Дорога в небеса. История создания строительного чуда – высокогорной железнодорожной магистрали Цинхай-Тибет

Чжоу Хуайчжэнь, Ван Цзяньго и Ли Цзяньцай сидели в грузовике советского образца. Выехав из Ланьчжоу, они уже четыре дня и три ночи тряслись по проложенной генералом Му Шэнчжуном Цинхай-Тибетской автодороге и по пустынной степи, в которой дорога то была, то пропадала. Будто мираж промелькнуло мимо озеро Цинхай. Они проехали Цайдам, миновали соленые озера и добрались в последний город у подножия Куньлунь – похожий на небольшой поселок Голмуд, а затем по Небесной дороге стали подниматься на Куньлунь, медленно приближаясь лежащей в 300 километрах к югу от Голмуда горе Фэнхошань. Они были в пути с рассвета до глубокой ночи, мучимые сильной головной болью, удушьем и рвотой. Не раз они испытывали чувство, будто попадали в ад. На месте они разбили несколько тканевых палаток, и началась их посвященная ведению наблюдений жизнь на Фэнхошань. Первым ответственным лицом был инженер по имени Сун Жуй. Обычно он поднимался наверх в мае, после начала весны, а в октябре уезжал обратно, оставляя долгую уединенную зимнюю жизнь на Фэнхошань Чжоу Хуайчжэню и двум его коллегам.

Однако молчаливый Фэнхошань, похоже, больше не был тихим, не приветливый к внезапно ворвавшимся сюда людям, он отреагировал неожиданно резко. Как-то во второй половине дня Чжоу Хуайчжэнь, живший в тканой палатке, пошел на испытательный полигон для проведения наблюдений и снятия проб. Он увидел, как в небе над пустынной местностью парят лучи заходящего солнца, и, неохотно отрываясь, падают к краю пустоши. Подул вечерний ветер, принеся с собой гроздь облаков, которые, как казалось, были обожжены солнцем до темно-серого цвета. Они долетели до вершины Фэнхошань, но дождя не было. В густых облаках внезапно образовался просвет. Сначала синяя световая дуга прорезала пустошь, вслед за этим раздался приглушенный раскат грома, вспышка молнии разорвала темный небесный свод, выбросив вниз разряд розовых молний, похожих на крутящиеся раскаленные железные обручи. Одна за другой они покатились вниз с Фэнхошань, напугав Чжоу Хуайчжэня до такой степени, что тот пал ничком на землю и выкрикнул:

– Мамочки, неужто Эрлан-шэнь по огненным шарам с неба спускается!.

Шаровые молнии одна за одной катились с вершины Фэнхошань вниз, и обугленные участки травы черными лентами повисли на склонах горы.

Чжоу Хуайчжэнь посчитал, что это необыкновенное предзнаменование Чумарской пустоши. Он спрашивал у множества метеорологов и геологов, но так и не получил удовлетворившего его ответа.

Исследователи много лет жили в палатках, и только в 1966 году на Фэнхошань было построено здание, и они наконец смогли переселиться в кирпичный дом. Летом после зимнего сезона угол дома у печи неожиданно провалился в большую яму, а другая сторона, соответственно, выпятилась. Ледяная наледь чуть не перевернула крышу дома, поверхность на большой площади пошла трещинами. В 1974 году стали делать фундаменты с сетью труб для вентиляции, и все здания начали строиться на рядах полых вентиляционных труб, и только это позволило окончательно закрепить фэнхошаньские строения. Теперь им были нестрашны ни землетрясения, ни шаровые молнии, ни таяние мерзлоты, ни пучения льда.

На Фэнхошань пришла зима, дни стали долгими и одинокими. Две трети работавшего вахтовым методом персонала по обе стороны наблюдательной станции Фэнхошань были переведены с горы, и ڳтолько Чжоу Хуайчжэнь с двумя товарищами должны были остаться стражниками Фэнхошань. С октября одного года по май следующего никто не приезжал.

В это время количество машин на Цинхай-Тибетской автодороге также сокращалось. Раз в одну–две недели можно было видеть следующий на юг автомобиль Главного управления тыла, но за исключением этого, практически всю зиму не было видно и следа человека. Несмотря на то что наверх привозили зеленые овощи, которых якобы должно было хватать на зиму, за несколько дней они сгнивали; в отсутствии овощей людям оставалось питаться рисовой кашей с заваренной в ней сушеной редькой. Однажды зимой, когда у них закончился уголь, они пошли попросить у путевой бригады, но и у тех он был полностью израсходован. Им пришлось поднимать снег и собирать коровий навоз, чтобы обогреваться. В это время температура поверхности на Фэнхошань упала до минус тридцати градусов, и небольшая кучка коровьего навоза могла принести в помещение лишь немного тепла.

Когда заканчивался уголь и вместе с ним пропадали дым печи и пар кухни, потихоньку начинали прибывать снежные волки. В одну зиму рабочие путевой бригады застрелили во время охоты дикую лошадь. Недоеденную конину они развесили на поперечных балках. Муссон разносил запах крови, учуяв который, пришли волки, а ни в наблюдательной станции Фэнхошань, ни на укрепленном дворе путевой бригады ворот не было. Ночью, когда Фэнхошань была безмолвна, как смерть, семь снежных волков самоуверенно вошли во двор. Зеленый свет в их глазах танцевал, будто блуждающие в ночи огни, то приближаясь, то удаляясь. Доносился надрывный, протяжный вой голодных животных, и казалось, что они грызут двери и окна здания, заставляя людей внутри содрогаться. Чтобы сходить в туалет ночью, нужно было выйти из здания, пересечь передний двор и пройти более ста метров – совершенно очевидно, что пришлось бы миновать стаю волков. Чжоу Хуайчжэнь наказал коллегам ходить в уборную втроем: двое из них будут с ружьями отгонять волков, пока третий справляет нужду. Днем стая спала на горе за двором, а вечером звери вольготно проникали внутрь. Четыре дня и четыре ночи они не прекращая кружили по территории путевой бригады и фэнхошаньской наблюдательной станции, истекая слюной от запаха конины. Так продолжалось, пока запах не пропал, только тогда, не получив и миски остатков, они гневно удалились.

Казалось, что волки ушли далеко, но на самом деле они просто прятались в не столь далеком от Фэнхошань месте, выжидая подходящего случая. Однажды в сумерках Чжоу Хуайчжэнь и Ван Цзяньго пошли к скважине для забора данных наблюдений. Возможно, будучи слишком сосредоточенными, они не заметили двух снежных волков, долго стоявших у скважины и алчно наблюдавших за ними, готовых напасть в любой момент, как только люди проявят слабость. Но снежные волки тоже испытывали страх. В конце концов, они еще ни разу по-настоящему не сходились с людьми в настоящем поединке – опасное оружие в руках людей не давало им слепо наброситься. Однако в тот день в руках людей не было этих черных ружий. Чжоу Хуайчжэнь еще не успел поднять голову, а Ван Цзяньго уже кричал:

– Наставник Чжоу, волки! волки! волки…

– Где волки? – Чжоу Хуайчжэнь поднял голову. Всего в трех метрах от скважины стояло два серых волка. Люди и животные уставились друг на друга. У волков были острые зубы, а у Чжоу Хуайчжэня и его коллеги только ручки и листы бумаги в руках. Он огляделся, но поблизости не было даже кома земли, которым можно было бы защититься. Беззвучно начался поединок смелости и воли, исход которого зависел от того, кто первым растеряется, покажет слабину, предоставив противнику шанс.

– А-а-о! – растягивая звук, закричал Чжоу Хуайчжэнь, чтобы прогнать волков, напустив на себя преувеличенное выражение показной силы, что в конченом итоге напугало волков и те, подавленные, убежали.

Для Чжоу Хуайчжэня и Ван Цзяньго все обошлось. Когда они вернулись на наблюдательную станцию Фэнхошань, по спинам у них тек пот.

Уходили сумерки. А Чжоу Хуайчжэнь, упавший в снежную яму, был один и беспомощен. Он немного жалел о том, что не позвал своего ученика Сунь Цзяньминя пойти вместе с ним. Теперь он был в полном одиночестве посреди заснеженной пустоты. Доведись ему, как в тот раз, когда он был с Ван Цзяньго, наткнуться на снежного волка, он точно окажется в брюхе животного.

Чжоу Хуайчжэнь почувствовал, как понемногу теряет сознание. К счастью, холод метели привел его в чувства. Он сможет сохранить жизнь, только если спасется своими силами. Он снял перчатки и понемногу разгреб снег вокруг себя, проложив снежную тропу, чтобы его тело могло двигаться. Однако в тот момент температура на Фэнхошань упала до минус 30° C, а он собирал снег голыми руками, превратив их в острый инструмент для срезания снега. Вначале руки покраснели и опухли от мороза, затем онемели. Полчаса спустя, когда Чжоу Хуайчжэнь откопал себе путь к спасению, все суставы на обеих руках были обморожены. Вернувшись в общежитие, он также не предпринял никаких медицинских мер. Когда через нескольких дней он обратился за медикаментами на военную базу Тотохэ, пальцы были уже деформированы без надежды на восстановление.

Пришла весна. В небе промелькнула стая сероголовых гусей, и перышки легко заскользили вниз – принесли новости о родных местах. В мае прибыл научный и технический персонал Северозападного научно-технического института железнодорожного транспорта, только тогда Чжоу Хуайчжэнь и двое его коллег наконец-то смогли по очереди взять несколько выходных, чтобы вернуться домой в Ланьчжоу, порешать различные дела.

Жена Чжоу Хуайчжэня была дельной женщиной. Увидев вернувшегося мужа-стражника горы – похожего на дикаря, не проронившего ни слова, с обмороженными руками, она со всхлипами заплакала. Она приготовила полный стол угощений и сходила на улицу купить крепкой гаоляновой водки для праздничного ужина в честь возвращения мужа. Чжоу Хуайчжэнь, который никогда не плакал на Фэнхошань, расплакалась и со стыдом сказал:

– Прости меня, ты вышла за меня, стражника горы, и мы с тобой теперь, как настоящие Волопас и Ткачиха. И ребенка ты растишь, а я тебе даже ни рис купить, ни уголь не могу помочь.

Увидев, что муж плачет, супруга Чжоу Хуайчжэнь перестала плакать и налила себе стакан вина:

– Муж мой, не знаю, что ты делаешь на Фэнхошань, но то, что ты можешь больше двадцати лет оставаться в этом безлюдном месте, означает, что ты настоящий мужчина. И по поводу того, что я вышла за тебя замуж, у меня нет ни сожалений, ни жалоб.

– Спасибо! – слова жены, обычной домохозяйки, растрогали Чжоу Хуайчжэня. Пробыв дома несколько дней, он снова поднялся на гору, и в этот раз снова вернулся уже только через год.

Сунь Цзяньминь поднялся на гору своим наставником Чжоу Хуайчжэнем в 1978 году, когда ему было всего 23 года. Он восемь лет вместе со своим учителем нес вахту в холодных горах. За восемь лет холостой жизни устрашающее безмолвие и одиночество стали для него по-настоящему невыносимы. В один день в 1986 году он в конце концов не выдержал: ему казалось, что если он останется еще хоть немного, потеряет рассудок. Тогда он незаметно, скрываясь от наставника, остановил машину и сбежал обратно в Ланьчжоу.

Три месяца спустя наставник неожиданно приехал за ним в Ланьчжоу. Отыскав его, он сразу стал извиняться:

– В том, что ты дезертировал с Фэнхошань, не твоя вина, а моя, Чжоу Хуайчжэнь. Я недостаточно заботился о тебе.

Слова наставника смутили Сунь Цзяньминя.

– Извините, наставник, я не оправдал вашей доброты, – он покраснел от стыда.

– Это я не делал того, что должен был, – Чжоу Хуайчжэнь покачал головой.—Наставник виноват перед тобой и твоими родными. И все же я много повидал молодых людей из Северо-Западного института, и ты единственный, кому я мог бы передать бремя Фэнхошаньской наблюдательной станции.

– Наставник, я ведь дезертировал с Фэнхошань, вы еще не выгнали меня из учеников? – изумился Сунь Цзяньминь.

– Молодежь! Кто ж по молодости не совершит и маленькой ошибки, не поколеблется. А ты еще и восемь лет «войны сопротивления» на Фэнхошань прошел, что уже замечательно.

– Но вы-то, наставник, были стражем горы больше двадцати лет, от расцвета жизни до преклонных лет, мои восемь лет по сравнению с этим – ничто.

– Цзяньминь, в карауле на горе нет никакой важности. Самое ценное – это как раз более миллиона единиц данных по замерзшим грунтам, которые мы оставляли, пока вели тамошнюю монотонную жизнь. Однажды через Фэнхошань пойдут поезда, вот тогда ты поймешь, что мы не напрасно прожили эту жизнь. Именно этим ценно то, что я всю жизнь на горе.

– Наставник, я совершил ошибку, я с вами пойду наверх, – заплакал, распереживавшись Сунь Цзяньминь.

Старик и ледяная гора. Чжоу Хуайчжэнь покинул горы, когда ему было шестьдесят лет, он был стражем Фэнхошань в течение двадцати двух лет, а его ученик Сунь Цзяньминь – в течение двадцати семи.

В 2001 году, когда началось строительство Цинхай-Тибетской железной дороги, Центральная телевизионная станция пригласила почти восьмидесятилетнего Чжоу Хуайчжэня на Фэнхуошань. Когда ведущий спросил старика, как он себя чувствует, Чжоу Хуайчжэнь, разволновавшись, не мог сдержать слез.

– Наконец началось… строительство… Цинхай-Тибетской железной дороги, мне посчастливилось дожить до этого дня, но многие из наших братьев не увидели… этого..!

ПОКЛОНИТЬСЯ ГОРАМ, ПОКЛОНИТЬСЯ ОТЦУ, ПОКЛОНИТЬСЯ СЕРДЦУ

С тех пор как Ван Яосинь начал что-то понимать, он стал сердиться на всякого человека, кто бы ни заговорил о его отце: образ отца, каким он его запомнил с детства, давно был им основательно переформатирован всеми возможными средствами.

Неужели и правда можно забыть родного человека, с которым связывают узы крови?

– Чего я хочу – так это забыть своего отца, это тип совершенно бесчувственный и непорядочный, – говорил Ван Яосинь.

В том же году, когда его отец, Ван Чжаньцзи, приехал с Фэнхошань, ему был диагностирован рак. Жить ему оставалось недолго, но Ван Яосиня это не тревожило, и он ни капли по этому поводу не горевал. После кончины отца, на заключительной гражданской панихиде, он оставался равнодушным и не проронил и слезы.

– Вот ведь волчье племя, – покачав головой, сказал коллега отца, качая головой, – никаких чувств к отцу не испытывает.

– Тьфу! Смеешь про меня говорить, что я без чувств, его спросил бы, – он показал на портрет умершего отца, и с осуждением бросил: – Ты точно отец? Достоин зваться мужем?

В начале своей карьеры Ван Чжаньцзи был секретарем партийной ячейки отдела мерзлых грунтов Северо-Западного института Научно-технического института железнодорожного транспорта. А впоследствии занял должность заместителя директора института. Но сыну запомнилось, что на сердце у отца было только два слова – «мерзлые грунты» – ни брака, ни семьи, ни жены, ни детей. Семейные отношения, связанные кровными узами, были заморожены студеным ветром, снегом и мерзлотой, которые он принес с собой с Фэнхошань. Он был подобен перелетной птице. Как только теплый весенний ветер растапливал лед на Хуанхэ, он, словно почуяв запах приближающейся весны, в одиночку отправлялся в холодные горы Куньлуня и оставался на Фэнхошань до тех пор, пока весной следующего года в Ланьчжоу не поднимался грохот петард в честь Праздника весны. Только тогда он возвращался в родные края в метельную ночь. Рассчитывать на него в семейных делах не приходилось, дом держался на матери Ван Яосиня, Чжан Ло, жительницы Пекина, которая вышла замуж за человека из далеких от столицы краев. Все это сказалось и на учебе детей, и на поиске ими работы.

Ван Яосинь не скрывал своей отчужденности от отца. Ему казалось, что поколение его отца просто смешно – поколение ревностных идеалистов, которые прожили на Фэнхошань по двадцать лет и еще считали, что этого недостаточно. В 1980 году его отец серьезно заболел. Раковые клетки метастазировали из поджелудочной железы по всему телу. Болезнь, как дьявол, сжирала его кости, причиняя ему сильные боли, – такие, что у него белело лицо и градом катился холодный пот. Когда его пришли навестить его институтские начальники, он не дал им указаний о посмертных делах, не поинтересовался, как дети будут жить и работать, если не поступят в университет. Его заботило только то, какие трудности возникали на Фэнхошань у Чжоу Хуайчжэня и его коллег. Он также оптимистично заметил, что отмена строительства Цинхай-Тибетской железной дороги в 1978 году носит временный характер и обязательно наступит день, когда начнется строительство, и как жаль, что он этого не увидит. В конце он попросил своего руководителя закопать его прах на Фэнхошань: если при жизни ему не суждено увидеть мчащиеся через Фэнхошань поезда, то хотя бы после смерти он должен слышать протяжное гудение проезжающего состава.

Просьба похоронить его в холодных горах стала последними словами отца, оставленными этому миру. Во время прощания с отцом, Ван Яосинь не проронил и слезы.

– Вот ты и правда бесчувственный и неблагодарный человек. Отец растил тебя, так почему у тебя вообще нет никаких чувств! – спросила глубоко опечаленная мать.

– Не могу я плакать, – ответил Ван Яосинь. Возможно, мои слова разобьют тебе сердце, но на самом деле отец был безответственный человек. Да, я признаю, что совесть его перед мерзлыми грунтами чиста и что он не посрамил своих фэнхошаньских братьев, но он не справлялся с ролью мужа и не был хорошим отцом. Я никогда не пойду по его стопам!

Слова сына для матери были все равно что горообразовательные разрушения на Тибетском нагорье.

Боль, ими причиненная, мучила ее двадцать лет. Летом 2001 года, когда официально началось строительство Цинхай-Тибетской железной дороги, вся наша группа во главе с Чжу Хайян из «Чжунго тедао цзяньчжу бао» стучала в дверь дома Ван Чжаньцзи. Изнутри мы услышали только старческий голос:

– Кто?

– Это мы – группа писателей и репортеров из Пекина, хотим взять у вас интервью.

– Вот как! Старые земляки из Пекина приехали. Подождите, пожалуйста, минутку, – сказали изнутри со звучным пекинским акцентом, но прождать нам пришлось четверть часа.

Пока длилось это долгое ожидание, Чжу Хайянь услышала, сколь тяжелыми были нетвердые шаги внутри. Наконец дверь со скрипом открылась, и перед нами предстала бледная и худощавая, как былинка, пожилая женщина.

– Вы супруга Ван Чжаньцзи?

– Да, что-то не так?

– Нет, просто подумали, что ошиблись.

– Не ошиблись, супруга моего уж двадцать лет нет – оставил меня, одинокую старуху, влачить пустое существование.

– Тогда хорошо, мы специально приехали из Пекина ради Ван Чжаньцзи, можно с вами поговорить?

– Конечно, заходите!

Вслед за пожилой женщиной мы вошли внутрь, глядя на ее тонкую, как бумага, фигуру – казалось, что ее может опрокинуть порыв ветра.

Вскоре после того, как мы сели, внезапно раздался звук поворачивающегося ключа. Ван Яосинь поспешно вошел домой, увидеть, что здесь прибавилось мужчин, стало для него несколько неожиданным.

– Это писатели и репортеры из Пекина, приехали специально, чтобы взять интервью про твоего отца, – сказала мать.

– Отцу не нужны ни писатели, ни репортеры, и рассказывать про него не нужно. Человека уже двадцать лет как нет, про что рассказывать? При таких-то нравах какой толк от рассказов в СМИ? Мне давно уже все равно, – Ван Яосинь всем своим видом выражал презрение.

– Яосинь, вы должны гордиться – у вас выдающийся отец, – сказал один из приехавших.

– Даже слышать больше ничего про отца не хочу, я его ненавижу, – хладнокровно сказал Ван Яосинь.

Мы все растерялись и недоумевали.

– Почему вы ненавидите отца?

– Он вообще не выполнил своего долга перед нами как отец, – Ван Яосинь затянулся сигаретой. – На самом деле самый примечательный человек – это моя мать.

– Вот как! – все удивились. – Почему ваша мать примечательна?

– Моя мать не только отправила на нагорье своего мужа, – ответил Ван Яосинь, – она и меня туда собирается отправить. Вы знаете – я вскоре отправляюсь в 20-е бюро Китайских железных дорог на Фэнхошань в должности инспектора по качеству.

– И вы хотите туда поехать?

– Ну как сказать, если с точки зрения заработка, то хочу, – Ван Яосинь немного помедлил и продолжил: – С точки зрения качества жизни, я не хочу ехать, не хочу повторять трагедию безвременной смерти своего отца.

Каждый из нас вздрогнул в душе: в такой семье столь кардинально разные отец и сын.

– Я приехала сюда только ради героического духа этого человека, похороненного на Фэнхошань, – сказала Чжу Хайянь с улыбкой.—Потому что он на протяжении сорока лет был знаменем СевероЗападного исследовательского института Китайских железных дорог, и его преданная душа и сейчас все еще реет над Фэнхошань.

– Тогда разговаривайте с моей матерью, меня история отца и тема Фэнхошань не интересует,—Ван Яосинь поднялся и вышел.

Так, мы оказались перед вдовой Ван Чжаньцзи, ожидая услышать, как У Вэньин, которая девушкой переехала из Пекина к мужу, в далекий Ланьчжоу, расценивает своего мужа.

– Ненавижу его больше всего на свете! – от первых слов У Вэньин мы все потеряли дар речи.

– Тут нечему удивляться, – спокойно сказала У Вэньин, – Мы поженились, у нас родились дети. Он никогда обо мне не заботился. В то время у меня за душой только пять юаней и было. Позже, когда у семьи появились деньги, он помогал районам, пострадавшим от бедствий, и рабочим Фэнхошань. Когда он умер в 1980 году, мне было всего сорок четыре, а он взял и бросил меня. Ненавижу его до глубины души. Если бы тогда на Фэнхошань его загрызли волки, я бы туда не пошла. Если бы не он, я бы не заболела этой болезнью. Я сейчас почему так долго вам не открывала? У меня тяжелый артрит, и чтобы открыть дверь, я просто напросто ползла к ней на коленях, вы уж только не смейтесь, пожалуйста.

Услышав это, мы прослезились.

На Фэнхошань иссякшие слезы близких могут застыть в ледяную гору, но в осенний день после начала строительства Цинхай-Тибетской железной дороги эта ледяная глыба начала постепенно таять, превращаясь в горячую гору родственной привязанности и супружеской любви.

Тем летом Ван Яосинь прибыл на Фэнхошань из Ланьчжоу в качестве инспектора по качеству. Это целиком и полностью было идеей его матери. Если уж в молодые годы она смогла отправить сюда мужа, то почему на склоне лет ей было не отпустить сюда сына. Супружеская любовь и обида – все из-за одной горы. Возможно, это были происки злых духов, но в день отправки на гору, он купил бинокль в магазине канцелярских товаров. Когда кто-то спросил его, зачем он ему на горе бинокль, он ответил, что собирался наблюдать за тибетскими антилопами и волками на Чумарской равнине.

Из того места, где находился пункт контроля качества, можно было увидеть Фэнхошань, стражниками которой некогда были сотрудники Северо-Западного института Китайских железных дорог. Каждый вечер, закончив работу, и каждое утро, перед ее началом, он всегда включал объектив бинокля и наводил его на главную вершину Фэнхошань, будто надеясь найти что-то на склоне, но неизменно оставался разочарован. За два, три месяца наблюдений в линзе, которую он подносил к глазам, так и не появился возвышающийся из земли холм. Он каждый день вглядывался вдаль, но не мог найти то, что хотел, – привязанность к семье, кровную привязанность отца к сыну. Но он все равно не сдавался. Однажды на закате он изменил угол зрения, и в свете заходящего солнца, падающего на ледяную гору, внезапно появилась радуга. В конце радуги была заброшенная могила. В это мгновение сердце Ван Яосиня почти выскочило из груди. Без сомнений, это была могила его отца.

Но глядя издали на скромное пристанище отца в промерзлой земле, Ван Яосинь был в нерешительности.

И все же он решил приблизиться к Фэнхошань и отцу, двадцать лет пролежавшему в мерзлом грунте горы, чтобы выяснить наконец, какой харизмой и какими качествами он так запомнился людям.

Самым запоминающимся для тех, кто был на Фэнхошань, были четыре месяца в 1967 году, когда прекратилась доставка снабжения: китайская земля погрязла в тяготах и невзгодах десять лет продолжавшейся внутренней смуты. Из-за межфракционной борьбы про Чжоу Хуайчжэня и его коллег на Фэнхошань, похоже, было забыто. Овощи давно закончились, оставалось лишь небольшое количество лапши. Вода, привезенная из Найдж-Тала, давно была израсходована, и в пищу приходилось использовать воду из растопленного снега, здоровью людей был нанесен огромный урон. Узнав об этом, Ван Чжаньцзи был возмущен, он решительно, невзирая на протесты цзаофаней, взял машины и отвез на Фэнхошань продовольствие, овощи и питьевую воду, чем спас жизни четырех людей, находившихся на грани смерти. Он проработал на горе пять месяцев, пока в октябре не выпал снег, тогда он собрал все материалы и привез их на хранение в Ланьчжоу, благодаря чему были сохранены ценные данные сделанных на Фэнхошань исследований мерзлых грунтов.

Пришла следующая весна. Ван Чжаньцзи так устал от внутренней борьбы эпохи «культурной революции», что подъем на Тибетское нагорье был для него единственным способом обрести душевный покой, и только мерзлая земля Фэнхошань могла рассеять беспокойство этих лихорадочных лет. Когда бурили скважины и взрывали ямы в мерзлом грунте, он лично вставлял детонаторы и запускал взрывы в горах, делая все возможное, чтобы спасти и защитить данные, которые на Фэнхошань собирались в течение семи лет.

Возможно, он слишком долго прожил на Фэнхошань – как поселился, так и прожил здесь двадцать лет, год за годом проводя здесь восемь–девять месяцев без спусков, и многолетние снег и холод заставили его организм израсходовать последние жизненные силы, которые у него были. В 1980 году, когда к нему приближалась новая эра реформ и открытости, он уже был серьезно болен, и время его было на исходе. Умирая, он сказал в больнице начальнику, который пришел проведать его: