Живущий здесь

Петр Цветков

Живущий здесь

Ночь в лесу

На сентябрьском небе столько звёзд, больших и маленьких светящихся точек, словно все искры от костра, подхваченные вихрем морского бриза, взмыли вверх, и на мгновение остановились, напоказ, всем на обозрение. И от них очень трудно оторвать взгляд. Забываешь об усталости и ноющих от дневного перехода коленях. Слышится только треск углей в затухающем костре, и чёрное небо с мириадами звёзд перед глазами. Столько звёзд можно увидеть лишь в юности, они останутся в воспоминаниях, и с возрастом их становится всё меньше и меньше, потом они тускнеют и теряются в небесной черноте. Я пытаюсь заснуть, прижимая к себе ружьё. Постель, наскоро выстланная лапами кедрового стланика, мягка и ароматна. А в закрытых глазах – брусника, брусника, крупная как вишня, рассыпанная бордовым ковром по белому мху. Лес вокруг затих, он устал и засыпает вместе со мной, растворяясь в темноте. Засыпают птицы и тот медведь, что не давал мне покоя целый день. Взрослый с рыжей широкой спиной, он следовал за мной по тропе от самой избы, выдавая себя тяжёлым дыханием, треском поломанных веток и шелестом сухой листвы. Три раза он обгонял меня, срезая путь через ольшанник, оказывался впереди. Он останавливался, смотрел на меня, повернув голову назад, и увидев моё приближение, с шумом убегал в кусты. Затем снова оказывался впереди и шёл, виляя коротким хвостом, как будто он мой пёс. На больших полянах я останавливался для сбора брусники, медведь же бродил в нескольких метрах, не поднимая головы и не обращая на меня внимания. Он ел ягоду, вытягивал длинные губы и ловко «причёсывал» брусничник. Косолапый не проявлял никакой агрессии ко мне, его постоянное присутствие уже не беспокоило меня, и я начал ловить себя на мысли, что стал меньше следить за ним. А внутренний голос всё время мне твердил, что он медведь, а не моя собака, призывая к бдительности. Хотя к обеду я уже стал разговаривать с ним, как со своим псом, делясь самым наболевшим за дни, проведённые в одиночестве в лесу. И как мне казалось, он иногда соглашался со мной, кивая своей лохматой головой. Потом был привал на обед, мой спутник совсем осмелел и подошёл ко мне метров на пять, почуяв запах свежего варева с тушенкой. Я крикнул, пытаясь его прогнать, а он лишь сел на зад, отвалив в сторону задние лапы, с шумом вдыхая ноздрями приятные запахи, и не сводил с меня глаз. И я, понимая, что такое сближение может плохо для меня закончиться, встал и начал громко на него кричать, пока он не ушёл. Медведь сначала отскочил на несколько метров и остановился, потом повернулся ко мне, посмотрел и обиженно рявкнул. Он побежал назад, в сторону избы, что не могло меня не радовать, давая надежду на спокойное продолжение пути и комфортную ночёвку…

Ночь обещала быть холодной, и я сложил костёр из трёх толстых лиственниц и заготовил веток на подтопку. Темнело стремительно, я сразу лёг, стараясь быстрее заснуть. Мысли о сегодняшнем общении с медведем не давали покоя, да ещё эти звёзды на невероятно прозрачном небе, от которых не оторвать глаз, потом эта брусника. И я всё ворочался, подставляя теплу от костра то один бок, то другой. А потом начался сон – цветной и яркий, в котором я увидел весь свой сегодняшний день и медведя, который разговаривал со мной. Он рассказал мне об одиночестве в лесу, и о непонимании медведей людьми, и сколько бед это ему доставляет, и мне его стало очень жалко. Я позвал его к себе, чтобы обнять, и он, приблизившись, стал лизать мне лицо, как преданный пёс. Сквозь сон явственно почувствовался шершавый мокрый язык на моей щеке, и ещё раз он прошёлся по правому глазу, и ещё. Меня как будто ударило током, схватив рядом лежащее ружьё, я вскочил на ноги. Я попытался закричать, но от испуга грудь сдавило, словно в тисках, и я выдавил нечто похожее на мычание. В кромешной тьме я с трудом разглядел рядом со мной виляющую хвостом собаку. Это она лизала мне лицо, пытаясь разбудить. Я узнал её, это была Янка, лайка Сергея, моего знакомого, который охотился в этом районе, и мы часто встречались в лесу. Стало быть, её хозяин остановился на ночлег где-то недалеко, и собака, учуяв, пришла ко мне. Я потрепал её за ушами, как она любит, и Янка запрыгнула мне на руки и принялась снова лизать мне лицо, потом спрыгнула и убежала, исчезнув в темноте, видимо, решив вернуться к хозяину. Как же хорошо, что это был не медведь. То ли от испуга, то ли от холода, тело моё стало словно чугунное, ни руки, ни ноги не слушаются, колотит озноб. С трудом оживил костёр и поставил греть воду. Я наслаждаюсь горячим чаем и жгу жаркий стланик, служивший мне ночью постелью, думаю о вчерашнем медведе, одиноко бредущем по лесу в поисках нового собеседника на ночь. На часах уже без четверти шесть, и на вершины сопок со стороны моря стал пробиваться рассвет, по-осеннему белый, предвещая утренний заморозок. Я наблюдаю, как свет, спускаясь по склонам сопок, проявляет растения и камни, окружавшие меня ночью, вытесняя пустоту ночи. Открывая мне путь домой. Эта ночь была лишь мгновением в моей жизни, одной из многих, проведённых в лесу, но она останется в моей памяти навсегда.

Аквариум

Из диалога двух рыб: «Вот ты говоришь, бога нет! Тогда ответь мне, кто меняет в аквариуме воду?»

Яркие экзотические рыбки, диковинные растения – полноценный живой микромир, замкнутый в стёклах. Красивый аквариум редкого кого оставит равнодушным. Моё знакомство с аквариумистикой началось с трёхлитровой банки с двумя гуппи и веткой пушистой элодеи, подаренной мне в незапамятном детстве, она стала мне отправной точкой в этот удивительный мир, которым я увлечён по сей день. За сорок лет было много аквариумов с разными обитателями и растениями. От простого к сложному, с опытом содержания рыб и водных растений, я постигал непростую науку поддержания баланса в этом микромире, баланса жизненно необходимого и излишества. Бесцельно снующие меченосцы или чинно проплывающие мимо твоих глаз скалярии, кустики живых растений, даже мелкие и незаметные улитки, все они вынуждены взаимодействовать друг с другом и сосуществовать в аквариуме по воле человека. Замкнутая система чрезвычайно ранима, а для поддержания баланса стоит уделить лишь немного внимания, создать условия для её развития и процветания, и от благополучного аквариума не оторвать глаз. Для кого-то аквариум является предметом интерьера, некоторые покупают его детям, ради забавы, вместо собаки. Для меня аквариум – это зеркало своих успехов и неудач, возможность отвлечься от навалившейся рутины, или напротив, детально обдумать последние события, уставившись в него. Сквозь стёкла аквариума я вижу отражение и нашей жизни. Родная мне Колыма, да и другие островки северо-востока России, являются замкнутой системой, полностью зависящей от внешних ресурсов и не способной к автономности, сегодня представляет собой эдакий заброшенный аквариум, окружённый мутным стеклом, в который заглядывают всё реже и реже. Некогда цветущий сад покрывают водоросли, а яркие рыбы превращаются в бесцветных существ. Красота, созданная десятки лет назад, разрушается на глазах, а новых условий для развития и процветания не создаётся. Не дают необходимого, не до излишеств! Север становится местом временного пребывания, как банка для передержки рыб. Трудоспособное население в поисках лучших условий покидает регион, и молодёжь не возвращается после учёбы. Не едет больше народ сюда ни за туманом, ни за запахом тайги. В городе не найти людей на рабочие специальности, что говорить о посёлках! А ведь когда-то жизнь на севере была сродни яркому, цветущему тропическому аквариуму, когда ему уделяли должное внимание.

Живущий здесь

Было тихое туманное июльское утро. Настолько тихое, что треск поломанной ветки в зарослях за рекой прозвучал для меня как выстрел. Никого, кроме медведя, там быть не могло, и я приготовился к встрече косолапого, сняв с плеча ружьё. Нет, я не стрелял в них, особой нужды в этом не было, выстрел в воздух прекрасно их выпроваживал. Лето девяносто пятого года я жил на землях медвежьего заказника в устье реки Аралиханджа и встречался с ними по несколько раз на день. Речку шириной в семь метров взрослый медведь преодолевал в три прыжка и мог в мгновение оказаться передо мной. Все ямы в реке были заполнены поднимающейся на нерест горбушей и кетой, поэтому большинство мишек пребывали в сытости и агрессии ко мне не проявляли, лишь для порядка пофыркивали на близко подходивших к ним собак. Большинство, кроме двух крупных взрослых самцов и одной мамки с тремя маленькими медвежатами, они при каждой встрече сразу показывали, кто здесь хозяин. Самцы угрожающе выпрыгивали из-за укрытий и вставали на задние лапы, защищая свою территорию, а самка, почуяв меня издали, начинала громко кричать, созывая медвежат к себе, и недовольно уркая, уводила их на безопасное расстояние, впрочем, она реагировала так и на своих сородичей. Из стланиковых зарослей продолжал доноситься шум, кто-то медленно приближался ко мне, и моё волнение нарастало. «И собаки далеко ушли», – подумал я, продолжая пристально всматриваться в заросли на противоположном берегу, желая увидеть кого угодно, кроме медведя.

Три недели назад к берегу в устье реки пристала моторная лодка с двумя женщинами. Надо сказать, что это была единственна встреча с людьми за прошедший месяц. Приходили две американки, что работали в научном посёлке в тридцати километрах от меня, они изучали белоплечих орланов. Красивая и грозная птица гнездится на берегах полуострова Кони, и наблюдать за ней приезжают учёные разных стран, рядом с моим станом было два их гнезда. Я не раз видел, как охотятся орланы, они с лёгкостью выхватывают из воды крупных пятикилограммовых кетин, и даже взрослые лайки, издали завидев парящего над морем хищника, боялись его, не отходя от моих ног. Встреча с орнитологами была очень короткой, они осмотрели гнёзда, и, расстроившись пропажей одного птенца, ушли той же водой, не оставшись даже на чай.

– Не стрельни в меня, – услышал я с того берега реки. Сквозь пушистые ветки кедрового стланика я увидел человека, выбирающегося на берег. Невысокий щупленький мужичок, одетый в большую, не по размеру, потрёпанную коричневую замшевую куртку, самошитые штаны из грубого брезента и стоптанные до белёсых заломов кирзовые сапоги. За плечами у него был маленький, выгоревший на солнце брезентовый рюкзак, из которого торчало топорище, ружья при нём не было. По перекату, перепрыгивая с камня на камень, он перебрался на мой берег реки.

– Ты откуда взялся? – спросил я.

– Живу я здесь! – сказал он.

– Где здесь, где живёшь? – в недоумении спросил я.

– Здесь везде, это земля моих предков! – ответил он гордо.

Он подошёл ко мне, и я протянул ему руку в приветствии. Его маленькая ладонь была не видна в моей, но рукопожатие было по-мужски крепким. Смуглый, неопределённого возраста мужчина из коренных национальностей, с копной чёрных, давно не стриженых волос. Под левым глазом его широкого лица зиял большущий синяк, был слышен запах вчерашнего застолья.

– Меня зовут Пётр, а тебя как величать? – спросил я, нарочито начиная на «ты».

– Иван, мужиков в моём селе так часто называли, – ответил он.

– И где это тебе так досталось, кто у нас тут чукчей бьёт!? – поинтересовался я.

– Да погодники, я у них лодку чинил, сами напоили, а потом по лицу, – ответил он грустно, с досадой. И тихо добавил: – Я не чукча, я ительмен! – А я про себя подумал, что, к своему стыду, раньше и не слышал о такой национальности.

Я пригласил его в дом и предложил вчерашней ухи. Несмотря на похмелье, Иван быстро съел большую тарелку и от добавки не стал отказываться. За едой он спросил, может ли остаться у меня на несколько дней для заготовки рыбы в дорогу, сказал, что поможет мне за это по хозяйству. Я согласился, без каких-либо обязательств. Весь оставшийся день я донимал его всякими вопросами. Мне было очень интересно больше узнать о его жизни, ведь раньше мне не довелось встречаться с такими людьми. Нет, я много раз общался с представителями разных коренных народов Колымы и Чукотки, и во время учёбы, и на работе, но они все были городскими во втором и третьем поколении. Иван же, после школы-интерната, всю свою сознательную жизнь работал в оленеводческих бригадах и в полевых бригадах геологов, и городом называл посёлок Эвенск, куда его возили получить паспорт. Он с гордостью предъявил его мне, бережно завёрнутый в газету и пакет из-под соли «Экстра», весь мятый и в разводах паспорт советского образца без российского вкладыша. Я, смеясь, сказал ему:

– Такого государства-то уже нет.

На что он ответил:

– Государства, может, и нет, а гражданин этого государства есть! И сказал он это с максимальной серьёзностью и достоинством, осадив мою иронию.

Из вещей он нёс в рюкзаке запасные портянки и кепку-бейсболку, подаренную туристами, моток плетёной верёвки метров десять, небольшой самодельный нож в ножнах из камуса, ржавый топор и металлический крюк, размером с ладонь, с верёвкой на петле, назначение которого я выяснил позже.

– Небогато живёшь Иван, – глядя на его добро, сказал ему я.

– У других и того нет, а мне хватает, – ответил он.

Вечерело, и с последними лучами заката мы легли спать. Я долго не мог заснуть, прокручивая в голове сегодняшний день, а мой гость спал мертвецким сном, едва донеся голову до подушки. Умаялся, видно, в дороге. Я вообще не мог понять, как он прошёл в ночь, по горным тропам и склонам, заросшим кедровым стлаником, больше сорока километров, один, без оружия и снаряжения. Там полно диких зверей, есть росомахи, которые порой опаснее медведей, да и с лосем один на один я бы не хотел встретиться.

Я проснулся от звона кастрюль в летней кухне. Спросонья, даже и не вспомнив про моего гостя, подумал на собак, вечно ищущих немытую посуду. По пути к умывальнику я увидел Ивана, окружённого собаками, он говорил с ними на своём родном языке, а они звонко лаяли и ластились к нему, извиваясь под ногами, как будто давно знакомы. Даже старый полукровок Бим, который медведей любил больше, чем людей, резвился как игривый щенок.

– Я отдал им уху, а нам варю кашу, – радостно сообщил Иван, видимо, найдя в шкафу перловку, заготовленную для собак, другой там крупы у меня не было.

После завтрака он взялся пилить и колоть дрова, а я натаскал воды, на вечер я пообещал ему устроить помывку в бане. Днём Иван попросил ниток, зашить многочисленные прорехи в своей одежде, делал это он очень сосредоточенно, не отвлекаясь на разговоры, как будто вышивал картину. Никогда ранее не видел такого усердия в простом, казалось бы, деле. Потом была стирка. Как нагрелась вода в бане, я выдал своему гостю оцинкованный таз и пачку стирального порошка. От последнего он отказался, заявив, что стирает только хозяйственным мылом. Твёрдый кирпичик советского хозяйственного мыла «72%» он строгал ножом в мелкую стружку и растворял в горячей воде. Я вспомнил, как в далёком детстве, проводя отпуск в деревне, видел, как так же стирала моя бабушка, натирая мыло на большой металлической тёрке.

Иван оказался большим любителем бани и хорошим парильщиком. Мы долго парились свежими берёзовыми вениками, он явно знал в этом толк, видимо, сказался опыт работы с геологами! В перерывах пили чай из листьев иван-чая, шиповника и дикой смородины с вареньем из молодых побегов кедрового стланика, он нахваливал варенье и говорил, что такое пробовать ему ранее не доводилось. А я всегда думал, что этот рецепт пришёл к нам от коренных колымчан.

Иван был молчалив и немногословен, неохотно отвечал на мои вопросы и сам ни о чём не спрашивал. Я поинтересовался, куда он направляется и почему идёт без оружия.

– Иду зимовать в Гижигу, к своим, может, в бригаду возьмут, а нет – осенью буду гусей щипать. Оружие? Когда я отбивал от волков оленей на перегоне, карабин был нужен, а на еду я себе и так добуду, только вес лишний нести, – сказан Иван.

– Непростой ты задумал переход, ведь до Гижиги не одна сотня километров, и много полноводных рек, и места безлюдные, – сказал я.

– В лесу много людей живёт, таких как ты, не пропаду, дойду за месяц до Эвенска, а до Гижиги довезут попуткой, – ответил Иван.

– Почему не пошёл сегодня ловить рыбу?, – спросил я его перед сном.

– Сегодня ветра не было, и прилив маленький был, а завтра ветер будет с моря, и с большим приливом зайдёт сильная рыба в реку, там мы её и возьмём, потом большой отлив, ветер нам в помощь, давай спать, – пробормотал он, зевая в полудрёме.

На часах было уже семь утра, а Иван спал беспробудным сном, наверное, вчерашние банные процедуры его разморили. Я, стараясь не шуметь, вышел к умывальнику. Иван вчера не ошибся, с берега дул свежий северный ветер, и море шумело ему в унисон.

Он проснулся только к восьми. На завтрак доели вчерашнюю перловку, разогретую на топлёном жиру морского зверя. Иван похвалил завтрак, каша явно пришлась ему по вкусу. В начале месяца мне удачно попался на верный выстрел крупный лахтак. Одному мне с ним совладать было непросто, зверь весом был за два центнера, лебёдки у меня не было, и забагрённый лахтак ждал в море отлива, так и разбирал его на отмели, по щиколотки в воде. Свежую печень сразу сварил и ел потом целую неделю, мясо засолил в молочный бидон и опустил на холод в погреб, а жира натопил на водяной бане семь литров, он отлично подходит для жарки рыбы и мяса. Да и собачки сдобренную этим жиром кашу кушали с удовольствием.

После чая Иван засобирался на рыбалку. Захватив с собой топор и верёвку, он направился в сторону моря. Я увязался за ним, меня просто раздирало любопытство, как же он с таким снаряжением рыбы наловит? Верёвку он натянул меж столбов на морском берегу. Несколько раз тщательно проверив узлы на столбах, он споро зашагал к реке. Несмотря на небольшой рост, шёл по прибрежным камням он очень быстро, и я еле поспевал за ним.

Иван, чертыхаясь и ворча, долго возился в ольшанике на берегу реки, выбирая мало-мальски прямую жердь метров трёх, потом ножом на тонком конце жерди сделал продольный и поперечный паз. Из кармана он достал металлический крюк, обмотанный верёвкой, увиденный мной позапрошлым днём. Крюк был сделан из пятимиллиметровой стали и походил формой на рыболовный крючок, только не имел на острие бородки, и петля находилась в середине цевья, к которой и была привязана верёвка длиною около метра. Второй конец верёвки Иван привязал кольцом на поперечный паз к жерди. Он несколько раз проверил надёжность узла и вставил крюк в продольный паз под кольцо узла верёвки. Получилась острога со смотрящим вперёд крюком.

Он присмотрел яму, отбитую струями ниже небольшого переката. Она была в тени нависающей с берега ивы, и всё дно в ней было как на ладони. Я устроился на заваленном весенним паводком тополе, метров в десяти выше по течению, и стал наблюдать за рыбаком. Собаки, учуяв медведя, с шумом сорвались вверх по реке, но Иван даже не шелохнулся. Он замер на краю берега с занесённой выше плеча жердью с крюком, как древний воин с копьём, и пристально всматривался в глубину реки. Он сделал быстрый выпад вперёд, и через несколько секунд вываживания на берегу кувыркалась большая кетина. Принцип лова состоял в том, что после попадания в рыбу крюк выскакивал из продольного паза, верёвка исполняла роль лески, привязанной к удилищу, а крепкая жердь помогала легко справиться с крупной рыбой. Иван позвал собак и порезал им первую пойманную рыбу.

– Так положено, – сказал он.

Дальше он стал вытаскивать рыб одну за другой, все они были самцами кеты, и это значит, что он колол не любую попавшуюся, а выбирал определённых рыб! Поймав двадцать штук, он остановил лов и уже было стал разбирать свою острогу, но я попросил его дать мне попробовать самому поймать рыбу этой снастью. После нескольких промахов он посоветовал целиться чуть ниже, так как вода искажает, и у меня дело пошло, на берегу забарахтались две пойманные мной рыбины.

– Надо поспешать, пока ветер мух гоняет, – сказал он и начал чистить рыбу. Он ловко отделял хребет с головой, оставляя на хвосте два пласта филе без единой косточки. Готовые половинки он вешал на жердь. Так я понял, как он собирается переносить пойманную рыбу, ведь на рыбалку он отправился без мешков.

На перекат в пятнадцати метрах от нас вышел небольшой медведь. Он поднялся на задние лапы и стал с интересом наблюдать за нами, громко и часто вдыхая носом воздух, почуяв запах свежей рыбы. Иван, увидев его, лишь тихо сказал:

– Подожди, мы сейчас уйдём, и поешь.

И медведь, как будто послушав его, спокойно ждал нашего ухода.

Мы взяли на плечи жердь с рыбой и направились к берегу моря. Иван аккуратно развесил на верёвку свой улов – на оставленных хвостах половинки очень хорошо держались – и начал наносить по мясу надрезы в виде сетки.

– Юкала, такую рыбу у нас называют юкала, мы всегда так заготавливаем рыбу, – сказал он, методично и сосредоточенно делая надрезы.

Я пошёл готовить обед, а Иван остался у рыбы, стеречь её от медведей и чаек. Не дождавшись его к столу, я понёс ему к морю тарелку шурпы и хлеба и нашёл его мирно спящим в обнимку с Бимом. Свернувшись калачиком в один клубок, они не давали друг другу замёрзнуть. Бим услышал меня издали, он повернул ко мне голову и смотрел на меня, не издавая ни одного звука и не шевелясь, не желая будить Ивана, даже когда увидел у меня в руках тарелку с едой. Такой преданности я от него никогда к себе не видел. Бим прибился к моему стану в прошлом году, дикий и нелюдимый, его бросили браконьеры. Они дважды пытались выставить сети в устье реки, но, получив отпор, ушли, демонстративно выкинув пса за борт с уходящего катера. Еду он от меня принимал, но держался всегда на расстоянии и настораживался, поднимая холку при моём приближении.

Иван проснулся от шума гальки под моими ногами. Он забавно потягивался, зевая и протирая кулаками глаза, как мальчишка, нехотя встающий в школу. Бим зевал вместе с ним, а Иван трепал ему за ушами и снова говорил ему что-то не понятное мне. Ел он тут же, сидя на гальке. Часть мяса из шурпы и остаток хлеба он отдал Биму, и тот, благодарно виляя хвостом, вылизал тарелку. Перекусив, Иван направился к заросшему склону сопки, откуда вернулся с охапкой пахучего багульника. Он начал снимать с верёвки рыбу, которая неплохо подвялилась за день, мясо её стало более тёмным и стянулось на шкуре по прорезям, образуя красивый клетчатый рисунок. Иван стал обрезать хвосты и аккуратно складывать рыбу в рюкзак, перекладывая пласты ветками багульника.

– Для запаха? – спросил я.

– «Для запаха, и от насекомых, я им и от комаров спасаюсь, когда Дэта заканчивается, – ответил он.

За рыбой он уложил смотанную в кольцо верёвку и топор, после чего некогда маленький рюкзак стал похож на мешок с картошкой. Все обрезанные хвосты он собрал и унёс к реке.

– Чтобы лохматого сюда не приваживать, – сказал он.

А я наблюдал за ним, за точностью и скрупулезностью всех его действий. Он напоминал мне хирурга за операцией: всё делал размеренно и сосредоточенно.

– Ну что, Пётр, живи не хворай, а я пойду. Путь у меня неблизкий, надо засветло подняться в гору. Благодарю за всё, – сказал Иван и не глядя в глаза протянул мне руку. Я пожал ему руку и помог поднять рюкзак, который, несмотря на внушительные размеры, оказался совсем не тяжёлым.

– Может, возьмёшь крупы или мяса? – спросил его я. Но он только мотнул головой и молча пошёл на север, вдоль морского берега залива Одьян. Бим увязался за ним, шагая немного позади, так они и скрылись вдвоём за горизонт.

А я прожил на том стане до конца августа, вёл хозяйство, следил за медведями и охранял реку от браконьеров. Несколько раз ко мне приходили орнитологи. Разбавляя мою однообразную жизнь, они всегда привозили с собой шоколад и свежие новости с большой земли.

Я часто вспоминал Ивана, особенно когда сталкивался с превратностью стихий – ураганными ветрами, штормами в море, ливнями и разливами рек, оставаясь наедине с природой. Иван был её неотъемлемой частью, настоящей солью земли, на которой он жил. И я ни на минуту не сомневался, что он преодолеет намеченный путь, но я видел, какие трудности ему уготовлены на этом пути.

Моя встреча с ним не была случайной, жизнь преподносит нам такие встречи как подарок, как бесценный урок, и они вряд ли когда-то забудутся. Они дают возможность понять своё место и предназначение на земле, на которой ты живёшь в единении с ней.

Потом, по прошествии лет, я узнал, что в переводе на русский язык ительмен значит «живущий здесь». Точнее про Ивана и не скажешь.

Карибская дорога в колымское детство

Говорят, если о чём-то всерьёз мечтаешь, то это обязательно сбудется. Вдохновлённый рассказами Хемингуэя и сюжетами телепередачи «Международная панорама», многие годы мечтал побывать на Кубе. Увидеть не пляжи с белыми песками, не отели «Всё включено», а страну под названием «Остров свободы».