Люди. Звери. Остановки

Люди. Звери. Остановки

Виктор Маен

Иллюстрации автора

© Виктор Маен, 2023

ISBN 978-5-0059-7538-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Другой год

Cтудентам 80х посвящается

Второй день подряд я мучился с этим чертежом, то пунктирная пойдёт не туда, куда надо, то окружность не пересекала нужных плоскостей, или вообще расчёты оказывались не верны. В общем, настрой рабочий был так себе. Время поджимало, а курсовая была не готова, чертёжная часть её, точнее сказать. Был вариант «переколоть» всё это с другого чертежа, но в одном месте размеры не совпадали, и вся затея сразу становилась провальной, так что сам. Сам, твою мать, от осознания оного на ум, а потом и на язык приходили только непечатные выражения, которые я негромкой злостью бормотал себе под нос. Кстати, для непосвящённых – «переколоть» выглядит так: берётся лист кальки соответствующего размера и кладётся на готовый чертёж, в нужных местах прокалывается иголками, после чего калькой накрывается чистый ватман и по проколам фиксируются контрольные точки чертежа. Далее, как вы понимаете, дело техники. Забавная технология имела широкое применение в технических ВУЗах восьмидесятых годов прошлого века, когда я был худ, лопоух, беззаботен и так же безответственен. Прекрасное время…

Тоскливые мои размышления прервало еле уловимое чьё-то тёплое дыхание у левого уха, я осторожно повернул голову. Маринка склонилась над кульманом и, казалось, меня не замечала. Всё её внимание было поглощено изображением на ватмане, точнее тем, что я пытался там изобразить.

– Ну чё, получается? – вроде как даже без интереса спросила она.

– Нуу… Как-то так, ползу помаленьку, напортачил в расчётах, пришлось всё переделывать. Хорошо, что это первый чертёж, а не последний, вот, где бы я загрустил по-настоящему. А ты-то свой сдала?

– Угу, – теперь она смотрела на меня и не скрывала удовольствия от моего моментально помрачневшего вида, – сегодня защитила, пять, между прочим.

– Ну да, тебя Садовский любит, чё ж не защититься, – слабо попытался я её уколоть. Мимо. Маринка только презрительно скривила свой маленький красивый ротик.

– Нефиг было дурака валять на лекциях и вообще, умных девушек, – указала большим пальцем она на себя, – надо слушать. В моих глазах застыло немое удивление.

– Ну чего изображаем недоумение на и так не очень умном лице? – эта дрянь начинала глумиться. – Я предлагала тебе тему, где уже половина расчётов была готова, так ты же гордый! Вот и сиди теперь, ковыряйся, как жук в навозе. Только до конца семестра неделя осталась, а у тебя ещё первый чертёж не готов. А там Новый год и….. – Маринка сделала неопределённый пас рукой, что вывело меня из себя окончательно, хотя всё то время, которое позволял над собой издеваться, я держался стойко, железно, надо сказать. Рука потянулась за метровой линейкой, Маринка просекла момент, крутанулась на пятках и линейка просвистела в пустоту в нескольких сантиметрах от металлической бляхи на её новеньких «Монтанах». Отскочив на безопасное расстояние, она повернулась ко мне и приплясывая стала дразниться: «Не достал, не достал!». Сил сердиться на неё не было, я укоризненно покачал головой, глаза мои, видимо, улыбались.

Мы познакомились в забегаловке на «пяти углах». Лето. Жарко. Абитура. Я в Ленинграде всего несколько дней, то была та нервная пора по принципу «поступил – не поступил». Психовали все: абитуриенты, по понятным причинам, преподаватели, которым побыстрей хотелось разделаться со вступительными, и наконец-то уйти в долгожданные отпуска. В тот день я сидел за липким не чистым столом и задумчиво жевал бутерброд, переваривая его вместе с тяжёлыми мыслями о только что сданном письменном экзамене по математике и прикидывал свои дальнейшие шансы стать первокурсником мехфака.

– Мы присядем, – скорее утвердительно сказала девушка. И не дожидаясь моего ответа примостилась на соседний стул, третий стул заняла её подруга. Я даже не огляделся по сторонам. И так было ясно, что с местами в кафешке было туго. Я смущённо уставился в кафельную стену, по которой ползла толстая зелёная муха, народ у раздачи гудел, все молодые, с тревожными лицами, кого-то я даже видел в институте.

– На какой факультет поступаешь? – без церемоний спросила она.

– На мехфак, а почему ты решила вообще, что я куда-то поступаю?

– Чего тут решать? В эту «тошниловку» только абитура и ходит, других тут нет.

– Тогда ты тоже поступаешь, судя по всему?

– Догадливый. И тоже на мехфак, кстати. Математику написал? Я кивнул.

– В три часа списки повесят. Боишься? Я кивнул опять.

– Ну, молодец, хоть не врёшь. Откуда сам-то, слышу говорок у тебя не здешний.

– С Кубани. Ты местная, наверное?

Девица смерила меня оценивающим взглядом, на лице мелькнула лёгкая усмешка.

– Ну да, из Ленинграда мы, – кивнула она на подругу. Та молча жевала пирожок, обёрнутый в промасленную бумагу и запивала всё это дело кофе с молоком.

– Давай дожёвывай, – толкнула она её в бок, – пойдём на кафедру, а то там сейчас такая толпа соберётся, к спискам не подойти будет, так-то время уже, – глянула она на часики на тонкой руке. У входа она обернулась и небрежно бросила мне:

– Ну, чего застыл, озяб что ли? Пошли с нами, я удачу приношу, вот увидишь.

Пришли мы почти вовремя, со всех сторон к спискам на стене, как горожане к месту казни на площади, стекались абитуриенты, ещё издалека тревожно вытягивая шеи. Толпа молча прилипала к стене, послышались первые радостные вскрики и всхлипы, кто-то обнимался, кто-то застывал в ступоре. Мои недавние знакомые волчком ввинтились в людскую массу, увлекая меня за собой. Я пробежал список глазами и затормозил на своей фамилии. Четыре. Выдохнул облегчённо и позабыв о своих спутницах, стал выбираться из толпы. Камень неопределённости медленно, но уверенно свалился с меня и лениво покатился прочь. Мне хватало баллов на зачисление, теперь всё определённо ясно, но облегчение не было долгим. Теперь придётся переехать надолго в незнакомый город, жить в общежитии и вообще …От этой мысли стало тоскливо. Как же друзья, как родная станица? И опять же, мотоцикл у меня там в гараже стоит. Тогда я не думал о том, что мои друзья так же, как и я, разъехались по городам необъятного СССР в попытке стать студентами и осуществить свою мечту. Вот школьный друг уже поступил в военное вертолётное училище, и, думаю, что счастлив от этого безмерно. Но тогда я об этом не думал, мне было тревожно… Один, в незнакомом городе. Я присел на прохладный бордюр.

По плечу не сильно хлопнуло, я вздрогнул, выныривая из своих тоскливых мыслей. Это была девица из кафе, правда уже без подруги.

– Ну, чё?

– Четыре, – просиял я, – мне на поступление хватает.

– Я ж говорила, что удачу приношу, вот видишь, – уже совсем по-свойски сказала она. Слушай меня и радио, всё будет хорошо! Меня Маринка зовут, – наконец-то представилась она.

– Виктор, – ответил я.

– Витёк, значит? Ну что, добро пожаловать в город-герой Ленинград, – улыбнулась она, – увидимся скоро, устраивайся. И на поребрике не сиди, у нас тепло-то не часто бывает.

– На чём не сиди? – удивился я.

– На поребрике. Так в Ленинграде бордюр называют, – бросила она, уходя, – привыкай. Тебе теперь долго здесь жить, – махнула мне рукой и скрылась за углом.

В группу нас зачислили двадцать семь человек. На двадцать пять парней всего две девчонки. Надо ли говорить, что это были Маринка с её молчаливой подругой. Механический вообще во все века и времена был факультетом мальчиковым, но учились здесь и девочки, но мало, на всём потоке всего шесть штук. Я, признаться, очень обрадовался, увидев её в нашей группе, но вида не подал. За месяц мне дважды пришлось пересечь страну туда и обратно, съездить на родину, собрать вещи и вернуться назад. Дома из одноклассников я уже почти никого не застал. Остались только те, кто после школы не собирался нигде больше учиться или поступил куда-нибудь в Краснодаре или других городах края. Общага, в которую нас поселили, видала виды. Как говорится, система коридорная, на тридцать восемь комнат всего одна уборная, вспомнил я творчество Высоцкого. Тем не менее всё необходимое для жизни было: кухня на этаже и душевая в подвале. Уборных, между прочим, имелось две. Самым бесценным преимуществом нашего развесёлого обиталища являлась учебная комната, просторная, с большими светлыми окнами. Несколько чертёжных досок и столов могли вполне удовлетворить потребности страждущих, ибо чертить приходилось много, и это стало понятно с первого семестра. Сейчас я как раз сидел в этой комнате и истязал себя и чертёж, где Маринка и нашла меня, грустного.

– Ты эта, линеечкой-то поосторожней маши, – хохотнула она, – я так-то девушка местами. Нельзя меня по заднице лупить – женихов отобьёшь, мне бабушка говорила.

– Слышь ты, девушка, ты издеваться пришла что ли? Так второй раз я точно не промахнусь, плевать мне на твоих женихов, тоже мне невеста без места. Так моя бабушка говорила, – отбрил её я.

– Вообще-то, ушастик, я пришла посмотреть, не нужна ли тебе помощь, но, если ты ещё чё нибудь вякнешь, желание помогать у меня скорее всего пропадёт. Ещё скажи, что ты не ушастик, – Маринка оттопырила собственные уши и показала язык.

– И потом, у меня к тебе предложение, так что не выпендривайся. Она молча взяла курсовую записку и внимательно стала её изучать. Я опять прильнул к чертежу, краем глаза пытаясь узреть, что же эта чёртова кукла удумала сделать. Через некоторое время она шлёпнула курсовую на стол и произнесла;

– Готова взяться за второй чертёж. Там по расчётам всё понятно, так что завтра с утра я у тебя, ватман твой, естественно, готовальню я свою принесу.

С Маринкой мы подружились сразу, как только стали учиться, и компания подобралась, что надо. Не любить её было невозможно, стройная и звонкая, с вьющимися чёрными волосами эта евреечка просто обезоруживала своим обаянием, никогда не хандрила и вообще была «своим парнем». От других местных её выгодно отличало отсутствие ленинградского снисходительного высокомерия и чванливости по отношению к «понаехавшим», в нашей компании коренной была только она и Катя, её подруга, девочка с жидкими косичками и умными, как у овчарки, глазами. Мама Маринки преподавала в политехе, отец врачевал зубы, так что у единственной дочери жизнь текла легко и беззаботно. Правда, мой вопрос о том, почему она не пошла учиться под мамино крылышко, не удостоился ответа. Маринка смерила меня ледяным презрительным взглядом и промолчала. Лучше бы матом обложила, тогда подумал я, понимая, что тема исчерпана.

Приготовив утром нехитрый завтрак и буквально не жуя его проглотив, я скоренько сбегал по лестнице на первый этаж, чтобы успеть занять хороший кульман поближе к окну, пока народ не проснулся и не заполнил всё учебное пространство. Маринка стояла ко мне спиной и прикалывала к доске ватман. Длинный, явно не по размеру свитер грубой вязки придавал её виду молчаливую решительность, уверенность и желание свернуть горы.

– Ты как сюда попала то? – вместо приветствия спросил я. Доступ в учебную комнату был разрешён только для проживающих в общежитии.

– Тоже мне проблема, – даже не повернувшись, равнодушно произнесла она, – баба Нюра на вахте сегодня, она ж божий человек, неужели не откроет «учебку» для студентки, комсомолки и наконец красавицы? – наконец повернулась она ко мне с улыбкой на лице.

– Н… да.. Ты в этой жизни точно не пропадёшь, – скривил я губы в подобии улыбки, – как ты так умеешь со всеми обо всём договариваться? – в моём голосе звучали завистливые нотки.

Маринка молча протянула руку ладонью вверх. В моих глазах застыл немой вопрос.

– Записку давай. Чертить буду, – пояснила она. Я поспешно положил на ладонь увесистую пачку листов с расчётами. Весь день мы провели на ногах, за всё время обменялись парой тройкой фраз, ненадолго прервались, чтобы сбегать в столовку на углу, наскоро перекусили и вернулись к чертежам. На дворе уже был ранний чёрный декабрьский вечер, когда Маринка стала аккуратно складывать в готовальню чертёжные принадлежности и перехватив мой внимательный взгляд вопросительно дёрнула своей курчавой головкой.

– Готовальня у тебя зыканая, я таких и не видел, – рассматривал я широкую прямоугольную коробку, обтянутую потёртой кожей.

– От деда осталась, он у меня инженером на военном заводе был.

– Почему был? Умер уже что ли? – бесцеремонно спросил я.

– Погиб в блокаду. С работы шёл, его бомбой убило, бабушка рассказывала. Я и не видела его никогда, только на фотографии.

Мне стало неловко, но совсем ненадолго. Юность груба, быстра на короткие яркие эмоции, беспечна и беспощадна.

– Ну смотри, – Маринка повернулась к чертежу. Усё готово, шеуу, – начала кривляться она. Добивай свой и дуй защищаться.

– От чего такая щедрость, Мариша? – хитро сощурился я.

– Есть у меня планы хорошо встретить Новый год, и ты в этом должен участвовать. Только я подумала, что, если ты курсовую не сдашь, тебя к сессии не допустят, ты хобот повесишь, а я тебя в новогоднюю ночь видеть таким не хочу. Ты мне весёлый нужен, слышишь, чё говорю-то? Кстати, у тебя уши музыкальные? – не дожидаясь ответа она прижала к верхнему краю моего уха два пальца и резко дёрнула вверх. Раздался довольно звонкий щелчок.

– Музыкальные, – улыбнулась Маринка. Я от неожиданности впал в ступор.

– Так что, я помогаю не бескорыстно, как видишь. Забочусь о праздничной атмосфере, так сказать. Да и какая от меня может быть бескорыстность, я ж эта… папа-то у меня врач зубной, – хохотнула она.

– Ну вот, – поймал я её шутливую, волну, – а я грешным делом подумал, что это любовь…

– Ага, держи-таки карман шире, щас! Дофига вас таких быстрых, а я одна у мамочки красотка, – Маринка была в своём репертуаре.

– Завтра поболтаем после пар, как раз узнаешь о моём предложении, – заинтриговала она. А пока на этом всё, проверяй свою писанину и иди сдаваться, Садовский вроде добрый пока. Дверь, увлекаемая пружиной, хлопнула, и Маринка нырнула в снежные ночные вихри, поглубже нахлобучивая на голову белую кроличью шапку.

Откинувшись на спинку стула, Садовский слушал, как показалось, довольно рассеяно, изредка поглаживая бородку «аля Дзержинский», по этой самой причине студенты и называли его между собой Феликс, хотя звали преподавателя по-русски просто: Иван Николаевич. Повесив на доску чертежи, я уверенно водил по ним указкой и говорил, говорил… Судя по тому, как глубокомысленно молчал Феликс, я понимал, что вся ахинея, которую я тут несу, его так или иначе устраивает. Наконец он прервал меня.

– Кто тебе второй чертёж то чертил? – в упор посмотрел он.

– Как кто? Я сам чертил, – не моргнув глазом соврал я.

Садовский криво усмехнулся.

– Ну, ну, – погладил бородку. Потом встал и подошёл к окну. На дворе падал снег, тысячи маленьких белых парашютиков тихо опускались на землю, Иван Николаевич заложил руки за спину и думал о чём-то своём. Я стоял у доски и безропотно ожидал своей участи. Преподаватель вдруг вздрогнул, как будто очнулся от лёгкого забытья и вспомнил о присутствии в аудитории ещё кого-то, обернулся и произнёс.

– Зачётку давай.

По коридору я нёсся, как олень во время гона, на лице, наверное, блуждала дебильная улыбка юродивого, которому у церкви в шапку кинули серебряный рубль. Во всяком случае идущие навстречу с интересом поглядывали на меня. Маринка не упустила возможности пошутить по этому поводу, но на этот раз далеко заходить не стала, сразу было видно, что она настроена на какой-то разговор. Мы сбились кучкой у кадушки с фикусом в холле.

– Короче, ребята, – начала она

– И девчата, – обронила Катя. Мы все удивлённо переглянулись, не часто от Кати услышишь что-либо.

– И девчата, – уточнила Маринка. – Скоро Новый год и я хотела спросить, какие у кого на этот счёт планы?

Мы переглянулись. При недолгом обсуждении стало понятно, что у большинства планов особо никаких, отметить в общаге, скорее всего со всеми вытекающими. Маринка слушала нас и понимающе кивала головой.

– Всё понятно, – резюмировала она. – Есть предложение: давайте встретим Новый год у меня дома.

Предвосхищая массу вопросов, Маринка пояснила, что родители уезжают к друзьям в Москву, и разрешение на студенческий шабаш получено, в рамках всевозможных приличий, конечно. Если мы все согласны, то надо определиться с суммой взноса с каждого, у Маринкиной мамы есть какой-то блат на продуктовой базе и поэтому к новогоднему столу, который, кстати, будут готовить девчонки, всё необходимое закупят. По решению организатора этого безобразия в нашу компанию вливалась Валентина, спортсменка-пловчиха из соседней группы, которую я часто видел с Маринкой и Катей вместе. Идея была принята на «ура» и, пообсуждав ещё немного всяческие детали, все стали разбредаться по своим делам.

В очереди в столовке откуда не возьмись ко мне прилипла Маринка с Катей, как будто они тут и стояли. Она лукаво подмигнула мне и легонько ткнула в бок.

– На раздаче сыр лежит, два кусочка осталось, Витёк, передай мне кусочек, очень сыру хочется…

– Очередь не моя ещё, как я тебе его передам?

– Кать, ты глянь на него? Друг, можно сказать, умирает на глазах без сыра, а он «очередь не моя»! – и понизив голос почти до шёпота прибавила, – Быстро мне сыр передал, ушастик.

Сыр, само собой, достался Маринке, как и последние полстакана сметаны, время было далеко послеобеденное, а блюда на ужин только готовились. Теперь она сидела напротив меня и скребла сметану ложкой, набитый рот не мешал ей трещать без умолку, подруга лениво ковыряла в тарелке слипшиеся макароны и как всегда таинственно безмолствовала.

– Короче, – вдруг сменила тему Маринка, – мы тут с Катюхой и Валькой посидели, посчитали и вышло по четыре рубля с носа на новогодний стол, ну это, если округлить и с учётом того, что у меня дома есть там всякие солёные помидоры, огурцы и прочая капуста. При этом, мама закупит всё по списку, мы приготовим, ну, а с мужской части компании ёлочка, – Маринка сделала паузу, изучая мою реакцию. Я снисходительно улыбнулся, мол, тоже мне проблема, хотя понятия не имел, где эту самую ёлочку брать. Ёлочные базары в те времена в Ленинграде явлением было редким, да и очереди к ним выстраивались не шуточные. В итоге проблема решилась сама собой, спустя два дня после этого разговора ко мне в комнату влетел Костик и запыхавшись затараторил.

– Витёк, поднимай задницу быстро! Там на углу машина стоит полная ёлок, тётке продавщице нужно её разгрузить, два рубля платит и по ёлке на рыло. Нужны два человека, я попросил подождать пять минут, и за тобой бегом, собирайся давай и догоняй! – уже из коридора крикнул он. На следующий день мы с Маринкой стояли на улице и ждали, когда за ней приедет отец. И за ёлкой конечно. У поребрика затормозила бежевая «копейка», ёлка переместилась в багажник, а Маринка на переднее сидение, я с чувством исполненного долга с облегчением выдохнул и не спеша направился к метро…

Общага как-то сразу опустела, не было слышно постоянного утреннего гомона, на кухне не шумела вода и не кипели чайники. Я вышел в коридор и не спешно поплёлся куда-то без особой цели, формируя маршрут по ходу движения. В умывальной и туалете тоже было пусто. Редкие шаги стали доноситься чуть позже, немногие оставшиеся просыпались и выползали на свет божий. Кто мог, тот уехал, тем более те, кто из области. На дворе стояло последнее утро 1984 года, ясное и морозное.

Икарус-гармошка, поскрипывая шинами по свежему снегу, как бы нехотя причалил к остановке. Народу было многовато, в салоне стоял весёлый гвалт, люди спешили с работы, кто-то, как мы с Костиком ехал уже в новогодние гости. Мой приятель протиснулся к коробке из плексигласа, в щель которой пассажиры опускали монеты и воротком, приделанным сбоку выкручивали нужное количество билетов. Костик занял позицию у «рыбного места», как он это называл и с невозмутимым видом клал передаваемые деньги себе в карман, при этом выкручивая билеты на полученную сумму. Я стыдливо отвернулся. Пассажиры совершенно не обращали внимания на наглость этого юнца, брали у него билеты и даже говорили спасибо. Такой фокус Костик проворачивал не первый раз, правда делал он это исключительно, когда мы ехали в автобусе вдвоём, я должен был следить, чтобы на остановке не зашли контролёры, так что, хотел я этого или нет, но соучастником становился полноценным. Как-то, выйдя из автобуса после такой поездки, я сказал Костику, что бы он завязывал, что, мол, некрасиво и такое всё. Тот холодно на меня посмотрел и, вытащив из кармана горсть монет, молча стал их пересчитывать.

– Два рубля пятьдесят четыре копейки, – подвёл он итог. – И ты заметь, я ни у кого их не отобрал, за эти деньги каждому я дал билет на проезд. Ну, единственное, что деньги я не опустил в эту штуковину, а оставил себе. Так людям-то всё равно. Не дрейф, Витёк, это же шалость просто, так, поразвлекутся, – хлопнул он меня по плечу. – Пойдём в столовку, ещё успеем поужинать, на двоих тут как раз, – тряхнул он зажатой в кулаке мелочью.

К числу таких «шалостей» ещё относились небезопасные совместные походы в продуктовые магазины, в которых из продуктов зачастую высились пирамиды из консервов морской капусты, бутылок с молоком и батонов. Изредка «выбрасывали» кур, в народе называемых «синяя птица», так как оттенок они имели серо-синий, и факт их смерти был похож скорее на естественный, чем принудительный. Костик без малейших угрызений совести засовывал в широкие рукава армейского полушубка, которым очень гордился, по бутылке молока и батону в каждый и, пока я ковырялся у прилавка, что-то выбирая, спокойно выходил на улицу. По его глумливой роже я безошибочно угадывал, что он опять чего-то спёр, он только смеялся над моими нотациями и пояснял, что всё это для потехи. Справедливости ради, надо сказать, что съедать краденые продукты или питаться в столовке на ворованные деньги я никогда не отказывался, потому как жрать хотелось всегда…

– Вроде здесь, – мы вышли на нужной остановке, и Костик посмотрел в бумажку с Маринкиным адресом. Серенькая девятиэтажка стояла прямо перед нами с большим фиолетовым номером на углу дома. Мы поднялись на третий этаж и нажали звонок в квартиру. Из-за двери доносилась иностранная музыка и приглушённые голоса, потом такие же нечёткие торопливые шаги, замок щёлкнул и дверь распахнулась. Маринку мы узнали не сразу. Перед нами стояла тоненькая девушка в тёмно-красном платье, явно заграничного покроя, непривычно высокая, туфли на каблуке тоже были замечены позднее, в тон платью помада на губах. Маринки в джинсах и вечном свитере и торчащими во все стороны чёрными кудрями уже не было, перед нами стояла какая-то воздушно-волшебная незнакомка. Я судорожно сглотнул. Оказывается, у неё великолепная фигура и царственная осанка, чего мы никогда не замечали раньше.

– Чего застыли, бродяги? Заходите скорее. Вон носы красные какие, от остановки-то метров двести-триста идти, что, на дворе холодно так?

– Градусов пятнадцать давит, наверное, – предположил Костик, стаскивая в прихожей полушубок. По квартире, обгоняя друг друга витали всяческие запахи. Я жадно потянул носом воздух с ароматом копчёной колбасы, оливье с солёным огурцом и ещё чего-то, что не успел пока рассмотреть. В середине самой большой из трёх комнат стоял стол с голубой скатертью, весь уставленный салатницами и тарелками, бутылками и вазами с фруктами. Посмотреть было на что, Маринкина мама постаралась на славу, да и девчонки не поленились приготовить всё красиво и, надо полагать, вкусно. На столе стояли две бутылки советского шампанского, бутылка красного вина и две бутылки водки «Посольская», дефицит по тем временам, да и стоила она гораздо дороже обычной «Русской» или там «Пшеничной», к примеру. Почти прозрачными пластинками нарезанная копчёная колбаса, оливье, селёдка по шубе, пепси-кола в узких стеклянных бутылках и много ещё всего, от вида которого сразу заурчало внутри. Посередине стола, обложенный мандаринами, располагался огромный ананас.

– Маринка, это ананас что ли? – ткнул я в него пальцем, – никогда натурально не видел, только на картинке или по телеку.

– Ну да, – деланно равнодушно ответила она, будто трескает ананасы эти каждый день.

– И как его едят?

Она смущённо пожала плечами и рассмеялась.

– Слушай, сама толком не знаю, мама притащила, а я и не спросила её. Короче, разберёмся, когда дело до него дойдёт. В углу ёлка переливалась разноцветно огнями гирлянды, на подоконнике «Абба» мурлыкала из японского кассетного «Шарпа». Я потянулся к блюду с колбасой, но тут же получил ощутимый шлепок по руке.

– А, ну-ка, не кусочничать! – Маринка была непривычно строга, – сядем через полчаса за стол, тогда берите чего душе угодно. В прихожей затарахтел телефон, и хозяйка скрылась за дверью. Вокруг стола стояли пять мягких стульев с изогнутыми ножками, ещё три посадочных места предполагалось на диване, всё как и планировали – пять парней и три девушки, вся компания в сборе.