Мировая революция. Основные труды

В Венгрии был создан так называемый Международный социалистический коммунистический союз, объединивший представителей 15 национально-языковых групп, в том числе югославскую, чехословацкую, немецкую, итальянскую, французскую, русскую, украинскую и ряд других, многие из которых одной из главных задач считали вербовку добровольцев среди земляков для интернациональных частей венгерской Красной армии[48].

Надежды на то, что советская власть в Венгрии удержится, не оправдались. Из-за трудностей, возникших в связи с наступлением Деникина, измены бывшего начдива Красной армии Н. А. Григорьева и его частей, советские войска не оказали поддержку венгерской армии. Международная буржуазия и на этот раз проявила огромную взаимовыручку в своей борьбе.

Практические действия большевиков, правительства не позволили изменить ситуацию в пользу революционных сил. Исходя из обстановки на фронте, Владимир Ильич по-прежнему во многом надеялся на успех моральной поддержки российской революции со стороны международного пролетариата, на активное участие в Гражданской войне в советских республиках четверти миллиона иностранных военнослужащих, на братание – теперь уже с польскими солдатами[49].

В октябре 1919 года в письме к голландским коммунистам он, отмечая трудное положение в Советской России в связи с агрессией 14 государств, все же утверждал: «Коммунистическое движение во всех странах растет замечательно. Советский строй повсюду стал для рабочих масс практическим лозунгом. Это – огромный всемирно-исторический шаг вперед. Победа международной пролетарской революции несмотря ни на что – неизбежна»[50]. Что означали эти слова? Непонимание того, что ряд революций в Европе захлебнулись собственной кровью? Нежелание признать свои просчеты в теории и практике? Пожалуй, нет. Сам факт того, что советская власть удержалась, был свидетельством поддержки не на словах, а на деле со стороны рабочего класса других стран. Своими волнениями, брожением, готовностью к восстаниям трудящиеся различных государств не давали возможности своей буржуазии бросить все силы на борьбу с советской Россией.

В ноябре 1919 года В. И. Ленин вновь обратился к мысли о том, что большинство народов Востока находится в худшем положении, чем самая отсталая страна Европы – Россия, что без угнетенных народов (особенно Востока) пролетариат передовых стран мира не сможет осуществить свою победу[51]. В странах Востока, в различных регионах бывшей Российской империи набирало силу движение угнетенных народов, значительную роль в руководстве которым играли большевики. В связи с этим характерными, например, являются слова из резолюции конференции мусульманских коммунистических организации Крыма: «Первая конференция мусульманских представителей коммунистического пролетариата и беднейшего крестьянства Крыма с участием представителей турецких коммунистов и моряков, прибывших из Турции… Мы счастливы солидаризироваться с РКП на жизнь и на смерть во имя победы международной пролетарской социалистической революции»[52].

К концу 1919 года В. И. Ленин был вынужден признать, что наши надежды на быстрое восстание в Европе не оправдались, хотя – и «это бесспорнейший исторический факт» – без революционной поддержки мирового пролетариата наши завоевания погибли бы[53]. 5 декабря 1919 года, выступая с докладом ВЦИК и Совнаркома, он впервые высказал мысль о том, что окончательная победа социалистической революции может произойти и при условии победы пролетариата по крайней мере в нескольких передовых странах. В докладе глубже, чем раньше, анализировались революционные события в Европе. Докладчик признал, что «развитие революции в более передовых странах оказалось гораздо более медленным, гораздо более трудным, гораздо более сложным»[54], чем предполагалось прежде. Это был откровенный и мужественный шаг. Но он не был последним в развитии ленинских взглядов на социалистическую революцию как на интернациональное явление.

В начале февраля 1920 года Владимир Ильич пришел к выводу, что в интернациональном аспекте большевики одержали две важные победы: разбили своего собственного врага и завоевали мир в международном масштабе. Правда, в этом же выступлении прозвучала вновь некоторая недооценка усилий буржуазии: «На нас пытаются натравить Польшу, но эти попытки провалятся…»[55]. Через два месяца войска буржуазно-помещичьей Польши напали на Советскую Россию.

В условиях неудачных попыток осуществить революции в странах Западной Европы продолжала развиваться ленинская мысль о социалистической революции на Востоке. В. И. Ленин, обращаясь к индийской революционной ассоциации, писал: «Только тогда, когда индийский, китайский, корейский, японский, персидский, турецкий рабочий и крестьянин протянут друг другу руки и пойдут вместе на общее дело освобождения, только тогда обеспечена решительная победа над эксплуататорами. Да здравствует свободная Азия!»[56].

1921 год стал переломным в осуществлении стратегии мировой революции. 14 августа того года В. И. Лениным было написано письмо к немецким коммунистам, которое можно назвать прорывом в ленинских взглядах на идею мировой революции. Некоторые положения письма требуют того, чтобы их привели дословно: «Наши тактические и стратегические приемы отстали еще (если судить в интернациональном масштабе) от превосходной стратегии буржуазии, которая научилась на примере России и не даст себя взять врасплох»[57]. И дальше: «…Мы не боимся указывать открыто на свои ошибки, чтобы исправлять их»[58]. Единственный выход из создавшегося положения он видел в том, чтобы отдать все силы «…на выработку все более и более правильной и точной тактики и стратегии рабочего класса»[59].

Ничтожно малый (в историческом смысле) срок – два с половиной года – потребовался В. И. Ленину, чтобы от мысли, что решающая и верная победа наступит всего через несколько месяцев борьбы за интересы международного пролетариата[60], сделать вывод о том, что новое общество придет рано или поздно, может быть, через 20 лет, но придет[61]. И хотя пропагандистские, культурно-просветительные органы не ослабили работу по пропаганде идей Коминтерна, а партийные и советские органы обращались к трудящимся с призывом видеть в своей стране, в своих родных местах образец для себя и пролетариата Европы и Востока[62], ленинская мысль уже обновлялась, диалектически изменялась, исходя из сложившихся международных условий, расстановки классовых сил.

В июльские дни 1921 года, готовя планы речей на совещании членов немецкой, польской, чехословацкой, венгерской и итальянской делегаций III конгресса Коминтерна, В. И. Ленин написал первые наброски к стратегическому отступлению в мировой революции. Главная мысль сводилась к тому, что «нужно отступать, чтобы лучше прыгнуть». Он вновь призывал быть осторожнее, благоразумнее и даже оппортунистичнее и «правее», подчеркивая, что это в создавшихся условиях единственно правильная стратегия. Владимир Ильич призывал не бояться признать левые ошибки прошлого. Но это не было отступлением навсегда. «Солиднее подготовка – вернее победа»[63], – утверждал он. 11 июля 1921 года В. И. Ленин объявил о необходимости применения на практике новой стратегии большевиков в международном масштабе – стратегии отступления[64].

Анализ многих, в том числе и архивных, документов показывает, что, формально принимая стратегию отступления, руководители партийных и советских органов на деле почти ничего принципиально не меняли. Они, не считаясь с тем, что новая стратегия вызвана изменением внешнеполитической ситуации, по-прежнему пытались убедить широкие слои населения в том, что революционная ситуация в западноевропейских странах вот-вот достигнет своего апогея.

Обнадеживающими для революционеров были и некоторые события на Востоке. М. В. Фрунзе вспоминал, как в ноябре 1921 года, являясь командующим Вооруженными Силами Украины, он выезжал во главе делегации в Турцию для встречи с руководством национально-освободительного движения, которому к тому времени удалось взять под свой контроль значительную часть азиатской территории страны. Помимо взаимных консультаций с руководителем революционного правительства Мустафой Кемалем, целью встречи была еще и передача этому правительству одного миллиона золотых рублей царской чеканки для поддержки их революционных начинаний[65].

Наступали последние дни в политической биографии В. И. Ленина. 13 ноября 1922 года в докладе на IV конгрессе Коминтерна он определил главную задачу момента в интернациональном движении: учиться, исходя из накопленного опыта. «Если это совершится, – говорил он, – тогда, я убежден, перспективы мировой революции будут не только хорошими, но и превосходными»[66].

Это был последний теоретический вклад В. И. Ленина в разработку проблем интернационализма. Увы, стержневая идея – «учиться, исходя из накопленного опыта» – осталась без внимания.

Стратегия отступления не стала стратегией в ленинском понимании ее сути. Начавшие закладываться уже в середине 1920-х годов основы казарменного социализма в России, пренебрежение к анализу консолидационных процессов буржуазии разных стран ослабляли и часто сводили на нет скромные успехи, полученные в первые месяцы и годы советской власти.

Вдумчивая и последовательная деятельность по разработке основ теории мировой революции подменялась пустыми, ничем не обоснованными лозунгами: «Да здравствует мировой Октябрь, который превратит весь мир в Международный Союз Советских Социалистических Республик! Первые десять лет международной пролетарской революции подвели капиталистический мир к могиле, второе десятилетие его похоронит!»[67]

Такая «последовательность» в теории и практике мировой революции могла привести только в тупик.

Представляется, что свой специфический политический опыт И. В. Сталин приобретал и на основе предыдущих ленинских ошибок, связанных с разработкой и попыткой осуществления идеи мировой революции. Изучение произведений В. И. Ленина дает основание полагать, что Владимир Ильич уже в 1919 году понимал: мысль о скоротечности социалистических преобразований не подтверждается практикой, начинает давать все больше сбоев. Но, во-первых, это были лишь ростки новых мыслей, которые окончательно сформировались только в 1921–1922 гг., во-вторых, то, что В. И. Ленин в силу своей гениальности видел на годы вперед, далеко не всегда могло быть понято его современниками. В. И. Ленин об этом знал. 1919 год, год ленинского прозрения во взглядах на ход мировой социалистической революции, был годом самых напряженных боев на полях Гражданской войны, именно тогда крепла и солидарность народов разных стран с Советской республикой. Создается впечатление, что В. И. Ленин как политик стоял тогда перед выбором: либо ставить вопрос о принятии партией стратегии отступления мировой революции, либо повременить в надежде на то, что все-таки коммунистам разных стран удастся раскачать своих трудящихся в решительной борьбе с капиталом.

Вполне допустимо, что В. И. Ленин осознанно гласно не заявил в то время о политических просчетах в стратегии мировой революции, так как кроме сумятицы в умах и поступках людей это ни к чему бы не привело, но могло бы лишить страну реальной и особенно моральной поддержки в борьбе за советскую власть со стороны трудящихся масс. К тому времени идеология уже сделала свое дело: она прочно внедрила в сознание людей мысль о скором и неизбежном крахе капитализма.

С момента окончания разработки В. И. Лениным концепции мировой социалистической революции прошло сто лет. С высоты современного опыта этот неосуществленный проект поражает своей масштабностью и смелостью. Сейчас легко говорить о политической наивности В. И. Ленина и его единомышленников. Но с точки зрения разработки стратегии и тактики политической борьбы ленинская концепция представляется талантливым примером работы теоретической мысли. Ее практические успехи и неудачи в наши дни, как никогда, имеют колоссальное методологическое значение.

С. Н. Полторак,

доктор исторических наук, профессор,

Член Союза писателей Санкт-Петербурга, главный научный сотрудник научно-исследовательского центра Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина

Что такое «друзья народа» и как они воюют… против социал-демократов?

(Ответ на статьи «Русского Богатства» против марксистов)[68]

Выпуск I

«Русское Богатство»[69] открыло поход против социал-демократов. Еще в № 10 за прошлый год один из главарей этого журнала, г-н Н. Михайловский, объявил о предстоящей «полемике» против «наших так называемых марксистов или социал-демократов»[70]. Затем появились статьи г-на С. Кривенко: «По поводу культурных одиночек» (№ 12) и г. Н. Михайловского: «Литература и жизнь» (№№ 1 и 2 «Р.Б.» за 1894 г.). Что касается до собственных воззрений журнала на нашу экономическую действительность, то они всего полнее изложены были г. С. Южаковым в статье: «Вопросы экономического развития России» (в №№ 11 и 12). Претендуя вообще в своем журнале представлять идеи и тактику истинных «друзей народа», эти господа являются отъявленными врагами социал-демократии. Попробуем же присмотреться к этим «друзьям народа», к их критике марксизма, к их идеям, к их тактике.

Г-н Н. Михайловский обращает более всего внимания на теоретические основания марксизма и потому специально останавливается на разборе материалистического понимания истории. Изложивши, в общих чертах, содержание обширной марксистской литературы, излагающей эту доктрину, г-н Михайловский открывает свою критику такой тирадой:

«Прежде всего, – говорит он, – является сам собою вопрос: в каком сочинении Маркс изложил свое материалистическое понимание истории? В „Капитале“ он дал нам образчик соединения логической силы с эрудицией, с кропотливым исследованием как всей экономической литературы, так и соответствующих фактов. Он вывел на белый свет давно забытых или никому ныне неизвестных теоретиков экономической науки и не оставил без внимания мельчайших подробностей в каких-нибудь отчетах фабричных инспекторов или показаниях экспертов в разных специальных комиссиях; словом, перерыл подавляющую массу фактического материала частью для обоснования, частью для иллюстрации своих экономических теорий. Если он создал „совершенно новое“ понимание исторического процесса, объяснил все прошедшее человечества с новой точки зрения и подвел итог всем доселе существовавшим философско-историческим теориям, то сделал это, конечно, с таким же тщанием: действительно пересмотрел и подверг критическому анализу все известные теории исторического процесса, поработал над массою фактов всемирной истории. Сравнение с Дарвином, столь обычное в марксистской литературе, еще более утверждает в этой мысли. Что такое вся работа Дарвина? Несколько обобщающих, теснейшим образом между собой связанных идей, венчающих целый Монблан фактического материала. Где же соответственная работа Маркса? Ее нет. И не только нет такой работы Маркса, но ее нет и во всей марксистской литературе, несмотря на всю ее количественную обширность и распространенность».

Вся эта тирада в высшей степени характерна для уразумения того, как мало понимают «Капитал» и Маркса в публике. Подавленные громадной доказательностью изложения, они расшаркиваются перед Марксом, хвалят его и в то же время совершенно упускают из виду основное содержание доктрины и, как ни в чем не бывало, продолжают старые песенки «субъективной социологии». Нельзя не вспомнить по этому поводу очень верного эпиграфа, выбранного Каутским в его книге об экономическом учении Маркса:

Wer wird nicht einen Klopstock loben?Doch wird ihn jeder lesen? Nein.Wir wollen weniger erhobenUnd fleissiger gelesen sein![71]

Именно так! Г-ну Михайловскому следовало бы поменьше хвалить Маркса да поприлежнее читать его, или, лучше, посерьезнее вдумываться в то, что он читает.

«В „Капитале“ Маркс дал нам образчик соединения логической силы с эрудицией», – говорит г-н Михайловский. Г. Михайловский в этой фразе дал нам образчик соединения блестящей фразы с пустотой содержания, – заметил один марксист. И замечание это совершенно справедливо. В самом деле, в чем же проявилась эта логическая сила Маркса? Какие дала она результаты? Читая приводимую тираду г-на Михайловского, можно подумать, что вся эта сила направлена была на «экономические теории» в самом тесном значении слова, – и только. И – чтобы оттенить сильнее узкие пределы поля, на котором проявлял Маркс свою логическую силу, г. Михайловский напирает на «мельчайшие подробности», на «кропотливость», на «никому неизвестных теоретиков» и т. п. Выходит так, как будто ничего существенно нового, достойного упоминания, Маркс не внес в приемы построения этих теорий, как будто он оставил пределы экономической науки такими же, какими они были у прежних экономистов, не расширив их, не внеся «совершенно нового» понимания самой этой науки. А между тем всякий читавший «Капитал» знает, что это – сплошная неправда. Нельзя не вспомнить по этому поводу того, что писал о Марксе г-н Михайловский 16 лет тому назад, полемизируя с пошло-буржуазным г. Ю. Жуковским[72]. Времена, что ли, тогда были другие, чувства, что ли, посвежее, но только и тон и содержание статьи г-на Михайловского были совсем не те.

«„Конечная цель этого сочинения – показать закон развития (в подлиннике: Das okonomische Bewegungsgesetz – экономический закон движения) современного общества“, – говорит К. Маркс о своем „Капитале“ и строго выдерживает свою программу», – так отзывался г. Михайловский в 1877 г. Посмотрим же поближе на эту, строго – по признанию критика – выдержанную программу. Она состоит в том, чтобы «показать экономический закон развития современного общества».

Самая уже эта формулировка ставит нас лицом к лицу с несколькими вопросами, требующими разъяснения. Почему это говорит Маркс о «современном (modern)» обществе, когда все экономисты до него толковали об обществе вообще? В каком смысле употребляет он слово «современный», по каким признакам выделяет особо это современное общество? И далее – что это значит: экономический закон движения общества? Мы привыкли слышать от экономистов – и это, между прочим, одна из любимых идей у публицистов и экономистов той среды, к которой принадлежит «Русское Богатство», – что только производство ценностей подчинено одним лишь экономическим законам, тогда как распределение, дескать, зависит от политики, от того, в чем будет состоять воздействие на общество со стороны власти, интеллигенции и т. п. В каком же это смысле говорит Маркс об экономическом законе движения общества и еще рядом называет этот закон Naturgesetz – законом природы? Как понимать это, когда столь многие отечественные социологи исписали груды бумаги о том, что область общественных явлений выделяется особо из области естественно-исторических явлений, что поэтому и для исследования первых следует прилагать совсем особый «субъективный метод в социологии»?

Все эти недоумения возникают естественно и необходимо, и, конечно, только полное невежество может обходить их, говоря о «Капитале». Чтобы разобраться в этих вопросах, приведем предварительно еще одно место из того же предисловия к «Капиталу», – всего несколькими строками ниже:

«Моя точка зрения состоит в том, – говорит Маркс, – что я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс»[73].

Достаточно простого сопоставления хотя бы приведенных только двух мест из предисловия, чтобы видеть, что именно тут заключается основная идея «Капитала», проведенная, как мы слышали, строго выдержанно и с редкой логической силой. Отметим прежде всего два обстоятельства по поводу всего этого: Маркс говорит только об одной «общественно-экономической формации», о капиталистической, т. е. говорит, что исследовал закон развития только этой формации и никакой другой. Это во-первых. А во-вторых, отметим приемы выработки Марксом его выводов: эти приемы состояли, как мы сейчас слышали от г. Михайловского, в «кропотливом исследовании соответствующих фактов».

Теперь перейдем к разбору этой основной идеи «Капитала», которую так ловко попытался обойти наш субъективный философ. В чем собственно состоит понятие экономической общественной формации? и каким образом развитие такой формации можно и должно считать естественно-историческим процессом? – вот вопросы, стоящие теперь перед нами. Я уже указывал, что с точки зрения старых (не для России) экономистов и социологов понятие общественно-экономической формации совершенно лишнее: они толкуют об обществе вообще, спорят с Спенсерами о том, что такое общество вообще, какова цель и сущность общества вообще и т. п. В таких рассуждениях эти субъективные социологи опираются на аргументы вроде тех, что цель общества – выгоды всех его членов, что поэтому справедливость требует такой-то организации, и что несоответствующие этой идеальной («Социология должна начать с некоторой утопии» – эти слова одного из авторов субъективного метода, г. Михайловского, прекрасно характеризуют сущность их приемов) организации порядки являются ненормальными и подлежащими устранению.

«Существенная задача социологии, – рассуждает, например, г. Михайловский, – состоит в выяснении общественных условий, при которых та или другая потребность человеческой природы получает удовлетворение».

Вы видите, этого социолога интересует только такое общество, которое удовлетворяет человеческой природе, а совсем не какие-то там общественные формации, которые притом могут быть основаны на таком не соответствующем «человеческой природе» явлении, как порабощение большинства меньшинством. Вы видите также, что с точки зрения этого социолога не может быть и речи о том, чтобы смотреть на развитие общества как на естественно-исторический процесс. («Признав нечто желательным или нежелательным, социолог должен найти условия осуществления этого желательного или устранения нежелательного» – «осуществления таких-то и таких-то идеалов», – рассуждает тот же г. Михайловский.) Мало того, не может быть речи даже и о развитии, а только о разных уклонениях от «желательного», о «дефектах», случавшихся в истории вследствие… вследствие того, что люди были не умны, не умели хорошенько понять того, что требует человеческая природа, не умели найти условий осуществления таких разумных порядков. Ясное дело, что основная идея Маркса о естественно-историческом процессе развития общественно-экономических формаций в корень подрывает эту ребячью мораль, претендующую на наименование социологии. Каким же образом выработал Маркс эту основную идею? Он сделал это посредством выделения из разных областей общественной жизни области экономической, посредством выделения из всех общественных отношений – отношений производственных, как основных, первоначальных, определяющих все остальные отношения. Сам Маркс так описал ход своих рассуждений по этому вопросу:

«Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права[74]. Работа привела меня к тому результату, что правовые отношения так же точно, как и политические формы, не могут быть выводимы и объясняемы из одних только юридических и политических оснований; еще менее возможно их объяснять и выводить из так называемого общего развития человеческого духа. Корень их заключается в одних только материальных, жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей 18 века, называет „гражданским обществом“. Анатомию же гражданского общества следует искать в политической экономии. Результаты, к которым привело меня изучение последней, могут быть кратко формулированы следующим образом. При материальном производстве людям приходится стать в известные отношения друг к другу, в производственные отношения. Последние всегда соответствуют той ступени развития производительности, которою в данное время обладают их экономические силы. Совокупность этих производственных отношений образует экономическую структуру общества, реальное основание, над которым возвышается политическая и юридическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Таким образом, производственный порядок обусловливает социальные, политические и чисто духовные процессы жизни. Их существование не только не зависит от сознания человека, но, напротив, последнее само от них зависит. Но на известной ступени развития своей производительности силы приходят в столкновение с производственными отношениями людей друг к другу. Вследствие этого они начинают противоречить и тому, что служит юридическим выражением производственных отношений, т. е. имущественным порядкам. Тогда производственные отношения перестают соответствовать производительности и начинают ее стеснять. Отсюда – возникает эпоха общественного переворота. С изменением экономического основания более или менее медленно или скоро изменяется вся громадная надстройка, над ним возвышающаяся. При рассмотрении этих переворотов всегда необходимо строго различать материальную перемену в условиях производства, которая должна быть естественно-научно констатирована, и перемену в юридических, политических, религиозных, художественных и философских, словом – идеологических формах, в которых мысль о столкновении проникает в человеческое сознание и в которых скрытым образом из-за него происходит борьба. Об отдельном человеке мы не судим по тому, что он сам о себе думает; но нельзя также судить и об эпохе переворотов по ее собственному самосознанию. Напротив, это самосознание должно быть объяснено из противоречий материальной жизни, из столкновения между условиями производства и условиями производительности… Рассматриваемые в общих чертах азиатские, античные, феодальные и новейшие, буржуазные, производственные порядки могут быть рассматриваемы как прогрессивные эпохи в истории экономических формаций общества»[75].