Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

– Ты знаешь, как их шапки называются? Штраймл! Из меха лисы, между прочим.

– А почему они в бахилах?

– Чтобы русской грязью не пачкаться. Их так и зовут: «Синие бахилы». Секта, короче.

– Во всём виноваты америкосы! – взялся за свое Сергеев. Ну какого рожна они прут на «красные линии» и тревожат наши озабоченности. Да у нас и так этих озабоченностей, как у сучки блох! Куда ни плюнь – вот она, нагноившаяся и распухшая озабоченность.

Разговор внезапно прервался. В бане началось нечто несуразное. У входа в общий зал раздавались нервные голоса. В холле появились два человека с выдающейся внешностью. Худые, носатые, в длиннополых чёрных пальто и в высоких меховых шапках невиданного фасона. На ногах, поверх ботинок – синие бахилы.

Пришедшие настойчиво требовали что-то. Администратор зала, толстый, неуклюжий и добродушный Максимыч, оправдывался как школьник:

– Да не могу я вам этого позволить! Ждите, пока люди оденутся, выйдут на улицу. Там и разбирайтесь со своими делами.

Банщик оглянулся на толпу, словно прося поддержки. Среди гостей парной нашлось немало узнаваемых и влиятельных лиц, но никто не спешил вмешиваться.

– Нам нужен Боговепрь, – длиннополые субъекты произносили каждое слово так, будто выкатывали предъяву. – Имеются данные, что он сейчас здесь. У входа охрана нейтрализована. Скандал, полагаю, повредит репутации такого… – один из них выразительно обвёл взглядом стены с облупившейся краской и старенькие лавки, – заведения. Найдите его и попросите выйти.

Максимыч, крепкий и увесистый, как старый чугунный котёл, принял боксёрскую стойку. Два массажиста, накачанные и злые, встали по бокам. Публика, к этому часу изрядно подвыпившая, недовольно загудела. Очевидно, симпатии склонялись на сторону старого банщика. Врываться в парную, где отдыхают представители высшего эшелона московской воровской элиты, считалось западло.

Однако длиннополые тоже не собирались отступать. С обеих сторон начались ожесточённые переговоры с начальством по телефону. Но у длиннополых связи оказались покруче. Через пять минут Максимыч, мрачно отступив, кивнул массажистам, и те, с явным сожалением, направились в душевую. Вскоре вывели виновника переполоха – невысокого, загорелого до бронзового блеска мужчину с выдающейся лысиной и массивным крестом на толстой золотой цепи. Веня, скрывшийся за колонной, узнал его – это был Боговепрь, тот самый, с которым он недавно столкнулся на корпоративе.

Администрация объявила о досрочном завершении сеанса. Гости возмущались, но поспешили к душевым. Там начались пересуды:

– Вот времена пошли, вот понятия! – ворчал бородатый дядя с татуированными церковными куполами на груди. – За что пассажира повязали? Может, у него семья, дети, семеро по лавкам.

– У нас зря не сажают! – возразил худощавый мужик с круглым, как мяч, животом. – Если ничего не совершил, значит мыслил неверно. Рамсы попутал твой Боговепрь. Недопонял слегонца, на власть полез. А власть – это святое.

– Да ну тебя, – хмыкнул бородач. – Ты что, в патриоты подался?

– Может, и подался, – задумчиво ответил пузатый. – Теперь как у нас заведено? Прикажут – отдашь долг родине и сядешь. И молчи в тряпочку. На том и стоим, что полстраны скоро будет на нарах.

Душевая гудела, как улей, пока гости не начали покидать баню. Максимыч, сидя на лавке, задумчиво тёр потную шею полотенцем.

– Что за жизнь пошла… – буркнул он, глядя в таз с размокшими вениками. Банщик подавил тяжёлый, полный печали вздох и принял запотевшую кружку пива от официанта.

По домам расходиться не хотелось, друзья решили поехать в ночной клуб на Петровке. Сергеев рекомендовал одно весьма «зачетное место». Взяли такси, но несмотря на смехотворное расстояние, попали в мертвую пробку. Таксист, молодой жизнерадостный узбек, проявил осведомленность. По его мнению, улицы перекрыли в связи с демонстрацией.

– Какая, к черту, демонстрация зимой ночью? – удивился Веня.

– Успокойся, Веня, – сказал Белгруевич. – Это ежегодный парад работников муниципальных служб. Духоподъемное мероприятие.

– Разве парады не в мае? – усомнился Сергеев.

– Нет, власти календарь поменяли, уточнил Белгруевич. – На майские принято на дачу ездить. Дневные шествия запретили. К тому же День святого Валентина надо чем-то перебить, это враждебный праздник.

Из окна такси друзья ничего не увидели, кроме рядов машин, мирно дымящих под легким мокрым снежком. Веня отвернулся от стекла и вспомнил, как герой Сартра описывал внезапную, накатывающую без причины тошноту. Эта тошнота иногда словно из ниоткуда настигала интеллигентов, стоило им взглянуть на окружающую реальность.

Внезапно, сам не понимая почему, Веня распахнул дверь машины. Не прощаясь, выскочил на улицу, оставив Сергеева и Белгруевича в состоянии полного изумления. Те только обменялись взглядами, но останавливать друга не стали. Борясь с приступом тошноты, Веня побрел вперед, сворачивая то в один переулок, то в другой. Сырой воздух, пропитанный запахом выхлопных газов, не способствовал улучшению самочувствия.

Ночь перевалила за середину. Выйдя на темную, вымощенную плиткой пешеходную улицу, Веня неожиданно увидел ту самую демонстрацию, которую обсуждали в такси.

Группа людей старалась, кто как мог, выразить патриотические чувства. Впереди шла колонна рабочих в синей униформе. Они держали транспарант с надписью: «Власть – это сила!». За ними шагала разношерстная кучка, состоящая из людей в военной форме разных эпох. На груди у многих поблескивали винтажные медали. Сверху яркими красками сверкал плакат: «Готовы ко всему!». Замыкала шествие дюжина женщин пенсионного возраста в теплых пальто и серых шерстяных платках. Их скромный лозунг гласил: «Все веселей и радостней жить!».

Пьяный бородатый рыбак в камуфляжной куртке, шагая в хвосте колонны, наяривал на баяне «Синий платочек».

У Вени зачесался левый глаз. Он снял перчатку, достал носовой платок и протер слезящиеся глаза. Когда зрение вернулось в норму, демонстрации как не бывало. На пустынной улице остался только одинокий юродивый, изможденный мужчина в грязной шинели железнодорожника. Из-под шинели торчали голые волосатые ноги, обутые в белые женские фигурные коньки.

– Черт знает что, – тихо выругался Веня и, покачав головой, спустился в подземный переход. Он направился к ближайшему входу в метро, надеясь скрыться от навалившегося на него чувства горького абсурда.

Последний вагон

Мраморные залы московского метро, некогда блиставшие чистотой, после девяностых покрылись налётом въевшейся в камень грязи. Но ночью, когда поезда уносят толпу в спальные районы, центральные станции обретают прежнее величавое спокойствие. Одну из таких станций строил отец Вени. Дома, в жестяной коробке, хранилась вырезка из газеты: «Коллектив Метростроя к годовщине Великого Октября вводит в строй…». На размытом фото – группа людей в добротных меховых шапках и пальто. Взгляды сосредоточены, улыбки натянуты. Среди них – осунувшийся человек с задумчивым, грустным лицом. Это был его отец.

Уже тогда, он знал, что тяжело боен. Умер, когда Вене исполнилось семь. На поминках шептались о радиации. Подвыпившие сослуживцы рассказывали о подземных тайнах Москвы – ядерных бомбоубежищах, чьи бронированные тяжелые двери выдвигаются по рельсам, спрятанным в переходах станций глубокого залегания. Веня слушал внимательно, но понимал мало.

Сегодня воспоминания отступили. Приближался час ночи – время, когда движение поездов замирает. Веня вскочил в последний вагон на «Лубянке», упал на жёсткое сиденье и задремал. Разбудила его тишина. Поезд застыл в тоннеле. Вагон пустовал, «Парк культуры», скорее всего, уже проехали.

Неожиданно в воздухе запахло так, будто кто-то стащил сапоги и поматывал портянки. Веня обернулся. В углу вагона, развалившись на сиденье, дремал Припрыжкин. На этот раз его одежда выглядела чуть опрятнее, чем утром, а амбре, сопровождавшее бродягу, стало слегка терпимее – вероятно, за день он успел помыться.

И тут свет в вагоне погас. Через торцевое окно Веня заметил, что в соседнем вагоне всё оставалось по-прежнему: лампы горели, люди сидели, уткнувшись в экраны смартфонов. Раздался скрежет, вагон дёрнулся, но остался стоять. Состав двинулся дальше без последнего вагона.

«Очевидно, сцепка разъединилась», – подумал Веня, начиная нервничать. Впрочем, трое офицеров, удобно расположившиеся чуть поодаль, явно не разделяли его тревогу. Один из них читал газету, двое других тихо беседовали. Паниковать незачем. Наверное, машинист поймёт, что потерял хвост, вызовет кого надо, всё починят. Надо лишь подождать.

И действительно, спустя десять минут из тоннельной тьмы выплыл старенький ремонтный локомотив. Лязгая тормозами, он остановился. На открытой платформе громоздились лебёдки, подъёмники и мотки кабеля. Веня, зябко поежился со сна, из чистого любопытства пересел поближе к торцу вагона, напротив дремлющего Припрыжкина.

Из кабины локомотива выбрались двое рабочих в потёртых телогрейках. Один из них – крепкий дед с малиновым носом – оглядел сцепку взглядом знатока. Он ловко прицепил вагон, кивнул напарнику, и вот свет снова зажегся, а их маленький состав двинулся в прежнем направлении.

Веня вздохнул с облегчением, но решил от греха подальше выйти на ближайшей станции. Однако прошло пять, десять, пятнадцать минут, а до станции они так и не доехали. За окном мелькнула развилка путей. Было заметно, что состав свернул в боковой тоннель, скорее всего, на какой-то запасной путь. И тут произошло совсем странное. Один из офицеров, седой полковник с обветренным шершавым лицом, поднялся и направился к Вене.