Полная версия
Трансформация
Я же сам чуть отшатываюсь от его бурной реакции и говорю:
– Спокойней, старик. Извини…
Но как только поднимаю взгляд, замечаю на полметра выше уровня моих глаз на полке в здоровенной колбе огромный мозг какого-то существа, с прилагающейся к нему периферической нервной системой.
– А это что ещё за хрень?
Тяну к банке руки.
– Слышь, клешни убрал! – снова взрывается Профессор.
Я замираю, но затем опускаю на него свой увесистый взгляд.
На секунду дед теряется, поняв, что вякнул что-то не то:
– Это очень ценный экземпляр, – оправдывается и бегает глазами. – Вдруг разобьёшь.
Тогда я опускаю руки, но подвожу рожу поближе, продолжая разглядывать мозги. Извилин на них почти нет, а нервы (эти тонкие ниточки зависшие в склянке) кажутся непропорционально короткими по сравнению с величиной мозга…
В ту секунду я смотрел на собственное будущее, но ещё не был в состоянии сложить «2+2».
Хотя, наверно, это даже к лучшему…
– Так чей это мозг? – спрашиваю.
– Крысы, – резко отвечает. – Не отвлекай меня!
– Крысы? – удивляюсь я и снова кошусь на старую лысую башку старика. – С хера ли он такой огромный?
Профессор сначала внимательно посмотрел на колбу, потом на меня.
Он помялся, но ответил:
– Это была… очень большая крыса.
После этих слов он с бряканьем откладывает чашечку Петри и пипетку:
– Ладно, ты всё равно меня сбил! Пошли!
Встаёт и, прихватив с собой за спинку старое, облезлое, скрипучее кресло, на котором только что сидел, Профессор направляется к другому столу у стены слева от меня, перед этим убрав меня рукой с дороги.
Я двигаю за ним.
– Точно готов к этому? – спрашивает, не поворачиваясь ко мне и с трудом переставляя шаркающие ноги. – Хорошенько обдумал всё, о чем мы говорили?
Профессор говорит о нашем разговоре, когда он предложил мне эту процедуру. Впервые за пару лет нашего знакомства старик пригласил меня к себе в комнату. И если терминалы и серверы намекают, что денег у него навалом, то комната выглядит не намного лучше, чем моя. Он посадил меня в своё кресло, а сам сел на край старого табурета и постоянно ёрзал на нем.
Тогда он тоже был на нервах, но не так, как в этот день.
Старик попытался завести разговор издалека и начал с пространных разговоров, но я предложил ему сразу перейти к делу.
Профессор предложил за небольшую плату поучаствовать в эксперименте:
– Я хочу просто взглянуть, как работает моя новая формула, – тараторит сквозь зубы, как обычно. – Опасности никакой нет, – утверждает. – Препараты проверенные. Там просто пара новых пептидов. Статистический эксперимент – вот и всё.
Немного пораздумав, отвечаю:
– Смарт-драги, говоришь? Ладно. Если всё безопасно, пять сотен на стол, и давай свою пилюлю.
Глаза у него бегали, как у уличного торчка, но иногда у него бывал такой взгляд, словно он сканер или рентген какой-то.
– Нет, ну ты всё-таки поразмысли над этим, – говорит. – К тому же там есть ещё один нюанс…
Не сказать, что я не был готов к такому.
– Какой же?
Старик, помявшись, говорит:
– Необходимо внутричерепное введение…
Его глаза перестали бегать, и он уставился на меня, как корова, пожевывая свои старые сморщенные полосочки губ.
– Что, прости?..
Он объяснил, что по-другому никак. Раствор не проходит гематоэнцефалический барьер2. Но если его ввести в спинномозговую жидкость, сыворотка равномерно распределится и впитается преимущественно в кору.
Я задал ещё несколько вопросов и, несмотря на эту новость, поднял цену и согласился. Не каждый же день предлагают за плату попробовать то, что ты сам себе не можешь позволить. Да и я давно догадывался, что у нашего Профессора есть такие штуки, которые при всем желании на улице не найти. А по поводу внутричерепного введения, подумал, если ставки выше, то и выигрыш должен быть больше. К тому же мне нечего было терять. Игла в мозг, кувалдой между ног – я уже давно был готов на всё, что угодно. И, кажется, именно в тот момент я впервые услышал этот шепот. Он говорил мне: «Эй, слышишь? Это, может быть, твой шанс… возможно, именно этого момента ты ждал всё это время…»
Но сейчас я понимаю: стоило бы мне хоть на секунду заглянуть этому старому пню в его внимательные, серые глаза, мне бы стало ясно – это был и его шанс. Этот сморщенный умирающий человечек, который уже завтра рисковал словить букет болезней куда хуже, чем Альцгеймер, видел меня насквозь. И, надо сказать, он попал прямо в яблочко. Где бы он ещё нашёл такого тупого отчаянного отморозка, который бы согласился на такое?
Но, к сожалению, вся моя спесь и отвага куда-то делась, когда я попал в этот стремный подвал…
– Да, да, – неуверенно бормочу. – Всё обдумал. Вводи свою чёртову сыворотку, да побыстрей…
А у самого мысли в голове: «Какое ещё „Да“? Ты чё, совсем спятил?!..»
Старик добирается до другого стола – металлического, с небольшими бортиками и огромным количеством разбросанных инструментов. Кажется, хирургических. Затем разворачивает ко мне своё старое кресло.
– Ладно тогда. Садись давай.
Бегло оглядываю этот «стул» с отламывающимися подлокотниками:
– Что, прям в этом?
Профессор уже отвернулся к столу, но возвращается ко мне на мгновение:
– А ты чё, блядь? В частную клинику захотел?
Поглядев в седой затылок ещё секунду, я похоронно бормочу:
– Похуй. Пляшем.
Аккуратно присаживаюсь так, чтобы кресло не развалилось под моим весом.
Оно всё скрипит, и спинка нихрена не держит – приходится не откидываться на неё.
С каждым мгновением эта идея нравилась мне всё меньше.
Мне казалось, что я сел на электрический стул смертника. Но спросить у Профессора, сколько ещё подобных лабораторных крыс сидело на моем месте, мозгов мне не хватило.
Ну ничего, скоро нервной ткани будет столько, что она полезет из ушей.
А старик всё что-то копошится за моей спиной.
– Так и чё? – оборачиваюсь к нему через шаткую спинку. – После этого я стану лучше соображать, да?
Продолжаю сверлить ему затылок.
– Ага, – бормочет он, не отрываясь от своих дел. – Твоё серое вещество заработает по полной!
Опускаю взгляд ниже – на стол, но продолжаю расспрашивать его:
– И что это за вещество такое?
За его маленькой, обесформленной фигурой вижу, как он меняет насадку на небольшом ручном станке, который похож на дрель-шуруповёрт.
– Ооо, это сущая ерунда, дружок, – проглатывая слова, объясняет он. – Там где-то полторы тысячи низкомолекулярных биологически активных нейропептидов, – дед снимает мини циркулярку, измазанную в крови, и отбрасывает её в сторону. Она грохает об стол. Меня от этого вида начинает мутить. – Очищенные белки мозгового вещества, – продолжает, тараторя, – пара сотен ингибиторов, улучшающих усвоение, и ещё десяток препаратов, которые увеличивают нейропластичность, активируют нейрогенез, останавливают апоптоз, а также меняют кое-какие генетические последовательности, – говорит Профессор и аккуратно вставляет в станок очень тонкое сверло, – но о них я не могу говорить…
Он, наконец, поворачивается ко мне, проверяя, работает ли сверло:
Вум-вум
Со словами:
– Это коммерческая тайна.
Тут у меня в глазах резко потемнело, и все вопросы поотпадали разом.
Держись, примат Дрейк, лучше подумай, что ты можешь дать человечеству.
А после этого дед прям добивает: он на моих глазах выковыривает пальцем свой правый глаз и убирает его в нагрудный карман, затем присоединяет провода от станка к разъёму на глазном дне.
От волнения, вида дрели в его руках и гребанного глаза меня чуть не выворачивает наизнанку…
Но я сглатываю и кое-как сдерживаю себя.
А Профессор, теперь ещё и с проводом из-под закрытого века, говорит мне:
– Ну всё. Давай, поворачивайся, парень, – и вдавливает пальцем сверло, загоняя его под защитный кожух.
Вот только мне уже как-то не охота.
– Так а ты мне обезболивающее хоть какое-нибудь вколешь? – не свожу с этого маньяка взгляд.
– Да брось. Здесь сверло чуть толще иголки. Ты ничего не почувствуешь. Расслабься!
С неохотой и диким недоверием я всё же поворачиваюсь к нему затылком:
– Ладно, посрать. Давай, – бормочу, впиваясь руками в отваливающиеся подлокотники.
Он обработал участок на моей башке и приставил станок в районе темечка.
Если быть точнее – немного левее и чуть ниже его.
– Только вертеться не вздумай, – советует Профессор.
Он примеривается секунду, а я от напряжения зажмуриваю глаза.
Чувствую, как пластмассовое дуло упирается мне в верхнюю часть затылка и давление всё нарастает, а потом:
Цок – старик нажимает на курок, и сверло выскакивает из защитного кожуха.
– Ай.
Оно пробивает мне кожу до кости.
– Всё, не пищи. Больше больно не будет.
После чего он начинает бурить.
А звук ещё хуже, чем у дантиста – свербит прям в голове.
– Чёт всё-таки как-то неприятно, – процеживаю сквозь стиснутые зубы…
Но тут череп неожиданно проламывается, и меня как закоротит: пальцы скрючиваются в конвульсии, на лице жёсткий перекос. Одно веко закрылось, второе – не до конца. Через него видно, как глаз с полопавшимися капиллярами закатился далеко назад.
– Ёб твою мать, дружочек! – слышу крик напоследок. – Извини! Сверло прям в мозг провалилось…
Стадия B
Чик, чик, чик, чик… – в помещении раздается безостановочное клацанье клавиатуры.
О, прошу, не обращайте внимания на мои глаза.
Чик, чик, чик, чик…
Да, я снова сижу в своей крошечной тёмной каморке с кровоточащим гипертрофированным мозгом набекрень. Развалившись на кресле, стучу по клавиатуре как ненормальный. На моём мертвенно бледном лице отражается сияние экранов. Я практически неподвижен – в непрестанном движении остаются только выбивающие код пальцы… ну и глаза…
Чик, чик, чик, чик…
На моё тощее тело натянута тёмная футболка, через которую отчетливо проступают ребра, а на плечах поблескивают следы от крови, что временами соскальзывает со здоровенных мозговых извилин на висках. Ну а что касается глаз… Вы просто должны понять – так намного удобней. Как вам, наверно, известно, в отличие от животных, которые сделали ставку на обоняние и слух, человек до 90% информации получает через зрительную систему. И, стало быть, ты можешь получать в два раза больше информации, если каждый твой глаз будет двигаться независимо от другого…
Чик, чик, чик, чик…
Если бы ваша зрительная кора была развита настолько же, как и моя, вы бы согласились с этим. Конечно, пришлось немного поработать над нейромышечной связью глазодвигательных мышц и над рассинхронизацией рефлекторных саккад, но оно того стоило. Теперь я могу двигать глазами, как хамелеон или как морской конек (его глаза тоже двигаются независимо друг от друга), и собирать информацию сразу с шестнадцати экранов. Да-да, недавно я прикупил ещё десять штук. А ещё прикупил нейро-мышку – приблуда, с помощью которой курсор на экране двигается силой мысли (правда, в моём случае он не двигается, а мечется, как молния, с экрана на экран). Так что этот проводок с магнитной головкой и зеленой подсветкой, прикреплённый к моему виску, – беспроводная зарядка. Я чёртовых пару дней искал специалиста, который подключил бы электроды к моим разбухшим извилинам. Все отказывались. А кое-кто даже начинал креститься и молиться богам, только увидев меня.
Чик, чик, чик, чик…
Наверно, вам тоже может показаться, что я выгляжу немного жутковато: мозги наружу, направленные в диаметрально противоположных направлениях глаза, мертвенно бледная кожа и кровь, сочащаяся из всех щелей.
Правда, я чем-то напоминаю богомола с раскроенной башкой?
Но, знаете, некоторые вещи стоит просто принимать – так выглядит следующая ступень эволюции человеческого рода. Ваше отвращение вполне естественно. Но подумайте, как бы отнеслись к вашей внешности другие представители приматов. Неужели они посчитали бы вас красавцем? Лысая, долговязая обезьяна-альбинос… Уверены?
Чик, чик, чик, чик…
Что? Вам интересно узнать, чем я занимаюсь на компе? Ничего особенного, просто дошлифовываю вирус, способный выжечь любое железо… Зачем? Позже расскажу.
Чик… чик…
О, смотрите-ка, я закончил.
Моя тощая, гниющая туша встает, отрывает головку магнитной зарядки от виска и направляется в ванную, перед этим силой мысли включив звук новостей на одном из левых экранов и прихватив с заваленного разным хламом стола ржавые металлические ножницы…
Для чего? Всё потом, а пока вернемся к основной истории и отмотаем чуток:
Ф-фффффффф…
На следующий день после укола я открываю глаза с мыслью:
«Господи, я ещё жив?..»
Всё вокруг было окутано серым густым туманом, без каких-либо внятных очертаний.
«Где это я?..»
Я ни черта не видел, а всё, что ощущал, – звон в ушах, напоминающий визг сигнализации, гулкие удары сердца, которое хотело вырваться из груди, и невыносимая головная боль, словно меня всю ночь бейсбольной битой по башке били.
«Снова здесь…»
Постепенно стены моей каморки проступают сквозь туман, и я узнаю их. Я лежу, как обычно, в одежде на матрасе, вот только ногами к двери. Подумал:
«Наверно, рухнул сразу, как ввалился…»
Вот только я ни хрена не помнил, что вчера было. В тот момент состояние у меня было, мягко говоря, тяжелое, и я даже не был уверен: проснулся ли я? Спал ли вообще? А если и спал, то сколько? В общем, я мало что понимал.
Несмотря на это, я ощущал странный бодряк вплоть до лёгкого тремора в руках. Так что было ясно – я больше не усну, и пора вставать.
Но как только я попытался шевельнуться, мое тело пронзила невыносимая боль. Казалось, у меня что-то защемило. Во все мои мышцы, особенно в те, что вдоль позвоночника, словно воткнулись тысячи иголок.
Я остаюсь лежать, опасаясь даже глубоко вздохнуть, и пытаюсь вспомнить, что же вчера такого было. И кое-как мне удаётся вспомнить вчерашний день. Я вспоминаю Якошо – барыгу, у которого таблетки взял. Как после него добрался до дому, как закинулся транком и завалился спать. А потом… помню, я бегу по лестнице, но что дальше… Ни хрена – в памяти дыра, будто её стёрли. И так странно… эти воспоминания кажутся такими блеклыми и далекими, словно им больше ста лет. Но вот другие – уже давно позабытые мной, – такие свежие, будто те события произошли только вчера.
Это ожившие картинки из детства.
Старые друзья, которых я, наверно, уже никогда не увижу.
Большие, как черные перламутровые пуговицы, глаза девчонки, что жила неподалёку от дома деда.
И ещё пара моментов, о которых я предпочел бы никогда не вспоминать.
Всё перемешалось.
Как колода карт.
Позже Профессор объяснит мне, что амнезия, путаница во воспоминаниях, странные ощущения, синестезия и многое другое – последствия тотальной перестройки нейронных связей. Нейропластичность, мать её…
Через некоторое время я всё же беру себя в руки и через боль поднимаюсь. А когда оказываюсь на ногах, возникают новые проблемы.
Ослабшие конечности дрожат и подгибаются, да и вся координация движений идёт к чертям. Я, как беспомощный ребёнок, заново учусь ходить. С чем-то подобным я уже сталкивался однажды, когда чуть не сгорел от паршивой уличной кислоты…
С трудом я всё же добираюсь до ванны, чтобы попытаться хотя бы холодной водой привести себя в чувства.
В темноте шарю рукой по плитке на стене, нащупывая выключатель справа от заложенного кирпичом дверного прохода. Но вот что меня здорово сбивает: я никак не узнаю стену на ощупь. Словно трогаю невесть что. Хочу поскорее врубить свет, чтобы понять, что происходит, но, как только выключатель щёлкает: «Чиккк», – я сразу забываю обо всём: свет лампы ослепительным прожектором ударяет мне в глаза, и от этого я щурюсь, совершенно не врубаясь:
«Какого чёрта, твою мать?»
Думаю, может, это скачок напряжения? Обычно лампа очень тусклая и не светит ни хрена, а сейчас я даже не мог открыть глаза.
Со временем это проходит, но, увидев своё отражение в зеркале, я быстро догадываюсь, из-за чего у меня такая болезненная реакция на свет. На секунду я замираю, уставившись на себя и разглядывая белки своих глаз – они краснющие от полопавшихся сосудов.
Мой безумный вид тут же пробуждает во мне воспоминания о сумасшедшем Профессоре и даже о провалившемся в череп сверле…
«Вот падла… Но сделал ли он укол?» – мои брови превращаются в хмурую галочку.
Не помню…
В следующее мгновение я уже прильнул к мутному зеркалу и ощупываю затылок в поисках дырки. Я настолько опешил, что не обращаю внимания на то, что волосы, кожа на голове и череп, также как и стена, – очень странные на ощупь.
Но уже через секунду пальцы натыкаются на что-то.
Поворачиваю голову максимально боком к зеркалу и, раздвинув волосы, вижу: ближе к макушке прямо из башки торчит маленькая светлая трубочка из пластмассы.
Кажется, это катетер.
Мне припоминаются слова старика, который просил заглянуть к нему в подвал ещё раз сегодня для повторной процедуры.
«Ага, вот уж хрен. Ты мне ещё за дырку в черепе ответишь…»
Но после по ванной комнате прокатывается жуткое урчание моего живота, больше похожее на протяжный волчий вой. А затем желудок как сведёт! я сгибаюсь пополам от пронзительной агонии. В глазах темнеет, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не завалиться на грязный кафельный пол.
Жёстко. В тот момент мне показалось, что такой боли я в жизни не испытывал.
Когда внезапный приступ начинает проходить, и я постепенно очухиваюсь, навалившись на серверы напротив унитаза, то понимаю, мне срочно нужно пожрать.
Так и не добравшись до крана, я в полусогнутом состоянии двинулся к выходу с мыслями, что не стоило мне два дня оставаться без еды…
Дверь хлопает за мной, магнитный замок защелкивается, а я даже не догадался посмотреть, что происходит на улице за окном.
Я снова на лестничной площадке.
И как только её смрад ударяет в нос, мне становится ещё хуже. Такое ощущение, что запах прям пробирается в подкорку и обволакивает моё ослабевающее сознание целиком.
Стараюсь как можно быстрее перебирать ногами, однако недомогание и нарушения координации не позволяют это сделать. А чем ближе я к бомжу, что копошится на междуэтажном пролете, тем сильнее мне в мозг въедается его вонь.
Когда же прохожу мимо – мимо старого бородатого деда без руки и с проржавевшим механизмом вместо уха и верхней части челюсти, – я вообще чуть ли не теряю сознание и оступаюсь, но вовремя хватаюсь за перила. Так же, как и стена в ванной вместе с выключателем, поручень показался мне очень странным на ощупь – будто сделан из неизвестного материала. А когда я спускаюсь чуть ниже и немного прихожу в себя, до меня вдруг доходит, что на языке вертится имя: «Билли».
«Кто, блядь, вообще такой этот Билли?»
Тем временем я уже приближаюсь к бомжу на следующем пролёте и закрываю нос, чтобы не вдыхать этот въедливый запах. Но, оказавшись ближе, я понимаю, что зловоние здесь совершенно иное, нежели на этаж выше. Я прохожу мимо ещё одного старика – он громко храпит, лежа на матрасе в обоссаных штанах, – а его запах вызывает у меня ассоциацию с именем: «Чарльз». Да, точно, это его так зовут – калеку без рук, вместо которых у него из плеч торчат металлические шарниры, как у какой-то сломанной игрушки…
На следующем пролёте новые запахи ассоциируются у меня с именами: «Мартин и Палм» – это муж с женой. Конечности у них вроде как на месте, да и вонь здесь не такая резкая. Эта парочка пожилых, кажется, даже проживала в этом клоповнике раньше, но закладная кончилась, и их квартиру забрали за долги.
А ещё на этаж ниже валяется вечно бухой городской сумасшедший. Он, как нажрётся, вечно ходит по улицам, пытается собрать вокруг себя толпу и нотации всем читает – учит, как жить.
Его запах подсказывает имя: «Джейк».
На других этажах:
«Морис», он лежит здесь вместо умершего «Пена».
Ещё ниже:
Беженец из России «Борис».
Дальше:
Карлица наркоманка «Синди».
И всё в таком духе…
Вот только откуда я знаю все их имена?
Но через пару секунд ответ сам приходит ко мне в голову:
«Конечно же. Многие из них обитают здесь намного дольше меня…»
Я сотни тысяч раз слышал их разговоры между собой и их разговоры о других таких же «жильцах», но не придавал этому никакого значения. К тому же к ним очень быстро привыкаешь и перестаешь обращать на всё это внимание. Впрочем, как и они – все эти бомжи уже давно не обращают ни малейшего внимания на тех, кто проходит мимо них…
Вот только какого черта я вспомнил об этом сейчас?..
А пока думаю об этом, я даже не замечаю, как оказываюсь на улице. Я на автомате перепрыгиваю лужи гнили под ногами, и прихожу в себя только в тот момент, когда всё вокруг вдруг вспыхивает, как в огне. Я замираю и замечаю в одной из дрожащих луж неподалеку огромный пламенный блик.
Резко оборачиваюсь и поднимаю глаза. Но их тут же ослепляет солнце. Там, в узкой щелке между высоченных домов, где проступает синее небо и нежные облака, завис огромный золотой диск. Он тянет ко мне жгучие лучи, и кажется, его свет настолько интенсивен, что производит жуткий низкочастотный гул…
Долго я не выдерживаю этого вида – закрываюсь рукой и отворачиваюсь.
«Да, это тебе не светодиод в ванной…»
Почему-то я был уверен, что, как обычно, проснулся ближе к ночи.
А когда зрение чутка приходит в норму, я замечаю – все старики-калеки вокруг странно косятся на меня.
Наверно, подумали, заметив мои кульбиты:
«Во наркоман!»
Не теряя больше времени, продолжаю идти. Я сильно щурюсь, чтобы яркий до неприязни свет не резал мне глаза, но всё, что способно отражать свет: бутылки, битое стекло и лужи дерьма на асфальте – абсолютно всё яркими бликами колет мне прямо в центр зрачков. Успокаивает лишь то, что выход из переулка не так уж далеко.
Когда покидаю «Большую-центральную», я вдыхаю полной грудью – яркое солнце и зловоние подворотни остаются позади. Но из-за пульсирующей изжоги в верхней части живота решаю не переться до перехода и не ждать сигнала гребаного светофора, а ломлюсь поперёк проезжей части, ведь забегаловка, в которой я обычно перекусываю, находится прямо напротив.
Пара электромобилей чуть не сносят меня к херам, ну а так всё, в общем-то, проходит неплохо – я остаюсь живой. Под вой клаксонов и визг тормозов я вскакиваю на противоположный тротуар, протискиваясь между припаркованных тачек. Передо мной – расположенная на первом этаже старой высотки забегаловка с не горящей неоновой вывеской: «C&B» – это означает «Crepes&Beer». Или «Блины и Пиво». Почему такое тупое название? Дело в том, что это заведение работает круглосуточно. Днём это кафешка, а вечером – бар.
Открываю стеклянную дверь.
Её ручка тоже кажется мне очень странной на ощупь.
Эту забегаловку содержат два брата Дейв и Гоп. Они работают попеременно.
И сегодня за стойкой Гоп.
– Здоро́во! Можно? – спрашиваю для приличия, а сам сворачиваю направо и иду вдоль окон к дальним столам.
Эти братья очень похожи – почти как близнецы, несмотря на разницу в пару лет.
– О, привет, – отвечает седой здоровяк, отрываясь от дел. – Ты чёт рано сегодня… или поздно… Хрен тебя пойми…
Но, несмотря на схожесть, их довольно просто отличить.
– Че будешь? – спрашивает Гоп, облокачиваясь на стойку.
У него здоровенные шрамы на щеке и усилитель руки виднеется из-под рукава. Это не протез, а именно усилитель – ряд металлических пластинок торчат прямо из кожи. Гоп – бывший военный. Он как-то надрался и рассказывал про службу и свою модификацию: «Это для того, чтобы таскать крупнокалиберку в одной руке. Но и для двадцатилитровых канистр с пивом неплохо подходит…»
– Что побыстрее можете сварганить, – говорю и уже подхожу к столику, за которым обычно сижу – второй с конца возле окна спиной к выходу. – Ты не представляешь, насколько я голодный, – чуть поворачиваюсь к нему и кладу руку на живот, делая рожей типа «мне херово».
Старик кивает и говорит:
– Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем… – он выпрямляется во весь рост и направляется к окошку на кухню.
Да, жизнь его вообще потрепала. А всё из-за того, что наша страна хоть и менялась до неузнаваемости временами, но интересы у неё оставались всё те же – претензия на мировое господство, в то время как люди тонули в говне.
Я присаживаюсь на красный потрёпанный диван из кожзама и придвигаюсь в упор к широкому окну.
Довольный тем, что изжога и другие неприятные ощущения скоро пройдут, я, расслабляясь, откидываюсь на спинку и, посмотрев на улицу через полуоткрытые жалюзи, решаю, наконец, разобраться, что не так с моим осязанием.
