Бухтарминские кладоискатели

– Может, может быть, – рассеянно отвечала Лидия Константиновна, – но мужчины сами должны иметь свою голову и не терять её.

Разговор матери и дочери не скрылся от глаз Брема. Импульсивный и эмоциональный, он стал декламировать стихи о прекрасной деве:

Прохладою сумерки веют,

И Рейна тих простор.

В вечерних лучах алеют

Вершины дальних гор.

Над страшною высотою

 Девушка дивной красы

Одеждой горит золотою,

Играет златом косы.

Декламирование было встречено аплодисментами, но тут же разгорелся спор между Бремом и Финшем. Мнения их кардинально разошлись. Отто Финш считал, что утёсы и горы вокруг Иртыша хотя и величественнее, но на Рейне, в Германии всё романтичней и лиричнее. Там замки, о которых сложены легенды, всюду жизнь, а здесь всё мрачно, пусто и безжизненно. Брем был другого мнения:

– Небольшая горка Лорелей высотой в тридцать два метра – ничто по сравнению с утёсами Иртыша, вздымающимися в десятки раз выше берегов Рейна! – А затем с пафосом воскликнул: – Здесь всё так грандиозно, что если красавицу Лореляй посадить на вершину иртышского утёса, то плывущему рыбаку, чтобы её разглядеть, потребовался бы бинокль. Дикие утёсы Иртыша, таящие в себе столько загадок природы, я бы не променял и на десяток Рейнов!

Слушая это, Полторацкий резонно заметил:

– Вы правы оба. Нам из России интересно побывать у вас, а вы, я вижу, с удовольствием смотрите на наши края.

Обдумывая этот эпизод, Роман пришёл к выводу, что речь у немецких путешественников шла о знаменитом иртышском утёсе, называвшемся «Петух». Символичным было и то, что недавно построенная железная дорога в Зыряновск насквозь прорезáла эту береговую скалу тоннелем.

Благополучно сплыв до Усть-Каменогорска, на следующий день Брем и его спутники сердечно распрощались с семейством Полторацких, ставшим за эти дни им почти как родными, и отправились дальше по тракту в Барнаул. Впереди у них были просторы Западной Сибири. Полторацкие же отправились домой в Семипалатинск, который Лидия Константиновна, не любившая его, называла столицей малярии и чахотки.

Закончив чтение и закрыв книгу, Роман почувствовал, что за это короткое время свыкся с героями книги и будто сам перенёсся в те далёкие времена, увидел крестьян в их войлочных шляпах, сам Зыряновский посёлок с деревянными копрами шахт, с кривыми улочками, утопающими в пыли и грязи. И ещё он подумал, что надо быть благодарным людям, оставившим следы прошлого, благодаря чему можно заглянуть в историю. А ещё он задался вопросом: почему для иностранных учёных нашлись деньги, а для русских их никогда не бывает? Ведь и отечественные исследователи могли бы сделать то же самое. А может, это и лучше, ведь немцы отличаются пунктуальностью и столь критикуемой русскими писателями педантичностью, скрупулёзностью, благодаря чему мы имеем возможность читать подробные описания путешествий и всего, что их окружало.

Бурхат-хан

Как ждут люди весну, а потом лето, и как быстро пролетает и та и другая пора года!

Март с ослепительным сиянием солнца, сверканием снега и крепкими морозами по ночам.

Апрель с рыжими проталинами, сначала на пригорке, а потом стремительным расползанием по всем полям и лугам. С простенькой песенкой овсянки на протаявших дорогах, с бормотанием тетеревов, доносимым ветерком со стороны полосатых и пятнистых от нестаявшего снега гор.

Май с призывными и истошными криками кукушек, зазывающих в просыпающийся лес. С неистовым пением соловьёв и с шипящим посвистом пикирущих с неба лесных дупелей.

Лето – законная пора отдыха что для школьников, что для студентов, и как трудно усидеть дома или за школьной партой, когда сама природа зовёт и нет сил ей отказать! И кто же придумал эти экзамены – ненужную трату времени, да ещё с волнениями и тревогами! Наверное, это сухопарые, неулыбающиеся тёти с поджатыми губами и лысоватые дяди в очках и с потёртыми портфелями под мышкой. Так думал Стёпа, с тоской поглядывая на проснувшийся лес из школьного окна. А тут ещё предстоят вступительные экзамены в институт.

– Вот уж оторвёмся по полной! – заявил он Роману, в середине июня приехавшему на каникулы. Его привёз отец из Столбоухи на тележке, запряжённой Карькой. – Два месяца наши.

– Тебе же нынче поступать в вуз.

– То в августе, а сейчас только июнь. Гоша с Егором уже заждались.

– Скажи, подземный город заждался.

– Молчи, Рома, молчи. Почему-то ты не спрашиваешь про нашу хижину в Фомкином логу?

– Хижина само собой, а тайны чудской копи ещё не раскрыты.

– Тех тайн на целый век хватит и ещё останется.

Сверкая серебряными струями, шумит Хамир на шиверах и перекатах. Строптивая река Хаир-Кумин, она же Хамир, то грозно рокочет, упираясь в обомшелые утёсы, то утихает, кружась в каменных ваннах-ямах. По берегам разлившейся плёсом реки круглый булыжник-буловник тянется на десятки, а то и на сотни метров, и только звонкие голоса бегунков-зуйков да перекличка куликов-перевозчиков нарушают знойную тишину неторопливого летнего дня. И снова стремительный бег Хамира, входящего в крутой поворот. Зыбятся неясные тени в таинственной глуби реки; там ходят, плавно виляя хвостами, длинные, как щуки, таймени, играя, кружатся серебристые хариусы. Бывает, покажется в струях воды выводок узконосых уток крохалей, и вот уже нет их: то ли растворились они в сверкании солнечных бликов, то ли ускользнули, скрывшись за торчащими валунами реки.

Чёрная белка, мелькнув пушистым хвостом, перемахнула с пихтовой ветки на берёзу, ржавым голосом заголосила рыжая сойка. Закачались ветви, и из-за зелёной завесы выглянул человек, да не один, а двое.

За всё время, что кладоискатели посещали верховья Хамира, ни разу не видели они даже следа человека. Тем неожиданней была на этот раз встреча с людьми в устье Малой Логоушки. Сухопарые и очень смуглые, с серовато-коричневой кожей лица, два незнакомых человека сидели на тополевой колоде, с невозмутимым видом оглядывая подходящих ребят. На расстеленной тряпице перед ними лежали недоеденные ломтики чёрного хлеба, кусочки вяленого мяса и курт – сухой, как камень, овечий сыр. Видимо, пришельцы только что пообедали.

«Алтайцы», – догадались ребята. «Давненько не бывало их здесь», – подумал каждый из них.

Ни один мускул лица не дрогнул на лицах незнакомцев, явно пришельцев с чужого края, и даже приветствие ребят не заставило их переменить позу или пошевелиться.

– Здравствуй, – ответил один из них, лишь вынув дымящую трубку изо рта. – Далеко пошёл? – также бесстрастно спросил он – видимо, старший.

– Гуляем, туристы, – за всех ответил Стёпа. – А вы что, охотитесь?

– Зачем охота, летом нет охоты, – отвечал алтаец, – белка, соболь плохой. Нет никакой охоты. Разве что рябчик, маленькая птичка, но мы их не трогаем.

Чужеземец показал на скромный достархан:

– Кушать хочешь? Садись, покушай.

Догадываясь, что отказываться нехорошо, ребята присели рядом на корточки. Степа взял белый камешек сыра, называемого куртом, и, глядя на него, то же проделали остальные.

– Наверное, в Масляху идёте или в Столбоуху? – грызя неподдатливый курт, продолжал приставать Степан. – Торговать или просто так?

– Вот любопытный ты!

В сердцах алтаец стал выбивать трубку, сердито стуча ею о торец полена.

– Всё бы тебе надо знать, хотя и пацан. Предки наши тут охотились, тут похоронили. Пришли навестить. Ты гуляешь, мы гуляем, и никто нам не указ.

– А-а, могилки, значит.

– Могилки, какие могилки! Раньше хоронили – ставили избушки умершим, или просто на столбах в колоде, теперь и следа нет от них. Духи усопших тут везде! – Алтаец протянул руки к огню и стал быстро их потирать.

– Жарко, а вы руки греете, – не выдержал любопытный Егор.

– Зачем греть? Разве не знаешь, огонь очищает! – И, видя, что никто из ребят его не понял, добавил: – Огонь снимает всё плохое и прогоняет злых духов.

«Удобный случай, чтобы понять верования алтайцев». – Стёпа решил выяснить некоторые мучившие его вопросы и, показывая на Холзун, спросил:

– Хан Алтай?

Старший, наконец, улыбнулся:

– Зачем Алтай-хан, у нас теперь Бурхат-хан есть. – И начал спокойно пояснять: – Вы, русские, молитесь человеку, а кто такой человек? Песчинка по сравнению с горами. Мы молимся, глядя на вершину горы. Гора и есть Бурхат-хан. Небо – Бурхат-хан, река Бурхат-хан. Разве сравнится с ними человек?

– Я слышал, что тут, в горах, зарыты подземные клады, – продолжал Стёпа. – Это правда? Кто-нибудь их видел, эти клады?

– В наших горах всюду подземные сокровища, – назидательно сказал до сих пор молчавший младший алтаец, – но их охраняет злой дух Эрлик, и их брать нельзя. Кто видел, кто нашёл, тех никого нет в живых, – совершенно ровным голосом продолжал он. – Все уходят под землю. И вам там ходить не надо.

– Уходят под землю – проваливаются, что ли? Там что, дырки есть, подземные пустоты, пещеры?– делая вид, что ни о чём не знает, допытывался Стёпа.

– Я же говорю: там обитают злые духи, и никому не положено о них знать. И не только люди – животные тоже исчезают. Был – и нету, а куда делся, никто сказать не может. Ушли в подземное царство. Эрлик скушал или сами ушли – какая разница. Так рассказывают старые люди. Говорят, есть пещеры, но кто их видел, давно померли. А вы дальше куда пойдёте? – вдруг спросил он, возможно, для того, чтобы переменить тему разговора.

– Здесь невдалеке заночуем, да и назад, – соврал Степан.

– Дальше не ходите, там нехорошее место.

– А что, шайтаны утащат? – не без усмешки спросил Агафон.

– Жескарнаки или аламасты, а может, и сам Эрлик. У нас легенда есть, что там, в верховьях Хаир-Кумына, утопли девушки, и духи их до сих пор там обитают. За ними гнались злые люди, и девушки, чтобы не даться им в руки, бросились в реку и утонули. Место то называется Девичьи Затоны.

– Верно, там под водопадами есть глубокие омуты – что твои ямы, однако, больше пяти метров будет, – подтвердил Агафон, – и вода такая прозрачная, что всё дно видно, и как хайрузы ходят, тоже всё на виду. А если удишь, надо прятаться, чтобы рыба тебя не видела.

– Тоже мне скажешь! – слова Агафона не понравились Егору. – Человек тебе легенду рассказывает, а ты про хайрюзов!

– И на Холзун не ходи, – продолжал алтаец, – нечего вам там делать. Бывало не раз, люди с него не возвращались, а куда делись, никто не знает. Там даже стражи поставлены для охраны, каменные.

– Да, мы их видели, а кто их поставил?

– Кто поставил, никто теперь не знает. Они всегда стояли. И ни трогать, ни спрашивать о них нельзя.

– Это почему же? – возмутился Агафон. – Я здесь родился и вырос, и мои деды здесь жили. Я историю хочу знать, а вы – «нельзя»!

– Вы, белые люди, могилы наших предков копаете, землю портите, руду роете, всё разворотили, плохо всё делаете, – сердито ответил пожилой. – Раньше было всё – зверь и птица, – а теперь что? Тьфу, пусто!

Алтаец сплюнул:

– Ни охоты, ни красоты. А дальше что будет?

На том и расстались, но когда уходили, Стёпа оглянулся и увидел, как алтаец чем-то белым мазал рот откуда-то взявшегося деревянного божка.

«Успел вытащить из кармана и умасливает салом, – догадался он, и, поделившись этим с друзьями, предположил: – Это что-то вроде жертвоприношения. Они же язычники.

Роман согласился, добавив к сказанному братом:

– Жертвоприношение бескровное и безобидное, а ведь у многих древних верований бывали и человеческие жертвоприношения. Едва ли не все народы через это прошли. Бормотал же он что-то про какого-то Эрлика, кушавшего людей. А ведь алтайцы правы, – подвёл он итог, – цивилизация не одну пользу приносит, а природе – явный вред.

– А что насчёт Хана Алтая, – вдруг вспомнил Степан, – что ты об этом думаешь?

– А тут целая история. Как ты, наверное, знаешь, в средние века быть язычником считалось страшным грехом, чуть ли не преступлением, а алтайцы ими и были. Когда пришли русские, стали обращать их в православие. Они крестились, а сами потихоньку продолжали веровать в своих традиционных богов. Потом вдруг им понравился буддизм, и вместо Хана Алтая появился Бурхат-хан. Но он вовсе не конкретное лицо, а сама природа, силы природы. Славяне, в том числе русичи, тоже ведь через это прошли – через богов природы.

Фемистокл

Первая вылазка в новооткрытую пещеру – и почти сразу большие новости, едва только спустились по навешенному канату. Сначала что-то странное почувствовал чуткий Егор.

– Ребята, вы не слышите какие-то странные звуки? Всё время стояла мёртвая тишина, а тут вдруг будто кто скребётся.

– Капель, – коротко ответил Стёпа, – водичка везде есть. Где больше, где меньше. Капает, а то и ручеёк журчит.

– Нет, это совсем другие звуки.

– Да, что-то есть, – подтвердил и Агафон, – как будто даже стук.

– Стук? Вот это и есть капель. Ты что, забыл, как весной с крыши капель о пустое ведро стучит? Звон стоит.

– Нет, надо послушать, – поддержал Егорку Роман, – в этом подземелье сплошные тайны.

– Тайны с привидениями и призраками, – съязвил Стёпа. – Пещерные медведи давно вывелись, троглодитов тоже вроде бы нет. Разве какой сбежавший зэк прячется, да и то вряд ли. Что ему в такую глубь лезть?

– А вот слушайте, опять, – не унимался Егор, – неужели не слышно? Вот: «тук-тук», с интервалом и опять: «тук-тук!»

– Странно, я тоже что-то слышу. Тихо, дайте послушать!

Теперь уже и Роман замер, напряжённо вслушиваясь во мрак подземелья. Подземные хода и лабиринты глушат все звуки – здесь вечный покой, нарушаемый разве что капелью воды с потолков да кое-где шелестом ручья. А тут ни то, ни другое, а чем непонятней, тем тревожнее.

– Не шумите, потихоньку идём на звук. Не спугнуть бы!

Гуськом один за другим мальчишки шли по лабиринту, внимательно всматриваясь, чтобы не пропустить боковые расщелины и ходы. Звук слышался всё чётче, и всё более были заметны разные интервалы между ударами, что говорило не в пользу капели.

– Я вижу, мелькнул какой-то отблеск! – взволнованно, тихим голосом сообщил Агафон. – Вы что, не видели?

– Померещилось, – убедительно среагировал Стёпа. – Вечно тебе видятся нелепости.

– Тише вы! – шёпотом, но резко прицыкнул на друзей Роман. – Кажется, что-то есть.

– Неужели дырка «на-гора»? – также вполголоса произнёс Агафон. – Вроде как мигает блеск какой-то.

– Да, и я вижу, – подтвердил Роман. – Возможно, там выход на поверхность, а мелькает оттого, что куст там у входа колышется. Дырку то откроет, то закроет – вот свет и мигает.

Заинтересованные и взволнованные мальчишки продвинулись ещё ближе, и вдруг мелькания прекратились, но на их месте остался светлый ореол, и стало ясно, что источник света чем-то прикрыт.

– И стук прекратился, – заметил шёпотом Егор.

Прошло ещё немного времени, и вдруг стало понятно, что рядом со светлым пятном кто-то стоит.

Человек! Сомнений быть не могло.

– Затаился! – выдохнул из себя Агафон. – Он же тоже нас со светом увидел.

Изумлению не было предела, но отступать было поздно, и мальчишкам ничего не оставалось, как окликнуть незнакомца:

– Кто вы? Как вы сюда попали?

– Я тоже вас могу спросить: а как вы сюда попали? – на чистом русском языке ответил странный незнакомец. – Да вы не бойтесь, подходите ближе, – продолжал он, – я вас не съем, я такой же человек, как и вы. Поговорим и всё выясним.

Мальчишкам ничего не оставалось, как следовать совету.

– Ну вот, видите, я не призрак, не привидение и даже говорю по-человечески, – сказал подземный человек. – Давайте знакомиться, меня зовут Фома, живу в Российской Федерации, то есть по ту сторону Холзуна. Надеюсь, вы географию знаете?

– В Российской Федерации? – с изумлением в свою очередь спросил Роман. – Как же вы сюда попали, тем более в это подземелье?

– Ага, вас заинтересовало! Это естественно – значит, вы, молодые люди, любознательны и, следовательно, достаточно грамотны. Советская власть даёт неплохое образование народу, и это ей плюс.

– Да, я студент Томского политеха, учусь на физмате, – ответил Рома.

– Похвально, – одобрил пришелец с соседней республики, – с удовольствием отвечу и поговорю с вами. Так вот, пришёл я, как и вы, подземным ходом.

– Как, неужели под Холзуном? – вырвалось у Стёпы. – Это сколько же километров, и всё под землёй?

– Да, всё подземельем – так уж вода промыла эти подземные ходы. Верно, расстояние немаленькое, но я к ходьбе привычный, а путь мне хорошо знакомый.

– Невероятно! – Роман был удивлён не меньше брата. – А что вы тут делаете?

– А вы что тут делаете? – в свою очередь поинтересовался незнакомец. – Разве сами не видите, чем я здесь занимаюсь?

– Да, верно, – согласился Стёпа, – видим, у вас молоток и зубило. Вы что, старатель?

– Угадали. Я чудь.

«Ага, российский старатель – человек смышлёный, грамотный и любитель пошутить», – подумал Роман и в свою очередь решил продолжить словесную игру:

– Как известно, чудь под землю ушла, там под землёй и пропала. Значит, вы под землей живёте, раз вы чудь?

– Естественно, не троглодит. А насчет подземного житья – так это просто редкое совпадение, что мы здесь встретились. Я под землю редко спускаюсь – нужды в этом большой нет.

– А говорите, что чудь.

– Да, я чудь.

– Ну вот, опять загадки! Какая такая чудь, исчезнувшая более двух тысячелетий назад?

– Как видите, я стою перед вами, живой и настоящий.

– Вы-то живой, а при чём тут чудь?

– Чудь чем занималась? Добычей и плавкой металлов. В первую очередь меди и золота. Вот и я тем же занимаюсь. И заметьте, работаю таким же инструментом, что и две тысячи лет назад. Правда, теперь не каменными и не бронзовыми зубилами и молотками, а металлическими, стальными, то есть железными. Вот и вся разница. И деды мои, и прадеды тем же занимались и этим ремеслом жили. Металлы всегда нужны были. Это же неправильно говорить, что бронзовый век кончился и медь стала не нужна. Тем более золото. Так что чудь всегда при деле была. Другое дело – масштабы менялись.

Нужда в меди действительно уменьшилась, но она всегда была и шла на украшения, на резные поделки и предметы быта. Даже здесь у нас, среди кочевых народов была в ходу. Взять тех же казахов. Удила, стремена, мелкие поделки – на всё это шла медь. Медь лучше сохраняется, не ржавеет, как железо.

– А как же получается, что сейчас о чуди забыли, посчитав, что она сошла на нет?

– Как вам сказать, это большой разговор. Чудь всегда была обособленной группой людей. Сказывалось их особое занятие, многим казавшееся таинственным, загадочным, даже колдовским. Она и селилась всегда отдельно от остальных. Её побаивались, она и сама сторонилась людей. В общем, было обоюдное недоверие друг к другу. Поиски месторождений, выплавка металлов – всё это было очень непростым делом. Сложным и даже засекреченным. Хорошо ещё, что тогда не было этого ужасного гонения за пресловутое колдовство, что появилось при христианстве. Профессию древних металлургов можно сравнить с занятием алхимией.

«Нет, он совсем не так прост, как кажется, этот то ли шутник, то ли человек, скрывающий настоящую правду, – подумал Роман, – наоборот, он меня всё больше удивляет своей осведомлённостью в области, являющейся тайной даже для специалистов. Откуда он всё это знает?»

– Вы, наверное, историк? – изумлённый, спросил он незнакомца.

– Нет-нет. Вовсе нет. Я же говорю, что я из чуди, потомок чуди.

– А что вы под этим понимаете? Под словом «чудь»?

– Занятие, в основном занятие. То есть я вроде потомственного старателя, потомок древних рудокопов и металлургов. Хотя происхождение тоже имеет значение, – несколько подумав, добавил он.

– Происхождение? А к какому этносу вы себя относите?

– Этнос? Вы же знаете, что это понятие не совсем определённое. Каждый этнос – это смесь разных народов. Хотя считается, что чудь происходит из финно-угорских народов. А к кому вы бы меня отнесли? – вдруг несколько смущённо спросил он.

– Честно признаться, я затрудняюсь это сказать. – Роман заколебался, боясь обидеть незнакомца.

– У вас есть и азиатские, и европейские черты.

– Вот то-то! – удовлетворённо сказал незнакомец. – В каждом человеке намешано столько, что он и сам не подозревает, какая у него родословная. А она почти всегда очень сложная, если докопаться хотя бы до десятого колена. Да, – вдруг спохватился он, – что это мы беседуем, как следует не познакомившись? Полное моё имя – Фемистокл, а вас как?

Роман представил себя и ребят, а затем спросил удивлённо:

– Фемистокл? Странное у вас имя. Это из Древней Греции что ли?

– Выходит, так. Был такой греческий государственный деятель и полководец. Меня, конечно, ни дома, ни на улице, ни в школе никто Фемистоклом не называл и не называет. В школе ребята и не знали настоящего моего имени. Я сразу же стал Фомой. Так и живу сейчас, и в паспорте моём записано: «Фома Савельевич Кротов».

– Фома неверующий, – пошутил Роман, – из древнегреческого сословия перешли в библейское.

– Выходит, что так, – согласился Фемистокл. – Вы меня тоже зовите Фомой, иначе язык сломаешь. Это уж я вам одному свою историю рассказываю. Жена, конечно, знает, кое-кто из друзей, родственники, а больше, пожалуй, и никто. Родители померли. А вам рассказываю всё это, так как вижу, что вы человек грамотный, историю знаете и меня поймёте.

– Фома, вы меня на «вы» не зовите. Я же моложе вас лет на сорок – как раз в сыновья гожусь.

– Хорошо, – охотно согласился Фемистокл-Фома, – с тобой, Роман, интересно разговаривать. Редкая возможность встретиться с понимающим тебя человеком.

– Взаимно, – ответил Роман, – мне тем более услышать ваши тайны вдвойне интересно. Я просто поражён, и вот думаю: неужели наши историки или те же металлурги, горняки не знают про нынешнюю чудь? Не один же я услышал эту тайну.

– Естественно, Рома, ты не первый, кому наши секреты поведаны. Такие секреты не утаишь от всего мира, да дело в том, что никто нашим рассказам не верит. Думают, сказки всё это, выдумки и бредни. А что копаются, золотой песок моют и даже золотишко плавят – так на то они и старатели, а чудь тут ни при чём. А нам, чудакам, это даже на руку. Известность, любопытство, популярность нам вовсе ни к чему. К нам не лезут – нам и лучше.

– Вот теперь мы лезем со своими бесконечными вопросами.

– Вы, ребята, совсем другое дело. Разве сравнишь мальчишек с чиновничьим аппаратом? А то ещё есть органы, про которые и вспоминать не хочется. Так что я расскажу и покажу всё, что знаю.

– А как умудрились дать вам такое имя? Уж тогда бы назвали Аристотелем – всё-таки мудрец, а не полководец.

– Папаша мой был такой мудрёный. Всё книги по истории читал, особенно по древней. Он любого школьного учителя истории мог за пояс заткнуть, хотя был всего-навсего счетоводом в колхозе – бухгалтером значит.

– Ну что ж, счетовод в колхозе – это деревенская интеллигенция.

– Считайте, как хотите, но древнюю историю отец знал. И не только. Историей чуди он тоже интересовался, и для этого была причина.

– Это какая же?

Роман почувствовал, что Фемистокл знает какую-то тайну, и надо быть осторожным, чтобы не вспугнуть его и дать ему раскрыться. Хотя странно было бы ожидать, что он откроет её так вдруг, едва ли не первым попавшимся людям.

У Фемистокла, видимо, мысли были похожими, и он явно колебался.

– Что же, наша тайна, считай, уже открыта, – начал он издалека. – Месторождение найдено, вот-вот придут геологи. Засуетятся, кто-то получит ордена, звания. Начнётся сооружение гиганта цветной металлургии. Где уж там чудь и наша тайна, сохранявшаяся до сих пор! Ведь это месторождение наши деды, прадеды и прапрадеды знали с древних времён и потихоньку им пользовались, не разглашая тайны.

– Поразительно! – удивился Роман. – Это чьи же деды и прадеды?

– Да, нашей лесной деревушки, почитай, все. А нас всего-навсего едва ли сто человек наберется, не считая детей.

– А где-нибудь ещё чудь сохранилась?

– Слышал я, что какие-то остатки есть на Урале и вроде бы в Забайкалье. Чудь же всегда таилась, себя не афишировала, скорее пряталась. И связи друг с другом не держала, так что тут трудно сказать что-либо определённое. Я думаю, большинство перешло в старатели. Старатели-то всегда были. Ещё совсем недавно в Зыряновске старательские артели работали. В самом городе копались, мыли золотишко.

– Я думаю, и сейчас есть. Зря их запретили – они же пользу стране приносили.

– Вестимо, польза была, золото ведь государству всегда нужно – это валюта. А теперь вот тайком потихоньку работают, прячутся, кому попало сбывают, разве это по-хозяйски со стороны государства – так поступать?

«Естественно, Фемистоклу это не нравится, – подумал Роман, – называет себя чудью, а на самом деле он просто тайный старатель. А что золотишко на сторону уходит мимо государства – это действительно плохо».