Битвы зверей. Начало

– Как дела на любовном фронте? Есть какие-нибудь подвижки?

Марк приблизился к столу и опустился на скамью напротив.

– Задача, которую вы мне задали, отец, не из простых, – пожаловался он. – Ее не решить с наскока. Тут требуется подготовка. Я тружусь, отец.

– Я знаю, как ты трудишься, – Тит Красс старательно выводил бронзовым стилем письмена на воске. – Без устали втыкаешь в дырки дешевым шлюхам.

– С чего вы взяли?

– А с того, что на приличных у тебя не хватает денег.

Марк усмехнулся.

– Вы правы.

«Когда он, наконец, посмотрит на меня?»

– Но только в том, что касается моего кошелька. Во всем остальном, должен заметить, вы ошибаетесь. В настоящее время я занят сбором сведений о предпочтениях и слабостях отобранных вами претенденток. В атаку следует идти во всеоружии, – подпустил Марк немного риторики, – и разить в самое уязвимое место. Так меня учили.

Теперь усмехнулся отец.

– Самое уязвимое место девицы – это уши. Вложи в них побольше добротной лести, и она твоя. Только делать это надо умеючи.

Марк не растерялся.

– Вот я и учусь.

– Со шлюхами?

– Почему бы и нет?

– Балбес, – Тит Красс оставил на воске размашистый росчерк. – Вкладывать надо не в щелки между ног, а в другие отверстия, и не похотливый член, а комплименты, о чем я тебе и твержу. Но этому в дешевых притонах не обучишься, для этого надо общаться с куртизанками. Однако у тебя, как я уже отметил, маловато денег. Вот незадача!

– Так дайте мне их.

Тит Красс накрыл законченное письмо деревянной крышкой.

– Эту фразу я слышу с тех пор, как мой сын выучился внятной речи, – он поднялся и направился к очагу. – Сколько?

Марк глубоко вздохнул.

– Сто сорок орлов6.

В ответ Тит Красс присвистнул.

– Ты что, решил купить целиком салон «Орхидея»? Но туда даже я не захаживаю – дороговато, знаешь ли.

– Хорошо, – согласился Марк, – дайте сколько можете. Думаю, для первого раза хватит и семидесяти.

Тит Красс с расплавленным свинцом вернулся к столу.

– Раньше я был сговорчивей, это верно. Твоя мать баловала тебя, а я ей не перечил. Но теперь ее нет, а ты достиг совершеннолетия. Я выполнил свой долг, Марк Красс.

Марку захотелось высказать отцу все, что он о нем думает, но вместо этого он поднялся со скамьи, приблизился к столу и, как благонравный сын, изъявил желание помочь родителю.

– Я знаю, – Марк схватил со стола пеньковый шнурок и перетянул им церу, – вы всегда были для меня прекрасным отцом. И мне не следует злоупотреблять вашим чувством долга…

Марк ловко затянул узел фриволите, вывел два конца на торец доски, и отец полил на них свинцом.

– Попробуй, но, в любом случае, – предупредил Тит Красс, накладывая оттиск, – не получится.

– Но, отец, – Марк стиснул зубы и сделался пунцовым. – Это в последний раз, клянусь.

– Да, да. Слышал много раз.

– Я задолжал. За мной долг чести.

Марк с мольбой во взоре глянул на отца. Отец молчал. Собрал кустистые брови у переносицы и улыбался, распустив от уголков глаз к вискам старческие морщины.

– Я проигрался в пух и прах, – пожаловался Марк.

Тит Красс аж крякнул от удовольствия. Обогнул стол и опустился в кресло.

– И где же честь?

Самодовольный вид отца задел Марка за живое.

– Я играл под честное слово, – буркнул он. – Имеются свидетели. Долг должен быть уплачен!

– Согласен, должен, – Тит Красс, наконец, поднял глаза на сына. – Но почему ты решил, что обязательно моим серебром?

Марк Красс съязвил:

– Примут и золотом.

– А отчего не бронзой?

– Это как?

Тит Красс развел руками.

– Ты прекрасно владеешь мечом. Проткни кредитору брюхо. А заодно и свидетелям. И долг будет списан.

Марк зло усмехнулся.

– Прекрасный совет. Но вы меня с кем-то путаете. Я не разбойник!

– Ты оболтус! – Тит Красс откинулся на спинку кресла и воззрился на сына, как на экспонат в музее. – Скажи, как долго ты играешь в кости?

– Год, – признался Марк.

– А сколько раз тебе удавалось снять куш?

– Не часто.

– Скажи, ни разу! Если не считать начала. Мой славный сын, – с язвительной улыбкой вытянул Тит Красс, – ты попался в руки мошенникам. И у них одна цель – обчистить тебя до нитки. Кто назовет убийство мошенников разбоем? Это не преступление, а акт правосудия, не так ли, – Тит Красс стер с лица ухмылку и строго повелел. – Придвинь скамью и сядь. Поговорим серьезно.

Марк повиновался.

Тит Красс задержал на сыне неприветливый взгляд. Потом и сам подтянулся к столу, схватил стиль и завертел им в пальцах.

– Я не раз задумывался над тем, почему ты вырос таким, каким я имею несчастье тебя видеть, – Тит Красс снова распустил от глаз к вискам морщинки и залюбовался тем, как бронзовый наконечник стиля отражает свет масляной лампы. – Ведь ты взял лучшее от своих родителей. Силой и ловкостью пошел по материнской линии. Ликинии все без исключения были отменными фехтовальщиками и атлетами. Ум тебе достался мой, что, без сомнения, удача. Кроме того, ты напорист и дерзок, и не обделен отвагой. Прекрасный набор, надо заметить. С такими качествами нетрудно сделать достойную карьеру. Однако к двадцати годам мой сын ничего не добился. Прискорбно. И я прихожу к выводу, что причиной тому отсутствие цели, – Тит Красс положил стиль на прежнее место и залюбовался своими холеными пальцами. – Мой сын вырос прожигателем жизни. Он сильный, умный, отважный, но он мальчишка! Ему не удалось сделать из себя мужчину. Помолчи! – рявкнул Тит Красс, когда Марк попытался вставить слово. – Тебе следует знать, что юнца мужчиной делает способность трудиться над собой, способность идти к намеченной цели! Но как трудиться, как идти к цели, если цели нет? Когда я приехал в столицу, мне было меньше твоего. Приехал провинциалом, без денег и связей. К тому же я не отличался крепким здоровьем и не знал, как правильно браться за меч, и с какой стороны следует подходить к лошади. Но у меня были мой ум и желание трудиться. У меня было страстное желание доказать всем, чего я на самом деле стою. И я удивляюсь, почему у тебя нет такого же желания. Неужели тебе не хочется доказать окружающим, что ты лучше и достойнее, чем они о тебе думают?

– Ни сколько, – отрезал Марк.

Тит Красс насупился.

– И это печально. Наша светлейшая республика, – пустился он в демагогию, как привык делать на заседаниях сената, – была когда-то провинцией цивилизованного мира. Этрусс сделало державой стремление заявить о себе во всеуслышание. Он создан был мечами и скреплен законом, расширен мечами, и снова скреплен законом. Основа этрусского характера – амбициозность! В тебе же я не вижу этого качества. Печально и то, что ты не одинок – отсутствие амбиций отличает все ваше поколение. Если не ошибаюсь, это означает вырождение нации, ее старость. Старики, как известно, впадают в детство. А вы застряли в нем, не успев состариться. Вы бездельники и тунеядцы, которые не могут позаботиться сами о себе, и плюс ко всему капризные. Вы по детской привычке продолжаете клянчить деньги у родителей. Позор! – Тит Красс бросил на сына неприязненный взгляд. – Молчишь. Нечего сказать? Но я все же спрошу. Что ты сделал для меня, что ты сделал, чтобы отплатить мне за заботу? Я попросил тебя о ничтожной услуге и очень надеялся, что ты окажешься полезен. Но прошел месяц, а ты даже пальцем о палец не ударил. Что это так трудно?

– Отнюдь.

Марк глядел на отца, стиснув зубы, и снова сделался пунцовым.

– Тогда в чем дело? Скажу тебе напрямик, – Тит Красс выдержал паузу. – Моя карьера пошла в гору сразу после того, как я женился на твоей матери. Состояние и влияние ее семьи обеспечили мне хороший старт. Да, это так… Но сейчас Ликинии потеряли силу. А неудачи твоего дядюшки во Фризах ни коим образом не способствуют ее возрождению. Мне нужна поддержка Сола или Маврикиев! Понимаешь?.. Так дай мне требуемое!

Марк разжал зубы и выдавил улыбку.

– С какой стати?

– Для разнообразия хотя бы. Попробуй, может быть, понравится помогать отцу.

– Надевать на себя ярмо? И это при том, что ты мне отказываешь в малом?

– Торг?

– А как же.

Тит Красс окинул сына оценивающим взглядом.

– Мне эта женитьба неинтересна. Тебе – напротив. Если ты хочешь, чтобы я таскал из огня каштаны, постарайся заинтересовать.

– Ах, вот как ты видишь дело, – в глазах Тита Красса зажегся лукавый огонек. – Должен тебе заметить, сын, что не ты один стараешься по части каштанов. Я разгребаю угли, чтобы ты не обжёг руки. Для успеха дела мало согласия девицы, надо, чтобы и отец не возражал. Так вот, я уже начал обрабатывать папашу Маврикия.

Марк всем своим видом выразил безразличие.

– Маврикий на сегодняшнем заседании ратовал за отправку к границам со Скифией двух легионов. Там, видите ли, стало неспокойно…

– Меня не интересует политика.

– Но мы живем в Ромле, столице Этрусса! Здесь кругом политика. Так что вникай, сынок.

Марк скривил лицо.

– Так вот, – продолжил Тит Красс, не обращая внимания на гримасы сына, – Маврикий высказал беспокойство по поводу ситуации, сложившейся на границе. Что, впрочем, понятно. Но старый перечник потребовал, чтобы легионы укомплектовали рекрутами из единобожцев. Якобы они стойче в бою и дисциплинированы. Представляешь? Абсурдность этой идеи неподражаема, а подоплека шита белыми нитями. «Профанация!» – так бы я сказал старику при иных обстоятельствах. И большинство в сенате согласились бы со мной, так как ни для кого не секрет, что Маврикий религиозный фанатик и хочет помочь единоверцам в восточной империи. А заодно не прочь сформировать за счет республиканской казны побольше преданных ему легионов. Я мог разнести доклад Маврикия по всем пунктам, причем проделал бы это с блеском. Но, к разочарованию и изумлению коллег, я встал на защиту единобожца. Да, это надо было видеть. Как у всех вытянулись лица!.. Однако больше других изумился сам Маврикий. Когда я набросился на правительство и обвинил его в беспечности и близорукости, а армию – в разложении и падении боевого духа, единобожец не поверил своим ушам. Когда же я потребовал сформировать не два, а три новых легиона, старик аж прослезился. Так что, дорогой мой сын, на сегодняшний день для успеха брачного предприятия я сделал больше твоего.

Марк, выслушав отца, предложил с кривой ухмылкой:

– Раз вы такой ловкий и предприимчивый, может быть, заодно с папашей охмурите и дочурку? Я уверен, у вас получится.

Тит Красс устроил овацию.

– Браво, роскошная идея! И как я сам не додумался. Ты прав, я все еще в силе и не лишен в некотором роде привлекательности. Кроме того, у меня репутация получше твоей. Надо как следует обмозговать твою идею. Возможно, тебе не придется таскать для меня каштаны. Но тогда, прости меня, сынок, ты лишишься моего расположения и останешься без моей поддержки. И что тогда ты будешь делать?

Марк не нашел, что сказать, и вынужден был признаться в том, что потерпел фиаско.

– Ступай, – повелел отец, – и подумай. И сподобься, наконец, на что-нибудь достойное!

Марк стрелой вылетел из отцовского кабинета и, на прощанье, хлопнул дверью.

глава III

Жамбо из рода Тома

Убегая на восток, волки натолкнулись на горы: Небесные и Крышу Мира. Всем известно, что нет во всем свете возвышенностей более величественных, чем эти две, и то, что их преграда непреодолима. Небесные и Крыша Мира подобны стене, воздвигнутой богами. Но волки об этом не знали, и не было у них времени разведать местность. Волчья стая распалась надвое: одни в отчаянии бросились на приступ горных круч, а другие пошли в обход, на север. И пара драконов, преследующая их, также разделилась. Первая стая волков, поплутав в горах, в конце концов, отыскала в стене проход. Он был узок, все равно, что щель. Волки-то в нее протиснулись, а вот дракону пришлось перелетать через вершину. В высокогорье дракону сделалось худо. Воздух там оказался пустым. Даже драконьи крылья не могли об него опереться. К тому же в поднебесье царил холод, и дракону, чтобы не замерзнуть, пришлось расходовать огонь. В итоге, когда он перевалил через хребет Небесных и увидел открывшуюся внизу равнину, он решил оставить погоню, рухнул на землю и был счастлив уже тем, что выжил. С радостным чувством он стал глядеть на то, как земля, согретая его жаром, оживает и покрывается травами.

Гэсер Татори. История от начала времен.

– Отчего мое солнце сделалось холодным? Отчего оно не светится, как прежде, не обогреет Меванчу7? Мое солнце больше не любит свою кошечку?

Голос кошечки звучал жалобно, плаксиво. Противно было слушать. По-хорошему, следовало наградить ее увесистой оплеухой, чтобы не ныла и не мешала думать. Ведь бабьи стенания самая мерзопакостная вещь, от них портится состояние духа и расстраиваются мысли. Но Жамбо ограничился безобидным замечанием:

– Ты глупа, моя дорогая.

До кошечки не сразу дошел смысл сказанного.

– Что, впрочем, не удивительно. У женщины ума тем меньше, чем она красивей.

Девчонка растерялась еще больше, не зная, как отнестись к услышанному: похвала это или хула?

– Как говорится, длинные волосы – короткий ум. Но ты не настолько хороша собой, чтобы сыпать глупостями без остановки. Помолчи, моя киска. Твой буланый должен поразмыслить.

Девчонка насупилась. Уселась в углу, задрала колени и уткнулась в них капризным подбородком. И принялась сверлить взглядом свое неласковое «солнце». А «солнце» пружинистым шагом, будто вытанцовывая, закружило по комнате, отмеривая каждый шаг ударом кулака в раскрытую ладонь. Вышагивало и о чем-то думало.

– Так ты говоришь, что хозяйка твоя хороша собой?

Девчонка не ответила, только насупилась еще больше.

– Что она любит? – удар.

Девчонка фыркнула:

– Она любит, когда ей делают подарки.

– Это любят все женщины, – еще удар.

– Так она и есть женщина, – девчонка скривила рот, – притом знатная! К ней на плешивом осле не подъедешь.

– Зачем же на плешивом?

– Ха-ха, – девчонка постаралась принять надменный вид. – Можешь не мечтать! Моя госпожа с такими, как ты, даже разговаривать не станет.

– И что во мне не так? – мужчина остановился у зеркала и глянул на свое отражение.

Девчонка горько усмехнулась.

– Сама себе удивляюсь, как меня угораздило связаться с фруктом вроде тебя.

Фрукт еще раз критично оглядел себя. На него из дорогого зеркало – дхаунт8 высотой – смотрел смуглый здоровяк средних лет и среднего роста. Он обладал неестественно удлиненным туловищем и короткими, выгнутыми колесом ногами. Он подпоясывал кушак под животом, на бедрах, и это делало несоответствие туловища и ног вопиющим. Руки у него, напротив, имели такую непомерную длину, что едва не доставали до колен, и этим он напоминал обезьяну. Голова также отличалась большим размером и обладала формой шара. Если бы не широкая, мускулистая спина можно было бы подумать, что ему на плечи поместили тыкву. Лицо было плоское, без всякой растительности, и отливало бронзой. Нос – приплюснутый, короткий. А глаза – длинные, вытянутые к вискам, с короткими веками, на которые были посажены коротенькие ресницы. Волосы, впрочем, были роскошные. Густые, длинные, темно-коричневого цвета, почти черные, только на кончиках и еще кое-где местами отливавшие рыжиной. Он их заплетал в косицу. И глаза у него были такие, какие не могут оставить женщину равнодушной – черные и горячие точно угли. Он взирал ими на окружающих задиристо, с усмешкой.

– Да, ты права, – проговорил здоровяк, вдоволь налюбовавшись собой, – я еще тот красавец. Таких в ваших краях не встретишь. Но это меня больше радует, чем огорчает. Потому что у мужчин так же, как у женщин: чем красивее, тем глупее. С той только разницей, что глупый мужчина это уже не мужчина.

Девчонка пропустила его болтовню мимо ушей и, думая о своем промямлила:

– До тебя за мной ухаживал один юноша. Он знал грамоту и был удивительно хорош собой. Он нравился всем моим подругам.

– И что случилось с этим юношей?

– Я ему отказала.

От воспоминаний об отвергнутом поклоннике у девчонки окончательно испортилось настроение.

– Тут ты, конечно, дала маху, – посочувствовал здоровяк. – Если юноша знал грамоту, значит, он был не так уж глуп. И к тому же, как ты утверждаешь, он обладал красивой внешностью. Выходит твой прежний парень представлял собой редкий случай исключения из правил. Мне жаль, – здоровяк вздохнул, – но я, слава богу, к твоей оплошности непричастен. Ведь меня при этом не было.

– Ты такой черствый! – с чувством заявила девушка. – Ты выставляешь на смех все хоть сколько-нибудь возвышенное. Это потому что у тебя совершенно нет души!

– Каюсь, – здоровяк отвернулся от зеркала. – Я черствый, и возможно, у меня нет души. Но зато у меня есть кое-что другое, – он подошел к сундуку в углу комнаты и, откинув крышку, извлек из него скрутку диковинной материи. – Глянь сюда. Думаю, что это примирит тебя с моими недостатками.

– Что это? – спросила девчонка, оставив хмуриться.

Один конец скрутки выпал из рук мужчины, ткань размоталась и кровавой струей растеклась по полу.

– Шелк, – сообщил мужчина с довольным видом. – В ткацком деле с начала времен не было придумано ничего лучшего. Но в ваших краях о нем пока не знают. Ты первая, кому посчастливилось узреть.

Девчонка, не отрывая глаз от играющего всеми оттенками красного куска материи, поднялась и подобралась к своему благодетелю.

– Я намерен одарить тебя этой роскошной тканью. Пошей себе шальвары, или хитон… Хотя ты такая маленькая, что хватит и на то, и на другое.

– Такая гладкая, – с зачарованным видом проговорила девчонка, проведя рукой по ткани. – Тонкая…

– Нравится?

Девочка выдохнула:

– У меня нет слов…

Благодетель снова сделался грубым.

– Раз нет слов, так и говорить больше не о чем, – он с грохотом захлопнул сундук и заключил. – Забирай и проваливай! Я хочу, чтобы ты нынче же облачилась в обновку.

Девочка сгребла в охапку ткань и, еще не веря выпавшей удаче, снизу вверх посмотрела на мужчину.

– Ты сказала, что у твоей госпожи вечером собираются местные вельможи.

Девчонка кивнула головой.

– Тогда поторапливайся. Мне надо, чтобы гости подивились, глядя на тебя.

Мужчина схватил девочку за шиворот и поставил на ноги.

– О, мое солнце, – пролепетала та.

– Знаю, знаю, – перебило «солнце». – Знаю все, что ты можешь сказать, – мужчина поволок ее к выходу и там вытолкнул за дверь. – Да, не забудь сообщить, когда спросят, что этот чудесный дар ты получила от знатного купца по имени Жамбо. Скажи: у Жамбо из рода Тома много всяческих диковин.

Дверь захлопнулась перед носом у озадаченной девчонки, и мужчина, оставшись наедине с собой, перевел дыхание. Затем он вернулся в комнату и, встав перед зеркалом, с одобрением посмотрел на свое отражение.

«Старый пройдоха Жамбо, – проговорил он, любуясь собой. – Одну птичку ты приручил, осталось заставить запеть другую».

Местом встречи со второй своей певчей птичкой пройдоха Жамбо выбрал пустырь, тот, где по базарным дням торговали скотиной. Место, на первый взгляд, не вполне подходящее для свидания с женщиной – все усыпанное конскими яблоками и коровьими лепешками. Но, зато, безлюдное по будням.

К встрече Жамбо из рода Тома подготовился, как следует. Туго стянул волосы на затылке и заново заплел косицу. Прошелся бритвой по лицу, снимая редкую поросль. Полил на себя душистой водой, как это принято у чудаков-согдийцев. И переоблачился в платье по здешней моде: кожаные, расшитые серебряной нитью широкие шальвары, просторный парчовый халат, а под ним – льняная блуза с серебром по вороту. На шею повесил золотую цепь с медальоном, усыпанным камнями. Да еще все пальцы унизал перстнями. Одним словом, вырядился таким щеголем, что глаз не оторвать.

С выбором лошади тоже не промахнулся. Всем шести лошадям своей конюшни предпочел красавца чубарого. Этот жеребец пятилетка был самым видным из всех – и по масти, и по стати, а особенно по внутреннему складу.

Его чубарый в основе был гнедой, а на кончиках волос – вороней масти. Гнедые, как хорошо известно, это те лошади, которых отличает выносливость и сила – самые важные скаковые качества. Гнедые хороши на марше, да и в целом они из самых добрых лошадей. Но при всех достоинствах имеется у них изъян – они скучны, а на вкус Жамбо – через чур скучны. Нет у них пламени, нет задора. А это бесспорный недостаток для боевых коней. В бою лучше других проявляют себя вороные или кони дикой масти, так как последних от природы отличает злобность. И поэтому некоторые воины держат двух коней: один доставляет до поля боя, а на другом он врубается в сечу. А с чубарым такое без надобности. В силу того, что он двух мастей и сумел взять лучшее от обоих, он хорош и на марше, и в схватке. К тому же чубарый дичок, притом самый натуральный, а у диких, как известно, самый кошмарный норов. Скучными их точно не назовешь. Так что чубарый это та лошадь, надежней которой не найти, с той лишь оговоркой, что, как дичок он плохо приручается. Но Жамбо из рода Тома приручать умел, с этим, как говорится, не поспоришь. Он сделал из дичка такого коня, который ловит команды еще прежде, чем наездник успевает натянуть поводья. Его чубарый понимал хозяина с полуслова, на каком бы языке тот ни сказал, хоть на родном хиданьском, хоть на дари, хоть на языке вед. В общем, Жамбо сильно гордился и собой, и своим чубарым. А потому он был сильно озадачен, когда девица, на встречу с которой он приехал, обозвала его любимого коня коровой.

– Корова? – повторил Жамбо с искренним недоумением.

Девица нагло ухмылялась, глядя на него. Она стояла на краю пустыря. В длинной, доходящей до колен сорочке, в тонких шальварах, в бархатной безрукавке, тесно стягивающей грудь, она показалась Жамбо почти красивой. Пожалуй, грудки были маловаты, и полные губы напрасно кривились в ухмылке. Но во всем остальном, без преувеличений, девица была самой благородной породы – ни дать, не взять, рысистая кобылка.

Больше всего остального Жамбо понравилось ее лицо. Оно обладало необыкновенно белой кожей. Такой белой и такой тонкой, что на солнце, под его жгучими лучами, она делалась прозрачной и на носу и под глазами покрывалась веснушками, такими же золотистыми, как породившее их солнце. На фоне черных, длинных, спадающих до пояса волос ее белоликость была особенно впечатляющей.

«Редкая масть», – отметил Жамбо и сразу назвал ее «савраской».

– Корова, говоришь? – проговорил Жамбо, подведя лошадь поближе к саврасой. – Но где ты видишь корову?

Девица продолжала ухмыляться, и только позу поменяла – переступила с ноги на ногу.

– Под тобой, чужеземец. У вас так принято, ездить на коровах?

«Дерзка, – отметил Жамбо. – Языкаста», – и усмехнулся.

– Подо мной рысистый жеребец, каких мало, – он взял снисходительный тон. – Неужели так сложно отличить благородное животное от скотины?

Девица поглядела на лошадь, пожала плечами.

– Животное все в пятнах. Не знала, что это признак благородства.

Жамбо всегда умел порадоваться хорошей шутке и ценил чувство юмора в мужчинах. Но женщине, по его убеждению, следовало воздерживаться от колких замечаний и еще лучше держать язык за зубами.

Он чуть тряхнул поводьями, и его чубарый, вскинув голову, скакнул на языкастую девицу. Та едва успела отскочить. Она перестала ухмыляться, но в ее прищуренных глазах как будто полыхнуло злобой.

Ему это почему-то понравилось. Он широко улыбнулся, показав свои ослепительно белые зубы.

– Ты непочтительна, моя саврасая, и дерзка сверх меры. Но я тебя прощаю.

– Что ты скалишься! – крикнула девица, отбежав от лошади, которая продолжала наступать на нее. – У тебя зубы, как у твоей коровы. Думаешь, это красиво?

– Мой чубарый в бою зубами рвет глотки врагам, – Жамбо придержал лошадь. – И я рад, что у меня такие же. Но наши зубы для тебя не угроза, мы тебя не тронем. Что ты все пятишься от нас?

Девушка остановилась и, переведя дыхание, крикнула:

– И что еще за саврасая? Сам ты саврасый.

Жамбо склонился в седле и показал ей свою макушку.

– Видишь, – проговорил он и тряхнул косицей, – я буланый. Я вроде вороной, но на кончиках волос – я рыжий, – дав девушке изучить свою гриву, Жамбо разогнулся и одарил ее самой приветливой улыбкой. – Так и зови меня отныне – мой буланый.

Девушка усмехнулась и посмотрела на Жамбо с некоторым интересом. Такой же взгляд у нее был и в тот день, когда Жамбо впервые увидел девицу.

В тот раз она брела по рынку и разглядывала прилавки, с которых торговали красками. Маниах – самый отъявленный плут на рынке, завидев ее, вскочил со своего места и бросился ей наперерез.

– Не там ищешь, красавица! – крикнул он, подбегая к девушке. – Я знаю, что нужно твоему господину. Идем, – сказал он, схватив ее за руку, – я покажу то, чего нет ни у кого на рынке.