Только ты

– П-привет.

Он широко улыбнулся, обнажив ряд белых зубов. Прислонился плечом к стене, стоя на ступеньку ниже, преграждая мне путь.

– Куда бежишь? Или от кого? – спросил, словно в воду глядел. – Случайно, не меня ищешь?

– Нет, не тебя, – ответила я и вдруг поняла, что он шутит. Смутившись, постаралась улыбнуться в ответ. – Просто хотела спуститься в холл, кое-что забыла в раздевалке. Извини…

Шагнула в сторону, собираясь его обойти, когда пальцы Сергея снова обхватили мое запястье.

– Послушай, Настя…

– Да.

Парень прогнал с лица улыбку и теперь смотрел на меня серьезно.

– Ты когда-нибудь бываешь одна? В том смысле, что… погулять по городу, сходить в кино? Тебе ведь отец не запрещает?

Последняя моя прогулка по городу закончилась не очень хорошо, и я даже нахмурилась, вспоминая поздний зимний вечер, холод и панику, охватившую меня, когда поняла, что потерялась.

– Нет, не запрещает. Но мне не очень нравится гулять. Я еще плохо знаю город.

– Жаль, – грустно ответил блондин. – Жаль, что не нравится. Если хочешь, я бы мог показать тебе парочку интересных мест. Здесь поблизости есть каток и кинотеатр. Я подожду тебя после школы, можно? Мы могли бы сходить в кино.

Симпатичный парень, и с настроением все в порядке, вот только вряд ли он сможет помочь мне. И пальцы, не отпускавшие руку, мягко поглаживающие запястье, странно напрягали, как и прямой взгляд голубых глаз. Таких же смелых и недобрых, как у сводного брата.

На секунду показалось, что я смотрю в серые холодные глаза Стаса. Темные, как омуты, и такие же опасно-манящие.

– Н-нет, не уверена, что хочу, Сергей. Извини.

– Плохо, – парень невесело дернул уголком губ. Оглянувшись, запустил пальцы в светлые волосы, отбрасывая пряди со лба. Это простое движение – чуть дерганое и нерешительное снова напомнило о сводном брате, и я невольно отступила. Последнее время я слишком много о нем думала. – Это из-за Стаса, да? Из-за него ты не хочешь пойти со мной гулять? – озвучил догадку Воропаев. – Мы можем не говорить Фролу, и он ни о чем не узнает, – блондин снова смотрел на меня прямо, продолжая изучать лицо и смущать пристальным взглядом. – Настя, я ведь не так много прошу. Всего лишь прогулка друзей в кино и ничего больше.

Он снова улыбался, уверенный, что не откажу. Держал запястье в ладони, не собираясь отпускать, зная, что этим непрошеным прикосновением тревожит меня. Я уже успела понять, что в этой школе девчонкам не принято отказывать таким, как он. Мой друг Егор сказал бы, что Сергей мажор, напыщенный, самодовольный индюк, и я бы с ним согласилась. Хотя значение этого слова до конца смогла понять только сейчас.

Я не хотела с ним идти по многим причинам. Я плохо его знала, к тому же он был лучшим другом сводного брата и мог просто смеяться надо мной. Я часто видела его в обнимку с другими девчонками и не чувствовала себя уверенно, находясь рядом. Нет, мне определенно стоило держаться от Сергея Воропаева подальше.

Прозвенел звонок, и я оглянулась. Хотела убежать, обрадовавшись причине, по которой могу оборвать разговор, но парень снова не отпустил меня. Неожиданно я поняла, что на пустой лестнице мы остались вдвоем.

– Настя? Я все еще жду.

Сердце колотилось испуганной птицей: было страшно опоздать на урок, и страшно остаться. Я постаралась взять себя в руки и ответить как можно спокойнее.

– Я не знаю, есть ли Стасу дело до меня. Думаю, что нет. Но я точно знаю, что ему не понравится, если я стану общаться с его лучшим другом. И… я совсем не знаю тебя, Сергей.

– А что, я такой страшный? Несимпатичный? Не нравлюсь тебе? – блондин игриво поднял темную бровь.

– Н-не уверена, – качнула я головой.

– Совсем-совсем не нравлюсь?

Мне не хотелось шутить с ним и очень не нравилось находиться наедине.

– Пожалуйста, отпусти. Мне нужно на урок.

– Ничего. Скажешь, что ходила к медсестре. У вас, у девчонок, бывают же эти, как их, – трудные дни, – нашелся Сергей. – Никто тебе и слова не скажет, можешь поверить, проверено.

Это было слишком, и щеки стали пунцовыми. Никогда еще ни с одним мальчишкой так запросто я не касалась подобной темы в разговоре.

Кажется, Воропаев понял, что перегнул с советом. Растерянно поджав губы, согнал с лица улыбку.

– Ну, извини, Настя, неудачная вышла шутка. Я тоже волнуюсь, можешь поверить. Не каждый день стою тут, как дурак, назначая свидания. Да отпущу я тебя, не бойся, просто понять хочу.

– Что именно? – это было непросто, но я старалась смотреть ему в глаза. – Ты же меня почти не знаешь!

– Не знаю, ну и что? Ты мне нравишься, и этого достаточно. Странно другое: почему нравишься? Что в тебе такого особенного, Настя? Я ведь видел тебя в первый день, ну, тогда, когда вы с отцом приехали в дом мачехи. Я помню, какой запуганной и жалкой ты была в своем смешном наряде… Догадался, насколько Стасу твой приезд поперек горла, а ведь он мой лучший друг…

Я больше не могла на него смотреть и опустила глаза, чувствуя, как к губам подбирается дрожь. Боясь расплакаться, закусила их сильно-сильно.

Сергей какое-то время молчал, как и я, но отпускать меня по-прежнему не спешил.

– Я тебе совсем не нравлюсь, да, провинциальная девочка? – спросил с появившейся на лице недоброй ухмылкой. – А ведь я мог пригласить любую другую, не тебя? Неужели мой выбор ни о чем не говорит?

Не говорил. И не мог сказать. Я просто не понимала этого парня.

– Пожалуйста, у меня урок…

– Я буду ждать тебя после уроков за школой, у перекрестка. Пообещай, что придешь.

– Я не знаю… не смогу. Мне надо домой.

– Тогда и я не знаю, буду ли молчать о том, какая ты. Кто ты и откуда взялась!

Я вскинула на Сергея взгляд, и он замолчал. Сглотнув в горле комок, закончил, словно нехотя:

– Маринка не скажет, пока так хочет Фрол, она помешана на нем, а вот я… Упс, могу и проговориться. Поверь, твоя спокойная жизнь в школе тут же закончится. Девчонки не простят бедности и того, что ты спишь в комнате Стаса. Особенно когда узнают, как он тебя ненавидит. Да, я знаю, что это так, он говорил мне.

Сначала сводный брат, теперь его лучший друг. Мир, в котором жил мой отец, в котором жили оба этих парня, продолжал удивлять жестокостью. Какие игры для себя они придумают завтра? И насколько больнее в этом завтра они ранят меня?

Конечно, я не надеялась, что Стас скроет от друга свое отношение к сводной сестре. Он не скрывал его с нашей первой встречи. Но теперь я ни на грамм не собиралась верить Сергею. Не знаю, кто ему нравился на самом деле, но точно не я. А еще… У меня была Дашка, а вместе с ней и Петька Збруев. Мне хотелось верить, что мои новые друзья не отвернутся от меня, даже узнав, в каком смешном пальто и шапке я приехала в их красивый и большой город.

Мне все-таки удалось освободить руку. Опустив взгляд на грудь парня, я прижала ее к себе. Больше не хотелось на него смотреть.

– Делай, как хочешь, Сергей.

– Настя…

Но я уже попятилась, поднявшись на одну ступеньку.

– Мне все равно. Да, Стас ненавидит меня, твоя сестра ненавидит меня, видимо, ты тоже ненавидишь, раз уж тебе нравится со мной играть. Я не пойду с тобой в кино, потому что мы не друзья и никогда не будем: друзей не высмеивают и не унижают. Можешь рассказать, какой жалкой я была, хоть целому миру. Я не знаю этот город и не хочу знать! Я очень надеюсь, что когда-нибудь уеду отсюда!

Я повернулась, чтобы убежать, но он легко вспрыгнул на площадку и загородил путь, но за руку не взял.

– Настя, не убегай! – сказал как-то хрипло, и эта остановка стала последней каплей. Ревность, боль, обида – всего этого сегодня оказалось слишком много для пятнадцатилетней провинциальной девчонки. Закрыв лицо ладонями, я крепко зажмурилась, тщетно пытаясь сдержать слезы. Вот теперь я на самом деле была жалкой.

– Пожалуйста, пожалуйста, Сергей, уйди.

Не знаю, сколько я так простояла, но когда решилась открыть глаза – Воропаев уже ушел. На лестнице было тихо, урок давно начался… Я не могла в слезах вернуться в класс.

– Извините, можно я у вас посижу? – спросила, спустившись в холл, у немолодой женщины-гардеробщицы, остановившись рядом с ее диванчиком, и та понятливо кивнула:

– Что, деточка, с урока выгнали, да? За поведение? Ну, посиди. Все лучше, чем на улице по курилкам шастать.

Она держала в руках вязание, считая петли, смотрела в журнал, и я тут же вспомнила бабушку. Как же мне ее не хватало сейчас!

Дашке пришлось сказать, что урок провела в медпункте. В мой прогул подруга не поверила, и на ходу появилась история о головной боли и тошноте. И чудо-таблетке. Хорошо, что Кузнецовой сейчас было не до меня, иначе я сама бы себе не поверила, настолько неубедительно все прозвучало. Петька Збруев за помощь в столовой пообещал ей дать посмотреть какой-то новый фильм, и Дашка весь день без умолку трещала, что терпеть не может боевую фантастику, но раз уж дело коснулось принципа, все равно возьмет и посмотрит. Что она, зря убиралась, что ли? Тем более что Петька (и это по большому секрету) в это воскресенье пообещал прийти к ней домой, чтобы настроить на компьютере какие-то новые видеокодеки. И даже грозился спросить разрешения зайти в гости у ее мамы: ну не дурак ли?

– Да и вообще мне кажется, что не такой уж он и бабуин, каким прикидывается. Знаешь, Настя, есть в нем что-то человеческое.

Определенно в Петьке было много человеческого – в легком, веселом парне, прощающем подруге любую колкость. Все это я слушала вполуха, соглашаясь с Дашкой, но думала о своем. О том, что случилось сегодня за обедом и после, на лестнице. Почему я оказалась такой слабой? Почему не могла защитить себя? Почему мое сердце, прежде никогда не дававшее о себе знать, зажило собственной жизнью, не желая верить тому, что видят глаза? Что слышат уши? Как я могла подумать, что в этом городе мне будет так же легко, как дома в своей школе с друзьями, которых я знала с детства? Что сводный брат на самом деле примет меня за сестру, как полагал отец?.. Из всех моих ожиданий по приезде оправдалось лишь одно, на которое я не смела и надеяться. В этом большом городе только мачеха тепло приняла в свой дом тощую одинокую девчонку. Даже шапка и стоптанные сапоги не стали помехой. И уж точно она не думала надо мной насмешничать.

Я не могла сегодня остаться после занятий на тренировку по чирлидингу и сказала тренеру, что плохо себя чувствую и хочу домой. Кажется, к концу уроков я действительно чувствовала себя неважно. Дашка, фыркнув в кислые лица одноклассниц, утопала следом, даже не придумав своему уходу оправдание. У раздевалки я заметила Стаса и его лучшего друга с сестрой и снова раскраснелась от волнения (вот только не стала смотреть в глаза и опускать лицо). Я ничего не могла с собой поделать: почувствовав сводного брата рядом, мое сердце тут же предательски забилось: боль в груди и не думала утихать.

– Что-то наш павлин погрустнел. Полозова его бросила, что ли? – заметила подруга. – Вот был бы знатный ржач! Зато Маринка Воропаева светится, как китайская елка: дешево и ярко. Если бы Фролов сейчас дал добро, уже висела бы на нем звездой! Интересно, – Кузнецова задумчиво скосила взгляд на троицу, – чем бы жила школа, если бы не наши олени с мартышками? Скисли бы все от тоски!.. Ладно, пока, Матвеева, до завтра!

– До завтра, Даш!

– И скажи уже отцу, пусть купит дочери нормальный телефон, что он как жлоб! Вечно к тебе что в рельсу звонить. Так же глухо! И смотри не разболейся всерьез, а то подведем Альбиночку! У нас выступление на носу и Зимний бал!

Телефон у меня и правда работал неважно, иногда отключался, но я ничего не собиралась просить у отца. Без собственного компьютера, аккаунта в соцсетях и «Айфона» я казалась Дашке пещерным человеком, но это не мешало ей со мной дружить.

Я понадеялась, что Дашку не услышал Стас. Я была более чем довольна тем, что имела. Мне бы не хотелось никому доказывать, что это не так.

Я натянула шапку, рюкзак, надела перчатки и вышла из школы. Побрела центральной аллейкой к проспекту и дальше к остановке, оглядываясь по сторонам. В город медленно, но верно приближался Новый год, декабрь становился суровее, и снег теперь падал на землю лапистый, тяжелый, занося обочины не снежной колкой крупой, а настоящими мягкими сугробами.

Вот бы взять и очистить сердце от тяжелой грусти, чтобы снова стало таким же чистым, светлым и легким, как этот снег!

Я остановилась и набрала снег в ладони. На солнце он искрился и ослеплял морозной белизной. Подняв руки, подбросила пушистую охапку вверх, глядя, какой красивой метелицей снег опускается под ноги. Рядом засмеялись какие-то школьники, и я, смутившись, отряхнув руки, поспешила к автобусу. Еще немножко, и можно будет спрятать грусть ото всех в своей комнате!

За день рекламщики обклеили остановку новогодними афишами, и теперь она пестрела яркими приглашениями на праздничные спектакли и концерты. Я задержалась возле афиш совсем чуть-чуть, и когда села в автобус – с удивлением увидела на остановке сводного брата. Стас никогда не приезжал домой так рано, я знала, что у него ежедневные тренировки по баскетболу и, как ворчала мачеха, неизвестные дела с друзьями. Он редко когда возвращался домой раньше шести часов вчера… Я невольно задержала на нем взгляд, наблюдая, как сводный брат входит на заднюю площадку, бросает сумку на сиденье и опирается плечами на поручень. Запустив пальцы в заснеженные темные пряди, отводит назад от лица длинную челку, отворачиваясь к окну.

Конечно, он не подошел и не окликнул меня. Мы всегда на людях вели себя так, словно незнакомы. Вот и сейчас в этом автобусе мы снова были чужими, как будто никогда не смотрели друг другу в глаза, никогда не касались руками и никогда не чувствовали тепла наших тел. Как будто в морозный пятничный вечер не спешили найти друг друга.

Но автобус остановился в Черехино, и мы сошли, все еще оставшись незнакомцами. Стас всю дорогу к дому шел позади, заставляя чувствовать, как от его взгляда у меня слабеют ноги и горит затылок. И лишь у ворот отобрал из непослушных рук ключи:

– Давай я сам, скелетина. Возишься тут, неумёха…

Наши руки соприкоснулись, и пальцы обожгло током. Еще не сразу я увидела ключи, упавшие в снег, а он не сразу подобрал их. Сначала были лица, взгляды и серые омуты глаз. Пронзительно острые, словно сталь, и вместе с тем темные, кипучие на дне, словно в них глубоко-глубоко плескалась боль. Мне вдруг показалось, что ему сейчас было так же плохо, как мне.

– Настя? Стас? – мачеха искренне удивилась, увидев нас на пороге дома. Она выглянула из кухни, вытирая руки о фартук, и улыбнулась. Сегодня родители приехали рано, и в доме вкусно пахло: им нравилось готовить вдвоем. – Как замечательно, дети, что вы вернулись. И как неожиданно, что вместе. Отец, дети дома, ставь чайник! – крикнула мужу через плечо и заметила сыну, снимающему обувь: – Стаська, я давно твержу, чтобы ты провожал Настю из школы, нечего тебе в городе до вечера с друзьями шаландаться. Смотри, какая она у нас тростиночка-незабудка, еще обидит кто.

Мы молча раздевались. Стас больше не смотрел на меня, но я могла видеть его плечи: на мгновение они замерли от материнских слов.

– Лучше бы телефон нормальный купила. Что вы жметесь? Можно подумать, живете с трех копеек.

Слава богу, что, в отличие от меня, мачеха не поняла, о ком он говорит. Скрылась вслед за сыном на кухне, коснувшись губами его холодной с мороза щеки. Открыла шкаф, выставляя на стол приборы.

– Ничего, со старым походишь. Не дорос еще чужие копейки считать. Вот заработаешь на новый – купишь, а до тех пор и не мечтай!

– М-м-м… Что здесь у вас с Батей? Пахнет вкусно.

– У нас здесь жаркое и шоколадно-ванильный кекс с миндалем. Пробуем в домашних условиях рецепт нашей пекарни. Настя, девочка, чего стоишь? – окликнула меня мачеха, заметив, что я замешкалась в прихожей. – Мой руки, будем обедать! Потом переоденешься, остынет все!

Это было приглашение, и я не смогла отказаться. Хоть наша семья и была небольшой, мы редко обедали все вместе. Оставив сумку в холле, вымыла руки и присоединилась к родителям. Села на свое место возле сводного брата, чувствуя, как от его близости горят щеки. Сейчас они и вовсе вспыхнули огнем, когда он сказал, лениво потянувшись к тарелке с хлебом:

– Кстати, мать, насчет телефона. Я не о себе говорил. Ходит, как старьевщица, за тебя стыдно.

– А о ком же? – но мачеха уже и сама догадалась. Растерянно смяла в руках салфетку, поднимая на меня глаза. – Деточка, как же так? Действительно, что это мы упустили из виду… Гриша, ну хоть бы ты сказал, что дочери нужно, честное слово! – заметила мужу с упреком.

Отец закашлялся, а я смутилась. Я боялась подобных разговоров и не любила. Галина Юрьевна и так не обижала меня, а у отца хватало своих забот: мне не хотелось быть для них еще большей обузой, и уж тем более послужить причиной ссоры.

Я постаралась сказать убедительно, но голос все равно прозвучал тихо и неуверенно.

– Что вы, Галина Юрьевна! Не надо… Да мне и звонить-то некому, вот разве что бабушке, но мы с папой часто навещаем ее. Я все про нее знаю.

Повисла неловкая пауза, в которую я мечтала сжаться в слепой комок и закатиться под стол. Спасибо отцу, что попытался разбавить паузу неожиданно бодрыми словами:

– Кстати, дочка! К разговору о телефонах… Мне же сегодня с утра твой Егор звонил, тебя спрашивал!

На секунду я забыла обо всем на свете и потянулась взглядом к отцу.

– Егор?

– Егор, – кивнул тот с улыбкой. – Он и раньше звонил, у своей матери телефон узнал, да я все сказать забывал. Неудобно получилось. Мне кажется, он хороший парень.

– Да, очень!

Вот теперь я тоже улыбалась, позабыв о еде. Я очень соскучилась по другу, очень. И мне хотелось услышать о нем как можно больше.

– А… а что он говорил?

– Да так, тобой в основном интересовался. Как ты здесь живешь, с кем дружишь. Привет передавал. Говорил, что очень скучает. Обижается, что не звонишь, но здесь моя вина, дочка, виноват. Сегодня же с тобой перезвоним ему, поговорите. Сама все о себе и расскажешь.

Да, расскажу! Непременно расскажу! И о бабушке, и о городе, и о новой школе! И даже о Дашке!

– Спасибо, папа!

Когда кухонная дверь громко хлопнула, я словно очнулась. Вздрогнув, посмотрела вслед вышедшему из кухни сводному брату, не понимая, что произошло. Чем вдруг смогла обидеть Стаса.

– Галя, я что-то не то сказал? – отец тоже удивленно вскинул брови, но мачеха лишь отмахнулась.

– Пустое, Гриша, – неожиданно рассмеявшись, отвернулась к окну. Продолжала улыбаться своим мыслям – тихо, по-доброму, еще долго рассеянно глядя на падающий за окном снег, пока мы с отцом, боясь ее потревожить, молча заканчивали обедать. – Вот так дела…

У Егора все оказалось хорошо. Мы были соседями, дружили с детства и понимали друг друга с полуслова. Я протрещала с ним почти час в отцовский телефон, закрывшись в своей комнате, не думая, что меня могут услышать из-за стены, и рассказывая о своей жизни. Он знал обо мне все, а хотел знать еще больше.

Да, ко мне хорошо относятся. Да, у отца хорошая семья, работа и большой дом. В городе – новая школа, и у меня появились друзья. Конечно, бабушка чувствует себя значительно лучше! Егор знал, что у меня есть сводный брат, спросил о нем, и я снова ответила, что все замечательно и мы дружим. Это был первый раз, когда я не смогла рассказать другу правду о Стасе, а может, просто не захотела. Я многому еще сама не могла дать название.

Я тоже знала о Егоре все. Какие он любит фильмы, марки машин, какие девчонки ему нравятся и кого бы он хотел пригласить на первое свидание. Он был старше меня на год, и когда влюбился в Сонечку Лапину, хорошенькую дочку учителя физики со своей параллели, мы даже репетировали с ним поход в кино, и он ухаживал за мной, как настоящий парень. А потом мы долго смеялись, когда я не разрешила себя поцеловать.

Егор сказал, что даже его собака скучает по нашим прогулкам, и я поверила. Когда-то детьми мы нашли Муху возле продуктового магазина скулящим от холода щенком, и Егор забрал его себе, грозясь вырастить из пса «настоящего человека». Человека из Мухи, конечно, не получилось, зато пес оказался крепким щенком дворовой овчарки и через год превратился в грозного Мухтара, которого мы оба любили.

Мой друг не хотел, чтобы я уезжала, но и запретить уехать не мог.

Я пообещала ему, что обязательно буду звонить, и обязательно вернусь. Пообещала, а через минуту после звонка уже стояла у окна и смотрела на заснеженные ворота. На то место, где мы остановились со Стасом, обронив ключи. Где я узнала, как сильно может обжигать пальцы случайное прикосновение и как сильно биться сердце под серым пристальным взглядом.

Но… разве можно так смотреть, если ненавидишь? Если другие девчонки кажутся лучше и красивее? Если я для него никто?

В сводном брате было столько загадок, и ни одну из них я не могла разгадать.

Я вернула телефон отцу и задержалась на кухне с мачехой за вечерним чаем. Рассказала о бабушке, Егоре, о предстоящем в скором времени Зимнем бале. Галина Юрьевна была наслышана о новомодных школьных традициях и пообещала купить мне красивое платье. И, конечно же, обязательно прийти на меня посмотреть. Вопрос был во времени, точнее, в его дефиците (я знала, что родители к Новому году планируют открыть в центре города большое семейное кафе-кондитерскую и заняты проектом под завязку), и мачеха серьезно озадачилась возможностью уделить падчерице внимание.

– Ладно, Настя, ближе к празднику придумаем, как быть. Думаю, Стаська не придет в восторг от мысли, что мы с Гришей будем торчать в школьных дверях, но сына я беру на себя.

Здесь я подумала о том, что в школе не знают, кто мои родители и кем мне приходится Стас Фролов, но сказать об этом мачехе не осмелилась.

– Какая же ты у нас худенькая, Настенька, как веточка, – вздохнула женщина. – Совсем не моя кость. И кровь не моя. Вот смотрю на тебя и понимаю: как была я продавщицей пирожков, так ею и осталась. И Гришу своего понимаю все больше. Ты не обижайся на него. Это трудно, деточка, очень трудно так любить. Как же хорошо, что у тебя доброе, неиспорченное сердце. Вот здесь я никогда не ошибаюсь, уж поверь. Ко всему была готова, а ты оказалась вот такой…

Какой, я не поняла, но за Галину Юрьевну стало обидно. Для меня она была очень красивой и сильной женщиной. И очень доброй. Мне нравилось находиться с ней рядом.

Пришел отец, и я удалилась, пожелав спокойной ночи. Закрывшись в ванной комнате, долго стояла под душем, внимательно рассматривая себя в зеркало. Сетуя в душе на то, что мачеха оказалась права и я действительно слишком тощая. И грудь у меня небольшая, пусть тонкая талия и стройные ноги. И волосы я зря обрезала. Совсем не похожа на тех девчонок, что нравились Стасу. Почему-то от последней мысли стало особенно больно.

В соседней спальне играла музыка – я даже не заметила, когда сводный брат включил ее. Он часто слушал рок, оставляя его негромким фоном звучать далеко за полночь, и я привыкла засыпать под эти звуки. Думаю, и родители перестали обращать на них внимание. Вот и сейчас, переодевшись в ночную рубашку и высушив волосы, забралась в постель, уставившись грустным взглядом в окно, за которым продолжал тихо падать снег…

…И краситься совсем не умею.

…А прическа у Маринки сегодня была красивая.

…Да и у той девчонки из столовой – тоже.

…Интересно, кто-нибудь когда-нибудь поцелует меня вот так же открыто при всех? Или постесняется?

…И почему этот Воропаев вздумал насмешничать надо мной? Неужели я кажусь такой глупой?

…Глупый жалкий Эльф, вот я кто.

Стас пришел, когда все в доме уже спали, а комнату освещал лишь косой луч уличного фонаря и снежный свет ночи. После случая с вечеринкой он не заходил ко мне, я почти спала и не услышала звука шагов, когда увидела его в темноте, нависшего над моей кроватью.

Он был раздет, в одних штанах, стоял и смотрел на меня, вырисовываясь на фоне окна темной, широкоплечей тенью.

– Стас? – от неожиданности я села, подтянув одеяло к груди. – Ты?

Обычно я никогда не заговаривала с ним, если он заходил в свою спальню, делая вид, что меня для него не существует. Молча садился за компьютер или брал вещи. Но сейчас он выглядел так, словно я существовала. Словно на мне сосредоточились все его мысли. Мне показалось, что Стас напряжен и зол. Почувствовав принужденность в высокой фигуре, я не смогла, как раньше, просто закрыть глаза.

– Кто он тебе?

– Кто?

– Егор. Кто он тебе? – сводный брат спросил это хрипло, с нажимом, непривычно просевшим голосом.

Я с удивлением пробормотала:

– Друг, – до этого момента Стаса никогда не интересовали мои друзья и я сама, моя прошлая жизнь. Было странно услышать от него вопрос о Егоре.

– И все?

В тихом голосе звенело непонятное ожидание. Я отвела от лица волосы, упавшие на щеки спутанными прядями, и подняла подбородок.