Перемена мест

Ну, бог с ним, даун-тауном. Музей кантри-мьюзик действительно стоил того, чтобы его посетить. Официально это учреждение культуры, расположенное на 16-й авеню, именуется так: «Зал славы и музей кантри-мьюзик». Джастин П. Уилсон гордо поглядывал на переходящих от витрины к витрине гостей и обращал их внимание на наиболее выдающиеся экспонаты.

Да, здесь действительно можно найти всё, что имеет отношение к истории этого музыкального направления, которое зародилось среди английских и шотландских первопоселенцев и окончательно сформировалось в XIX веке. Чёрный лаковый лимузин Элвиса Пресли среди хрупких скрипок и мандолин свидетельствовал, что мы находимся именно в Америке, где поклонение кумиру приобретает почти религиозный характер. Родоначальник многих современных музыкальных форм, соединивший традиции кантри и музыки афроамериканцев, Пресли почитаем и сегодня – в Нэшвилле несколько клубов его имени.

И всё же не сами по себе экспонаты, не многочисленные мониторы с роликами из музыкальных фильмов и играющие по желанию посетителя автоматы составляют особенность музея, а чисто американское соединение просветительства, науки и коммерции. Но это не тот случай, когда божественные музы попираются пресловутым золотым тельцом, а тот, когда они к обоюдной пользе сосуществуют. В музейном исследовательском центре, расположенном в пристройке, хранится почти полтора миллиона записей песен, тысячи книг, статей, проспектов, записей бесед с выдающимися мастерами жанра и предпринимателями, прославившими кантри. Признанный авторитет во всём, что касается своего дела, этот центр даёт любому желающему точную и полную информацию, составляет пластинки и магнитофонные кассеты, выпускаемые в местных – я подчёркиваю это – студиях звукозаписи. Всё это, естественно, приносит музею немалый доход, употребляемый им во благо культуры, а потому не облагаемый государственным налогом. Пожалуй, не повредила бы и нашим мыкающим горе музеям известная толика свободного предпринимательства, подумал я.

– Нэшвилл – коммерческий и духовный центр кантри-мьюзик, а театр «Гранд Оле Оп’ри» – его главная святыня, – объявил Джастин, когда мы покинули музей. – Правда, во времена моего студенчества другая музыка была. Тогда у нас в Нэшвилле играли настоящие люди с гор!

В его голосе послышалась ностальгическая нотка.

Пятнадцать лет назад старый театр, расположенный в даун-тауне, был оставлен для осмотра туристам, а в шести милях от города открылся новый – «Гранд Оле Оп’ри», чьё название звучит вызовом тем, кто предпочитает заморскую оперу неброской красоте родимых напевов Чета Аткинса и Джонни Кэша. Придумал название в пику поклонникам гранд-опера один остряк-радиокомментатор. Это было в двадцатые годы, когда из Нэшвилла начали транслировать концерты кантри. Радиопередачи из «Гранд Оле Оп’ри» до сих пор идут по пятницам и субботам, в чём мы и убедились.

Надо сказать, что задиристое название театра дало жизнь целой географической области на карте Нэшвилла. Во-первых, предприимчивые люди построили огромный парк развлечений и назвали его, конечно же, «Оприленд» – в пику «Диснейленду». Входной билет сюда стоит довольно дорого – семнадцать долларов, зато вошедший имеет право бесплатно пользоваться всеми развлечениями (однако за фотографию в обнимку с пластмассовым президентом США надо выложить пятьдесят зелёных). Во-вторых, рядом с театром выстроен отель «Оприленд», куда нас водили на экскурсию, как в музей. Он остался в моей памяти самым шикарным отелем, поскольку его конкурентов мне не довелось видеть. Шоссе, по которому мы подъехали к театру (порядковый номер здания – 2800), разумеется, называлось Оприленд-драйв.

Театр предлагает зрителям (а поклонники приезжают сюда даже издалека) нечто среднее между концертом и спектаклем, зрелище часто перебивается рекламой. Скрипка, гитара, банджо, мандолина в разных сочетаниях, отнюдь не консерваторские голоса, озорные танцы, грубоватые шутки, встречаемые взрывами смеха, – да, в этом дерзкий вызов не только классике, но и оглушительным децибелам рока.

Сочинители кантри предстают в своих песнях ревнителями устоев, подчёркивают приверженность традиционным добродетелям, присущим мужчинам и женщинам, повествуют о несложных переживаниях своих простодушных героев.

– «Я помню тот прекрасный вечер, когда звучал вальс, но только теперь понимаю, что потерял, когда мой друг увёл тебя, моя любимая». – Наш переводчик Дуайт Рош, нагнувшись ко мне с высоты своего почти двухметрового роста, пересказывает содержание популярного «Теннессийского вальса».

Дуайт вырос на Северо-Западе, в штате Вашингтон, поэтому с трудом продирается сквозь понятные южанам идиомы и специфическое произношение. Он считает, что кантри будит в урбанизированных душах образы прошлого, американцы становятся сентиментальными. В зале действительно царит атмосфера благодушия и какой-то домашней простоты. Многие тихонько подпевают актёрам, раскачивались в такт мелодии. После исполнения каждого номера слышатся одобрительные взвизгивания и поощрительные выкрики.

Желающие могут совершить ритуальное поклонение своим кумирам. Они организованно проходят за кулисы. Заглянули и мы в алтарь искусства. Обстановка там почти идиллическая. Участники представления пьют безалкогольные напитки и болтают о пустяках, прохаживаясь по коридорам. Лишь самые заслуженные и народные имеют собственную гримёрную. Зачастую они располагаются там по-семейному: папаша и три дочки – квартет. На столике термос с кофе, стандартные бутерброды, орешки. Двери гримёрных открыты, публика с благоговением взирает на знаменитых исполнителей и авторов, прикидывающихся, что им безразлично зрительское внимание.

После обеда я выпросил у организаторов программы полтора-два часа свободного времени. Не скрою, мне очень хотелось поговорить с Джастином и понять подоплёку его чудачеств. Ведь известно, что ни одному американцу не придёт в голову скоморошничать перед иностранцами. Хронический центропупизм, то есть «созерцание собственного пупа», является доминантой поведения американца. Его интересует в первую очередь своя семья, своя карьера, своя страна, а потом всё остальное. Мир за пределами США в представлении рядового американца несовершенен, он может лишь приближаться к стандартам американского бытия, но никогда с ними не сравняется. Несколько плакатов «Теннесси – настоящая Америка» – привели меня к выводу, что в Теннесси эта идея доведена до абсолюта.

Вместе со мной и Джастином был «отпущен на свободу» и Дмитрий Несторович, преподаватель русского языка откуда-то с Великих озёр, прикомандированный к делегации в качестве второго переводчика. Всякий раз, когда кто-нибудь величал его «Нестеровичем», он вежливо, но с достоинством поправлял невнимательного собеседника. Дмитрий Несторович, родившийся в Харбине, по моим предположениям около шестидесяти лет назад, обладал тем рафинированным и милым произношением русского интеллигента, которое мы можем услышать на Москве разве что от старых мхатовцев. Он употреблял обороты речи, считающиеся у нас уже книжн. или устар. Я бы не удивился, услышав от него «сударь» или «милостивый государь», но Дмитрий Несторович, человек деликатный, называл посланцев социализма по имени-отчеству.

Джастин решил перво-наперво заехать к себе домой переодеться и сообщил из машины по радиотелефону жене:

– Я приеду с русским.

Как и множество американцев, он живёт в собственном коттедже, расположенном в пригородной зоне. Внутренность дома, на наш русский взгляд, напоминает хорошую гостиницу: в рационально организованном пространстве комнат нет места для милых душе пустяков и маленького домашнего беспорядка. Может быть, это объясняется тем, что дом ещё не обжит. У Джастина второй брак. Жену Барбару он привёз из ФРГ. Имя для годовалого малыша выбрано со смыслом: американский Уолтер легко преобразовывается в немецкого Вальтера.

Дмитрий Несторович, осмотрев двухэтажный коттедж, навес для двух автомобилей и небольшой внутренний дворик – зелёный газон с проложенными в земле трубками для орошения, пришёл к выводу, что живут здесь люди с достатком выше среднего.

Одна из достопримечательностей усадьбы – высоченный стальной флагшток, врытый в землю возле автомобильного навеса. В Америке обожают флаги, тысячи их знаменуют достоинство многочисленных фирм и организаций. Не исключено, что имеет собственный флаг и адвокат Джастин П. Уилсон. Однако, подняв глаза к небу, я обнаружил над собой самый натуральный красный флаг с серпом и молотом.

Джастин спокойно пояснил:

– Я поднял его в честь приезда вашей делегации. Разрядка.

– А как соседи, ничего?

– У нас в Теннесси люди самостоятельные, можно сказать – себе на уме. Уж если мы что-нибудь задумаем, нас трудно переубедить.

Был ещё вопрос, который не давал мне покоя, поэтому я спросил, указывая глазами на его запястье:

– А двое часов зачем?

– Для атмосферы.

На обратном пути говорим о том, что же такое «настоящая Америка».

– Он считает, что прежде всего это дух фронтира, – журчит над моим ухом голос Дмитрия Несторовича. – Они тут, в Теннесси, стараются мыслить в рамках фронтира.

Я не сразу понял, о чём идёт речь. Ведь фронтир – граница не воображаемая, а вполне реальная, передний край наступления европейских поселенцев Америки на её коренных жителей, индейцев. Солидный американский справочник, обращаясь к этой не самой светлой главе истории, сообщает, что когда белые появились на земле Теннесси, они обнаружили живущих здесь индейцев чироки. Антагонизм, коротко констатирует справочник, продолжался до тех пор, пока большинство индейцев не оказались убитыми или изгнанными со своих охотничьих угодий. Правда, в сегодняшнем цивилизованном мире нашлось место для этнографических поселений чироки и Национального леса того же названия, карта штата пестрит индейскими названиями. Но какой же смысл вкладывается в понятие «дух фронтира»?

– Стараешься оценивать человека как такового, – охотно поясняет Джастин. – Так было на фронтире: не имели значения семейное положение, происхождение, богатство, связи. Человека оценивали по поступкам. Теперь, конечно, многое стало по-другому, и всё же… Всё же мы здесь традиционалисты. Но не будем обобщать… Посмотрите – мы въезжаем в негритянский квартал.

Моё внимание давно уже раздваивалось между наблюдением из автомобильного окна и осмысленным восприятием того, что говорил своим интеллигентным голосом Дмитрий Несторович. Виды действительно переменились. Вдоль улицы, лишённой всякой растительности, тянулись двухэтажные строения барачного типа, а саму улицу заполняли чернокожие люди всех мыслимых возрастов. Казалось, они пребывали в состоянии субботней апатии, всеобщей недвижности, независимо от того, сидели ли они в данный момент на раскладных стульчиках, стояли, глядя на дорогу, или лениво влекли себя по тротуару.

Теннесси, конечно, Юг, но не совсем такой Юг, как Алабама, Джорджия или Луизиана – процент чернокожего населения здесь невысок, около семнадцати. После принятия в середине шестидесятых годов законов, запрещающих расовую дискриминацию и сегрегацию, миллионы жителей Чёрного пояса Америки хлынули в крупные города Севера и Востока. Удивительно быстро растёт число афроамериканцев не только в культуре, но и в большом бизнесе. Почти в каждой крупной корпорации, подчеркнул Джастин, теперь обнаруживаешь двух-трёх чернокожих директоров. Имущественное расслоение среди афроамериканцев идёт, конечно, повсюду. Вот и здешний квартал застроен домами, принадлежащими чернокожим домовладельцам. А живёт здесь, разумеется, негритянская беднота.

Потом мы въехали в район богатых особняков. Это был сплошной цветущий сад с редкими виллами, выдающими более высокий уровень жизни, чем в районе, где живёт преуспевающий адвокат Джастин П. Уилсон. Лужайки и цветники, теннисные корты, бассейны с голубой водой, площадки для гольфа, ложноклассические портики и колонны, гипсовые фризы двухэтажных особняков указывали на стремление состоятельных американцев вообразить себя если не на земле Эллады, то где-нибудь в викторианской Англии, но при этом обзавестись привычным набором американских удобств.

– Забавно, – усмехнулся Джастин. – Тут есть дом, где сто с лишним лет назад проживал разбойник Джесси Джеймс. Скажите, в какой ещё стране могут создать культ разбойника?

– А Робин Гуд?

– У нашего Джесси с ним не было ничего общего. Обыкновенный грабитель и убийца, которого, в конце концов, застрелили…

С разбойника разговор естественным образом перекинулся на стражей законов.

– Мне показалось, – заметил я, – что тут у вас над шерифами любят подтрунивать.

– Шериф некогда был действительно важной персоной, – уточнил Джастин. – Нынче у него немного власти, это скорее почётный пост. Но нашего шерифа все уважают. Каждую весну мистер Томас устраивает охоту на зайцев. Собираются тысячи людей – не только ради охоты. Разговаривают, заключают сделки, решают политические вопросы, пируют. Этот ежегодный ритуал называется «Есть зайца без промаха».

Так, разговаривая, мы снова оказались в деловой части города. Джастин пригласил посмотреть его контору.

Мы остановились на шестнадцатом, кажется, этаже странного здания с выдающимся в сторону улицы острым углом, напоминающим нос корабля. Естественно, комната Джастина находилась именно в этом месте и была треугольной.

– Здесь состоялась наша скромная свадьба с Барбарой, – сообщил вдруг он.

Сквозь два сходящихся под острым утлом огромных окна мы молча разглядывали Нэшвилл – разнокалиберный южный город, самолюбиво называющий себя «настоящей Америкой».

В лесах аппалачских

Ландшафт Пидмонта, восточного предгорья Аппалачей, ласкает взор жителя европейской равнины: пологие ярко-зелёные холмы, поросшие орешником низины с маленькими речушками, сосновые леса. Однажды, воспользовавшись перерывом, объявленным на семинаре, я решил приобщиться к природе в окрестностях гостиницы «Гаверноз Инн», расположенной в так называемом «Треугольнике»: Роли – Дарем – Чапел-Хилл, что в штате Северная Каролина. Не прошёл и ста метров по направлению к сосняку, как меня догнал широким шагом Дуайт. Я почувствовал себя Штирлицем на грани провала. Теперь у меня будет, что рассказать американцам, когда они станут говорить, как у нас за ними следят…

Дружески беседуя, мы пересекли в неположенном месте дорогу №54 и вошли в лес.

Под ногами чавкала жижа, остро пахло прелыми листьями, похрустывали сухие ветки – словом, всё было совершенно так же, как где-нибудь под Шатурой. А тут ещё из-под бурой подстилки выглянула малиновая шляпка самой обыкновенной сыроежки на сахарно-белой ножке. Однако это ощущение похожести длилось недолго: на опушке возникло вдруг кизиловое дерево в белых роскошных бутонах, неслышно роняющих лепестки на коричневую прель. Этакая черёмуха Пидмонта…

Мы продирались сквозь заросли, раздвигая руками сосновые ветки с красноватыми свечечками почек, и скоро только отдалённый шум автомобилей остался ориентиром для возвращения. Дуайт ударился в лирику, стал вспоминать, как ходил с ночёвкой в походы, когда был на стажировке в Ленинградском университете…

Обозначился просвет, мы выбрались на просеку, а та скоро привела к обширной вырубке, посреди которой стояло странное сооружение высотой с трёхэтажный дом. Сооружение было выкрашено серебряной краской, окон и дверей в нём не было. Подобно избушке на курьих ножках, оно стояло к лесу передом, а к нам задом. Таинственность ситуации усиливалась оттого, что неопознанный объект не подавал никаких признаков жизни. Мы сочли за благо возвратиться в лес, тем более что заметили впереди какие-то прямоугольники, похожие на отстойники. Возможно, это и был какой-то секретный объект, к которому я по незнанию устремился, наделав переполоха охране?

Через полчаса пути вдоль ручья с глинистыми берегами перед нами открылась дорога №54 и гостиница «Гаверноз Инн».

Во время этого скромного путешествия у меня зародилась мысль узнать, как обстоят дела с природоохранной работой в Северной Каролине.

В США каждый штат, помимо традиционного прозвища и песни-гимна, имеет ещё Цветок штата, Дерево штата, Птицу штата. Дерево Теннесси – кизил. Жители Северной Каролины, где кизила ничуть не меньше, избрали «своим» деревом сосну-труженицу. Люди в здешних местах издавна кормились от леса, за что и получили прозвище Смоляные Пятки, отсылающее нас к тем временам, когда в Северной Каролине занимались выгонкой дёгтя, скипидара и смолы.

Сегодня рядом с провинциально-тихим Роли бурно растёт наисовременнейшая наука и промышленность. И хотя леса ещё занимают две трети территории штата, уверенности в том, что в новом веке ему удастся сохранить свой традиционный облик, конечно, нет.

Пол Уилмс занимает важную должность в департаменте развития природных и человеческих ресурсов штата – он руководитель отдела комплексных проблем экологии. Психология технократа, считает Уилмс, одинакова повсюду: взять у природы как можно больше и возвратить ей как можно меньше, поэтому смысл своей деятельности он видит в том, чтобы силой закона и убеждения переломить эту психологию самоубийц.

Согласно федеральным законам, правительства всех штатов обязаны постоянно контролировать состояние природной среды. Отдел как раз и ведёт такой мониторинг. Пол демонстрирует многочисленные диаграммы, свидетельствующие о том, что концентрация сернистых соединений в воздухе Северной Каролины велика, хотя в последние годы рост несколько замедлился. Зато выбросы летучих органических соединений и углеводородов увеличились.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Существует предание, что глас от иконы Божией Матери воспрепятствовал дочери Феодосия Великого царевне Плакидии, приехавшей в 422 г. на Святую Гору, войти в монастырь. С тех пор женщинам запрещён доступ на Афон. Сюда не завозят и самок домашних животных.

2

В 1990-е годы список этой иконы был вновь изготовлен в Иверском монастыре и торжественно передан восстановленной Иверской часовне, что рядом с Историческим музеем в Москве. (Примеч. 2023 г.)

3

Понтийцами в Греции называют мигрантов, переселившихся с берегов Чёрного моря – возможно, потомков тех древних греков, что пришли сюда ещё в те времена, когда оно называлось Понтом Эвксинским. Многие из них слабо владеют новогреческим языком, перебиваются случайными заработками. В пригородном автобусе под Салониками я слышал, как понтийцы нарочито громко переговаривались по-русски; старики же порой вообще отказываются учить язык своей прародины.

4

Оставляю в неприкосновенности бытовавшее в те годы прилагательное ради исторической достоверности и потому, что не считаю себя обязанным следовать странноватым американским нововведениям последних лет. (Примеч. 2023 г.)