описывать обыденные вещи.

Большой мир совсем другой, и я никогда не знаю, с чего начать. Сырой и холодный, он бывает прекрасен – с ветрами, похожими на горы облаками и звуками…

– Когда я уходил, снег пошел. Правда, земля еще слишком теплая, и листья слишком свежие… и пахнут осенью. А ветер уже морозный и ничуть не похож на здешние сквозняки – от него стынет нос, краснеют щеки и саднит в горле, если на полной скорости…

– …сматываться? – хмыкает Хэппи понимающе и опускает уголки губ.

Пожимаю плечами и замолкаю. От осуждения он далек. В чем же дело тогда?

– Переживаешь, что ли? – спрашиваю издевательски.

Хэппи смотрит без улыбки, скорее заинтересованно.

– Что будет, Джин, когда ты ошибешься? Станешь неосторожен, не успеешь уйти или оставишь следы… Рано или поздно что-нибудь всегда идет не так.

– Бывает. Но я почти закончил, док. Еще немного везения…

– …и? что дальше, когда закончишь с последним?

И правда – что? Я не задавался этим вопросом, предпочитая занимать делами каждую свободную минуту времени. Сейчас, прикинув возможные варианты, с отстраненным удивлением понимаю, что значения это не имеет.

– Ничего, Хэппи, – искренне отвечаю после паузы. – Меня устроит любой расклад. А что, у тебя в этом свой интерес, профессор?

– Ты же знаешь, наверху у меня давно интересов нет, – отвечает он сварливо, придвигая мне новую чашку. И тут же вновь улыбается немного безумной улыбкой, щуря жизнерадостно глаза. – Скорее, завидую.

– Мне?!

– Бесстрашию твоему.

Это не похвала, мы оба в курсе. Бесстрашие не обязательно делает человека героем, а страх – предателем. Очень часто – совсем наоборот. А иногда случаются психопаты, вроде нас с ним.

Я – из плохих парней. Страхи мои исчезли три года назад, после того взрыва на переговорах с наземниками, сменившись постепенно желанием найти всех виновных – и искалечить собственными руками. Нет, не убить – пусть чувствуют, дрожат помнят!..

Хэппи, увидев нехорошее в моем взгляде, отворачивается к новым посетителям, не переставая улыбаться. Наверное, он – из хороших ребят. Но и Хэппи не всегда был таким счастливчиком.

Говорят, сон разума чреват чудовищами. Бессонница разума Хэппи породила ту самую антигравитационную бомбу, единственное безобидное испытание которой положило конец войне с наземниками. Профессор, ужаснувшись собственному изобретению, сделал все возможное, чтобы никто не сумел его повторить, а сам превратился в полнеющего весельчака, владельца маленького кафе.

Каждый день он боится – преследований, возвращения бомбы и новой войны. От подземников он унаследовал боязнь открытых пространств и аллергию на солнечный свет. Страхи, впрочем, не мешают ему мечтать о городе под открытым небом.

Мы все иногда мечтаем о нем. Память о ветре и высоком небе еще долго преследует меня после каждого посещения наземного мира. Воспоминания о травах, лесных тропинках, запахе листьев и земли после дождя…

Допиваю кофе и незаметно смываюсь, пока Хэппи занят и не задает больше вопросов.

Модный квартал засыпает, когда в городе наверху уже глубокая ночь, но через пару часов, как сейчас, лавки и торговые центры вновь открыты для посетителей, которым плевать на режим земных суток. Разношерстного народу здесь всегда полно – наземные знаменитости в поисках лучших нарядов, раздающие листовки мечтательные студенты, ряженые косплееры и мелкие служащие, еще не добравшиеся до работы.

Сегодня чужаков удивительно много. Их легко отличить – загорелые и неприлично шумные, они таращатся в сверкающую глубину кроличьей норы, на меня, парящего на доске, на желтые минитакси без ограничений на высоту. Большинство из них, как и я, плохо помнят короткую и кровавую войну между поверхностью и подземельями. Они и сейчас считают город чем-то своим…