Перемена мест

Черты стиля мудехар в Толедо повсюду: не только в резных потолках, но и в вычурных прямоугольных колокольнях, похожих на минареты, в тихих внутренних двориках с фонтанами и решётчатыми беседками, в мозаиках из глазурованных плиток, в подковообразных арках, в узорах на толедских клинках.

Со смотровой площадки возле монастыря Сан-Хуан мы разглядывали город, реку Тахо и окружную дорогу, откуда мне впервые открылся Толедо. Фасад монастыря увешан кандалами, снятыми с христианских узников мавританских тюрем после освобождения Андалусии. Это вечное напоминание потомкам о врагах веры не помешало архитекторам добавить к «пламенеющей готике» изрядную долю мавританских мотивов.

Значительно меньше материальных следов осталось от евреев, игравших в истории Толедо при мусульманском владычестве и позднее немаловажную роль. Третьего моста, который бы символизировал еврейское присутствие, у Толедо нет, но зато в крепостной стене есть нарядные ворота, известные из средневековых документов под названием Баб аль-Яхуд – «Ворота Евреев», через которые шла дорога в Жудерию, еврейский квартал города.

Здесь селились сефарды («Сефард» или «Сфарад» – еврейское название Испании в Средние века). Остались две синагоги, свидетели периода «мирного сосуществования» испанской, еврейской и мавританской общин Толедо в XIII – начале XIV века. В убранстве синагоги Самуэля Леви, построенной в середине XIV века на деньги казначея короля Педро Жестокого, усматривается стиль мудехар. После изгнания евреев из Испании в 1492 году она была превращена в церковь Успения Богоматери (Эль Трансито де Нуэстра Сеньора), отчего и носит теперь странное название «Синагога Трансито». Под изящным мавританским фризом, декорированным арабесками, – надпись на иврите, воздающая славу королю Педро, казначею Га-Леви и Богу Израиля. В боковом приделе церкви теперь размещается музей истории сефардов.

Другая церковь, бывшая синагога, тоже называется словами из разных словарей – Синагога Санта Мария ла Бланка. Считается, что её построил в XIII веке некто Юсеф бен Хоссейн, собиратель налогов при короле Альфонсо VIII. Это известие отсылает нас к роману Лиона Фейхтвангера «Испанская баллада», где речь идёт о любви Альфонсо VIII к еврейской девушке, дочери главного королевского откупщика налогов. Отца девушки звали Ибрагимом, он был евреем, принявшим ислам.

«Ибрагиму отдавали на откуп налоги и пошлины, а также доходы с горных рудников, и он был уверен, что раздобудь он нужные деньги, и он выговорит себе ещё более благоприятные условия – в его ведении окажутся все доходы королевства, – пишет Фейхтвангер. – Правда, с тех пор, как христиане отвоевали страну у мусульман, торговля и ремёсла пришли в упадок; но Кастилия – самое большое из испанских государств – страна плодородная, в её недрах скрыты большие богатства, и Ибрагим верил, что сумеет снова поднять этот край на прежнюю высоту.

Но руководить таким огромным делом издалека нельзя: придётся на месте следить за его выполнением, придётся покинуть мусульманскую Севилью и переселиться сюда, в христианский Толедо».

Не тот ли Юсеф бен Хоссейн послужил писателю прототипом откупщика Ибрагима?..

Ремесленные лавки и сувенирные магазины Толедо забиты грудами товаров. Керамика и платки, украшения и картины, распятия и старинное оружие, тиснёная кожа и жемчуг – не хватит и страницы, чтобы перечислить продаваемые здесь вещи, среди которых есть и дешёвые поделки, и подлинные произведения прикладного искусства. Заглянув в одну такую лавку, я уже не вышел оттуда без покупок.

Сначала хозяин показал декоративные тарелки, расписанные золотом и красками, с явным преобладанием арабских мотивов, – они занимали три большие стены, и ни одна тарелка не повторяла другую.

Потом наступила очередь толедских клинков. Ковка дамасской стали – одна из древнейших специализаций местных мастеров. Настоящий кинжал или сабля воронёной стали, инкрустированные золотой и серебряной нитью, стоят дорого, не каждый турист может позволить себе такой роскошный сувенир. Поэтому здесь стали делать маленькие копии, воспроизводящие характерные черты толедского оружия.

Но и на этом знакомство с лавкой чудес не кончилось. Из застеклённых витрин были извлечены филигранные золотые украшения с инкрустацией, почти невесомые, с геометрическими и растительными узорами.

При желании можно было совершить увлекательное путешествие к истокам. Но так ли уж важно, кто начал делать декоративные тарелки, воронёные клинки и золотую филигрань: испанский гончар, арабский оружейник или еврейский ювелир? Всё переплелось, как узор на лезвии толедского меча, нет ни начала, ни конца у золотой нити…

Маленькая церковь Санто-Томе известна тем, что здесь находится одно из выдающихся полотен Эль Греко – «Похороны графа Оргаса». Когда смотришь Эль Греко именно в Толедо (а здесь десятки его полотен, в том числе внушительное собрание в кафедральном соборе), возникает уверенность, что только в этом фантастическом городе с уникальной культурной аурой мог появиться такой художник.

Эль Греко – по происхождению критянин, чем и объясняется его художественный псевдоним. Его подлинное имя – Доменико Теотокопули. В 26 лет он отправился в Венецию, учился живописи у самого Тициана, успешно начал творческую биографию. Если бы он продолжал работать в Италии, вероятно, стал бы превосходным живописцем Доменико, но никогда – великим Эль Греко. Что-то внушило ему отправиться ко двору короля Филиппа II расписывать Эскориал, а оттуда – в Толедо, где он и жил до смерти. На мраморной перекладине над закрытой (к сожалению!) входной кованой дверью в его дом я увидел надпись: «Музей Эль Греко».

Довольно часто приходится слышать, что такой-то художник или писатель «опередил время», то есть создал нечто недоступное пониманию современников и оценённое по достоинству лишь через годы или века. Это выражение вполне применимо к Эль Греко. Нельзя сказать, что он по такой причине бедствовал и подвергался насмешкам профанов. Напротив, его картины ценились высоко, хотя совершенно не вписывались в традиции живописи XVI века, да ещё в такой строгой католической стране, как Испания, и это тоже одна из загадок.

Фигуры святых на картинах Эль Греко вытянуты, мышцы на руках и ногах бугрятся, как у культуристов, повсюду неожиданные ракурсы, условный и мрачный фон, одежды показаны локальными красками, без полутонов. Что-то есть в нём от византийской художественной традиции. Хотя Доменико родился и вырос в католической семье, он, конечно же, разглядывал на Крите православные иконы и мозаики. Немало, наверное, почерпнул и в Италии. Но озарение гения, прокладывающего свободный путь, никому не дано постичь и объяснить.

Эль Греко был отвергнут Просвещением с его культом разума и только в XIX веке был вновь открыт французскими художниками, дерзнувшими отрицать традиционные способы отражения реальности. В XX веке его уже стали превозносить как гения формотворчества.

А что же картина, с которой я начал эту главу? По всей видимости, это был именно Эль Греко – «Вид Толедо в грозу». Я не то чтобы запомнил её, а уловил общее звучание, тональность, схватил детали. На этой картине узнаётся Алькасар, кафедральный собор, мост Алькантара, Тахо с чёрной водой. Топография города изменена: здания нарочито сближены и карабкаются на крутую гору, устремляясь к полыхающему небу, как будто им тесно на земле.

Крест каудильо

Когда едешь из Мадрида в Сеговию, слева, на фоне лесистых хребтов, появляется огромный чёрный крест. Крест столь массивен и величествен, что становится понятно: он поставлен здесь в расчёте на века.

Крестом увенчана Долина павших – колоссальный комплекс сооружений, где похоронено больше 30 тысяч погибших в период гражданской войны 1936 – 1939 гг., независимо от того, на какой стороне они сражались. Мемориал строился по указанию Франко с 1940 по 1958 год, в основном, силами отбывающих тюремное заключение республиканцев. Здесь, в горах Гуадаррамы, шли затяжные кровопролитные бои республиканцев с франкистами, и общий памятник погибшим гражданам страны должен был символически и эмоционально подвести черту под гражданской войной.

В базилике Долины павших был похоронен и сам каудильо Франсиско Франко Баамонде, возглавлявший испанское государство течение 36 лет. Он умер ранним утром 20 ноября 1975 года. Страна была подготовлена к прозвучавшему в 10 часов сообщению: в течение нескольких дней публиковались бюллетени о состоянии его здоровья, включая анатомические схемы и данные о естественных отправлениях.

И всё-таки наутро в Мадриде творилось невообразимое: люди разносили газетные киоски и спешили на Пласа Майор. Очевидец вспоминал: «Мужчины захлёбываются в рыданиях, не могут договорить начатую фразу: «Испания умерла сегодня…» Женщины заходятся в слёзных причитаниях: «Он был величайший человек всех времён и народов… Наш Отец…«» Далее автор публикации, прочитанной мной в журнале «Иностранная литература», продолжает: «Испания подтверждает веру в личность покойного каудильо и, может быть, ещё в большей степени высказывает страх – Испания осталась без Отца… Поражает не столько то, что многочисленные толпы мадридцев стремятся проститься с Франко, сколько искренность их чувств».

Стилистика прощания испанцев с Франко не является для нас чем-то необычным – она отсылает нашу память к мартовским дням 1953 года…

Франко умер давно и, по бытующей в Европе традиции, стал персонажем массовой культуры. То там, то здесь на глаза попадается характерный образ каудильо. В придорожном кафе, обозревая частокол винных бутылок, обязательно наткнёшься на красочную этикетку с униформенным Франко. В сувенирном магазине, наискосок от мадридского музея «Прадо», обнаружишь бюстик генералиссимуса в шеренге военных и гражданских знаменитостей. А в Готическом квартале Барселоны можно потрогать выбоины от пуль на стене средневекового здания – память о гражданской войне. О той войне написаны учёные книги, романы, статьи, сняты документальные и художественные фильмы. Война была жестокой и беспощадной с обеих сторон – достаточно вспомнить «По ком звонит колокол» Эрнеста Хемингуэя. Но всё-таки, правда истории на стороне республики. И Мадрид бомбили не республиканцы, а франкисты, поднявшие мятеж против законного, избранного демократическим путём правительства Народного фронта.

Как и следовало ожидать, единого мнения о значении мемориала не было и нет. Одни видят в нём символ национального примирения, другие – лицемерие, попытку уравнять историческую ответственность той и другой стороны.

1998

АФОНСКОЕ ВРЕМЯ

Хмурым утром 7 ноября 1995 года автобус доставил нас на пристань Уранополиса. Всю дорогу от Салоник мы были настолько озабочены тем, чтобы успеть к парому на Святую Гору, что напрочь забыли о значении этой даты.

Однако сосредоточенность на желанной цели не помогла, и к моменту нашего появления на пристани паром отвалил, но почему-то болтался на якоре метрах в двухстах от берега. Задержали его, как выяснилось, не из-за наших персон, а по причине более основательной: опоздал грузовик с гравием, предназначенным для одного из монастырей, и капитану приказано было вернуться.

Судовая машина долго не могла выбрать якорь, паром крутился на цепи, словно пёс, а когда, наконец, избавился от привязи, ткнулся в бетонный причал. Поспешив за грузовиком, оказалась на его палубе и наша компания: греческий дипломат Алексис, проживающий в Москве (благодаря его стараниям и состоялось это путешествие), а также два журналиста – Борис и автор этих строк.

Обители на Айон-Орос

На Святую Гору, где находится двадцать православных мужских монастырей, можно попасть при нескольких условиях:

– если вы не женщина;

– если вы не превышаете своей персоной 120 ежедневных посетителей Горы или предусмотренных в их числе 10 представителей нехристианских конфессий;

– если вы получили от властей разрешительную бумагу, играющую роль визы;

– если вы не опоздали на паром, ежедневно курсирующий между Уранополисом и монастырскими пристанями, поскольку другого сообщения с Горой нет.

Святая Гора, по-гречески Айон-Орос, – самый восточный из трёх отростков полуострова Халкидики, выдвинутого в Эгейское море наподобие гигантской клешни. Согласно легенде, персидский царь Ксеркс повелел прорыть в самой узкой части перешейка канал для своего флота, чтобы напасть на Элладу. Теперь чуть южнее этого места проходит административная граница Святой Горы. Вытянутый на восемьдесят километров полуостров часто называют Афоном – по имени горы, венчающей его южную оконечность.

Гора Афон открылась нам с палубы, как только мы отдалились от берега. Её почти правильный тёмно-зелёный конус был покрыт пятнами снега, а у расщеплённой на три пика вершины плавали слоистые облака. Между прочим, заметил Алексис, в древней Элладе эту гору жаловали особым почётом, устраивали там святилища богам.

Согласно церковному преданию, корабль, на котором Божия Матерь отправлялась на остров Кипр, попал в бурю и укрылся в одной из бухт Афонского полуострова. Божия Матерь крестила тамошний языческий народ и взяла Святую Гору под своё покровительство: «Я же буду заступница места сего и ходатаица о нём перед Богом». Поэтому на картинах, изображающих Афон, часто можно видеть Божию Матерь, простирающую над горой свой плат.

Появление первых христианских монастырей на Афоне относят к периоду правления Константина Великого (IV в. н.э.), даровавшего христианам права гражданства и свободу вероисповедания. После завоевания Византии османами Святая Гора сохранила статус самоуправляемой территории, но была обязана платить султану подушную подать. С тех пор и до революции 1917 года большую помощь обителям оказывала Россия.

Берега полуострова круто обрываются в море. Там же, где каменные уступы сменяются пологими спусками, прямо у воды построены монастыри или оборудованы пристани тех монастырей, что располагаются выше, в распадках между лесистыми кряжами. Две греческие обители, куда приставал наш паром, своими крепостными башнями и стенами напомнили мне средневековые цитадели; строения, принадлежащие гражданским властям, угадывались по радарам и антеннам на крышах.

Русский Свято-Пантелеимонов монастырь отличается от своих собратьев менее суровым обликом. Башен и укреплений здесь нет, но при взгляде на мощные стены зданий, образовавших замкнутый многоугольник, не скажешь, что строители не были знакомы с наукой фортификации. Изгибающаяся под острым углом булыжная дорога вывела нас к монастырским воротам, осенённым могучими кипарисами. За воротами открылась уютная площадь – точнее, площадка, образованная фасадом храма Св. Пантелеимона, трапезной и братскими корпусами.

В монастыре мы застали гостей: губернатора и начальника полиции Святой Горы, а также руководителя одного из российских правительственных ведомств (назовём его Официальным Лицом) и его помощника. Зиновий, расторопный послушник, с выражением на лице постоянной готовности услужить, подал чай, сахар, хрусткое печенье, брынзу и хлеб. Алексис взял на себя обязанность переводчика, мы же с Борисом представляли вездесущую российскую прессу.

Беседа вращалась вокруг паломничества, хотя мы отдавали себе отчёт в неточности предмета обсуждения. Хождения на Афон православных из России продолжались века. Но теперь настоящих паломников, устремлявшихся некогда сюда «с молитвой на устах и с посохом в руке», конечно, уже нет. Вместо них круизный теплоход завозит сюда на сутки-другие туристов, осматривающих святые места Средиземноморья. Туристы посещают монастыри, церкви, покупают мелкие сувениры. Поскольку женщинам сходить на берег запрещено1, кто-нибудь из монахов доставляет в лодке на борт теплохода иконы и мощи, рассказывает об истории Святой Горы. Разумеется, настоящей помощи от туристов – деньгами или посильным трудом – монастырю не приходится ждать.

По мнению Официального Лица, в России нашлось бы немало людей, пожелавших поддержать русскую обитель, и деньги бы отыскались, хотя жертвователей на благие дела у нас пока маловато. Но нужно, чтобы греческие власти пошли навстречу и упростили процедуру оформления въездных документов на Афон. Когда-то, до Октябрьской революции (вот и вспомнилось 7 ноября!), границы были по существу открыты, и нашему соотечественнику, чтобы попасть сюда, достаточно было выразить желание прикоснуться к православным святыням и помочь землякам и единоверцам. Теперь же одного такого желания недостаточно. (Один грек потом шепнул мне: «У нас до сих пор боятся, что русские сделают здесь базу подводных лодок»).

Меня особенно интересовал вопрос о прерогативах власти церковной и власти государственной на Афоне, и губернатор Димитриос Вавакас охотно дал пояснения на сей счёт. Вот что он рассказал.

Монастыри Святой Горы находятся в ведении патриарха Константинопольского Варфоломея, в связи с чем его имя должно ежедневно упоминаться в заздравных молитвах. У каждого монастыря – свой устав, но существуют и общие законоположения, ещё со времён Византийской империи регулирующие деятельность монашеских общин. В Карье, своего рода столице Афона, находится кинот, коллегиальный орган управления монастырями, в котором представлены все двадцать обителей. Однако Афон не обладает никакими признаками государственности и в этом смысле не имеет ничего общего с Ватиканом. Это монашеская республика только в смысле внутреннего самоуправления, но не в смысле государственного статуса; территория Афона – составная часть Греческой республики. Послушник, проходящий предварительные испытания перед постригом, может жить здесь по временному разрешению, если же монах собирается навсегда поселиться на Афоне, он обязан изучить греческий язык, получить греческое гражданство и соблюдать все законы государства, оставаясь при желании и гражданином своей страны.

– Неправильно говорить «русский монастырь», – подчеркнул Вавакас. – Надо говорить: «Монастырь на территории Греции, где богослужение ведётся на русском языке»…

Возможно, такое определение выглядит юридически безупречным, но я всё же стану употреблять «неправильное» название не только из-за его краткости, но и ради исторической справедливости. Ведь всё, что есть в Свято-Пантелеимоновом монастыре, создано православными из России и на русские деньги, и обитают здесь русские люди.

Но вернёмся за стол, посреди которого стоит алюминиевый чайник. Главная задача рабочих и государственных служащих, которых на Афоне около пятисот, продолжал губернатор, – не только строить и ремонтировать здания, но и обеспечивать сохранность имеющихся здесь колоссальных ценностей. Должное уважение к историческим и религиозным святыням питают далеко не все. Случаются дерзкие налёты и ограбления, иногда туристы «берут на память» то, что плохо лежит. Поэтому пришлось завести береговую охрану и таможню, досматривать вещи каждого, кто уезжает с Афона.

Подробности последнего налёта итальянских «гастролёров» мы выслушиваем под шум мотора губернаторского джипа. Ради экономии времени мы не отказались от предложения Вавакаса доставить нас в Старый Руссик, хотя это и не в традициях обитателей Афона, передвигающихся либо пешком, либо на мулах.

Старый Руссик

Добравшись до цели, мы распрощались со словоохотливым губернатором и молчаливым начальником полиции. Сумрачный лес, похожий на тайгу, обступил нас со всех сторон. Ветер раскачивал вершины гигантских сосен и шевелил спутанные травы, покрывавшие двор обители. Если бы не далёкое треньканье колокольчика пасущегося мула, можно было подумать, что находишься в необитаемом месте.

Старый Руссик – второй по времени основания приют русского иночества на Афоне. Первым был скит Богоматери Ксилургу, одноимённая древняя церковь существует там по сей день.

Русский писатель Борис Зайцев, живший после революции в эмиграции, приезжал на Святую Гору в 1928 году. За 17 дней он побывал в нескольких монастырях и скитах, обогнул южную оконечность полуострова, читал сочинения по истории Афона в библиотеке Русского монастыря. О своём путешествии он написал очерковую книгу «Афон». Вот что говорится в ней: «Сохранился акт передачи русским, дотоле ютившимся в небольшом скиту Богородицы Ксилургу (Древоделия), захудалого монастыря Фессалоникийца в честь св. Пантелеимона, на месте несколько выше теперешнего нашего монастыря – где сейчас Старый, или Нагорный Руссик. Русские получили монастырь Фессалоникийца в 1169 г. Вот с каких пор поднял св. Пантелеимон свою целительную ложечку (он с ней всегда изображается) над Русью. Почему монастырь Фессалоникийца, уступленный русским (им, очевидно, стало тесно в скиту Ксилургу), назван Пантелеимоновским и сохранил это название – я не знаю, об этом не упоминается в источниках… Около 1770 г. монахи „оскудевшего“ Руссика спустились от него вниз, к морю, и, поселившись вокруг уже существовавшей кельи иерисского епископа Христофора, основали нынешний огромный монастырь, оплот всего русского на Афоне».

Старый Руссик снова переживает нелёгкие времена.

В молчании обошли мы запертый на замок храм, осмотрели ветхий братский корпус с пристроенной к нему башней из плитняка, обшитой почерневшими, кое-где отставшими досками. На тяжёлых дверях корпуса висел амбарный замок. Третье строение мы определили как склад или сарай. У его стены торчал из травы покосившийся могильный крест. Продравшись сквозь заросли шиповника, я разглядел вырезанные на нём буквы «К» и «В».

Тут громкие возгласы оповестили нас о явлении живой души. Невесть откуда взявшийся сухой сутулый монах, назвавшийся Ионой, радостно приветствовал нас. Он отпер амбарный замок ключом соответствующего размера и повёл нас осматривать параклисы – церковки, расположенные одна над другой на трёх этажах той самой обшитой досками башни, что разглядывали мы снаружи.

– Один вы здесь… – полувопросительно произнёс Борис.

– Один, спаси Господь, пять лет уже, – ответил монах Иона с характерной южнорусской интонацией. – Тяжело одному. Заболел или ещё чего… Всё один.

По всему было видно, что разруха свила здесь гнездо давно и основательно. Монаху хватает сил только на то, чтобы поддерживать в порядке показанные нам старинные церкви во имя великомученицы Варвары, Сорока двух мучеников и Саввы Сербского. Последняя – самая знаменитая и памятная. Растко, сын сербского государя Стефана Неманича, совершая паломничество, остался послушником в Старом Руссике. Из окна той самой башни, где мы теперь находились, он сбросил своё царское одеяние к ногам приехавших за ним посланцам отца и принял монашеский постриг под именем Саввы. Было это давно, ещё в XII веке. Савва, впоследствии ставший сербским архиепископом, – один из самых почитаемых святых в Сербии.

«Сербский след» в истории монастыря встречается ещё раз. В XIV – XV вв., когда на Руси было монгольское иго, именно сербская церковь не дала умереть обители.

Прошлым летом, продолжает наш провожатый, случилась большая беда: провалилась крыша, и дожди залили иконостас. Одному было не справиться. Хорошо, монастырь дал деньги и рабочих, залатали…

– И что же, будет всё это когда-нибудь восстанавливаться? – спрашиваю я, осторожно ступая по изгнившим ступенькам.

– Как Бог даст, – смеётся Иона.

– Надо, чтобы люди захотели.

– Истина, истина! – Лицо монаха озаряется, и он согласно кивает головой. – Бог ведь хочет в любое время помочь, но люди неспособны воспринять его желание. Очень тяжело оторваться им от этого, знаете, ну…

– От земного?

– Вот-вот, от чувственного. И мы, монахи, теперь другие стали, нам и то надо, и это, суетимся, а у тех было больше святости…

На улице он указал на погнутую ржавую решётку в окне храма Воскресения:

– Вот, видите, охотники ходят. Кто-то залез лет десять назад. Вытащили иконы, хорошие были иконы.

– И не нашли?

В ответ монах смеётся, показывая редкие нездоровые зубы.

А я вспоминаю историю о том, как один греческий дипломат, знаток древностей, случайно оказался на знаменитом европейском аукционе и увидел в числе выставленных на продажу вещей то, что было украдено из афонского монастыря…

На обратном пути обсуждаем увиденное и услышанное. Моё наивное представление о безоблачном существовании русской обители, далёкой от переживаемых Россией проблем, улетучилось. Монахи, обитавшие в монастырских скитах, умирают, а замены из России нет – и скиты переходят к новым хозяевам, грекам; метохи – монастырские угодья, орошённые потом многих поколений русских иноков, заброшены; восстанавливать сгоревшие корпуса не на что…

Тут встретился нам полуразвалившийся скит. Он мог бы пополнить собой грустный перечень утрат, но у штабеля досок на поляне появился молодой монах с топором в руке. Знак отрадный!

Грунтовка, кое-где замощённая камнем, вьётся по горному уступу к морскому берегу. За каждым поворотом открываются живописные виды: то красная черепица келий, то белые бастионы далёкого монастыря, то старая мельница, нависшая над пересохшим ручьём, – и лес, лес, бесконечные разливы зелени всех оттенков. Сверкающая солнечная дорожка уходит по морю к размытым силуэтам островов, словно подчёркивая великолепие благословенного уголка. Возможно, это величие и божественная красота в сочетании с энергетическими токами человеческого духа рождают здесь неповторимое ощущение: как будто приближаешься к постижению самих основ бытия.