Демоны брельского двора

И вот вчера, когда танна Камилла зашла к принцессе передать приглашение королевы составить ей вечером компанию в театре, она стала свидетелем следующей сцены. Комната была завалена ворохом платьев, они ровным слоем покрывали пол, кресла, диваны камеристок и фрейлин, державших по три штуки в каждой руке. Мелина стояла посреди комнаты в одной рубашке, красная от злости и кричала на несчастную камеристку, лихорадочно рывшуюся в огромном шкафу.

– Сиреневое шелковое платье, в котором я была три недели назад на приеме у алва Лефрэ, говорю я тебе, бестолочь ты такая, не это сиреневое, и не это, другое шелковое! Вот это, да! Добрый день, танна Монтеро, – почти спокойно проговорила принцесса, сделав над собой усилие. – Я сегодня как-то не могу решить, что надеть на прогулку. – Она приложила к груди долго искомое сиреневое платье. – Как вам оно? Нет, мне кажется, сиреневый мне все-таки не к лицу. – Не дожидаясь ответа Камиллы, она повернулась к фрейлинам – Что скажете?

Бедные девицы вострепетали, поскольку бледно-сиреневый цвет очень холодного оттенка действительно нисколько не красил смуглую темноволосую и темноглазую принцессу, однако памятуя, что критику ее высочество не жалует, особенно в таком дурном настроении, проблеяли что-то одобрительное, робко предложив рассмотреть еще пару вариантов.

В этот момент мерзавка Эртега, которая стояла у окна безо всяких платьев в руках, неожиданно заявила:

– Ваш цвет красный, ваше высочество, – тон ее был невозмутим и не слишком почтителен. Камилла увидела в зеркале лицо принцессы и обрадованно подумала, что выскочке конец, однако та продолжила, – Наденьте алое атласное платье, расшитое золотыми лилиями, в нем вы выглядите бесподобно.

– Это старье? – закатила глаза Мелина. – я вижу, вы совсем не разбираетесь в моде.

– Оно прекрасно, ваше высочество, – с прежней уверенностью продолжила Эртега. – В день моего представления ко двору, помню, когда вы проходили мимо, молодой альд Лозан сказал, что вы в этом платье умопомрачительны, и за такую красоту он готов выйти пешим против лигорийской конницы.

Несколько секунд стояла практически гробовая тишина, потом зардевшаяся словно пресловутое алое платье принцесса неуверенно протянула:

– Пожалуй, оно действительно недурно, и я его давно не надевала. Что ты стоишь, как вкопанная? Неси атласное алое платье! – рявкнула она на камеристку и, повернулась к Эртеге: – наверное, стоит ли надеть к нему рубиновое колье или это будет чересчур?

Камилла была вне себя от изумления: как могло оказаться, что принцессе нравился этот хлыщ Лозанн, а никто, кроме проклятой Эртеги, этого и не заметил?

Вспомнив о вчерашнем происшествии, танна Камилла немного приободрилась. Да, пусть еще один союзник утерян, однако сама ситуация открывает новые перспективы. Нет никаких сомнений, что севардская проходимка разыграет эту карту и станет посредницей между Лозанном и принцессой, и ей останется лишь открыть глаза королю. Главное, сделать это в нужный момент, после того как свершится грехопадение. Тогда Лозан, вероятнее всего, отправится в изгнание, а то и на плаху (жаль беднягу, но что поделать), проходимка как сообщница – в Пратт, где проведет ближайшие несколько лет, а принцесса – замуж за какого-нибудь старикашку – соседского короля.

При последней мысли Камилла скривилась. Во-первых, она напомнила ей о ее собственном, далеко не безопасном положении. Если правда выплывет наружу, то в Пратт отправится она сама, и даже Сид ее не спасет. С его величеством королем Эрнотоном шутки были плохи. Конечно, с ее стороны было разумнее держаться в стороне от этого дела, но беда заключалась в том, что никого не интересовало, что было бы разумнее для танныу Камиллы.

Вторым неприятным моментом было напоминание о ее собственном замужестве. В современной Бреле девушки могли не выходить замуж чуть ли не до двадцати пяти лет, и при этом не считаться старыми девами, но юной танне Льянсоль не довелось воспользоваться этой счастливой возможностью: она вышла замуж в семнадцать лет за тана Монтеро. Жених не отличался привлекательностью, принадлежал к семье откупщиков и был старше ее на тридцать три года, однако с лихвой компенсировал эти незначительные недостатки огромным состоянием. Это был классический союз дряхлеющей обедневшей аристократии в лице Камиллы и молодых денег в лице тана Бевиль, чей титул альда Монтеро, полученный за заслуги в Первую Базасскую войну, еще не успел обрести должного блеска. Кроме того, сын альда скончался от холеры, и тот испытывал потребность в новом наследнике. И хвала небесам, получив его, он оставил Камиллу в покое, позволив ей развлекаться в свое удовольствие, насколько это было возможно в провинциальной Мерло – после Второй Базасской войны Монтеро был назначен наместником этой провинции.

Два года назад муж сменил пост наместника ради места королевского советника, и супруги переехали в столицу. Вскоре советник подал в отставку, поселившись с сыном в предместье, а Камилла осталась при дворе, периодически навещая их. В последний ее визит на прошлой неделе она была неприятно удивлена, обнаружив за обеденным столом в качестве хозяйки бывшую экономку, ужасно толстую и вульгарную особу. Перед уходом Камилла светским тоном предложила найти ему достойную его сана компанию, например, сказала она, вдова Тапине прекрасная обходительная женщина, которая будет рада скрасить его одиночество и станет прекрасной воспитательницей их сыну.

В ответ на ее невинное замечание супруг побагровел и завопил дурным голосом, чтобы она перестала уже, наконец, лезть в его дела, и занялась своими; что в ее возрасте пора уже начать немного думать головой, а не иным местом, как она привыкла; что она связалась с весьма опасными людьми, которые в конце концов свернут ей шею, словно курице, каковой она и является, если только раньше Меченый не спустит ее с лестницы, как свою несчастную жену; что он вычеркнет ее из завещания, и при его жизни она тоже больше не получит ни золотого, так что пусть попробует прожить на ренту фрейлины, и идет в задницу вместе со своей костлявой подружкой вдовой Тапине, которой место в супе, а не в его постели.

Камилла с пылающими щеками поднялась из-за стола и направилась к двери.

– Вам следует расширить дверные проемы, – как бы невзначай обронила она, метнув презрительный взгляд в сторону экономку, и с достоинством удалилась.

Из всего сказанного взбеленившимся мужем ее больше всего задело сравнение вдовы Тапине (которая была примерно того же роста и веса, что и она сама, только, разумеется, не могла похвастаться столь дивными формами) с суповым набором, однако по прошествии времени она всерьез обеспокоилась. Тан Монтеро приятельствовал с Сиверрой, начальником тайной полиции, наводнившем Морени своими шпионами, и тот вполне мог шепнуть ему что-то по дружбе. Что именно ему известно? Она терзалась этим вопросом на протяжении нескольких дней подряд, и в конце концов пришла к выводу, что ничего, и он нес эту чушь, чтобы ее позлить, либо просто уже успел налакаться до обеда.

…Ведь не убивал же Сид свою жену, хотя будь даже это так, танна Монтеро не смогла бы его за это осудить. Танна Рохас была в высшей степени несносной женщиной. Она не разделяла общепринятого в аристократических кругах взгляда на брак, как на союз ради рождения наследников и укрепления собственного благополучия и положения в обществе, и словно обычная лавочница досаждала мужу своей любовью и ревностью, нимало не смущаясь отсутствием какого-либо повода – до Камиллы никаких любовниц у Меченого не было, по крайней мере, при дворе (впрочем, она подозревала, что он питает слабость к мясистым вульгарным девицам из простонародья и даже не брезгует шлюхами – хороший вкус, увы, в число его достоинств не входил). Однако же при их первой встрече он выглядел совершенно потрясенным, словно с небес ему спустился ангел, а от его взгляда могла бы раскалиться и треснуть даже каменная статуя, не то, что Камилла, истомившаяся в провинции и готовая вспыхнуть от любой искры. Через несколько дней она полыхала вовсю – в охотничьем домике, в павильонах, беседках, в тайных комнатах дворца, специально для этого и спроектированных, и даже в спальне королевы.

После этого жена его стала совершенно невыносимой: она грозила разводом, однако не переставала следить за ними и устраивать безобразные сцены. Камилла даже подумывала о том, чтобы ее отравить, однако все же решила, что игра не стоит свеч. Сид обещал, что жена больше не будет ей досаждать. Конечно, втайне она мечтала выйти замуж за него, и даже их неравенство со временем перестало ее волновать, однако оставался еще и муж Камиллы, и можно было даже не надеяться, что он войдет в положение и покинет этот мир в качестве жеста доброй воли. По правде сказать, танна Камилла рассматривала возможность отравить и его, однако это было, во-первых, чересчур опасно, во-вторых, у мужа было огромное количество полезных связей, которыми мог воспользоваться когда-нибудь ее сын, да и она сама, и в конце концов, ей было его жаль, не чужой все же человек. Подсчитав количество своих врагов и просто мешавших ей людей, которым спасло жизнь ее благородство и добросердечие, танна Камилла ощутила законную гордость за себя.

К счастью, танна Сорина очень удачно запуталась в платье и свалилась с лестницы, и они с Сидом зажили спокойно – до недавнего времени.

Его носило неизвестно где больше двух месяцев, и по возвращении он даже не счел нужным толком ничего ей объяснить, отделавшись туманными общими фразами о тайном и страшно важном поручении короля. Камилла кипела, как оставленная нерадивой хозяйкой кастрюля с супом, однако помня о тщетности прошлых попыток устрашить негодяя немилостью или воззвать к его совести (ввиду ее полного отсутствия), она предпочла излить свою ярость иным способом: наябедничала Сиду на изменника Дамиани, после чего обрушилась на проходимку Эртега:

– Подумать только, поначалу я, как и все при дворе, считала ее простушкой, – она разразилась длинной обвинительной речью, в которой были тщательно перечислены все военные преступления захватчицы и узурпаторши. Охваченная негодованием, она уже практически забыла о присутствии любовника: – А в последнее время она словно нарочно пытается лишить меня всех моих…друзей, – она немного запнулась, ведь не упоминать же в присутствии Сида про поклонников. Впрочем, к ее друзьям все вышесказанное относилось в равной мере. Вспомнив об этом, она совершенно вышла из себя: – Предатели проклятые! А ведь они наперебой уверяли меня, что я красивее ее!

– А что еще они могли тебе сказать? – пожал плечами Меченый.

Это было последней каплей. Она взвилась, как от удара кнутом.

– Стало быть, вы полагаете, что она красивее меня? Раз она вам так нравится, можете идти к ней, я вас не держу – произнесла она ледяным тоном.

За то время, что они были вместе, ей практически ни разу ни удалось с ним поссориться: мерзавец либо начинал ее целовать, и они оказывались в постели, либо, ни произнеся ни слова, он забирал свою шпагу и ретировался. На этот раз он выбрал последнее. На пороге он задержался, чтобы сказать ей:

– Не ссорься ты с этой девкой, Камилла, она тебе не по зубам, – в его голосе звучало искреннее беспокойство, отчего она умилилась, но, разумеется, виду не подала, гордо вскинув голову, – чего ты вообще на нее взъелась?

Глядя на закрывшуюся за любовником дверь, она вдруг задумалась о причинах своей ненависти к Эртеге, но так и не смогла отдать себе в них полный отчет. Дело было не в зависти или ревности: звезды зажигались и гасли на небосклоне брельского двора каждый день, Камилла научилась относиться к этому философски. Та же непонятно откуда взявшаяся жена Нелу при всей своей красоте и нарастающей популярности не вызывала у нее никаких дурных чувств, она даже питала к ней некоторую (довольно умеренную, впрочем) симпатию. Однако Далия Эртега была особым случаем: Камилла прониклась к ней неприязнью, перешедшей в ненависть с самого первого мига, как будто чувствуя в ней какую-то смутную и необъяснимую угрозу всему своему существованию.

И вот не прошло и дня с этого злосчастного разговора, как ей сообщили, что Меченый дрался на дуэли с Дамиани из-за гнусной Эртеги (о, это уже четвертая дуэль, в восторге закатывали глаза доброжелатели) и был заключен в Пратт! Ничего, она вырвет этой кобре все ее ядовитые зубы, клятвенно пообещала себе Камилла.

Карета альды Монтеро остановилась у особняка на улице Ферери. Через несколько минут к ней подошел дворецкий в лиловой ливрее, и молча поклонился и отдал конверт, скрепленный красной печатью.

Она обратила внимание на бурную деятельность внутри обычно погруженного в молчание особняка. Из окон раздавались веселые голоса и виднелись силуэты сновавших туда-сюда слуг. Навстречу ехала телега с бочками воды, свернувшая к черному входу. Дворецкий проследил за ее удивленным взглядом и произнес.

– Принц возвращается на следующей неделе, – после чего еще раз поклонился и вернулся в дом. Карета тронулась, и Камилла уставилась на письмо. Она провела пальцами по печати и подумала, что стоит немного подержать ее над паром, и она послушно отклеится. Некоторых вещей лучше не знать, она была достаточно опытна, чтобы усвоить это, но с каждым разом письма искушали ее все сильнее.

Проезжая мимо площади, Камилла увидела столпотворение вокруг старухи, каким-то образом забравшейся на постамент памятника Телю-завоевателю. Она велела кучеру остановиться и сходить узнать, в чем дело. Через несколько минут тот вернулся и доложил, что старуха – это недавно появившаяся пророчица Орфена, а говорит она, как водится, что мир погряз в грехе, что кара господняя близко и прочая. И про Трианскую дьяволицу вспомнила, куда без нее, – развел руками кучер. – Говорит, мол, все, пришло время, Трианский дьявол уже здесь, в Морени.

«Королю уже стоит запретить распространять эти байки, – подумала Камилла. – Да и как им самим только не надоело постоянно пугать себя?»

В этот миг толпа у фонтана раздвинулась, и Камилла увидела, как двое мужчин ведут старуху к ее карете. Толпа двинулась за ней. Кучер, в ожидании ее приказаний, занес кнут, готовясь к отступлению. Пророчица остановилась в нескольких шагах от Камиллы и вытянула костлявый палец с длинным грязным ногтем.

– Трианская демоница уже здесь, рядом! – объявила она, глядя на Камиллу своими белесыми глазами. – Горе тебе, твои дни сочтены! Скоро она заберет твою жизнь, да, да! Твоя смерть близка, тело твое обречено, подумай о душе!

– Гони! – в ужасе закричала Камилла, откинувшись на подушки. Кучер взмахнул хлыстом, лошади рванули с места. Вслед уносящейся карете летели вопли пророчицы: «Трианский дьявол убьет тебя!»

7

Что такое война, Сид Рохас узнал в двенадцать лет, отправившись в миритский Винэ в качестве оруженосца капитана Сартимосы, друга его недавно скончавшегося отца. «Наше дело правое, – объявлял ему при каждом удобном случае Сартимоса, свирепо вращая глазами, – эта земля за триста лет стала нашей, там живут наши люди, и мы выбьем этих проклятых любителей селедки с нашей земли! Создатель и правда на нашей стороне!» Надо полагать, что триста лет назад миритцы говорили своим воинам что-то подобное, однако то ли у Создателя имелось какое-то свое мнение относительно урегулирования земельных претензий, то ли он действительно, как утверждали нечестивцы, всегда оказывался на стороне больших армий и умелых полководцев, но невзирая на правоту, их с позором вышибли из Винэ, как это ранее произошло с миритцами.

Вскоре началась Первая Базасская война, в которой они, разумеется, воевали за Лорна, но и она не принесла роте капитана Сартимосы желанной победы. «Хватит нам есть хлеб скорби и пить вино поражения, – объявил ему капитан, – пора убираться отсюда подобру-поздорову. Поедем в Ниссорию, в Лесен, там должна начаться славная война, и наши шпаги придутся весьма кстати».

Сид был вне себя от счастья. В Ниссории обретались лучшие в мире фехтовальщики, а в Лесене находились лучшие в Ниссории фехтовальные школы. Ему не приходило в голову, что часть этих лучших в мире фехтовальщиков окажется его врагами, и данное обстоятельство может стать для него фатальным, поскольку сам он ни в какой фехтовальной школе не обучался, ни в хорошей, ни в плохой. Впрочем, четыре года войны не прошли даром, и ему удалось сохранить свою шкуру почти целой. От ниссорийского периода его жизни ему осталась основная масса его шрамов да привычка три раза в день читать про себя покаянную молитву: человек, которого могут прирезать в любую минуту, должен содержать в порядке свои дела со Всеведающим, в особенности, если он нарушает его заветы с той интенсивностью, с каковой это делал Сид Рохас.

В общем, грозовая юность командора пролетела под звон оружия и грохот канонады на полях сражений, к которым позднее прибавились плеск волн да хлопанье парусов пиратских шхун, смех сирен в портовых борделях и гвалт таверн, где кровь и вино лились в равных частях.

В Бреле тем временем вновь намечалась война: королева Дора Базас и ее мамаша Гизелла собирали войска. Сартимоса к этому времени уже давно покоился на дне морском, подчистую объеденный рыбами. Сид вернулся в родную страну и в ожидании все никак не начинавшейся войны продавал свою шпагу тем, кто мог за нее заплатить, при условии, что противник тоже будет держать в руках оружие: у него были некоторые представления о чести. Он раздумывал над тем, чью сторону он должен принять, и склонялся к Доре и лигорийцам, ведь начиная службу, он приносил присягу Базасам. Однако судьба рассудила иначе, и одной прекрасной летней лунной ночью командор, проходя по Ленточной улице, услышал звон оружия и женские крики, призывавшие на помощь. Тогда из окна прямо к его ногам выпал человек, в котором Рохас признал своего товарища по ремеслу …

… Последний закатный луч осветил камеру командора. Нагревшиеся за день камни усердно отдавали тепло, навевая мысли об адском пекле. Рохас сделал очередной глоток мерзкого пойла, которое комендант Пратта почему-то именовал вином, и философски подумал, что за удовольствия надо платить. В Бреле дуэль оплачивалась штрафом, тюрьмой или изгнанием, в зависимости от исхода поединка и ранга участников, однако зачастую на подобные шалости и вовсе смотрели сквозь пальцы. «И что мне с тобой делать?», со вздохом спросил его король, и Меченый, не без содрогания представивший, в каком бешенстве будет Камилла, малодушно попросился в тюрьму. «Нашел время», проворчал Эрнотон. «Всего на несколько дней», настаивал Рохас, который предпочел бы артиллерийский обстрел встрече с разъяренной любовницей, имевшей обыкновение чередовать ледяное молчание с гневными воплями, с точечным вкраплением бурных рыданий.

– И что только на тебя нашло? – задумчиво протянул Эрнотон, подписывая приказ об аресте. Вопрос был из числа риторических и не нуждался в ответе, и даже если б и нуждался, Сид не сумел бы ответить монарху. Просто это была очень скверная ночь…

… Это была чрезвычайно скверная ночь, одна из тех скверных безлунных ночей, когда в душе Сида Рохаса по прозвищу Меченый просыпались демоны. Мысли кружили в его голове стаей воронов, а все тридцать четыре шрама (в этом году их количество сровнялось с числом его лет) начинали разом ныть, безо всякой связи с погодой. Пробудившиеся демоны, как обычно, уговаривали его перерезать глотку-другую, но командор привычно послал демонов в ад и отправился на осмотр постов. Дворец спал, лишь компания картежников, впрочем, значительно поредевшая, задержалась в зале перед Зеркальной галереей. Остановившись в галерее перед аллеей, ведущей в сад, Меченый попытался найти причину сегодняшнего приступа черной меланхолии. Очень вскоре ему пришлось пожалеть об этом, поскольку причины, конечно, никакой особой не нашлось, кроме того, что жизнь его превратилось в теплое и унылое болото, а размышления об этом лишь усугубили тоску. Мирное время легло тяжким бременем на его плечи. Хорошенько надравшись, он порой с надеждой вглядывался вдаль, представляя себе, что там, за горизонтом движутся сонмища врагов, однако же враги измельчали и трусливо отсиживались в своих норах. В последние пять лет с ним даже драться никто не смел, что приводило командора в настоящее отчаяние. Ему приходилось довольствоваться ежедневным фехтованием с гвардейцами. В поездке, правда, он неплохо развеялся, да и грядущие события обещали возвращение старых добрых времен, и эта мысль несколько утешила Меченого, однако он тут же вспомнил, что вскоре в столицу возвращается Арно. Настроение было окончательно испорчено.

Храмовники говорят, что люди получают воздаяние за свои грехи после смерти и в следующей жизни, однако командор был наказан уже в этой. Наказанием его стал принц Арно Альменар, альв Леридский. Это был бич Всеведающего, кара Создателя, девятая казнь алахейская и чума севардская. Примерно к середине Второй Базасской войны король приказал отобрать из его отряда наемников с десяток лучших людей, и следовать за принцем, назначенным командиром роты, обеспечивая его безопасность. Командор со всем почтением заметил, что надо бы тогда не давать мальчишке роту, а отправить подальше от места военных действий, так и принц останется жив-здоров, и у роты появятся шансы выжить; на что Его Величество заявил, что, мол, кстати, хорошо, что он напомнил, о выживании роты придется заботиться тоже ему, Меченому, а принцу надо учиться военному ремеслу и становиться мужчиной, кроме того, не пустить его на войну никакой возможности нет, он пробовал, и вообще дело Рохаса выполнять приказы, а не обсуждать их.

Благодаря безрассудству Арно несчастная рота отметилась в гуще всех сражений, позже упоминаемых с обязательным эпитетом «адское пекло», причем в месте и во времени, совершенно неожиданных не только для врага, но и для своих, а также приняла участие еще в трех десятках вылазок и стычек, которые могли иметь весьма печальные последствия для всей военной кампании, и Сиду приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы этого не произошло. В итоге, к его огромному удивлению, довольно большое количество подобных инициатив даже оканчивалось успехом. Само по себе все это безобразие Рохасу скорее нравилось бы, если бы не обязанность постоянно следить за королевским отпрыском и объясняться с королем, который никогда не стеснялся в выражениях, а в гневе и подавно. Наконец, случился Арлас, где полегли полроты принца и чуть ли не четверть восточной армии. Через пять часов штурма войско победоносно вошло в город, враг сдался, однако отдельные части лигорийского гарнизона решили продать свои жизни подороже и засели в ратуше, из которой их выбивали еще целые сутки. Там командор получил три удара мечом, один кинжалом и один арбалетный болт, обзавелся шрамами с двадцать девятого по тридцать четвертый номер, включая те, что на лице, и едва не подох. И это еще не самое скверное, что с ним произошло в этом проклятом городишке. Принц же, как обычно, геройствовал и отделался легким ранением. Надо заметить, ему невероятно везло. Древние римеры непременно сказали бы, что его любит боги и удача, и он герой – в том смысле, который вкладывали в это слово древние римеры. Если бы не это фантастическое везение, он давно бы давно уже сгинул – хоть в нельских болотах, хоть под стенами Арласа. А Меченый гнил бы в каменном мешке, как пить дать.

Закончилась война, но не повинная командора. Любимца богов нужно было незаметно охранять, не мешая, однако, его «невинным шалостям», а также улаживать дела с многочисленными потерпевшими. Король относился к развлечениям Арно снисходительно: не хотел портить и без того натянутые отношения с сыном и искренне полагал, что тому надо просто перебеситься. По наблюдениям Рохаса, принц не столько бесился сам, сколько пытался взбесить отца, и не щадил усилий, дабы достичь этого.

После похищения из монастыря Аделлы Марни в бытность ее монахиней Рохас со всем почтением и деликатностью посоветовал королю унять отпрыска, поскольку Брела, хвала Всеведающему, не просвещенная Лигория и не свободная Рамала, и на подобные вещи здесь смотрят безо всякого понимания. И вообще ему осточертело подчищать дерьмо за его высочеством, и он намерен уклониться от этой чести, даже если ему грозит тюрьма, плаха или монаршая немилость. Эрнотон гневно сверкнул глазами в ответ на подобную наглость, но ничего не сказал, и по всей, видимости, уже успел прийти к такому же выводу. Вскоре Арно лишили всех денежных дотаций. На содержание королевского отпрыска не выделялось отныне ни золотого. Принц собрал всю прислугу в своем дворце и с печалью в голосе сообщил, что злые клеветники настроили против него мудрейшего короля, его батюшку, так что теперь, когда деньги вдруг перестали сами собой появляться в сундуках, платить своим верным слугам ему нечем. Ежели у кого есть средства и желание пережить вместе с ним тяготы и невзгоды, то пускай остаются во дворце, к ним все вернется сторицей, а остальных он отпускает на поиски более удачливого хозяина. Когда дела его пойдут на лад, он с радостью примет всех обратно, а пока пусть ему покажут на всякий случай, как пожарить курицу. Слуги разрыдались и возопили, что никогда они добровольно не уйдут к другому господину и сочтут себя навеки опозоренными, если позволят своему монсеньору притронуться к курице в любом виде, кроме как у себя на тарелке. Затем Арно собрал своих друзей и произнес похожую прочувствованную речь. На следующий день в его дворец потянулся поток молодых людей с мешками золота – каждый принес кто сколько смог. По этому поводу была устроена грандиозная попойка с непристойными плясками Аделлы, и жизнь принца продолжилась, как и раньше, а на кухне не стало ни одной курицей меньше. Деньги друзей, разумеется, однажды закончились, и ему пришлось найти других кредиторов. Когда же пришло время платить по счетам, Арно отправил их к королевскому казначею. Тот, естественно, отправил их еще дальше, в то место, которое не принято упоминать в придворных хрониках. Как ни велико было желание кредиторов подобраться поближе к короне, но терпение их истощилось, они собрались все вместе и толпой отправились к королю.