Разбойничья Слуда. Книга 5. Самолет

– Ага, столько годов в лесу ничего, а тут поскользнулся. Надоело робить, вот и сунул ногу, куда не надоть, – стояла на своем бабка. – Красота нынче. Служить в армию не надо идти. Войны нет. Лежи на кровати, бока проминай. Родители с работы придут, накормят.

– Да лучше гайки на морозе крутить или в армию, чем тебя слушать. Мелешь, что к носу ближе. Я на оборонных работах вместе с мужиками лес валил, а тебе все не ладно, – буркнул парень и отвернулся к стене.

– Не зря, видно, тебя Толей Шанешкой8 кличут, – словно не слушая внука, твердила свое бабка. – Отэкой дя9, лежень, – не унималась она.

Толька молчал, понимая всю бессмысленность в препирательстве с ней. А бабка подошла поближе к кровати, поддернула свалившийся край одеяла и подоткнула под спину внука.

– Лежи уж, правильный ты наш. Раньше разве позволили бы родители, чтобы дети со стариками так разговаривали? Живо бы поперек спины вицей вытянули. А нынче что? Никакого уважения. Доброго слова не услышишь, а не то помощи какой. Говори, что хошь, бабка все стерпит, – она картинно всхлипнула и отправилась в соседнюю комнату. – Знают, что ей деваться некуда.

Когда дверь за Евдокией Антоновной закрылась, Толька перевернулся на кровати и сел, свесив на пол здоровую ногу. Отчасти он понимал и даже мог согласиться со словами бабки. Но одно о том подумать и совершенно другое произнести в слух. В том, что в армию служить не берут, его вины в том не было. После победы призыв отменили на несколько лет. За годы войны армия разрослась до небывалых размеров, и нужно было время, чтобы привести ее к разумной для мирного времени численности. Но от этого Тольке и его сверстникам было не легче.

Война совсем недавно закончилась, и фронтовиков в Ачеме было не мало. А в некоторых семьях еще надеялись на возвращение и ждали своих близких. Потому отношение к тем, кто не служил срочную было, мягко говоря, особое. Конечно же, все понимали, что не по своей прихоти переросших парней в армию не берут. Но все одно, находились и такие, кто ставил им это в вину и относился к ним с некоторым пренебрежением. То поздороваются со всеми, кроме призывника. Или в разговоре нет-нет, да и кольнут словцом каким. Мол, кто-то служил и воевал, а кто за их спинами отсиживается.

Вот и Тольку не миновала эта участь. Совсем скоро ему двадцать один исполнится. И если те, кто помоложе старались обходить эту тему стороной, то старшее поколение в выражениях не стеснялось. И ладно бы, если кто из деревенских измывался, так свои родные досаждали много больше. То отец, хлебнув лишнего, причислит его к никчемному поколению, способному только с девками по зауглам обниматься. То у матери не задержится и слетит с языка, что у всех дети как дети, а у нее незнамо кто растут. А бабка та совсем чуть ли не изменниками родины их с младшим братом зовет. И не было у Тольки нынче желания больше, чем пойти в армию.

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, он попытался подумать о чем-то хорошем. Но первое, что пришло в голову, оказалось совсем не тем, о чем хотелось бы вспоминать. И как ни пытался переключиться на что-то другое, но ничего у него не получалось: мысли все время возвращали его к той летней ночи.

Июль 1941 года

Что делать с золотом, Толька Ларионов толком не знал. Отдавать жалко, а как с него какую выгоду получить, тоже представлял плохо. Не сомневался лишь в одном: если рассказать родителям, то те сразу же в милицию заявят. И тогда уж точно никакой выгоды с него не поиметь. Вот и решил, что пусть оно полежит, пока он не подрастет. К тому же война идет. Куда в такое время с ним?

А вот перепрятать слитки в другое место следовало обязательно. Посредине деревни оставлять их было опасно: куда только не забиралась во время игр ребятня. Вездесущие мальчишки в любой момент могли их обнаружить. К тому же бабка Агафья тут давно хотела колодец соорудить. Вот и присмотрел Толька место на краю деревни, сразу за кузницей у развалившегося амбара. Но и спрятать там случай все тоже никак не представлялся. Пока, наконец, не появилась хорошая возможность перевезти все ночью на телеге.

Толька остановил подводу недалеко от старого погреба Агафьи. На всякий случай огляделся по сторонам. На улице совсем стемнело, и деревенских домов не было видно. Лишь по очертанию деревенского угора на фоне поблескивающей реки, можно было предположить о том, где он сейчас находится. Толька накинул поводья на ограду и прислушался. Где-то на другом конце деревни едва слышно звучал пьяненький голос гармониста. Толи забыв продолжение, толи не зная его совсем, он словно заевшая пластинка, повторял одни те же слова:

«Я рассаживал в саду

Черную смородину.

На фашистов я пойду

За советску Родину».

«Целый день рассаживает и никак рассадить не может, – мысленно посмеялся над солистом Ларионов и стал пробираться к схрону». На то, чтобы перетаскать слитки в телегу ушло немного времени. Закончив с погрузкой, Толька вытер пот со лба и осмотрелся. Не услышав и не заметив ничего подозрительного, он запрыгнул в повозку и потянул за поводья. Старая кобыла поднатужилась и сдвинула телегу с места. Но не успела она сделать и несколько шагов, как под телегой что-то хрустнуло.

Толька потянул за повод и лошадь остановилась. Он спрыгнул на землю и заглянул под телегу. В темноте что-то разглядеть не удалось. Недолго думая, парень понюжнул лошадь. Та снова напряглась и сдвинула повозку. Сам же он тем временем внимательно вслушался в издаваемые телегой звуки. Колеса сделали пару оборотов, и Толька снова остановил лошадь. Причину искать долго не пришлось. От тяжести груза, а больше из-за ветхости продольный брус в телеге треснул. «Вот незадача, – выругался Толька и вспомнил отцовскую поговорку о невезении». Он понимал, что скоро начнет светать и времени на все оставалось немного. Искать другую телегу, как или ремонтировать эту, было уже некогда. Понимая, что с грузом дальше околицы не уедешь, Толька принялся таскать слитки обратно в погреб.

«Налегке до места доеду, а там что-нибудь придумаю, – решил он, разгружая повозку». Вернув слитки обратно, Толька залез в телегу и поехал к Смильскому.

Ноябрь 1948 года

От долгого лежания неприятно ныли бока. Толька присел на кровати и стал разминать затекшую руку. «Кто же меня тогда выследил? Или случайно кто-то наткнулся? – каждый раз, вспоминая тот случай, задавал Ларионов себе один и тот же вопрос. – Меньше недели тогда в деревне не был. После приезда со Смильского сунулся, а золота уже и нет, – подвел он черту под своими рассуждениями».

В дверь неожиданно постучали.

– Бабуля, открой! Стучит кто-то, – крикнул Толька в сторону печи, но никто не отозвался.

Он слез с кровати и запрыгал к двери на одной здоровой ноге. И в это время дверь распахнулась, а на пороге появился его бригадир.

– Я уж думал, нет никого, раз никто не отзывается. Ты чего в потемках-то сидишь? У двери не приставлено, вот и вошел, – проговорил Гавзов, снимая шапку.

– Палыч, проходь10. Не заметил, как и стемнело. Бабка куда-то утянулась11, а я задремал, видать. Всю ночь промаялся с ногой. Вот успокоилась, кабыть. Не заметил, как и уснул, – виновато проговорил Ларионов. – Проведать, али стряслось чего? Погоди, я лучину подсвечу. Ты катанцы12 не сымай. Проходи к столу. Там квас скусной13. Ядреный14, правда, но ничего. Наливай, пей.

Он допрыгал до печи, где стояла плошка со светцом. Вставил лучину и поджег. Затем поджег еще одну и тоже вставил в корытце. Комната тут же наполнилась тусклым светом, и Толька уже смог разглядеть лицо гостя. Аккуратно наступая на больную ногу, он доковылял до стола и присел рядом с Митькой.

– Полегче стало, коли приступаешь на ногу, – заметил тот.

– Ага. Вот угораздило же меня, – в голосе Тольки послышались виноватые нотки.

– Ладно. Я чего зашел-то? Дело есть. Кстати Васька не забегал? – спросил Митька, рассматривая изрядно потрепанную заячью шапку.

– Нет, – нерешительно ответил Толька.

– Так я и думал, что надёжы15 на него нет.

Гавзов отложил шапку на лавку и расстегнул полушубок.

– Жарко бабка натопила, – заметил Толька. – Отец ворчит на нее, что дрова зря переводит, а ей хоть бы что.

– Вообщем, ты давай, не залеживайся. У нас тут такое намечается. Конюхов приходил, говорит, что аэродром строить нужно. Срочно причем.

– Чего? – Ларионов от удивления часто заморгал глазами. – Какой аэродром? Зачем?

– Я тоже сначала не понял. Удивился не меньше твоего.

– Ни чего себе! Аэродром? Настоящий? У нас? А я уж подумал, может, на Вандышевское озеро удить хочешь позвать. Успел расстроиться, что с ногой оказия такая.

– Ага, черта золотого там ловить.

– А чего? Коли там живет, значит поймать можно, – серьезно произнес Толька.

– Ты успокойся. Не до него сейчас. Аэродром нужно строить.

– Это же… Это же, – не находил подходящих слов Толька.

– Да, не суетись ты. То лишь название громкое. А так токо землю надо подровнять у молотилки. От самых ворот, что за поле выходят и до… Вообщем, чем больше, тем лучше. Там сарай старый мешает. Если что, так надо разобрать и оттащить. Вот и весь аэродром.

Одна из лучин стала догорать. Толька поднялся и поковылял к светцу. Подсветив еще одну лучину, сбросил огарки в плошку с водой и на их место воткнул новую.

– Говорят, что скоро керосину будет вдоволь. Надоело с лучинами возиться, – заметил между делом Толька.

– О деле что думаешь? – вернулся к обсуждаемой теме Митька.

– Так там все озимыми засеяно. Сами же сеяли, – недоуменно ответил Ларионов.

– То не наше дело. Ты завтра давай на работу входи. Нам на все про все три дня отпущено. Не управимся… Вообщем, лучше о том не думать.

Конюхов говорил о пяти днях, но Митька решил, что настраиваться нужно на три. Тогда уж точно за пять управятся.

– А самолет чего тут забыл? Чего они там совсем что ли уж не знают чем заняться? – возмутился Толька.

– Ты, Толька, язык прикуси. Не то время сейчас, чтобы критику наводить. Кстати, у меня сегодня сын родился. Колька. Представляешь? Дождался наследника.

– Да ты что! Сегодня? Пятого в пятницу. Забавно, – искренне удивился Толька.

– Чего тут забавного? На все воля божья.

– Вот те раз, бригадир Бога вспомнил.

– То к слову пришлось. Не вяжись.

– Ну, Палыч, молодец, – Ларионов подмигнул. – Так поздравиться бы нужно. А?

– Какое уж там, – Митька махнул рукой. – Пойду сейчас трактор заводить. Проверю, чтобы утром не подвел.

В это время на мосту16 послышались шаги. Вскоре дверь отворилась и в комнату вошла Евдокия Антоновна. Она стянула платок, подошла к умывальнику и стряхнула в таз снег.

– Вот погода нынче! Днем все растаяло, а сейчас опять снег валит. Как в революцию. Не к добру, видать. На крыльце катко17 стало. Вымести не кому, – она сделал ударение на слове «не кому». – Вы тут чего морокуете18? Заняться не чем?

– И тебе не хворать, Авдотья Антоновна, – чуть приподнявшись с лавки, произнес Гавзов.

– Евдокией всю жизнь звали, – поправила бабка Митьку.

– А я как сказал? – удивился Гавзов.

– Бабуля, а ты нешто19 помнишь, какая погода была, когда революция свершилась? – усмехнулся Толька, видя, что та отвечать бригадиру не намерена.

Бабка повернулась к внуку и посмотрела на него из-под лобья.

– Что мне надоть, я все помню. Лучины-то много заготовил, так палишь?

– Да я токо зажег. Дмитрий Палыч вот пришел…

– Я утрось20 на чердак за катанцами вызднялась21, – не слушая внука, продолжала Евдокия Антоновна. – Так там снег лежит. Откуда-то заметат. А, ты, нет бы посмотреть, что и как, так валяешься цельный день. Как тут поверишь, что на оборонных робил.

– Вот уеду я, так на кого ворчать тогда будешь? – не сдержался Толька и повысил голос.

– Ой, уедет он! От мамкиной титьки далеко ли собрался, – усмехнулась бабка.

– Да хотя бы…, – Толька задумался ненадолго. – Хотя бы в Ашхабад!

– Куды, куды?

– В Туркмению. После землетрясения страну восстанавливать. Прошлым месяцем там тряхонуло – одни камни остались, – придумывал на ходу Толька. – Там сейчас люди нужны.

– Люди-то может и нужны, да токо не лодыри. Там робить надоть, а не на кровати сутками валяться.

– Ай, да ну тебя! – отмахнулся Толька. – Темнота, что с тобой говорить.

– И ты с ним? – повернулась к Митьке Евдокия Антоновна.

Понимая, что бабка не в настроении, Гавзов встал с лавки и решил попрощаться.

– Я пойду, буди22, – произнес он и пошел к двери. – Вы ту сами решайте, кому в Туркмению, а кому в Ачеме мозоли наминать.

– Все понял, Палыч, – поднялся и Толька. – Завтра с утра, как штык, буду.

***

Уж как не хотелось Озолсу ехать в Киев накануне ноябрьских праздников. Уж лучше в такие дни дома остаться. Сходить на митинг, с коллегами и городским руководством коньячку выпить. Потом забежать к молодежи, посмотреть, как внук подрастает. Дочка постоянно зовет, да и зять Янис иногда звонит, приглашает. Жена хоть через день у них бывает, а ему все некогда, все занят чем-то.

Но и не ехать было никак не возможно: подарки нужно было вручить лично и убедиться, что пятнадцатого самолет полетит. И черт его дернул месяц назад пообещать руководству авиационного завода новенькую «Победу». Вполне можно было обойтись куда более скромным, а главное меньшим по размерам подарком. Не попади ему тогда под руку свежий номер газеты с фотографией М-20, вероятно все могло бы обойтись и обычными наручными часами или даже грамотой. Кроме газеты тогда на столе директора больше ничего не было, и она невольно привлекла внимание Озолса.

И вот, глядя на красивую машину, Иварс подвинул к директору газету и произнес:

– Если пятнадцатого ноября вылет сможете организовать, получите вот такую.

Он ткнул в снимок пальцем. Немного помедлил, не убирая палец с бумаги, и посмотрел сначала на парторга, а потом на директора завода. Широкий жест гостя был оценен по достоинству, и они как по команде вместе выпалили:

– Сделаем, товарищ генерал.

Парторг кому-то позвонил и после этого сообщил подробности.

– Нам как раз из КБ поступил заказ на небольшую модификацию АН-2, вот и проверим заодно. Успеем, я думаю. Да Николай Николаевич? – он посмотрел на руководителя завода.

– Мы на этот самолет по инициативе армейского начальства планируем установить новые средства связи с землей. Новый самолет – новая связь. Заодно тоже проверим, – добавил директор. – Петр Гаврилович, возьмите под свой контроль.

Парторг согласно кивнул.

– Про гарантии не спрашиваю. Сами понимаете, заказ кем инициирован, – счел необходимым заметить Озолс. – Но полет будет выполняться, как испытательный. То есть по вашей инициативе. О нашей службе нигде не должно упоминаться.

– Так он таковой и будет. В этом смысле будьте спокойны, если вы об этом, – спокойно заверил парторг. – Но вылет будет с Молотова.

Озолс согласно кивнул и по очереди пожал руки седовласым руководителям.

– Я своих людей доставлю на аэродром ко времени вылета. Вообщем пятнадцатого самолет должен улететь. Кстати, какой маршрут тогда будет?

– С Молотова в Архангельск с одной промежуточной посадкой в нужном вам месте. В условиях минимально подготовленной полосы.

– Это как? – не понял Озолс.

– Да, вы не беспокойтесь, – улыбнулся парторг. – У нас все посадки, где нет специально оборудованных аэродромов, так называются.

– Хорошо, хорошо, – согласился Озолс.

Уже перед самым расставанием парторг придержал Иварса и спросил:

– А нельзя ли, товарищ генерал машинку к пятому числу получить? В Киеве небольшой юбилей намечается. Пять лет со дня освобождения города. Машинка была бы кстати. Ну, вы понимаете?

– Э-э, так сказать, подарки к празднику?

– Ну, вообщем, да.

– Что ж, разумно, – согласился Иварс с предусмотрительным парторгом.

– И да, вот еще что, товарищ генерал. Чтобы подарок был менее заметным и не вызывал у нашего руководства лишних вопросов, может и им машинку?

– В Киевский горком?

– Нет, там своих благодетелей почитают. В райком.

– Хорошо, надо подумать.

Вечером того же дня Иварс покинул Киев. А уже через день ругал себя последними словами за поспешность и расточительство при выборе подарка. Оказалось, что выпуск автомобилей из-за многочисленных недостатков, приостановлен и на заводе нет ни одного автомобиля в исправном состоянии. Однако спустя неделю выяснилось, что на ГАЗе в будущее смотрят с оптимизмом и заверили, что в начале ноября с конвейера сойдут новые «Победы».

Сентябрь 1948 года

Ямпольский объявился в середине сентября предсказуемо, но все одно неожиданно. Это в тридцать седьмом и отчасти в сорок пятом Иварс был удивлен его удивительным воскрешением. Но в этот раз все было не так. Генерал ждал этой встречи. Почти, как планового совещания с подчиненными. И дождался: поляк позвонил. Но не домой, а на рабочий телефон.

– По старому адресу не нашел. Вот, пришлось звонить сюда, – услышав в трубке знакомый голос, произнес Сергей Сергеевич вместо приветствия.

– Часиков в семь у Финляндского вокзала. Там, напротив скверик небольшой есть с одной лавкой, – также обойдясь без лишних церемоний, ответил Озолс. – Успеешь?

– Я рядом, – как и когда-то услышал он ответ с того конца провода.

Когда Озолс пришел, Ямпольский уже его ждал.

– Мы переехали. Теперь тут недалеко живем, – проговорил Озолс, кивая в сторону Боткинской улицы. – Ну, рассказывай, горемычный ты наш, – произнес Иварс, когда Ямпольский присел рядом с ним на лавку.

– Снова мне? – добродушно улыбнулся поляк.

– Странно, но после всех твоих приключений, ты выглядишь даже лучше, чем три года назад в сорок пятом.

Поляк с трудом пригладил растрепавшиеся на ветру волосы и молчал.

– Тебе часом язык не прикусили? Мне немые без надобности, – попытался шутить Озолс.

– Чего рассказывать? Ты же сам все не хуже меня знаешь, – наконец произнес Ямпольский.

– Ну, что я? Что я знаю, как говорится, то мое. Ты же три года отсутствовал. Хотелось бы из твоих уст услышать. И да, вот еще что. Сразу скажу, чтобы уж…, – он сделал небольшую паузу. – Вообщем, Суворова Антонина Степановна недавно умерла.

– Как умерла? – переспросил Ямпольский. – Почему умерла, пан офицер?

– Почему? Странный вопрос. Отчего люди умирают в неполные пятьдесят?

– Много причин, – еле слышно произнес Сергей.

– От болезни она умерла. Болела последний год. Точного диагноза не знаю, но сказали, что помочь не представлялось возможным.

Ямпольский глубоко вздохнул, стараясь прогнать подступивший к горлу комок. В груди кольнуло и он машинально придавил ее рукой.

– Странно, – произнес Озолс.

– А чего странного? – справляясь с болью, спросил Сергей Сергеевич.

– Жизнь странно устроена, – протянул генерал. – Поляк и латыш сидят на лавке и о русской женщине говорят. Странно. Ну, да ладно. Есть у меня кое-какие соображения относительно нашего уговора. Но об этом чуть позже. Сначала тебя хочу послушать.

Боль за грудиной чуть отступила. Сергей облизнул высохшие губы и негромко спросил:

– Сына нашел?

– Нашел. Твои сомнения оказались верными, потому как отчество твоя Антонина специально ему другое записала, чтобы проблем у парня впоследствии не было из-за тебя. Скоро увидишься с ним.

– И?

– Что, и? Рассказывай для начала о своих похождениях. Я, между прочим, много сил и времени потратил, чтобы тебя разыскать.

– Не из дружеских же чувств, – в голосе Ямпольского послышалась легкая ирония.

– Как знать, как знать, – многозначительно заметил генерал. – История знает немало случаев, когда враги становились друзьями. И не просто друзьями, а лучшими. И даже ближе, чем родственники.

– Может, ты и прав. Прогуляемся? Хотя бы до Невы. Не могу сидеть. Насиделся за эти годы, – предложил Ямпольский. – Заодно по дороге и расскажу.

– Давай к Арсенальной. Там местечко есть, где не дует. Жена подсказала. Она у меня по этим делам спец. Для любой погоды у нее место для прогулки в этом городе есть.

Они одновременно поднялись и не спеша, пошли к противоположному концу парка.

– Григорий парень серьезный и толковый, – произнес чуть погодя Озолс.

– Его Григорием зовут?

– Да. Воевал. Был ранен. Они, кстати, с моим зятем вместе с войны возвращались. Представляешь, в одном вагоне ехали. Сейчас дружат. Учится. Инженером станет скоро. Есть у меня виды на него. Выучится, дальше посмотрим, – глядя куда-то вдаль, произнес Озолс.

– Может, у меня виды?

– Да, я в другом смысле. Просто помочь ему хочу с трудоустройством, – пояснил генерал.

– Не доехал я тогда до Львова совсем немного, – оставив сказанное без какого-либо комментария, продолжил Сергей. – Ночью поезд остановился. Кругом лес. По вагону вооруженные люди пошли. Всех, кто был в военной форме или вообще в форме забирали с собой. Со мной вместе в купе военный ехал. Молоденький совсем. Познакомились. Ну, я о себе ничего особо не рассказывал, хотя очень хотелось. Поезд, знаете ли, располагает к откровенности.

«Ой, ли, – усмехнулся про себя Озолс. – А кто попутчику байку о мужике, который утонул, рассказывал. Про себя рассказывал. Тем мужиком сам и был, – подумал генерал». Вслух же ничего не сказал и лишь согласно кивнул.

– А у него срочная командировка во Львов была, – продолжал Ямпольский.

– Зовут как? – проговорил Озолс.

– Зовут? – замялся поляк, пытаясь вспомнить имя попутчика. – Не помню. Может, и не говорил. Или говорил, но вылетело из головы. Звание помню. Капитан. Фронтовик.

– Ну, хоть что-то.

– Память что-то стала подводить.

– Случайно о деле нашем не забыл? Не передумал?

– Шутить изволите, товарищ генерал, – чуть слышно произнес Ямпольский.

– Какие уж тут шутки. И что дальше?

– Так, вот. Пристали они к парню. Мне жаль его стало, я и вступился.

– А они, я так понимаю, и тебя с собой забрали, – закончил вместо Сергея Иварс.

– Так, пан офицер, – от неприятных воспоминаний Ямпольского передернуло. – Только капитана не забрали. Отпустили, – он привычным движением пригладил седые волосы и замолчал.

Озолс не знал, говорить сейчас или нет, кого тогда спас поляк. Потому, как по возвращении с командировки капитан тот несколько раз рассказал ему о случившемся. Он так подробно описал своего попутчика и все, о чем тот рассказывал в поезде, что у Иварса не осталось сомнений относительно того, кто его спас.

– Я читал допрос этого капитана и лично беседовал. Сразу понял, что вместе с ним ехал ты. Мне немало пришлось потрудиться, чтобы выяснить, живой ли ты и где находишься. Как оказалось, ты попал в плен к Роману Шухевичу. Бандит, каких свет не видывал. Да ты и сам все прекрасно знаешь.

– Да, но я его за все время ни разу не видел. Нас было пять человек. Работали по хозяйству. С лошадьми, дрова заготавливали и на прочих работах. Все время где-то в лесу. Даже где находились, не знал.

Ноябрь 1945 года

Сегодняшний день Янис ждал с особым нетерпением и надеждой. Такие чувства он испытывал разве, что в последние дни войны, когда ждал ее окончания. По крайней мере, другого сравнимого и достойного примера из своей жизни, как ему казалось, он не знал. Кроме майских победных дней никаких на его взгляд значимых и в то же время приятных событий он припомнить не мог. Все, что в то или иное время случалось с ним, казалось, сейчас малозначительным. Даже день, когда прорвали блокаду Ленинграда в январе сорок третьего, сейчас спустя годы выглядел для него обычным тяжелым военным днем.

Но, как часто бывает, хорошую и долгожданную новость опередило другое известие. Не радостное и совсем не приятное.

– Кошмар! – в сердцах выпалил Пульпе, ознакомившись в кабинете начальника училища с приказом о его срочной командировке. – Но почему именно сегодня второго ноября надо ехать?

– Давай зря время терять не будем. Его и так у тебя не много. В приказе все понятно изложено, – ответил тот и встал, демонстрируя, что разговор закончен.

Поездка была настолько срочной, что он еле успевал домой, чтобы собраться. А на том, о чем мечтал уже несколько дней, естественно, можно было ставить крест. Ведь именно сегодня вечером, Катерина должна была сказать о своем решении. Именно сегодня истекал срок ее «надо подумать». Правда, Янис о благоприятном для себя исходе догадывался. Вернее, был уверен, что знает о нем. Да и Татьяна Ивановна на днях не утерпела и по секрету сказала ему, что дочка о своем положительном решении объявит в день своего рождения. Но все одно, хотелось услышать об этом из уст любимой девушки.

А теперь придется уехать. Уехать в день ее рождения и не услышать ее решение. Была надежда на будущего тестя, но после звонка ему, ничего не изменилось. Конечно, прямо просить как-то помочь, он не мог. Надеялся, что генерал сам догадается. Тот, несомненно, сообразил, но сказал совсем не то, о чем хотелось услышать Пульпе.