Живущий здесь

В очередной раз витая в облаках и мечтая о посещении далёкой Гаваны, просматриваю цены на авиабилеты. В чудеса я не верю, но они случаются – я нашёл билет на чартер! Решил путешествовать «дикарём» – никаких путёвок и экскурсий. Всё, что хотел увидеть, планировал много лет.

Путь был неблизким, с пересадкой в Москве, более суток, из них почти двадцать часов в полёте. Тем волнительнее было ожидание встречи, встречи с далёким островом, о котором так много читал и, как оказалось впоследствии, ничего не знал. Большинство пассажиров в самолёте были из Мексики и Кубы, скоротать время полёта в разговорах не удалось. Выручил зачитанный до дыр сборник старика Хемингуэя.

Главные ворота Кубы – аэропорт Хосе Марти – оказались современной и комфортной воздушной гаванью. Отношение к гостям из России здесь особенное, это я почувствовал сразу по прилёте. Персонал в аэропорту встретил радушно и приветливо, подсказали, как правильно заполнить необходимые бланки, и всё это с неподдельной улыбкой. Прежде мне приходилось бывать в странах карибского бассейна, но такой искренней улыбки я не встречал больше нигде.

Обменяв в аэропорту небольшую сумму евро на куки, так здесь называют валюту для туристов, я направился в город. Вероятно, Куба единственная страна в мире с хождением двух валют. Твёрдо для себя решив, что не стану потакать своим туристическим прихотям, проследовал мимо назойливых таксистов за местными жителями – ведь только они добираются в город на автобусах. Первым камнем преткновения стал языковой барьер. Жители Острова свободы в большинстве своём категорически не понимали ни мой русский, ни мой английский.

«Соламенте эспаньол компрендо, – слышал я на любой мой вопрос. – Русс? – спрашивали они, и на утвердительный ответ расплываясь в улыбке, произносили: – Русс комрад, Путин команданте!» Все дружно смеялись над моими неуклюжими попытками объяснить в автобусе конечный пункт моего маршрута, в итоге я поехал до остановки «центро Гавана». До отеля мне пришлось идти пешком ещё полчаса. С отсутствием русскоязычного персонала я столкнулся и в забронированном отеле. С горем пополам я заселился в номер. Большая светлая комната, в которой было всё для комфортного отдыха, тем более что я планировал появляться там только ночью. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в номере неисправны электророзетки и кофеварка. Наличие последней было определяющим при выборе отеля. Здание отеля и интерьеры времён Аль-Капоне были пронизаны духом того времени, многое обветшало. После безуспешного получасового диалога на разных языках о бытовых проблемах у стойки регистрации, сотрудники отеля сдались и привели пожилого мужчину. На вид ему больше семидесяти, он отлично говорил по-русски и сразу решил мои проблемы.

Мигель – восьмидесятитрёхлетний гаванец, бывший военный, служивший со специалистами из СССР. Его образ легко узнаваем в персонажах произведений о Кубе. Он немногословен и рассудителен. Как глубоко и философски он говорил о простых вещах… Я благодарен нашему случайному, а может, и неслучайному знакомству. В памяти всплывали мои разговоры со старыми колымскими водителями-трассовиками, коллегами моего отца, я не раз был невольным участником их «посиделок за рюмочкой», многое сказанное там стало мне правилом на всю жизнь. Как открыты и честны они были друг перед другом; мой новый знакомый очень похож был на них!

Именно Мигель рассказал мне о Кубе, о людях, которые дарят искренне улыбки в ответ. О людях, не снедаемых завистью и злобой, открытых и жизнерадостных. Я был воодушевлён его рассказами, ведь среди таких людей и прошло моё колымское детство.

Я встречался с ним каждое утро моей гаванской поездки. В шесть утра он ждал меня на лавочке бульвара Прадо с чашкой свежезаваренного ароматного густого кубинского кофе, а я вручал ему специально купленную для него сигару. Он давно одинок, и был безмерно рад нашему общению, ничего не требуя взамен. Я делился с ним впечатлениями о посещённых мной за вчерашний день местах, а он советовал посмотреть что-то новое. Мимо спешил различный люд, город просыпался, родители провожали детей в школу, следом, выкурив сигару, спешил на работу и Мигель. Несмотря на почтенный возраст, он носил костюм светлого хаки. Такой костюм носят государственные служащие, помогающие на остановках ловить частных таксистов, работники парков и многие другие представители не известных мне специальностей. В парке Джона Леннона, например, есть хранитель очков. Он надевает очки бронзовому Леннону, когда с ним фотографируются туристы. Мигель помогал парковать автомобили на стоянке отеля с шести тридцати утра до обеда.

Целыми днями я был на ногах, посещал крепости, музеи, соборы. В Гаване всё имеет свою историю. Много мест, непосредственно связанных с Эрнестом Хемингуэем, описанных в его рассказах. К вечеру, когда силы были на исходе, я приходил на знаменитую набережную Малекон, вдоль которой расположено множество вполне сносных кафешек, предлагающих сытный и недорогой ужин с видом на потрясающий закат, воспетый в произведениях Хемингуэя. Днём там было безлюдно, но к вечеру Малекон становился центром притяжения для местных и туристов. Это неповторимое зрелище, когда приливная волна с шумом перелетала через каменную набережную и широкую пешеходную дорожку, окатывая водой находящихся там зевак и проезжающие мимо автомобили. В бухте стояли большие морские корабли, ожидающие очереди захода в порт, меж ними суетливо сновали маленькие моторные и парусные рыбацкие лодки, словно оживляя картинку из «Старика и моря».

В одну из наших утренних встреч он посоветовал мне сходить в гости к гаванцам домой: «Вы, скорее всего, не поймёте друг друга, но ты сможешь узнать, как на самом деле живут все эти люди», – сказал он, махнув на проходящих мимо. На следующий день, купив в ближайшем магазине пару банок сгущённого молока и захватив припасённую из дома плитку шоколада «Алёнка», я отправился в спальный район Гаваны. По пути мне встретился рынок, был воскресный день, и там шла оживлённая торговля, колоритные дамочки, шумно торгуясь, покупали овощи, фрукты и мясо. Я тоже купил немного продуктов: авокадо, бананов для жарки, риса и отличный кусок баранины. В выходной день на улице было непривычно людно. Всюду носились ватаги детворы, играя в игры, известные им одним. На табуретках, держа на коленях доску и потягивая из стаканов ром, играли в шашки два почтенных гаванца, женщины вывешивали постиранное бельё. Четверо мужчин, шумно споря и, наверное, ругая конструктора, ремонтировали «Москвич-2140».

Входные двери дома были открыты. Я постучал в первую попавшуюся, на стук выбежали два удивленных карапуза лет четырёх-пяти, следом вышла женщина лет тридцати с ослепительной улыбкой. «Каса?» – спросила она. Так называют на Кубе частные гостиницы и столовые. Я утвердительно кивнул и протянул ей пакет с продуктами, и она жестом пригласила меня пройти в дом.

Её звали Мария, она немного говорила на русском и английском, так как работала в музее и часто общалась с туристами. Выпив разведённого водой сгущенного молока, дети отправились на улицу, где шумно делились с друзьями шоколадкой и впечатлениями о пришедшем госте.

Дом состоял из двух комнат и кухни. Помимо семьи Марии, с ними проживали ещё родители её мужа. На стуле я увидел аккуратно повешенную школьную форму третьего ребёнка. В комнатах всё очень просто, было видно, что это люди не высокого достатка, но во время нашего общения ни она, ни её пришедший позже супруг Хосе не жаловались на тяжёлую жизнь. Напротив, они говорили, что совсем неплохо живут, хвалили своих детей и гордились родителями. Рассказывали мне о своих работе и увлечениях. Мы говорили обо всём, не затрагивая лишь темы политики. Общение было открытым и приятным.

За разговорами я и не заметил, как Мария приготовила обед из купленных мной продуктов. Она спросила меня, может ли она пригласить к столу всю семью, чему я, конечно же, был очень рад. Это был большой семейный обед, где все дружно и неспешно общались, ели вкуснейшие и нехитрые блюда, приготовленные по традиционным рецептами. Много смеялись над сказанным мной невпопад и тем, как стариков передразнивали малыши. И я не чувствовал себя за этим столом незваным гостем. Наоборот, все присутствующие старались оказать мне знаки гостеприимства.

Эта атмосфера возвращала меня в далёкое детство колымских бараков. Туда, где, как и в Гаване до сих пор, не запирали двери и искренне были рады гостям, и зашедший в дом сидел за столом как старый знакомый. Дети играли всем двором и, если дрались, то стенка на стенку, защищая своих. Туда, где читали по очереди новую книгу и искренне радовались успехам знакомых и не очень тебе людей. Да и вообще, мы тогда не знали, что такое чужой человек, все беды и радости были общими…

Когда пришло время покидать гостеприимный дом, меня провожали как давнишнего знакомого или родного человека. Дети вручили мне специально нарисованную для меня «картину». На обрывке газетного листа они изобразили много человеческих фигур, с протянутыми к солнцу руками, а старший в верхнем углу аккуратно, каллиграфически написал: «Гавана». Мария протянула мне на память бережно свёрнутый в лист той же газеты маленький флаг Кубы. Она наотрез отказалась взять у меня деньги, и я украдкой положил их под скатерть. Я знал, что они им очень нужны.

Впереди была длинная, бессонная ночь. Я сидел на каменной скамье бульвара Прадо, всюду слышалась музыка, парочки кружились в сальсе, торговцы предлагали незатейливые сувениры и нелегальные сигары, попрошайки просили на выпивку, дамы древнейшей профессии предлагали себя, но я не замечал всего этого. Все мои мысли были о произошедшем днём знакомстве, об услышанном и увиденном там, за акварелью экскурсионных мест и картинок буклетов, в доме настоящих граждан Острова свободы! Я увидел там другой мир совсем не похожих на меня людей. Но почему-то именно тогда, сидя на скамье под миллиардами звёзд, я осознал, что попал в мир моего детства. И поймал себя на грустной мысли, что ощущение это пришло ко мне за тридевять земель от родной Колымы. Сложно сейчас найти там повод и место для погружения в детство.

Мигель нашёл меня утром с чашкой кофе на той же скамейке, мимо проходили люди, я молча наслаждался густым и ароматным напитком, а он пускал дым сигары, зажмурившись в лучах раннего солнца. «Я знал, что ты изменишься. В следующий раз съезди ко мне на родину, в Сантьяго-де-Куба, там отличный ром и замечательные люди», – сказал он. Я поблагодарил его за всё, мы попрощались. Его ждал очередной рабочий день, а меня в полдень – вылет в Москву.

В долгом полёте над Атлантикой мне не давала покоя одна мысль: где мы свернули не туда, что могло так изменить людей, откуда появилась в нас эта зависть, леность, жадность?! Шоры от чужих бед?! За какой дверью остались те мы, открытые, добрые и честные? А может, это розовые детские очки воспоминаний, и не было на Колыме таких людей, как в Гаване? А как же мой отец, и те, кто встречался мне по жизни и стали для меня примером?! Что позволило кубинцам сохранить то, чем мы, северяне, гордились и в какой-то момент потеряли? Я возвращался в заброшенный край земли, край закрытых посёлков с пустыми глазницами домов, стоящих в безмолвной, леденящей тишине. К людям, отчаянно топящим свою жизнь в стакане и винящим в своих неудачах всех подряд. В Гаване я тоже видел отчаянно пьющих людей, но, похоже, они не пропили душу… С усталостью навалилась дремота, и я опять сидел с Мигелем, привыкая к терпкому дыму его сигары, Хосе и Мария были тоже рядом, мы спорили, как поделить курицу на семь частей и громко над этим смеялись. В мгновение всё оборвалось, стюардесса с милой улыбкой настойчиво просила пристегнуть ремень, самолёт уже шёл на посадку. А я хотел вернуться туда, где, как мне казалось, осталось мое детство.

Исцеляющая магия леса

Сквозь стёкла рабочего окна мир снова предстаёт в грязно-серых тонах, и нависшие свинцовые тучи, пытаясь раздавить всё мчащееся под собой, лишь усугубляют это настроение. Сигналы машин, вечно спешащие куда-то люди, всё как в броуновском движении – стремительно и хаотично. После плотного рабочего периода внутри поселилась усталость, безразличие ко всему и раздражение почти ко всем. Ловлю себя на мысли, что от этого и душа окрашивается в различные оттенки серого. В таком состоянии долго находиться нельзя, требуется отдых и отрешение от всего. Возможно ли в суете повседневных дел, средь какофонии сиюминутных проблем остаться один на один со своими мыслями? Поговорить с собой, ответить на вопросы, давно засевшие занозой в голове? Порой таких вопросов становится слишком много, и приходит ощущение беспомощности, невозможности противостоять вызовам, уготованным нам на жизненном пути. Каждому из нас необходимо хоть изредка остановиться и понять происходящее, и каждому это удаётся по-своему. Я ухожу в место силы, которое носит короткое, но очень емкоё название – «Лес». Один, с ружьём или попросту по ягоды и грибы. И это не побег от людей в одиночество, это путь к себе, к осмыслению всего того, что на первый взгляд неправильно, несправедливо. Путь от душевной пустоты к ясности мыслей. Возможность понять поступки других, разглядеть в них себя. Сколько радости и умиротворения приносит мне время, проведённое в лесу! Под шелест листьев, треск углей у костра или дробь капель дождя по палатке так легко собраться с мыслями и обдумать свои вчерашние шаги или слова невпопад, вспомнить всё то, что так хотел навсегда забыть. Разгадывая хитросплетение заячьих троп или подбирая нужную ноту затаившемуся рябчику – глобальные мирские проблемы решаются сами собой, словно задачки из арифметики. Любуясь закатом или бликами утреннего солнца на воде – легко находятся нужные и правильные слова, чтобы сказать «прости» или «прощаю». И не важно, будешь ты сегодня с добычей или нет, изнываешь от жары или растираешь замороженные щёки, ты в лесу! Слиться с природой, стать её частью, попробовать ей соответствовать, хоть на миг стать таким же чистым и честным. В этом большая магия леса. Есть в единении с природой некое исцеление, очищение души, которое остаётся для многих сегодня только мечтой. Обними дерево в лесу, почувствуй его энергию – и многое изменится в твоей жизни.

В очередной поездке в лес мне удалось всё задуманное, снова в зеркале вижу блеск глаз, а в голове ясность мыслей. Я вернулся домой, и я опять тот, кого любят и ждут. Знаю, что всё повторится снова – путешествие в клубок запутанных, повседневных проблем, усталость и раздражённость. И я вновь, послушный зову леса, направлюсь туда лечить подуставшую душу. И осознание того, что у меня есть такая возможность, даёт силы жить дальше.

Синицы под окном

На работе, в конце зимы, я часто сижу с открытым окном. Не то чтобы мне душно, мои коллеги даже ворчат на меня за сквозняки. Я жду прилёта синиц. Их задорные переклички знаменуют приход северной весны. Самцы начинают заливаться в песнях, когда на улицах дневные морозы начинают проигрывать мартовскому солнцу и по подоконникам к полудню пляшет капель. И это не стрёкот воробьёв, а настоящие перепевы на разный лад! Не очень мы избалованы на севере разнообразием певчих птиц. Чтобы привлечь синиц, близ окна на деревьях установил две кормушки, туда я добавляю в рацион птицам к разной крупе свиное сало. Такой корм помогает им пережить лютые и длинные северные зимы, птахи знают, где подкрепиться, и я часто наслаждаюсь их пением. Как жаль, что эти «концерты» не удаётся долго послушать, уже в апреле прилетят в город большие серые чайки, они будут истошно кричать до конца лета, и за их ором не услышать голосов птиц, радующих слух.

Как-то угодил в больницу, была череда операций, что-то у врачей там не получалось, и перспективы мои были совсем не понятны. Я лежал в тишине больничных палат и настраивал себя на лучшее перед очередной операцией. Вдруг за окном послышался голос синицы. Она выдавала песню за песней, и на душе стало гораздо теплее. Перезимовала желтобрюхая, и я с тобой! Приходя в себя от общего наркоза, в операционном зале я услышал гомон синиц, они кричали наперебой целой стаей на дереве у открытого окна, как будто приветствуя меня. Их услышать первыми я был рад больше всего на свете, а врач никак не мог понять причину моей счастливой улыбки. Просто эти маленькие птички дают мне веру в лучшее и надежду на обновление, которое приходит в наш мир с весной.

Муравей

(Ностальгическая зарисовка)

Поглядывая на неугомонных муравьёв, мы отмечаем их невероятное трудолюбие, воспетое в баснях и сказках. Тянут постоянно какие-то грузы без остановки и устали, не ведая никаких преград. Таким был сделан в советские годы и мотороллер «Муравей», настоящий трудяга тех лет. Он достался мне совершенно случайно. Томимый непреодолимым желанием похмелится, после очередного «события», сосед предложил купить, как он сказал, «эту рухлядь за сущие копейки». Документы на него были в порядке, и мы направились в гараж. В свете открытых ворот передо мной предстал ржавый, частично разобранный трёхколёсный грузовик. В нескольких местах были видны следы подкраски и сварки, но новая краска так же вздыбилась, как и заводская. В кузове зияли сквозные дыры. Досталось ему за его нелёгкую жизнь. Сосед когда-то слыл знатным рыбаком, и часто ездил на нём зимой на бухту Гертнера ловить корюшку и навагу – соль морского льда съедала и не такие машины. Меня в большей степени интересовало состояние мотора и документы на него. Двигатель приятно удивил. Несмотря на длительный простой, после несложных манипуляций он легко завёлся и чисто работал.

Страницы популярных в восьмидесятые годы прошлого века журналов – «Техника молодёжи», «Моделист-конструктор», «Юный техник» и многих других – пестрили моделями самодельных вездеходов. Иметь такой мечтали многие рыбаки и охотники, а купить готовый, в отличие от сегодняшних дней, было просто нереально. Оставалось лишь собирать его самому. Двигатель для вездехода раздобыть в советское время было совсем не просто, в свободной продаже их попросту не было, поэтому мотороллер соседа был отличной находкой. Решено было взять в компаньоны на строительство вездехода моего приятеля, в прошлом одноклассника Вовку. Он отлично владел всеми видами сварки, да и, в общем, человек, как люди говорят, «не с кривыми руками». Я же, имея хорошие навыки автослесаря, брал на себя техническую часть проекта.

Название нашему детищу было решено сохранить «Муравей», что мне казалось на тот момент очень символичным. За образ был выбран трёхколёсный мотовездеход на шинах низкого давления из журнала «Моделист-конструктор». С мая по октябрь мы собирали нашего «зверюгу». Большинство необходимых деталей подбирали из металлолома, некоторые ответственные части, такие как подшипники, покупали новыми в автомагазинах, что-то подгоняли и переваривали. В качестве ведущего моста, например, приспособили задний мост от старой «Волги», только вместо ведомой шестерни установили звёздочку для цепи. Кроме двигателя, от мотороллера использовали всё электрооборудование, топливный бак и сиденье. Мои коллеги по работе с интересом наблюдали за нашей работой. Многие помогали – кто недостающей деталью, кто дельным советом, ведь опыт-то у нас, пэтэшников, в этом деле был небольшим.

Шесть долгих месяцев кропотливых работ не прошли даром. На свежевыпавший снег выехал замечательный вездеход, выкрашенный в тёмно-зелёный хаки. Мы тщетно несколько раз пытались поставить «Муравья» на учёт Технадзоре, но то им подавай проект на вездеход, то согласование с заводом-изготовителем мотороллера, – жёсткость их требований тогда нам была совсем не понятна. В итоге мы бросили эту затею и решили ездить только по лесу, не выезжая на дороги общего пользования. Наш район был на окраине города, и проблем с этим никаких не было.

Конечно, с первых дней эксплуатации проявлялись некоторые недочёты в конструкции, часто возникали мелкие поломки, которые быстро устранялись и нисколько нас не расстраивали. Главное, что вездеход полностью оправдывал своё название. Наш «Муравей» не знал преград, преодолевая подъёмы и спуски магаданских заснеженных сопок, волок на себе до трёх пассажиров и груз до ста килограммов. С лёгкостью двигался по глубокому снегу, там, где даже пешком невозможно было пройти. Самым слабым его местом оказались колёса, собранные на самодельных дисках из двух слоёв камер грузовых автомобилей. Острые ветки и пеньки, торчащие из снега, с лёгкостью прокалывали тонкую резину, и мы не раз оказывались со спущенным колесом в зимнем лесу. Много времени и сил требовалось на ремонт и накачку такого колеса.

В одной из поездок было несколько проколов колёс. На южном склоне сопки снег был неглубоким, всюду торчали пеньки, оставленные со времён печного отопления города. Запасные камеры для ремонта колёс закончились, на улице стремительно темнело, а до гаража было не меньше десяти километров пути. Пешком в ночи такой путь был опасным, да и помощи там ждать было не от кого, и мы решили заночевать у «Муравья». Из тента, закрывавшего кузов, соорудили загородку от ветра, развели костёр и заварили из талой воды чай. Выложили из веток кедрового стланика мягкие лежаки, чтобы не мокнуть на снегу, так и скоротали морозную ночь за разговорами под звёздным небом. А днём доставили из города запасные камеры и уже затемно следующего дня вернулись домой.

Оглянувшись назад, в прошлое, не перестаю удивляться, какими же отчаянными и бесшабашными мы тогда были, отправляясь за десятки километров зимой, когда столбик термометра часто опускался ниже тридцатиградусной отметки, в безлюдные места! Основным маршрутом нам стал мыс Островной и бухта острова Недоразумения, где мы зимой ловили краба и креветку. Людей туда добиралось немного, снегоходной техникой в то время владели единицы, большой конкуренции там не было, и краб ловился хорошо. Много старались не ловить, всегда можно было поймать свежего краба и креветки. Варили их там же, на огне паяльной лампы, прямо на льду в морской воде, от чего улов получался наиболее вкусным. По пути ставили петли на зайца и рябчика, на снежных склонах сопок поднимали стайки белых куропаток и часто возвращались домой с добычей.

Не обходилось в наших поездках на «Муравье» и без приключений. В наших широтах зимой темнеет рано, нередко приходилось возвращаться в полной темноте. Один раз, спеша вернуться домой, мы направлялись к берегу. По ровному морскому льду «Муравей» мог двигаться с большой скоростью, и мы мчались, не предвидя никакой опасности. Вдруг в тусклом свете мотоциклетной фары возникло большое чёрное пятно. Тормозить или поворачивать было уже поздно, в мгновение мы оказались на чистой воде. В морских бухтах с течением часто разрушается лёд, образуются полыньи с открытой водой. Этому способствуют сильные ветра и большие перепады высот приливов и отливов. Так, видимо, случилось и в тот раз. Мерно покачиваясь на небольших волнах, мы замерли и молчали, обдумывая произошедшее. Казалось, что время просто остановилось. Меня всего бросило в жар. Раньше нам и в голову не приходило проверить «Муравья» на плавучесть. А сейчас он держался на поверхности морской воды глубиной не меньше пятнадцати метров, с двумя пассажирами и грузом килограммов в пятьдесят! Постепенно пришёл в себя. Было понятно, что мы не тонем, вездеход устойчиво держится на воде, а двигатель по-прежнему работает ровно. Вокруг была кромешная тьма. Свет фары на свинцовой воде отражался тусклым жёлтым пятном, в котором был виден пар, поднимающийся с поверхности воды, как в закипающем котелке, и конец полыньи не просматривался. «Давай вперёд!» – крикнул Вовка. Я включил первую передачу и добавил оборотов, колёса начали вращаться, и «Муравей» плавно двинулся вперёд по водной глади, как колёсный пароход. С моря, с порывами, дул свежий южный попутный ветер, он гнал по небу серые тучи, в разрывах которых стал прорываться лунный свет. Проплыли метров сто. Впереди в свете лунной дорожки показались высокие припайные льдины: мы шли в верном направлении. Преодолев ещё тридцать метров, вездеход упёрся передним колесом в край береговой льдины. Задние колёса продолжали крутиться, но Муравей стоял как вкопанный. Я начал толкать переднее колесо ногами, так мне удалось закатить его на кромку льда, и мы благополучно выбрались на припай.

Впоследствии мы часто переправлялись через водные преграды, реки, глубокие лужи и весенние разливы, на море же считали выезжать опасным, боясь перевернуться на большой глубине. Три зимы «Муравей» возил нас без устали по сопкам и долинам, по искрящему на солнце январскому снегу и в слепые мартовские метели. Весной, в сезон гусиной охоты, мы забирались на нём в самые отдалённые места, имея огромное преимущество перед снегоходами, так как «Муравей» мог спокойно проехать по растаявшей тундре и воде.

Однажды летом, в районе, где находился наш гараж для хранения в межсезонье «Муравья», случился большой пожар, несколько гаражей выгорели полностью, в том числе и наш, деревянный, обитый кровельным железом. Огонь не пощадил ничего, сгорели не только резиновые и пластиковые детали, даже алюминиевые части двигателя, сердца нашего «Муравья», были расплавлены, раму повело от высокой температуры. Я был в ужасе от увиденного там. Мы с приятелем не нашли в себе силы на постройку другого вездехода, да и новый период нашей жизни и жизни страны, взросление, перестройка и развал Союза вносили коррективы в наши увлечения. Уделять столько времени охоте и рыбалке больше не получалось. Нужно было найти себя в то нестабильное время. Но это уже совсем другая история…