А зачем нам собака?

Хотя мне было уже восемь лет, дневной сон в дачной жизни считался нормой. Так вот, цыпленок приспособился к детскому режиму. После обеда он шел со мной в комнату и, пока я спала, тоже дремал на моих босоножках.

К сожалению, такая идиллия продлилась недолго. Природа брала свое, и к концу лета цыпленок стал превращаться в роскошного матерого петуха. И хотя он оставался довольно понятливым и послушным, но лидерские качества начали проявляться все ярче. Он стал драчливым. Теперь я уже не могла быстро пробежать мимо него без риска получить ощутимый удар клювом в голень, а догнать меня Тëпе не составляло труда. Я опасалась смотреть на него пристально: казалось, он намеревается клюнуть прямо в глаз. В итоге, распоясавшегося петушка привязали под яблоней за ногу длинной веревкой. Здесь он и провел остаток летних дней до того, как его отдали в курятник соседям неподалеку, где он заменил на посту своего предшественника, который не мог с ним соперничать в красоте и уверенности.

Потом была черепаха, которую тоже привезли с Птичьего рынка. Эта идея не сработала. Я совершенно не знала, что делать с черепахой, как с ней играть, а главное, она у меня почему-то вызывала острую жалость: «Ну как же можно быть такой бестолковой, ничего не умеющей, в панцире, с неловкими лапками?» Короче, от наблюдения за черепахой у меня портилось настроение и возникало неукротимое желание иметь собаку, и только собаку – теплую, веселую, сообразительную и озорную. Поэтому черепаху обменяли на хомяков. В нашей квартире поселилась рыженькая парочка.

Хомяки прожили у нас примерно год. Выглядели они мило, но для меня остались совершенно чужими. Я смотрела, как их кормят, выпускала побегать по комнате. По ночам они шумно грызли свою клетку. И все. Зачем они нужны, я тоже не понимала. Пришлось эту живность пристроить в семью с детьми, которые как раз о хомяках мечтали.

Сама же я все думала, что смогу полюбить только собаку, никакие заменители в виде мышей, тритонов, черепах, рыб и морских свинок не помогут избавиться от этой навязчивой идеи.

Но я ошибалась. Когда в следующий раз бабушка поехала навестить могилы родственников и вернулась нескоро, она привезла то, что надолго поселилось в моем сердце. А главное, это оказалось настоящим сюрпризом, даже более удивительным, чем собака.

Петруша

Бабушка привезла большую, трехъярусную клетку с птицами! Двух волнистых попугайчиков – зелено-желтого мальчика и бело-голубую девочку! Я была потрясена, потому что никто из моих знакомых такого чуда не имел. И я совершенно не рассчитывала получить на день рождения столь диковинный подарок.

Какие же они были симпатичные! Круглые блестящие черные глазки, удивительные, аккуратно прилаженные клювики, графично расписанные черным шейки, длинные темно-синие хвосты. Они передвигались по клетке, не только прыгая с палочки на палочку, но и ловко цепляясь лапками и клювом за решетку. Их движения были не совсем птичьими – казалось, что это более совершенные существа. И посматривали попугаи довольно осмысленно, особенно мальчик. Я могла их разглядывать и сравнивать часами. Очень удобно, ведь клетка висела на дачной веранде на уровне глаз. Сначала птицы немного боялись, когда люди подходили близко, но довольно быстро освоились.

Мы с бабушкой их сразу полюбили, буквально с первого дня. Они, конечно, не с первого, но тоже прониклись к нам добрыми чувствами и стали привыкать к новому месту. Оказалось, что попугаи по эмоциям и характеру похожи на собак. Они отзываются, когда их зовут, внимательно наблюдают за тем, что происходит вокруг. Всегда активны и любопытны, любят веселиться и легко поддаются дрессировке.

Жизнь попугайчиков в клетке была беззаботна и не так уж скучна. По утрам они получали букетик свежесобранной травки – мокрицы. Они всегда радовались этому событию. Сначала птицы торопливо съедали семена, потом цветочки и бутончики, дальше шли листья, а напоследок доедались стебельки. Из нашего сада мы приносили им еще яблоки и салат, которые они тоже очень любили. А вот покупные яблоки зимой грызли неохотно. Мокрицу в Москве им заменяли листики традесканции, которые они с удовольствием отщипывали, повиснув на кашпо во время ежедневной прогулки по комнате, когда мы их выпускали полетать.

Полеты являлись обязательным пунктом режима дня, и попугаи всегда ждали, когда откроется дверца. Это было весьма любопытное зрелище, и у меня остались незабываемые ощущения от парочки птиц, с шумом кружащих над головой. Но получать удовольствие от такого представления мы смогли не сразу. Ведь когда впервые решили выпустить птиц, мы совсем не представляли, как именно будем их загонять обратно.

В тот первый день, заметив открытую дверцу, попугаи робко вылезли, посидели немного на клетке и начали летать по дачной веранде, радостно перекликаясь. Потом, видимо устав, они уселись на карнизе занавесок, почистили перышки и защебетали. Казалось, они решили, что их жилищные условия улучшились и явно не собирались возвращаться в клетку. А мы не понимали, что же делать. На тот момент общение с птицами мы еще не очень наладили, и они боялись подпускать людей близко. Не хотелось пугать их еще больше, но спустя какое-то время нужно было что-то предпринимать. Мы решили загнать их в угол и накрыть легким кружевным покрывалом для подушек (в 70-х годах на даче у нас такие еще водились).

Попугаи слегка неуклюжи, поэтому нам не пришлось долго стараться. Вскоре пойманная парочка уже сидела в клетке, отряхиваясь и стараясь сохранить достойный вид. А мы радовались: как все просто! Значит, и завтра можно выпустить птиц полетать, а потом поймать покрывалом.

На следующий день мы уже не волновались и не торопились возвращать попугаев, а решили дать им погулять подольше. И тут произошло следующее: налетавшись, зеленый мальчик сел на клетку и стал вертеть головой и озираться. За ним с карниза слетела голубая девочка. Мальчик с помощью клюва стал передвигаться по прутьям клетки до тех пор, пока не нашел вход, деловито спрыгнул прямо в кормушку и с аппетитом принялся за овес. Девочка оказалась не такой сообразительной. Ей пришлось на первый раз подольше поискать дверцу, но, наконец, и она с довольным видом вернулась в клетку. Осталось только закрыть дверцу. Чудеса!

С тех пор проблем с полетами не было, но все же, когда мы выпускали птиц, приходилось внимательно следить, чтобы окна и двери на веранде или в комнате оставались закрытыми. Это главное. Нужно смотреть, чтобы кто-нибудь неожиданно не вошел или не вышел. Кто-то должен постоянно находиться в комнате, чтобы ничего не случилось. Птичка может запутаться в занавеске или стукнуться о стекло.

Бабушка несла вахту весьма ответственно: выгуливала попугаев, как маленьких детей, постоянно придумывая, чем бы их порадовать.

У нас на столе в московской квартире всегда стояла тяжелая хрустальная пепельница размером с глубокую тарелку по моде послевоенных лет. И вот бабушке пришла в голову мысль устраивать в этой пепельнице ежедневное купание для попугаев. Стелилась клеенка, в пепельницу наливалось довольно много воды. Птицы сначала скромно садились на бортики и клювиками плескали воду на себя. Постепенно они смелели и залезали в воду по пояс. Самое смешное, что хрустальное дно было отполированным, гладким и при этом пологим от бортов к центру, и попугаи часто поскальзывались. Но быстро научились сохранять равновесие, для этого они изо всех сил хлопали крыльями и разливали воду по всему столу. Нам же клеенка позволяла на все это смотреть совершенно спокойно. Заканчивалось купание в тот момент, когда попугаи становились настолько мокрыми, что теряли цвет, и невозможно было отличить голубую птицу от зеленой. Сильно хлопая крыльями, больше похожие на серых летучих мышей, они с трудом взлетали и тяжело добирались до карниза со шторами. Там они долго обсыхали, перебирая клювами перышки, пока не становились цветными. Тогда они снова обретали возможность легко кружить по комнате. У них, конечно, имелась и специальная купальня из зоомагазина, которая крепилась к дверце клетки, но птицы предпочитали хрустальную пепельницу. И только летом на даче им приходилось довольствоваться пластиковой, и то после долгих уговоров.

Кстати, оказалось, что правильно оборудовать дом для попугаев очень важно. Диаметр жердочек должен быть таков, чтобы птичья лапка почти полностью их обхватывала, но при этом пальчики не смыкались. Летом мы всегда делали новые заготовки для клетки из очищенных от коры веток бузины. Говорят, бузина помогает в борьбе с птичьими паразитами.

Кроме того, в нашей клетке мы подвесили качельки и мелкие игрушки – легкие разноцветные шарики. Наши птицы полюбили свой дом. Поэтому после прогулки по комнате быстро возвращались в него. Через полчаса или час. К этому времени им обычно клали свежий корм, меняли бумагу на дне, насыпали песочек и наливали свежую воду.

Самой любимой едой для них был мягкий овес, распаренный в кипятке. Попугаи всегда начинали с овса, а потом переходили на просо. А когда наедались, заглатывали немного песка для пищеварения, делали «фррррр» крыльями и взлетали на верхнюю жердочку. В результате большая часть шелухи от корма взлетала вместе с ними и плавно оседала на пол рядом с клеткой. По-другому они не умели. Приходилось довольно часто подметать и пылесосить пол.

Но это все мелочи, к которым быстро привыкаешь. А взамен получаешь не просто радость общения с забавными птичками, но и более неожиданные сюрпризы.

Когда бабушка привезла попугаев на дачу, она сразу сообщила, что птицы эти должны научиться говорить. С чего она это взяла, не знаю. Наверное, продавец ей пообещал. Несколько раз в день она останавливалась около клетки и, старательно артикулируя, произносила: «Петруша, Петруша». Так мы назвали нашего мальчика. Именно он должен был стать говорящим. Я с сомнением смотрела на небольших птичек, которые в этот момент переставали чирикать и замирали, удивленно глядя на бабушку своими круглыми глазками.

Через пару недель я заметила, что во время таких упражнений Петруша стал спускаться ближе к бабушке по прутьям клетки. Казалось, для него весьма важно то, что она говорит. Слушая, он надолго застывал в неподвижности, прижавшись к решетке, словно не дыша. Бабушка, увидев такой отклик, с еще большим рвением внушала попугаю, что он Петруша. Девочка же, которую назвали Ляля, не выражала никакого интереса и не стремилась к общению. Ее рассеянный взор являл полную противоположность заинтересованному и живому взгляду Петруши.

Как-то раз, примерно через месяц после начала обучения птиц, я сидела на веранде одна и читала. Стояла тишина. Только птички, как обычно, когда к ним никто не обращался, негромко чирикали, свистели, пощелкивали в клетке. И вдруг среди этих привычных звуков я расслышала: «Тррушша, Тррушша!» Я посмотрела на зеленого. Он примолк на минуту, тоже, видимо, удивившись, а потом снова начал насвистывать, явно вставляя кусочек своего имени в общую песню. При этом слово «Тррушша» он произносил каким-то знакомым хриплым шепотом: я определенно где-то слышала подобную интонацию.

Бабушка страшно обрадовалась такому событию и удвоила усилия, расширив словарь: «Петруша хороший!»

А дальше все пошло гораздо быстрее: слова в исполнении попугая постепенно стали четкими и разборчивыми, и уже любой неподготовленный человек мог вполне ясно разобрать, что именно говорит птица и насколько интонация похожа на бабушкину.

Мы не смогли научить Петрушу произносить слова по заказу. Он по-прежнему, когда к нему обращались, замирал и внимательно слушал. Сразу после такого сеанса еще минут пять птица молча осознавала услышанное, и только потом, весело подняв хохолок, неторопливо начинала свой рассказ, который состоял из насвистываний, щелчков, трелей и слов. По мере освоения русского языка птичьих рулад становилось все меньше, а человеческих слов – все больше. И постепенно речь вытеснила почти все заложенные природой звуки.

Разговаривать Петруше нравилось связными фрагментами: «Петруша! Петруша хороший! Привет, птичка моя! Ты ко мне пришла? Как дела? Кушать будешь? Поцелуемся? Ляля, девочка моя хорооошая! Что такое? Кто пришел? Привет! Привет!» И так далее – убедительно, интонационно чисто, многократно повторяя все это и многое другое в разных вариациях, которые в его исполнении казались вполне осмысленными. Всего Петруша знал примерно семьдесят слов. Еще он добавлял некоторые часто повторяющиеся звуки: чмоканье, как при поцелуе, звонок в дверь, шорох задвигаемых штор. Все это воспроизводилось так чисто и четко, без ошибок, неторопливым уверенным хриплым голоском в манере моей бабушки, что даже я поневоле всегда прислушивалась к Петрушиному рассказу. А уж гости тем более не могли оторваться от птицы и никаких других развлечений не желали.

Однажды у меня подскочила температура, и пришлось вызвать врача. Доктор пришел незнакомый, видимо дежурный. Когда он начал слушать меня стетоскопом, то попросил выключить радио. Я сказала, что это не радио, это попугай. Всё. После этого врач слушал только попугая. Он охал, ахал, расспрашивал, как это нам удалось. Он сидел около клетки довольно долго, совершенно забыв про ожидавших его больных, и это в самый разгар эпидемии гриппа!

Петрушечка был очень общительным. Он разгуливал по столу во время обеда, садился на палец, подставлял клювик для поцелуя и всегда находился в бодром настроении, о чем говорил вечно приподнятый хохолок на желтой маленькой головке.

Ляля же, напротив, была диковата. Она тоже с удовольствием раз в день покидала клетку, чтобы полетать и искупаться в пепельнице, но при этом старалась держаться подальше от людей и вообще повыше: больше всего любила сидеть на карнизе под потолком. В клетку она забиралась первая или сразу за Петрушей и никогда не оставалась на воле одна. Второй раз в день она не вылетала, даже если дверцу оставляли долго открытой. Хохолок Ляля никогда не приподнимала, ее белая головка всегда оставалась круглой. Она чем-то напоминала матрешку. Не только видом, но и поведением. Внешне казалось, что это совершенно обыкновенная птица, без каких-либо особенностей. Но бабушка открыла талант и в спокойной уравновешенной Ляле.

Бабушка считала, что дважды в год наши птицы должны давать потомство. Она в этом никогда не сомневалась, поэтому все проходило так, как задумано.

На верхнюю дверцу клетки вешался специальный домик с открывавшейся крышечкой. Через пару недель послушные птицы откладывали первое яичко, после чего в клетке оставался только желто-зеленый попугай, а бело-голубой отправлялся в домик высиживать.

Тут-то и раскрывалось Лялино дарование. Она была супермамой. Сколько бы яичек она ни откладывала – четыре или восемь, – из всех вылуплялись попугайчики. В дуплянке открывалась верхняя крышка, чтобы мы могли наблюдать за происходящим. В первый день вылупившиеся малыши сильно походили на коротких дождевых червей с большими неподъемными головами. Голые, красновато-коричневые, с огромными закрытыми глазами. Но постепенно эти чудовища обрастали пухом и перышками и превращались в настоящих волнистых попугайчиков, шумных и подвижных. И вот они уже начинали выглядывать из круглого окошка домика, а вскоре и вылезать по одному, падая на дно клетки и взбираясь по решетке на жердочки. А потом они окончательно покидали домик и заполняли собой отнюдь не маленькую клетку, которая сразу становилась тесной.

За все годы у нас не погиб ни один птенец, хотя мы не читали ни книг, ни журналов об уходе за попугаями. Бабушка, правда, один раз съездила на консультацию в ветеринарную клинику и по совету врача ежедневно брала каждого птенца в руки и давала ему погрызть спичку, которую предварительно макала в растительное масло. Такая вот профилактика рахита. Со всеми остальными проблемами Ляля справлялась самостоятельно.

Потом птенчики быстро учились летать. И вскоре уже над головой порхала с веселым чириканьем стайка птиц. И хотя это весьма забавное зрелище, но мы все же понимали, что столько птиц нам не надо и пора птенцам отправляться в самостоятельную жизнь.

Иногда у нас кто-нибудь из знакомых просил для себя птенчика от говорящего Петруши. Мы, конечно, с радостью и надеждой дарили. Но ни разу ни один из Петрушиных детей не заговорил. У них просто не было такой упорной бабушки.

А всех остальных подросших птенцов мы аккуратно засовывали в большую обувную коробку с просверленными дырочками, тщательно обвязывали ее веревкой и бережно несли в зоомагазин на Арбате. Здесь у нас всегда охотно принимали птичек на реализацию, не только не осматривая, но и не пересчитывая, выплачивая из кассы по три рубля пятьдесят копеек за штуку.

Пиф

Попугаи заполнили мою жизнь настолько, что я на какое-то время совсем отказалась от мысли о собаке. Но тут в нашей коммунальной квартире неожиданно появился песик по имени Пиф.

Пиф прибыл издалека, с Сахалина, вместе со своей хозяйкой, пожилой дамой. Дело в том, что наши соседи, семья из трех человек – муж и жена с дочкой, по работе надолго собирались переехать за границу. И вместо них поселилась мать уезжающей соседки – женщина интеллигентная, спокойная и респектабельная. К этим ее достоинствам добавлялся еще и белый кудрявый пес породы французская болонка, к сожалению, не слишком молодой. Но зато он много повидал на своем веку и даже неоднократно летал с Сахалина на Черное море отдыхать. А еще его хозяйка гордилась тем, что однажды Пифа показали по телевизору в передаче Сенкевича «Клуб кинопутешественников», где пес исполнил роль французской болонки, прогуливающейся по набережной Южно-Сахалинска.

Переезд Пифа стал очень радостным событием: все-таки в квартире появился настоящий пес. Иногда мне разрешали вывести его на поводке на ближайший пустырь, и хотя я ужасно гордилась этим, песик моих чувств не разделял, ведь он всю свою жизнь прожил вдвоем с хозяйкой и не привык гулять с кем-нибудь, кроме нее.

Я энергично выволакивала упирающегося Пифа из дома. Уже давно мне хотелось прогуляться по пустырю с собакой.

Мы жили в центре Москвы. К нашему большому дому сталинской архитектуры примыкало тогда сразу два пустыря. Дом имел форму буквы «г», и короткая его часть плавно переходила в верхний пустырь, то есть небольшую горку, из-за которой на первый этаж первого подъезда приходилось подниматься по широкой заасфальтированной наружной лестнице. И соответствовал этот первый этаж второму этажу всего остального дома.

Пустырь на этой горке, или «верхний» пустырь, возник задолго до описываемых событий. Он получился в результате сноса нескольких старых кирпично-деревянных двухэтажных домиков. Удивительно, но эти домики снесли не полностью. Часть стен продолжала стоять. Возможно, не хватило средств на вывоз кирпичей, бревен и всего мусора, который образовался в результате сноса, а может быть, про домики просто забыли. Долгие годы наш пустырь украшали загадочные руины. Вся территория была обнесена высоким плотным забором без ворот и калиток. Серый цвет, который приобрел этот забор то ли от краски, то ли от времени, делал его совершенно неприметным.

Пустырь представлял собой райский сад для нас, местных подростков. Проблему калиток мы быстро решили, вытащив гвозди из нижних частей штакетника в нескольких местах. Со стороны это было незаметно, и люди никогда не догадывались, где есть проходы. Как в «Сказке о потерянном времени», слегка согнувшись, вы могли пролезть в щель и попасть в абсолютно необычный мир.

Основную часть пейзажа составляли дома, от которых остались только одна-две внешние стены и кое-где перекрытия. По разномастным обоям на этих стенах можно было представить, как выглядели комнаты раньше. Груды кирпича и досок сначала лежали высоко и настолько близко к стенам, что нам удавалось залезть по ним на второй этаж. Но постепенно весь этот хлам осел, примялся к земле, порос кустарником, и стены стали будто бы декорациями для съемки фильма, создавая ощущение тревожности и напряженного ожидания чего-то таинственного.

Мы, конечно, поодиночке на верхний пустырь никогда не ходили, да и по двое тоже. Только если нас собиралась целая стайка, кто-нибудь предлагал: пошли на пустырь. Там всегда было чем заняться. Мы могли просто полазить по стенам или раскопать что-нибудь интересное под грудой кирпичей, например, старинные открытки с полустертым текстом и еле различимым адресом. Иногда попадались пачки облигаций государственных займов. Нас не особенно интересовало, что это такое, просто много-много одинаковых бумажек. Мы их нанизывали на веревочки или складывали гармошкой, или просто разбрасывали во время сильного ветра, и они метались по огороженному пространству несколько дней, прилипая к стенам, застревая в кустарнике, а потом мы их искали, кто больше найдет, и снова собирали в стопочки.

Еще мы находили очень интересный материал – тонкие деревянные палочки, из которых состояла обрешетка для штукатурки. Сначала подбирали одинаковые по длине. Их хотелось найти как можно больше, потому что из них с помощью ржавой проволоки мы собирали какие-то объемные макеты. Это не так уж просто, и такое занятие быстро надоедало. Потом кому-то приходило в голову, что эти палочки – отличные дрова. Игра становилась опаснее, а значит, и интереснее. Просто так развести костер – это мало. И вот уже изобретался цех по переплавке свинца. На пустыре валялось множество одинаковых свинцовых пластинок-решеток, непонятного назначения. Наверняка это была какая-то гадость. Кто-то говорил, что это начинка к защитным блокам от радиации. Но мы это не брали в голову.

Из кирпичей складывали небольшую печку, внутри разжигали костер из палочек обрешетки, а сверху ставили пустую консервную банку, в которую клали куски свинцовых пластинок. Довольно быстро свинец плавился и становился жидким. Мы сливали его вниз по горке, получались такие тонкие плоские ручейки. Но потом оказалось, что интереснее заливать свинец в особые кирпичи, с углублениями в форме конуса. До сих пор не знаю, зачем такие кирпичи выпускались. Когда свинец остывал, получались симпатичные одинаковые пирамидки.

Иногда на пустырь привозили еще какие-то строительные материалы. Огромные ящики с чем-то завернутым в рубероид, горы листов железа, новенькие кирпичи, уложенные елочкой на специальных платформах. Все это добавляло интереса нашим прогулкам – придумывались новые игры и соревнования с использованием этих предметов.

А однажды на пустыре появилась большая плотно закрытая деревянная бочка. Мы долго не обращали на нее внимания, но, конечно, кому-то из ребят стало любопытно, что же там такое. Используя всякие подручные средства, бочку вскрыли. Это стало началом конца нашего пустыря.

Внутри оказалась красная краска, причем не масляная и не акриловая, а самый настоящий концентрированный порошок яркого алого цвета. Когда к нему прикоснешься, на коже останется след, который долго нельзя отмыть. Если краска попадала на одежду, она не отстирывалась. Мы это быстро поняли, закрыли бочку как могли и старались держаться подальше.

Но было уже поздно. Сквозь небольшое отверстие порошок начал высыпаться и разлетаться, распространяясь по всей поверхности пустыря, покрывая его сначала тонким, а потом и заметным слоем. Вскоре пейзаж пустыря стал сюрреалистическим и напоминал описание в фантастическом романе, ведь все кусты, деревья, трава и тропинки приобрели красный оттенок. Первыми с пустыря исчезли собачники, потому что большинство местных псов вдруг стали красными снизу. Они так ходили еще пару месяцев, потому что не отмывались. Позднее и нам пришлось покинуть наше любимое место игр, ведь мы приходили домой в красных ботинках и красных перчатках, даже если старались играть осторожно. И в следующие несколько лет мы использовали это место только для того, чтобы сократить путь, в том числе и в школу, пробираясь самыми безопасными и чистыми тропинками.

С другой стороны к дому примыкал еще и «нижний» пустырь. Даже не знаю, стоит ли добавить, что сейчас на месте этого пустыря находится посольство Великобритании… Но во времена моего детства здесь располагалось просто большое ровное поле размером с футбольное. И на нем всего одна дорожка наискосок в сторону метро, делившая пустырь по диагонали на две части. Этот пустырь образовался в то же время, что и верхний, и таким же способом, то есть при сносе маленьких ветхих домиков, точнее, бараков. Но все последствия этого сноса устранили очень быстро, и пустырь превратился в ровное место, которым долгие годы никто не пользовался, кроме собачников и тех, кто шел к метро.

Я всегда мечтала погулять с собакой на поводке по этому пустырю. По траве или по снегу, или по мягкой слякоти. Местность открытая, дом высокий, и тебя видно из любого окна, как ты идешь со своим песиком, а он внимательно смотрит на тебя и старается исполнить все, что ты ему приказываешь. И можно с ним побегать, а можно забросить палочку подальше, и он принесет ее и положит перед тобой, а сам припадет на передние лапы и быстро-быстро замашет хвостом, еле сдерживаясь, чтобы не броситься раньше времени за следующей палочкой. Прежде это все было лишь в мечтах, ведь своей собаки у меня не предвиделось.