Черный человек

Даша Пар

Черный человек

Предисловие

Черный цвет массивен, он полон оттенков, сочетаний самых мрачных и скрытых помыслов, он способен увлечь за собой на самое дно сожалений, грусти и отчаяния. В темноте есть истина, есть своя прелесть непознанного, нераскрытого, запретного. Она – олицетворение наших самых глубоких и чувственных желаний. Если долго смотреть во тьму, можно увидеть в ней своё отражение. Увидеть то, что не желаешь видеть, познать самую пугающую сторону своего существа.

Ни одна история не обойдётся без истинного злодея, слишком долго всматривавшегося во мрак. Ни одна легенда не может существовать без злых духов, обитающих по ту сторону бытия.

Тьма полна холода, страданий, бесчисленных путей, ведущих на нижние уровни беспросветной глубины. Она вся наполнена этой горестью, колючим льдом, сковывающем душу в оковы страха. Но самым пугающим является истина – это навсегда. И тогда отчаяние становится твоей постоянной спутницей, и только со временем она будет замещена более глубинным, опасным чувством – смирением. Тоской. И всё, что тебе остаётся – вспоминать, шаг за шагом погружаться в своё прошлое, ведь только там сохранились те немногие остатки света. Только благодаря немногочисленным воспоминаниям, можно вновь почувствовать на себе тепло солнца, его ласку и нежность. Вспомнить каким счастливым и беззаботным ты был когда-то. Это всё, что остаётся утопающему в бескрайних водах чистейшей тьмы. Ты больше никогда не познаешь свет.

***

Ночной проспект. Крик, надорванный прямо в глотке. К шумной толпе прохожих, окутанных флёром ранней зимы, из глухого переулка выбегает молодая девушка в разорванном пальто сиреневого цвета. Она падает, спотыкаясь о неровную брусчатку и ей на помощь подбегает молодой человек.

– С вами всё в порядке? – спрашивает, помогая подняться.

– Он идёт за мной, – шепчет девушка и в её глазах просыпается безумие. – Он идёт!

Вырывается из рук и, отталкивая парня, бежит напрямик прямо под колёса машин.

– Постой! – но она уже ничего не слышит.

Ведомая рукой невидимых ангелов-хранителей, черноволосая пересекает проспект и скрывается среди облупившихся, старых, похожих на лабиринт, домов.

– Быстрее-быстрее-быстрее, – проговаривает про себя, обхватывая плечи в попытках унять холод и дрожь.

Сорванные коленки саднят, каждый шаг отзывается болью, с потрескавшихся и лопнувших, искусанных губ падает кровь, но она не замечает ни боли, ни усталости, страх толкает вперёд.

– Автомат!

Как раритет, реликвия, перед ней возник пережиток прошлого, чудом сохранившийся в центре Москвы. Ускорившись, цепляется за грязные стёкла, лихорадочно ощупывает карманы, пытаясь наскрести мелочи, снимает с рычага трубку и…

– Это только между нами, блистательная! Зачем ты убежала, любовь моя? Ведь нам было так хорошо! – раздаётся обольстительный голос.

Тихонько вскрикнув, она роняет монеты и трубку и отступает, прижимая ладони ко рту.

– Нет! Нет! – всхлипывает, сдерживая рыдания, замирает, ужас сковал её.

Поворачивает голову в сторону тёмного тупика, как будто слыша – он уже близко, как будто чувствуя – он там.

Какая-то сила поднимает девушку в воздух, а затем опрокидывает на грязный асфальт, последний крик и она исчезает в тупике, оставив после себя кровавые царапины на земле.

На улочку спустилась тишина.

Глава 1

Элли

Черный день похож на грубую картинку сюрреалиста. Открыть глаза, вдохнуть полной грудью пронзительно-ледяной воздух – разве это не может быть самым честным и светлым пробуждением?

Вдыхая зиму, в полной темноте нащупала на полу мягкий ворс халата и затащила под одеяло, не желая полностью окунаться в лёд, окружающий смятую от бесконечных кошмаров постель.

Выбираясь наружу, блаженно тяну руки вверх, отрываясь от земли, замирая на самых кончиках пальцев ног. Босая, ёжусь, ступая по шершавости замёрзшего пола, подхожу к закрытому чёрными экранами окну и открывая их, подставляю лицо прозрачной ясности морозного утра.

Изо рта вырываются облака пара, отчего вновь содрогаюсь холодом. Не могу сделать полный вдох, вытягиваюсь вперёд и закрываю окна, а затем опускаю закоченевшие пальцы вниз, прикасаясь к старым обогревательным трубам. От них идёт жар как от печки, скоро помещение прогреется и станет тепло, но мерзко. Холод освежает мысли, делает их кристально-чёткими и ясными, но, в тоже время, закрывает от тебя способность жить, мешает желать простых вещей. Всё, что остаётся – бесконечный, бескрайний поток сознания, плавно погружающий тебя на самое дно сновидений.

Разворачиваюсь и, щурясь от охватившего комнату яркого дневного света, медленно бреду в ванную комнату, чтобы окунуться в горячие струи воды, согреваясь и пробуждаясь от очередного мрачного и злого сна.

После, проснувшаяся и посвежевшая, спущусь по старым скрипучим половицам на второй этаж, где на кухне меня дожидается хитрая чёрная кошка по имени Черри. Она обязательно будет сидеть на холодильнике или, свернувшись клубком, на широком подоконнике, где располагается моё лежбище с тёплым шерстяным пледом и пепельницей, доверху наполненной старыми окурками. Кошка будет следить за тем, как открываю дверцу холодильника, достаю сухой корм, а также контейнер с мясными кусочками, который поставлю в микроволновку, чтобы завтрак кошки был сытным и тёплым. Как, пока еда греется, включу чайник и нажму кнопку пуск у ноутбука на широком обеденном столе. Она обязательно спустится вниз и начнёт тереться возле ног в тот момент, когда раздастся долгожданный звоночек и я выложу куриное филе в кошачью миску. После заберу блюдо со старой застоявшейся водой, вымою в раковине и наполню свежей, с улыбкой наблюдая за трапезой любимой кошки.

Когда она закончит, то обязательно благодарно мяукнет, а затем, легко вспрыгнув на подоконник, попросится наружу – гулять по своим кошачьим важным делам. Выпустив её, приготовлю себе растворимый кофе с большим количеством сахара и сливок, уютно расположусь возле окна, приоткрою форточку, достану сигареты и установлю ноутбук на коленях, погружаясь в длинные колонки цифр, процентов и прочих прелестей реальной жизни. Это вырвет меня из действительности где-то на час–два, в течении которых успею приготовить себе простой завтрак, выпью несколько чашек кофе и чая, съем пирожное с эклером и шоколадной подливкой, выкурю около пяти сигарет и окончательно проснусь.

За это время успеет вернуться кошка и я подготовлюсь к выходу на улицу. Выключу ноутбук, слезу с подоконника и поднимусь на третий этаж, где располагается спальня. Переоденусь в тёплый, болотного цвета, свитер, расшитый на белых полосках розовыми оленями, и в утеплённые джинсы тёмно-синего цвета. Натяну новые белые носки, расчешу волосы, забирая их в тугой высокий хвост, а также сбрызну запястья любимыми духами с приятным, но чуть горьковатым, ароматом полевых цветов. Встав перед зеркалом внимательно изучу отражение и, кивнув мыслям, достану самый важный и ценный предмет гардероба – широкую голубую шёлковую ленту, которой закрою шею. Без неё уже очень давно не выхожу на улицу.

Теперь готова спуститься на заброшенный первый этаж.

***

Здесь всё, как всегда. Покрытые толстым слоем пыли зеркала, заваленные всякой устаревшей мелочью полки, подставки, столики. Старые сушилки для волос, расчёски, валяющиеся на грязном сером полу. За стойкой, где когда-то заседала мама, пусто и темно, только несколько журналов с «модными» причёсками, которые из-за грязи и разглядеть-то издали нельзя, не то, чтобы взять в руки и посмотреть.

Здесь царит атмосфера похорон, запустенья, одиночества и печали. Раньше цвета парикмахерской были сочными и яркими. На стенах висели постеры со знаменитостями и известными моделями со стильными причудливыми причёсками, с томным и хищным взглядом победительниц. Здесь пахло дорогими духами, лаками для волос, красотой и жизнью. Она была здесь, эта жизнь.

Это был мир свежести, мир счастья, мир обновления. Девушки, приходившие сюда, с радостью расставались со старыми образами, отказываясь от прошлого, чтобы окунуться в мир своего будущего. Новая причёска символизировала новое начало, новый путь, она придавала уверенность и дарила чувство радости.

Таким было моё далёкое прошлое, которое почти не сохранилось в памяти. От него остались только путаные воспоминания бесконечного счастья и любви, что дарили родители. Это было беззаботное детство, чувство защищённости, чувство причастности к чему-то большему – к семье. У меня было это.

Время, когда не знала, что мир жесток и несправедлив. Время, когда была совсем маленькой и до боли невинной. Настоящее детство, разрушающееся день от дня. И конечно, я об этом ничего не знала. Родители делали всё, чтобы скрыть горечь преходящего, но нутром быстро начала осознавать, насколько хрупок этот покой и как легко его можно разрушить.

Сейчас, спустя годы, говорю себе: «У тебя было оно. Детство. Твоё детство. Пускай недолгое, хрупкое, но оно было. И в те дни ты была счастлива. Не многие могут этим похвастаться».

Чем старше становишься – тем сложнее засыпать. И сложнее просыпаться. Сон превращается в жуткую пропасть, из которой нет не только выхода, но и входа. Это как провал посередине – чуть упустишь волну и вот ты уже не можешь вырваться из жарких объятий зыбучего песка, полного скорпионов. Но самым страшным кошмаром становится жизнь, подчинённая бесконечным приливам сновидений. Когда ты словно отказываешься жить в угоду своих кошмаров. Тогда сон прорывается в явь и всё мешается, путается, превращая действительность в сладкую патоку дрёмы.

Иногда спрашиваю себя – жива ли я? Всё, что происходит со мной – это сон или явь? Быть может я ненастоящая? Всего лишь фантазия мёртвого, погребённого в шелка сна? От таких мыслей обкусываю губы до крови, а затем мажу их бальзамом, чтобы на холодном зимнем ветру не болели, не стягивали, превращая меня в безмолвную мумию, которой и была на самом деле. Всего лишь тень настоящего человека, дыхание на смёрзшемся окне автобуса, чей-то окрик в конце улицы. Пустота, отчаянно пытающаяся жить.

***

Моё имя – Елизавета Воронцова, но все зовут меня Элли. Я родилась накануне дня всех святых, тридцать первого октября восемьдесят седьмого года и сейчас мне двадцать семь лет. Мои родители давно мертвы, других родственников не имею, близких друзей тоже. Каждый день проживаю как предыдущий, особо не задумываясь о прошлом или будущем. Я не строю планы, не хожу в церковь, не верю в Бога и не поклоняюсь Сатане. Я вижу призраков почти каждый день и в этом вся проблема.

Я обладаю способностью, за которую многие многое отдали бы, но те, у кого она есть – сделали бы всё, чтобы избавиться от неё. Этот дар, персональное проклятье, связующая нить с тем, от чего нужно бежать как можно быстрее. Всё тайное, скрытое пеленой туманов и кладбищ, старинных замков и роскошных столетних отелей, истории, передаваемые из уст в уста, городские легенды, секреты, которые не должны вставать из могил. Это плач, скорбь, боль и невыносимая, нестерпимая тоска с острой примесью горьких страхов. Это всё, о чём мы думаем с самого детства, всё, что мы прячем в своих сердцах, боясь хотя бы раз подумать об этом или думая так сильно в минуты гибельной нужды. Это секрет. Это наша судьба. Ответ на вопрос, причисляемый к тем самым вечным вопросам. Надежда и горечь, религия и наука. Вопрос, который должен был оставаться в разделе философии, должен был не иметь ответа для нас, но… Я спрошу себя в миллионный раз: «Элли, ты знаешь, что будет после смерти?» И в миллионный раз отвечу: «Да».

После смерти люди становятся призраками. У этого термина сотня имён, различий и вариаций, для жителей разных уголков мира в их религиях свои ответы на то, что же такое быть призраком. И то, что значит быть призраком в Европе, совсем не означает то же бытие для призрака из Японии. Разная вера, разная религия, разная Изнанка.

Мои призраки – это души тех, у кого остались незавершённые дела на земле. Самые разные печали и горести задерживают их на Изнанке. Самые страшные и тёмные секреты, пугающие мысли, ноющие в их раскалённых смертью душах. Обречённые вновь и вновь переживать случившееся, не знающие, что мертвы… Но это лишь малая часть обитателей Изнанки. Проклятые несчастные души… сотни тысяч и каждый из них – на краю, ведь та сторона безжалостна к тем, кто не может справиться и унять свою боль, отпустить живых и двинуться дальше.

Люди знают об этом. Я вижу своих двойников на телевидении, читаю о них в книгах и слушаю бредни лжецов на ток-шоу. Люди всегда говорили о том, что мир духов существует. Они верили, что есть экстрасенсы, способные с ними общаться и быть проводниками между миром живых и миром мёртвых. В разные годы эта вера становилась то сильнее, то слабее, в зависимости от того, идёт ли сейчас война, эпидемия, финансовый кризис… в те годы, когда количество мёртвых растёт по экспоненте, живые начинают сильнее всматриваться в смерть, их снедает острая жажда надежды и обманщики ловко этим пользуются.

Раньше часто сравнивала то, о чём пишут в книгах и то, что происходит на самом деле. Книги не лгут о тех, кто не может уйти, потому что у них остались незаконченные дела. Таких большинство. Не лгут они и о существовании полтергейстов, духов намеренно причиняющих людям вред. Не солгали и о мифических дверях, дорогах, ведущих нас вперёд. И да, городские легенды частенько описывают реальных призраков – Кровавая Мэри или Женщина в белом. Нередко эти существа и правда исполняют то зло или добро, что им вменяют. Но есть вещи, которые не найти в книгах. Например, тот факт, что Изнанка может измениться. Что там случаются войны и битвы, рождаются новые идеи и умирают старые. Что там есть жизнь. Жизнь после смерти. Вернее, её самая жуткая и химеричная часть. Я знаю, о чём говорю – я была там.

Каждый день пытаюсь помочь несчастным, угодившим в ловушку между двух миров. Пускай немногим, но по мере моих сил. Это мой дар, моё призвание, моё проклятие, от которого невозможно сбежать, даже укутавшись в шёлковый голубой плащ, сотканный из тысяч защитных ниток. Они лишь оберегают меня от внешних угроз, но защитить от самой себя не в силах. Иногда жалею, что не могу пройти мимо. Жалею, что чувствую их, вижу их боль, их отчаянную попытку прорваться обратно на землю, стать частью круговорота жизни, вновь ощутить вкус солнца на губах… Жалею, что способна облегчить им боль, ведь мои страдания, мои горести и несчастья – они облегчить не в силах.

Ведь это они во всём виноваты.

***

Полночь на часах. Вечерние сумерки давно собрали в небе чёрный цвет, приправив его белыми точками звёзд. Здесь на мосту пронзительный холодный ветер будоражит душу, сбивая волосы с присущей им прямоты в длинные тонкие нити, заползающие в глаза, рот и нос. Бесконечно поправляя их, грущу о забытой шапке и ниже опускаю капюшон, надеясь почувствовать давно окоченевшие уши. За спиной с шумом и грохотом проносятся поезда, из вестибюля станции сюда спускается тёплый жёлтый свет, озаряя под ногами снег, а над всем этим громко шумит магистраль, слышны клаксоны автомобилей, скрежет покрышек и визг тормозов. Мост едва заметно подрагивает, будто бы спящий кит, просыпающийся на мгновение от соприкосновения с шумным поездом. Здесь, возле парапета отсутствует тишина, но всё равно слышу собственное дыхание и биение спокойного сердца.

Днём проходив под мостом, видела серебристую вспышку, прыгнувшую с моста. Остановившись в кафетерии неподалёку, прошерстила новостные сводки в поисках нужной информации.

Шмыгаю носом, поправляю толстый вязаный шарф и опять вглядываюсь в черноту города, щедро приправленную огнями зданий, фонарями вдоль берега, сиянием далёких дорог. Москва-река спит, она погружена в долгий зимний сон толстыми и острыми льдами, сковавшими её поздней осенью. То здесь, то там, виднеются резкие ледяные глыбы, припорошенные грязно-серым, а в темноте и вовсе чёрным, снегом.

Пустынно. Лишь изредка, засунув руки в карманы, по обледеневшему тротуару, покрытому солью и песком, спешат припозднившиеся прохожие, похожие на нахохлившихся голубей. Один, два, три… всего десять человек за последний час. Не так много, а мимо меня и вовсе никто не проходил. Тем лучше.

Вновь достав телефон, чтобы посмотреть на время, негромко выдохнула. Она уже должна была появиться. Ждать осталось недолго. На её поиски потратила больше часа, но не разочаровалась. Девушка достойна моей помощи. Да даже если бы и не хотела помогать – не смогла бы пройти мимо. Не могу бросить, не могу уйти.

Над мостом пронёсся острый режущий ветер, от которого глаза мгновенно заслезились, отчего всё расплылось в световые пятна. Вытирая слёзы, вдруг ощутила, как ветер меняет свой настрой. Стало неправдоподобно тепло и сухо.

Началось.

А ты танцуй!

Дурочка, танцуй!

И улыбайся!

Тебе ведь все это действительно идёт…

Женское бессвязное пение раздаётся неправдоподобно громко – шум магистрали, поездов, ночного города смолк, оставив меня наедине с этой песней и пьяной девушкой, нетрезвой походкой, направлявшейся в мою сторону.

Она была бы красивой. Была бы светлой и яркой, если бы не потёки туши по щекам, измазанных ярко-красной помадой губ и щёк, этот жуткий лихорадочный румянец, чёрные волосы, колтунами спутавшиеся на голове, испачканная одежда, порванные джинсы, бутылка дешёвого пойла в руках. Она идёт, шатаясь, горланя во всё горло, зло с отрывом, периодически прикладываясь к горлышку бутылки. Жадные глотки, надрывистый кашель и слёзы, слёзы…

Девушка встаёт рядом со мной, меня не видя. Она смотрит на мутную воду Москва-реки и кривит губы. Её переполняет тьма, злость и гнев, и острое, почти невозможное сожаление.

– Я докажу тебе, сволочь! – кричит она в безмолвные воды летней реки. – А, да пропади оно всё пропадом!

И она бросает бутылку в воду, смотрит с секунду, а затем с лёгкостью перелезает через парапет и, обхватив железку руками, запрокидывает голову назад, улыбается, подставляя лицо тёплому воздуху, закрывает глаза, набираясь пьяной смелости.

– Не стоит, – говорю едва слышно, но для неё мой голос сравним с криком в горах, он отражается эхом, вновь и вновь повторяется в её ушах.

Девушка резко оборачивается, смотрит на меня, а затем в испуге назад.

– Возвращайся, Аня, – продолжаю говорить шёпотом, видя её нерешительность. Она ещё не осознала, что происходит. – Медленно и аккуратно, иначе свалишься.

– Да что меня здесь ждёт? – недоумение сменяется язвительной желчью. – Ничего! – кричит громко, почти в лицо.

– Я не буду повторять дважды – прыгнешь и я на следующую ночь не приду. Так и будешь прыгать, пока воды Москвы-реки не сменятся печальными водами реки Стикс, текущей по Изнанке, – говорю почти равнодушно, зная, что именно такой оттенок голоса заденет девушку больше всего.

– О чём ты говоришь? – хмурится, злится, но парапет держит крепко – уже легче, значит призрачный хмель почти выветрился.

– Давай посмотрим, – кривлю губы в подобии улыбки, а затем достаю из кармана телефон, нахожу нужную заметку и вслух зачитываю:

В ночь на 22 июня 2014 года в водах Москвы-реки возле Андреевской набережной было обнаружено тело, принадлежащее восемнадцатилетней Анне Ивановой. Предположительно, девушка покончила с собой, будучи в состоянии алкогольного опьянения из-за ссоры с любимым человеком.

Представитель пресс-службы Следственного управления СК РФ по городу Москва: «Обстоятельства произошедшего устанавливаются. Проверяется основная версия смерти девушки – суицид»

– Тут много написано, мне дальше читать? – спрашиваю по возможности невозмутимо, догадываясь, как она отреагирует на мои слова.

– Откуда ты меня знаешь? Кто ты вообще такая? Что за бред ты тут несёшь? – закричала она с детской обидой на лице.

– Давай ты сначала вернёшься, а потом мы поговорим, – сказала тихо, как опытный танцор, ступающий по тонкому льду.

От моих дальнейших слов зависит – вернётся ли она, или всё-таки река Стикс заполучит ещё одну душу.

Я смогла её заинтересовать. Смогла добиться от неё желаемого, поэтому она быстро перемахнула обратно, держась от меня на расстоянии. Её глаза, тёмные в ночном свете, пристально смотрели на меня, не в силах оторваться. Ты ещё не знаешь, но для призраков я как мороженое, бесплатное лакомство, тёплая подушка, о которую так любят тереться щеками лежебоки. Находясь под этим влиянием, она не может бросить меня и вернутся в свой бесконечный сон, где раз за разом прыгает вниз, крича от страха, когда разум просыпается от алкогольной спячки.

– Ты умерла, Анна, – говорю терпеливо, а затем подхожу ближе. – В ночь на 22 июня ты прыгнула вниз и утонула. Сейчас пятое декабря 2014 года.

– Да что за бред? – она смеётся. – Послушайте, не знаю кто вы, но спасибо вам – я и правда могла прыгнуть! Вы мне жизнь спасли! Скажите вы что-нибудь другое и я обязательно прыгнула бы, но вы смогли подобраться ко мне, я искренне благодар… – девушка попыталась дотронуться до меня, а когда я отвела плечо, чтобы помешать сделать это, запнулась.

– Анна, посмотри на берег, – говорю негромко, кивком головы ведя в сторону Андреевской набережной.

Девушка вновь улыбается и качает головой. Я пристально всматриваюсь в её лицо, ожидая того момента, когда она всё поймёт. Взгляд медленный и спокойный стремительно теряет силу, брови хмурятся, Анна кривит губы, вновь качает головой, не веря.

Столько снега, столько холода. В воздух поднимается колючая пурга, стремящаяся уколоть, да побольнее! Всех, кто попадётся ей на пути… Белые воздушные снежинки сбиваются в клыкастые стаи, выискивающие своих жертв. От их колкости, их холодности нельзя ни спрятаться, ни убежать и как бы ты сильно не натягивал на лицо тёплый шарф, совсем немного да попадёт и в глаза, и в нос, и в рот, обожжёт, как крапивой, щёки, полоснёт по оголённому лбу… Нет следов, но боли от этого не станет меньше. И улицы, и так пустые, обезлюдели вконец, оставив за собой лишь ровный свет от фонарей да требовательное гудение клаксонов.

Но здесь, в этом оазисе тишины и спокойствия – нет снега, он давно растаял под ногами, уступая перед безжалостной поступью запутавшегося призрака. Здесь тепло, даже жарко, так, как бывает только в конце июня накануне грозы. И при желании, при хорошем слухе, можно услышать, как бьётся река, заключённая в каменные путы тротуаров, дорог, парапетов, мостов. Я давно уже стянула с шеи шарф, сняла перчатки и расстегнула куртку, нежась от прилива нежданного тепла.

Но!

Всё меняет да так резко, что горло сводит от подступивших порывов холода. Лицо Анны превращается в ледяную маску ужаса. Её щёки бледнеют, дыхание прерывается, она жадно, испуганно шарит взглядом по бесконечному снегу, укутавшему своими белыми покрывалами зимнюю столицу. Она цепляется пальцами за парапет, теряя на мгновение равновесие, её губы шевелятся, твердя опять и опять:

– Не верю, этого не может быть!

Анна как изваяние, как серенада, посвящённая отчаянию и потере. Девушка обхватывает горло руками и развернувшись спиной к реке, медленно сползает вниз. А затем её рвёт и изо рта выплёскивается мутная речная вода, девушка заходится страшным кашлем, не может никак остановиться, слишком много воды, слишком много…

И только тогда опускаюсь к ней вниз, наматывая обратно на шею шарф, касаюсь сначала робко, а затем с силой её плеча, чтобы через секунду мощно ударить по спине, разом прекращая бесконечные спазмы. Обхватываю за плечи и поворачиваю к себе лицом.

– Эй, тебе не кажется, что на этом нужно остановиться? – говорю мягко, заглядывая в её мутные от страха глаза.

– Сколько?..

– Каждый день ты прыгаешь с этого моста чуть позже полуночи. Тонешь и воскресаешь вновь. Раз за разом, ничего не помня и не осознавая, – отвечая на вопрос, убираю непослушные прядки с её мокрого от волнения лица, попутно захватывая в её воспоминаниях всю её прошлую жизнь.

И то, как она впервые увидела родителей, сказала первое слово, пошла в школу, подралась, влюбилась, разочаровалась, содрала коленки, украла у подружки шоколадку, подарила своё тело любимому, выкурила первую сигарету, попробовала коньяк, поссорилась с отцом, помирилась с братом, тайком поступила на театральное, вылетела за прогулы, снова влюбилась, пробовала писать стихи, нашла работу, умерла…

Воспоминания тихой чередой, как в старом чёрно-белом кинотеатре, проносились перед глазами, принося как радость, так и боль. Видела всё, что с ней случилось, чувствовала всё, что она чувствовала. На крошечное мгновение сама стала ею. Словно душа девушки влетела ко мне в сердце вытеснив мою собственную. Это было мимолётно, но следы присутствия её души остались, как и слова, что нужно было сказать, как и тепло, объединившее нас, сблизившее, позволившее ей открыться мне.