Дорога в небеса. История создания строительного чуда – высокогорной железнодорожной магистрали Цинхай-Тибет

Цзянь Сюй

Дорога в небеса. История создания строительного чуда – высокогорной железнодорожной магистрали Цинхай-Тибет

ПРЕДИСЛОВИЕ. ПЕРВЫЙ БИЛЕТ НА ПОЕЗД В ТИБЕТ

Я направляюсь к конечной станции на бескрайних просторах Цинхая и Тибета – «городу солнечных лучей», Лхасе.

Но в эту минуту я нахожусь не в мчащемся в сторону Тибета поезде, мое путешествие по ведущей в священный город ЦинхайТибетской железной дороге – путешествие литературное.

Эта расположенная на 30 градусах северной широты последняя таинственная обитель человечества, заснеженная окраина мира, принадлежащая лишь солнцу, луне и божествам гор, всегда таила в себе неисчислимое множество не поддающихся расшифровке загадок – географических, культурных, религиозных и исторических. Движение к Цинхаю и Тибету на самом деле напоминает неподвластное физическим чувствам приближение к религии, служению, границе, искушению, приближение к прошлому.

Меня всегда притягивала некая предопределенность прошлого, не стала исключением и сегодняшняя ночь. Мне казалось, что физически я в не столице, а купаюсь в холодном лунном свете в промерзших горах за тысячи ли отсюда.

Это – своего рода предназначение, историческое предназначение, принадлежащее Тибету.

Помню, как 13 сентября 2002 года такой же ясной и ветреной осенней ночью, как сегодня, держа в руках билет и пропуск, выданный мне Союзом писателей Китая и Министерством железных дорог для того, чтобы я мог описать ключевой строительный проект страны, я сел в поезд, направляющийся на запад. Так, с нулевого километра в Пекине берут свой отсчет четыре года, которые я посвящу интервью и написанию книги о Цинхай-Тибетской железной дороге. С того самого дня ни мой эмоциональный контакт, ни мой писательский плуг ни на минуту не покидали здешние бескрайние заснеженные пространства. Все собранные мной с 13 сентября до середины октября, когда я вернулся из Лхасы в Пекин, материалы интервью я временно отложил, потому что потребовалось четыре года с момента закладки фундамента Цинхай-Тибетской железной дороги до полного завершения строительства. А до официального ввода ее в эксплуатацию – шесть лет, и мне оставалось лишь ждать, только ждать. Взирая издалека на Цинхай и Тибет, запрокинув голову к Куньлуню и Танг-Ла, я ожидал того момента, когда все участники строительства Цинхай-Тибетской железной дороги завершат свое грандиозное творение, столь же мощное и торжественное, как могучий Куньлунь, и я смогу переложить его на бумагу с помощью многовечных квадратных знаков, в текст, будто выгравированный на памятной стеле, инкрустированный на стенах, вздымающихся из Земли.

И пока я, погруженный в ожидание, взирал издалека, мне казалось, что я живу на облаках, и все, что я писал в эти четыре года, было – о Тибете.

Я мог бы повернуться и уйти, но я все же остался, ради себя, ради сердца, оставленного в бескрайних степях, ради судьбы, которая навечно, неразрывно связала меня с Тибетом, но – что более важно – ради никому неизвестных простых людей, работавших на строительстве Цинхай-Тибетской железной дороги. На протяжении нескольких месяцев я писал, пребывая мыслями в безбрежной степи, и наконец смог покинуть безлюдную зону, когда в одну летнюю ночь в конце концов поставил в книге точку. То, что без всякого сознательного намерения время, когда я начал брать интервью, и время, когда я закончил написание текста, так совпали, связано только с моим Тибетским предопределением.

В мире людей есть множество вещей, которые невозможно уразуметь, но когда ты один на тибетской земле, ты можешь найти комментарии к ним и можешь истолковать их, опираясь на то, что обусловлено событиями прошлого.

Впервые я попал в Тибет первым летом последнего десятилетия ХХ века вместе с пожилым Инь Фатаном, первым секретарем Тибетского автономного района. Мы ехали в Тибет по ЦинхайТибетской автодороге, отправившись в 5:30 утра 19 июля 1990 года из Голмуда. Я должен был заменить секретаря Инь Фатана, поэтому ехал в одной машине с генералом и его женой Ли Гочжу. Мы пересекли зону полярного климата. Четырнадцать лет спустя, 30 сентября 2004 года, я был один в Голмуде с интервью для книги о Цинхай-Тибетской железной дороге. 83-летний Инь Фатан и его жена Ли Гочжу с двумя дочерьми приехали в Тибет, чтобы принять участие в праздновании 100-летней годовщины отпора англичанам в Джангдзе. Он последний раз ехал по Цинхай-Тибетской автодороге, чтобы увидеть железную дорогу, ради которой не жалел усилий более двадцати лет. Меня поразило, что без какой-либо специальной организации или предварительного согласования (да и принимали нас две разные структуры) мы с ним оказались на одном этаже голмудского отеля «Цзинь лунь», меньше чем в пяти комнатах друг от друга. На рассвете следующего дня я встал, чтобы проводить пожилого генерала перед его подъемом в горы. Во время съемки общего фото на память полная луна над горами Куньлунь сияла как раз над вершиной моей судьбы.

Мне снова довелось увидеть полную луну в Куньлуне. Два Праздника середины осени за два года интервью я провел у подножия Куньлуня, не сомкнув, однако, глаз ни в одну из этих ночей.

В первый раз ночь Праздника середины осени я провел на Куньлуне потому, что когда я третий раз собирался подняться в горы, там случился снегопад, перерезавший дороги и сделавший невозможным проезд автомобилей и движение людей, и под вечер я вернулся в Голмуд. В этих самых близких к небу местах приветствуют луну, поднимая бокалы, наполненные не вином, но чаем. Та же Луна освещала эти земли и во времена Цинь, и во времена Хань, и во времена Тан, помогая нам разделить эту протянувшуюся сквозь древность в современность ночь с преданными душами тех, кто похоронил свои кости в реке Гуаньхэ, душами, по-прежнему совершающими паломничество по Небесной дороге.

Второй раз ночь Праздника середины осени я провел на Куньлуне, когда приехал брать интервью на путеукладочную базу 1-го бюро Китайских железных дорог. За окном уже пели и танцевали – начались гулянья в честь восхода полной Луны, а напротив меня сидели четыре работницы и по очереди рассказывали о том, как они попали на Тибетское нагорье. Каждая из них, рассказывая, принималась плакать, остальные плакали вместе с ней, да и я то и дело вытирал слезы. Все они были молодыми мамами, с маленькими еще детьми. На нагорье они уехали вслед за мужьями, бросив детей на попечение пожилых родителей. Я им говорю: в Праздник середины осени, когда восходит полная луна, нужно звонить родным, почему же вы не звоните? Они отвечают, что звонили в обед. Меня это поразило—не звонить сейчас, когда полная луна вышла, а почему-то звонить заранее, в середине дня, когда и луны еще нет. Работницы на это ответили, что если позвонить сейчас, дети и старики будут плакать на том конце, они сами будут плакать на этом, и члены одной семьи, отделенные тысячами ли, но освещаемые одной луной, оросят слезами Куньлунь. Над тысячью гор светит луна, собирая их вместе, ради Небесной дороги сквозь заснеженный край, чтобы тысячи семей могли собраться за одним столом, они здесь одни, без семьи. Одна из работниц рассказала, что, когда она позвонила дочери в обед, чтобы обменяться благопожеланиями в честь Праздника середины осени, та говорила и пела, пела и плакала: «Мама, мамочка, я люблю тебя, как мышка любит рис». В этот момент у меня перехватило дыхание, и мужские слезы покатились вслед за слезами четырех работниц.

Лунный свет расплескался по снегам Куньлунь, по небесному дворцу, по миру людскому. В тот момент был я ближе всего к Небесному дворцу, и я хотел бы сорвать полную луну того Праздника середины осени на горе Куньлунь, круглую и низкую, и подарить ее людям, но набрал лишь пригоршню холодной, освещенной луной воды. Вдруг в одно мгновение вокруг установилось полное безветрие, погрузив окружающий мир в безмолвие и тишину, передо мной лежала раскинувшаяся морем Гоби. Как же вынести разлуку людям, освещенным одной луной?! Вместе с четырьмя машинистками укладочных кранов я излил слезы ностальгии по родным местам, которые смыли последние капли моего легкомыслия и поверхностности. Перед лицом прочертившего небосвод могучего Куньлуня избитые романтические мотивы и притягательность мирской суеты казались ничтожными и надуманными. И хотя мое письмо больше не будет фальшиво-лирическим, я записал трогательные чувства сегодняшнего вечера, особенные трогательные чувства, которые могут возникнуть только у того, кто исходил Тибетское нагорье.

В вечерних сумерках одного из дней поздней осени этого же года я с глубоким вздохом снова сел перед компьютером и набрал первую строку на электронном экране. Я отправлялся в литературное путешествие, но мой дух по-прежнему в одиночку брел по далекой земле. Эта книга на самом деле является самым трудным путешествием в моей профессиональной писательской карьере. Не только из-за трудностей, связанных со сбором интервью, но и из-за того, что большинство из них происходило в местах, где мозг, страдающий от гипоксии, работал медленно. За эти годы я побеседовал с более чем тремястами людьми, беспорядочно исписав пять толстых блокнотов. Я всегда, даже когда последний из них был окончательно закрыт, помнил о том, как мои писательский энтузиазм и литературный дар едва не потерпели поражение на железнодорожной линии Цинхай-Тибет. Тем не менее, как и в случае с восхождением на заснеженную гору, покорить вершину и получить право смеяться последним сможет тот, кто сумеет быть упорным до конца.

Аккорды последней главы отзвучали в моем уединенном кабинете. По спящей улице длиною в десять ли снова прокатился грохот колес, прорезав тишину осенней ночи, но этой ночью я не ложился – я брел, одинокий, среди громоздящихся ледяных гор, все еще на пути к святому городу.

Я никогда не забуду одно место в Дамшунгской степи – Вуматанг. Если, спускаясь вниз, пройти несколько километров, можно увидеть восемь тибетских ступ, которые столетия стояли здесь среди снегов и ветров. Я трижды миновал это место торопливо, проездом, и трижды останавливал машину, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Многие западные искатели приключений добирались сюда через многочисленные трудности лишь для того, чтобы тибетские солдаты Кашага преградили им путь и вынудили их вернуться. Жена голландского миссионера даже родила здесь ребенка и здесь же его похоронила. В один из приездов я тихо подобрал старый молитвенный флажок с напечатанным с одной стороны священным текстом и увез его с собой в Пекин, спрятал в своей комнате. Когда-то я подобрал и камень мани с выгравированной на нем шестислоговой мантрой и увез его за тысячи ли, в Юньнань. Я подарил его своей матери, которая, однако, послала его в монастырь, для молитв за благополучие в этой земной жизни.

Но когда я в третий раз проезжал восемь ступ в 2004 году, я, к удивлению своему, обнаружил, что одна из них рухнула. Что это значило? О чем это говорило?! Я не смогу объяснить. Нет ответа. В этих загадочных местах, кажется, многие вещи остаются без ответа, утонов в безмолвии. Заметает снегом ветер, разгоняя пыль мирской суеты, и за ветром улетучивается прошлое, оставляя только «сейчас».

В небесный край ты поднимаешься в безмолвии, но прозорливые глаза твои могут наблюдать за всем живым. Внизу от ступ Цзюцзына находится самая большая группа молитвенных флагов в Дамшунгской степи. Позади нее лежит, обращенная к небу, главная вершина хребта Ньэнчентанглха, будто богиня, беззастенчиво, по временам прикрывая красивую фигуру взметнувшимся снежным туманом или толстым облачным одеянием. Но если ты искренен сердцем, если ты связан предопределением с божествами гор, то иногда, подняв глаза, ты сможешь разглядеть среди вьющихся облаков и тумана богиню, лежащую на вершине горы,– со столь высоким «индексом привлекательности», что перед ней преклоняются, ею восхищаются паломники со всего света.

Летят по ветру молитвенные флаги – молитвенные флаги, подобные душам. Я же отправляюсь в литературное путешествие, – поклоняясь на каждом шагу, двигаюсь к священному городу Лхасе.

ГЛАВА 1. ОСЕННИЕ ВЕТРЫ НА ПОДЪЕЗДАХ К СТОЛИЦЕ

Центр [вселенной], царь горы Меру,

Не двигайся, непоколебимым оставайся, пожалуйста.

[Чтобы] солнце и луна, [совершая] кругооборот,

Ошибочных намерений [сбиться с пути] не имели 1.

Далай-лама VI Цаньян Джамцо, «Любовные песни»

МАЛОСТЬ ГИМАЛАЕВ НЕ СКРЫТЬ ОТ ПРОНИЦАТЕЛЬНОГО ВЗОРА

Впервые слова «Цинхай-Тибетская железная дорога» я услышал в Пекине, в хутуне Дагуайбан в Сисы, в доме пожилого Инь Фатана, впервые услышал, что ее конечный пункт будет в Таванге, родине шестого Далай-ламы, Цаньяна Джамцо. С написанным на лице изумлением я пробормотал:

– Как же это возможно!

– Так и есть.

Старик был чрезвычайно доброжелателен, без тени суровости провинциального чиновника высшего ранга, как можно было бы себе представить. Он сказал это мне с расслабленной улыбкой, но так, что его слова не допускали никаких сомнений.

За окном была первая весна последнего десятилетия двадцатого века. Ласковые прикосновения весеннего солнца, клонящегося к западу, легли на Янлинь и, проникая через оконные стекла, освещали гостиную. Старик посмотрел вдаль, мыслями, казалось, снова устремившись к Тибету.

– Это проект мирового уровня и это мечта целого века. Трое великих людей нашего столетия, Сунь Ятсен, Мао Цзэдун и Дэн Сяопин, мечтали оставить на Тибетском нагорье грандиозное, исторического значения творение. Проект Цинхай-Тибетской железной дороги трижды запускался и трижды останавливался, и я до сих пор не перестаю призывать к его осуществлению.

– Господин Сунь Ятсен тоже хотел построить железную дорогу в Тибет? – я впервые услышал об этом.

– Конечно, об этом написано в« Программе строительства государства», вы разве не читали?

– Первый раз слышу! – я покачал головой.

Как только наш разговор коснулся Тибета, старик Инь Фатан заговорил взволнованно.

– Знаете, какую конечную станцию железной дороги в Тибет представлял Сунь Ятсен в начале века?

– Так понятно, что Лхасу! – сумничал я.

– Неверно! – Инь Фатан с улыбкой продолжил: – Из Лхасы дорога должна была пойти на юг, через реку Ярлунг-Цангпо, через уезд Цона, прямо к Тавангу на южном склоне Гималаев—это родина Далай-ламы VI Цаньяна Джамцо. В северном направлении она должна была пройти через горы Гангдисе, до административного центра Нгари, в Сингикабабе.

– Вот это да, какой масштаб! – я был невероятно удивлен.

– Да! – с восхищением сказал Инь Фатан. – У господина Сунь Ятсена в начале 20-го века были две большие мечты. Первая – это строительство водохранилища Санься, а вторая – железная дорога в Тибет. И хотя он вписал это в« Программу строительства государства» и нарисовал дорогу на карте, мечта так и осталась мечтой. Спустя сто лет осуществить ее под силу лишь Коммунистической партии. Сейчас водохранилище Санься уже утверждено, и живописный вид на озерную гладь с высоких ущелий должен открыться в ближайшее время. Я могу с уверенностью сказать, что и строительство железной дороги в Тибет не за горами.

– Идея железной дороги в Тибет возникла в первый год Китайской Республики. В то время, вскоре после того, как Сунь Ятсен стал временным президентом Китайской Республики, Юань Шикай из хэнаньского Сянчэна, собрав собственное многочисленное войско, не подчинился правительству, полагая, что раз у него есть оружие, он вправе присвоить себе титул вана и непременно должен вытеснить Сунь Ятсена. И действительно, Юань Шикай стал во главе государства. Потеряв должность, господин Сунь Ятсен оглядел столичные дворцы, но не нашел подходящей себе позиции. Делать нечего! Он думал махнуть рукой и уйти в отставку, но при этом и смиряться не хотел. Одинокий и измученный, после долгих ночных размышлений, он принял вакантное место главного управляющего железными дорогами в правительстве Китайской Республики, и начал рисовать план китайских железных дорог на листе белой бумаги. Когда осенью в старой столице он встречался с китайскими и иностранными репортерами, он с уверенностью обрушил на них грандиозный план строительства железных дорог по всей стране, общей протяженностью двести тысяч километров. В его поле зрения были и железные дороги в Тибет и Синьцзян. Эта самая высокая над уровнем моря железнодорожная линия в западном направлении пересекала земли древнего государства Сянсюн, ее конечная станция должна была быть в Нгари; в южном направлении она, через предгорья Гималаев, должна была идти до Таванга, родины Далай-ламы VI.

В декабре 1973 года зима в Пекине была очень холодной.

Зимний снег укрыл желтую глазурованную черепицу Гугуна, Цзиншаня и Цзыцзиньчэна и бесшумно опускался в озеро Чжуннаньхай.

Первые лучи восходящего после снегопада солнца осветили пустынный город, проникнув и в кабинет председателя Мао Цзэдуна у озера Чжуннаньхай. Председатель сидел на диване, ожидая встречи с королем Непала Бирендрой.

Через порог переступил крепкий и мужественный, в пилотке на голове, молодой король и энергично направился к председателю. Некогда пылавшие героическим духом глаза Мао Цзэдуна были исполнены добросердечием пожилого человека. Он крепко пожал руку молодого короля. В первую очередь Бирендра искренне поблагодарил председателя Мао за помощь Непалу в строительстве соединившего Ньеням и Катманду Китайско-Непальского шоссе, а затем отметил, что с точки зрения расширения торговли между двумя странами шоссе по-прежнему не справляется. Например, если доставлять в Непал цинхайскую соль, а также железо, то и путь слишком далек, и объемы при транспортировке автотранспортом недостаточны. Затянувшись сигаретой, Мао Цзэдун устремил взор к далекому Тибету и сказал, что в таком случае нужно построитьв Тибет железную дорогу, которая пересечет Гималаи!

Окрашенное в кроваво-красный цвет зимнее закатное солнце северного Китая, лишенное летнего жара и неистовства, тихо опускалось в горы Яньлин, оставляя на небе табачную желтизну. Проводив короля Бирендру, Мао Цзэдун почувствовал усталость, и медсестра поспешно помогла ему вернуться в комнаты, чтобы отдохнуть.

Герой, даже на закате жизни, по-прежнему держит слово. Прошло чуть более двадцати дней после разговора Мао Цзэдуна и Бирендры, и Государственная комиссия по строительству провела научно-исследовательскую конференцию, посвяшенную вопросам нагорья, мерзлых грунтов и соленых озер, и поручила Китайской академии наук взять задачу под полный контроль. Впоследствии в отчете Государственной комиссии по строительству, касающемся исполнения директивы Мао Цзэдуна и запуска строительства Цинхай-Тибетской железной дороги, представленном в Центральный комитет партии и Государственный совет, черным по белому будет написано: начало строительных работ – в течение 1974 года, окончание – в 1983 или 1985 году. Срок строительства – 10 лет.

Прикованный в то время к постели в 305-й больнице премьер Чжоу Эньлай по-прежнему ежедневно решал множество рабочих задач. Секретарь передал ему запись разговора между председателем Мао Цзэдуном и королем Непала. Среди документов был также отчет Государственной комиссии по строительству с рекомендацией запуска строительства Цинхай-Тибетской железной дороги. Премьер Чжоу надел очки для чтения и, превозмогая мучительную боль, начал читать документы. Еще до этого тяжело больной премьер-министр вздыхал, что уже более полувека прошло с того момента, как Сунь Ятсен озвучил свою мечту, а железная дорога в Лхасу так и не построена, и что это «позор нам, коммунистам». Потому Чжоу Эньлай, прежде всегда осмотрительный, поспешил написать: «Стремитесь открыть движение в 1980 году, в крайнем случае – не позднее 1982 года».

Мечта еще на шаг приблизилась к реальности. Чрезвычайно большое значение строительству Цинхай-Тибетской железной дороги придавал вернувшийся на родину в конце «культурной революции» и только что восстановленный на посту заместителя премьер-министра Дэн Сяопин.

В то время работой Центрального военного совета КПК руководил маршал Е Цзяньин. Он знал, что во время Корейской войны железнодорожные войска неоднократно демонстрировали выдающиеся успехи, в частности они построили «неподвластную снарядам» железнодорожную транспортную линию. Поэтому он позвонил командующему и политкомиссару Железнодорожного корпуса с приказом незамедлительно направить войска корпуса на Тибетское нагорье.

Получив приказ маршала Е Цзяньина, передовая группа 10-й дивизии Железнодорожного корпуса во главе с заместителем командира дивизии Цзян Пэйминем в апреле 1974 года достигла тоннеля Дэлинха–Гуаньцзяо, на тот момент в течение многих лет заблокированного. Следом за ними в горы поднялась 7-я дивизия Железнодорожного корпуса, которая взяла под контроль территорию к западу от Ляньху, до самого Наньшанькоу в Голмуде.

Ветер завывает на промерзлом нагорье. Конечная станция первого этапа Цинхай-Тибетской железной дороги, проект которой был запущен в третий раз, была запланирована у подножия могучего Куньлуня, что стоит «прочертив небосвод».

Этот день настал с задержкой, но отнюдь не поздно.

БЭЙДАЙХЭ: СТАРЕЦ, НА ПАЛЬЦАХ РАССЧИТАВШИЙ СТОИМОСТЬ СТРОИТЕЛЬСТВА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ ЦИНХАЙ-ТИБЕТ

В конце 80-х годов прошлого века ветераны, которые некогда служили во 2-й полевой армии, собрались написать книгу, посвященную своему старому командующему – Дэн Сяопину. Книгу собирались назвать «Двадцать восемь лет: От политического комиссара дивизии до генерального секретаря». Инь Фатану нужно было написать свою часть – ту часть, которая касалась ЦинхайТибетской железной дороги. В тот день Инь Фатан вызвал меня к себе домой, чтобы рассказать о том, что связывало его и политического комиссара Дэн Сяопина.

Я полагал, что Инь Фатан и Дэн Сяопин служили в разных местах и едва ли много пересекались.

– Так и было, когда я был молод. Я был всего лишь одним из командиров полка в подчинении у политического комиссара Дэна, – Инь Фатан неторопливо рассказывал о том, что их связывало с Дэн Сяопином. – Но он меня знал.

Впоследствии я понял, что старик на самом деле скромничал, Дэн Сяопин отнюдь не просто «знал его».

Когда армия Лю Бочэна и Дэн Сяопина, преодолев огромное расстояние, вошла в Дабешань, Инь Фатан был командиром полка 20-й бригады 1-й колонны под командованием Лю и Дэна.

Во время мобилизации Западного Шаньдуна, Дэн Сяопин, стоя перед картой, рассказывал о том, что армия Лю и Дэна намерена бросить тяжелое вооружение, пересечь район разлива реки Хуанхэ и, преодолев тысячи ли, войти в горы Дабешань – подобно острому ножу вонзиться в спину Национального правительства в Нанкине. При этом были предусмотрены всевозможные трудности. Дэн Сяопин сказал, что это не старый освобожденный район и выжить здесь очень сложно. Снаружи – огромные силы Гоминьдановских войск ведут карательные экспедиции, внутри – недостаток продовольственного снабжения. Разумеется, после прихода в Дабешань все трудности и преграды возникли как по писанию. Поэтому командующие Лю Бочэн и Дэн Сяопин решили, что Лю Бочэн и Чжунъюаньское управление обойдут Дабешань, чтобы сковать силы противника. 20-я бригада, в которой находился Инь Фатан и которая была частью гарнизона командующего Лю, на какое-то время попрощалась с горой Дабешань. За день до отъезда Дэн Сяопин провел подготовку к боевым действиям и отдал жесткий приказ: если командир Лю столкнется в пути с неприятностями, к ответу будет привлечена 20-я бригада.

Позже действительно возникла опасная ситуация, впрочем, благополчуно разрешившаяся. Зимой 1947 года Инь Фатан вслед за командиром 20-й бригады У Чжуном последовал за Лю Бочэном из Дабешань обратно в Хэнань-Аньхой-Цзянсускую опорную базу. Бригада выполняла роль военизированной охраны командующего Лю и правящего аппарата Чжунъюаньского управления. В пути на север произошло столкновение с противником – очередная неожиданная встреча с переформированной 11-й дивизией Ху Ляня. Силы сторон сошлись посередине и проникли друг в друга. Войска Гоминьдана оказались внутри войск Красной армии и наоборот. Столкнувшись с многократно превосходившим его противником, Ян Юн, командующий 1-й колонной, немедленно приказал войскам выстроиться в ряд, сформировав широкую линию, и в легком облачении бежать на север и запад и, невзирая ни на что, вывести попавших в окружение Лю Бочэна и Чжунъюаньское управление.

Когда новость достигла горы Дабешань, Дэн Сяопин сказал, что нельзя не признать заслуг 59-го полка 20-й бригады. Командиром 59-го полка был как раз Инь Фатан.

Еще лучше Лю и Дэн узнали Инь Фатана во время битвы преследования на Юго-Западе, когда тот был офицером среднего звена во 2-й полевой армии. В то время он возглавлял полк из двух батальонов численностью более 1200 человек, который преследовал остатки армии Сун Силяня, известного генерала Центральной армии Гоминьдана, численностью более 30 000 человек. Они поднялись против течения Дадухэ, вклинившись в силы противника по обоим берегам реки, совершили обходной маневр и в конечном итоге загнали войско Сун Силяня в Дадухэ, что привело к его полному уничтожению. Услышав об этом, Дэн Сяопин был восхищен: «Инь Фатан отлично провел это сражение».