Растяпа. Подруга для председателя

– На брудершафт, девушки, – объявил он, и сделал пару глотков.

Девчонки пили вино из горлышка и по очереди целовались с Ивановым.

– Барышни, а пойдёмте к нам в гости.

Но его самого пригласил грассирующий глас с третьего этажа:

– Слышь, мужик, ну-ка подошёл сюда.

Спустился я. Визави – долговязый худой сутулый прыщавый очкарик попятился:

– Тебе чего?

– А чего звал?

Он не смог вспомнить и заколбасил по коридору. Пока рассматривал его спину, девицы утащили куда-то Серёгу – поднялся наверх, а в комнате пусто. Почувствовал себя одиноким и неприкаянным, этаким окурком в писсуаре – глубоко обиделся на белый свет. Некоторое время сидел в оцепенении, глядя на телевизор, не воспринимая его картинок. Голова была пьяная, а мысли трезвые и злые. Потом пришло понимание, что до Нового Года осталось совсем ничего.

Гулкая тишина зависла над миром, а потом ахнул первый удар колокола, за ним перезвоном рассыпались другие колокола. Вслед за последним звуком жуткое молчание стянуло нервы в узел и…. наконец, грянули куранты, отсчитывая последние мгновения уходящему году. Я стоял со стаканом пива в руке на уровни груди и слушал гимн Советского Союза.

Пошёл к себе, но заблудился. В коридоре второго этажа меня остановили:

– Молодой человек танцует?

– Молодой человек гуляет.

– А если дама приглашает?

Дама была низенькой толстенькой в очках да к тому же с азиатским профилем – короче, страшнее беса посреди леса, раскрепощённостью явно смахивающую на старшекурсницу.

– Вам очень нужен кавалер?

– Разумеется, да.

Куда деваться?

– Только для вас.

Меня подхватили под руку, и мы вошли на дискотеку.

– Ты на маскарад так вырядился? – заметила она.

– Нет. Дезертировал недавно.

– Значит, умеешь в одиночку строем ходить? – прикололась.

А я танцевал с ней медленный танец и не знал о чём говорить. В конце концов, она меня выбрала – пусть развлекает.

Кто-то пустил бутылку по кругу.

– Хочу вина, – напомнила о себе партнёрша.

Мы подвальсировали – сначала я завладел полусладким, потом оно оказалось у неё.

– Мне одной пить? – она требовательно сунула шампанским в мой припухший уголок рта. Потом стала прижиматься, и я подумал, что опять рискую быть изнасилованным. Она подтянулась к моему уху:

– Мне кажется, ты мало за мной ухаживаешь. Как хоть тебя? Анатолий? Ну, пусть будет Толя.

Я внимательнее посмотрел на неё. Хмель мой очень был ей к лицу – обозначились белозубая улыбка и ямочки на татарских щёчках. Глаза персидские…. Что ещё? Нет, не поддамся на уговоры – пусть насилует. Наверное, я уже стал привыкать к инициативе прекрасного пола в интимных делах. А что? Удобно – не надо врать, уговаривать – вы уж, матушка, сама, если нравлюсь. Утром встретимся, я скажу – давай, милая, забудем о том, что было: мы люди взрослые и не будем делать никаких далеко идущих выводов; всё было хорошо, но жизнь у каждого своя – и у меня, и у тебя. А сегодня пусть нами правит его Величество Алкоголь. И да здравствует Новый Год! Пусть будет, что будет – куда нелёгкая занесёт, там и проснёмся. Но суетиться не будем – я ей нравлюсь, пусть и старается.

– О чём ты всё думаешь? – она негодующе.

– Мечтаю о старости – чтобы всё сразу: пенсия, климакс и маразм.

Зачем нужна женщина, если нет любви? – думал, но вслух об этом конечно не говорил. Опять же – зачем отталкивать, если девушка хочет, даже просит внимания (читай – любви). Всё-таки не сдержался и проявил инициативу – взял и легонько погладил партнёршу по груди. Как мне и показалось сразу, на ней не было лифчика – ощутил через ткань под ладонью твёрдую горошину соска. Девушка танцевала в моих объятиях, глядя отрешённо в сторону. В телезале было темно – я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и сунул руку за её отворот. Небольшая упругая грудь удобно расположилась в моей ладони. Думал, она потянется ко мне целоваться, или хотя бы подставит губы для поцелуя, но она ещё больше отклонила голову. Что-то было не так, как обычно, какая-то неувязка…. Впрочем, плевать – я возбудился и готов был тащить её в свою пустующую комнату, а там – тискать, ласкать, уговаривать, то есть вести себя как обыкновенный перебравший мужик.

– Пойдём ко мне в гости.

Она согласно кивнула головой. Ещё чужая, подумал я, но после того, как мы вместе взаимно без трусов будем в кровати, наступит и родство душ. Но мне ещё предстояло её победить, ибо без боя она, наверное, не сдастся, ибо без боя это стыдно и больше похоже на …лядство, а не любовь, в которой мне предстояло её убедить – губами, руками… о, Господи! Только бы не словами – сдержись, моряк, и завтра не будешь мучиться душевным похмельем. Сейчас думай о штурме. Ура! С нами Бог! Задача ночи – разрушить стены, перебить защитников и на развалинах крепости ощутить умопомрачительный вкус дефлорации (тьфу, я хотел сказать – победы). Сегодня, нет – уже через несколько минут, я буду счастлив – стопудово!

А девушка покорно шла со мной на четвёртый этаж, и мы ещё ни разу не поцеловались. Моя рука покоилась на её талии, а где-то на самом донышке души шевелились сомнения – что если утром после ночного похабного веселья кроме похмелья навалится ещё необъяснимая душевная тягость. Чтобы подстраховаться от неё не следует говорить о любви, даже вспоминать о ней – мы просто занимались сексом. Поддонком я себя не считал, хотя понимал, что это довольно таки свинская тактика. Дескать – можно лежать в луже – кто же спорит в такую ночь – но хрюкать при этом безнравственно.

Мне приспичило в туалет.

– Подожди меня здесь, – я ринулся за угол по коридору.

На соседнем толчке кто-то самозабвенно и громко, будто играл на тромбоне, избавлялся от лишней пищи. Ни его сосредоточенность над унитазом, ни моя стремительность в туалете не помешали ему узреть меня и узнать.

– Задержись, земляк, базар есть.

Это был Железнов.

Рубануть-то его можно было и в гальюне – не велика шишка, но ожидать его здесь – это лишнее. Я прошёл на кухню и закурил. Пришёл он, умылся над раковиной, высморкался, и утомлённым голосом спросил:

– Вы, мальчики, ответ держать думаете за борзоту?

Он что, извинений от меня ждёт? Ваня Ломаев! (это мой зять так лохов зовёт).

– А в чём проблема?

– Проблема в том, что вы, щеглы, оскорбили старшекурсников.

– Могли бы драться – выбор был, вы предпочли ретироваться.

– Вы с Иваном покойники, – мрачно пророчил Железнов.

– Сомневаюсь.

Потом вдруг подумал, что этот мачо с оловянными глазами и блуждающей улыбкой олигофрена не являет собой облик кровожадного воителя – скорее наоборот: стоит и пошатывается передо мной, как сортир без дверки. Спросил осторожно:

– И что же, нет выхода?

– Есть, – оптимистично сказал Железнов. – Выход всегда найдётся, если искать. Например, выкурить трубку мира и закопать томагавки.

– И вы перестанете гонять Ивана по электричке?

Железнов выдержал паузу для весомости своего предложения.

– Перестанем, – выразительно помаячил указательным пальцем старшекурсник Валера. – Пойдём и подпишем договор водярой.

Потянул меня в свою комнату, дверь которой была как раз напротив туалета. И я пошёл, забыв о прекрасной (согласной на всё?) незнакомке, ожидавшей меня за углом.

Прежде, чем открыть дверь, Железнов как-то уже совсем по-дружески взял меня под руку и приложил палец к губам:

– Тс-с-с… Ничему не удивляйся.

Дверь открыл и впихнул меня в тёмный проход перед шторками, за которыми надрывался музон, прерывался свет и слышались пьяные голоса.

– А вот и мы! – Железнов толкнул меня за шторку.

Но в бликах мерцающей светомузыки на меня никто и внимания не обратил – несколько парней стояли вокруг стола, хлопали в ладоши и покрикивали:

– Хэй…! Хэй…! Хэй…! Жги, давай!

На столе извивалась в восточном танце голая девица.

И сразу зашумело в голове, заколотилось сердце – я, было, шагнул назад, но ткнулся спиной в грудь Железнова. За что её так – оторопело, подумал, а Валерка ответил, будто подслушал:

– Она сама…. Пьяная, вот и….

Я не поверил. На секс можно уласкать, но чтобы вот так, для всех…. Какое ей в этом удовольствие? Девчонке наверняка заплатили – это шоу в программе вечера. Впрочем, ничего не имел против товарно-денежных отношений в сексе – душу не напрягает, а эрекция остаётся.

Железнов, тоже хлопая в ладоши, наклонился к моему уху:

– Она прямо на столе раздевалась. Блин, пропустили самый смак.

Пяток оболдуев и одна раздолбайка! Я-то здесь лишний наверняка.

А девушка на столе извивалась, приседала, виляя бедрами, сдвинув колени, трясла грудями и пышной гривой волос. Оттопыривала зад для шлепков парней и тут же стремительно убирала. Хоть фигурка была грузновата, но пластичности у неё не отнять.

– Ну и как? – прокричал в ухо Железнов.

– Нужна детальная экспертиза.

Хозяин комнаты расхохотался.

– Если хочешь дрочить, дрочи.

И тут я к своему изумлению заметил, что брюки пацанов на полу, что прерывая хлопки в ладоши, они ещё делали возвратно-поступательные движения кулаками. Блин, извращенцы!

– Или предпочитаешь интим на толчке? – сам Железнов мастурбировать не спешил.

– В кровати, – буркнул я.

Мне всегда почему-то казалось, что лишь в постели девушки бывают сами собой – без одежды, значит без понтов. А эта-то, смотри как выкаблучивается – ну, вылитая Мэрилин Монро.

Наконец, танцовщица заметила новые действующие лица и послала нам воздушный поцелуй перламутровыми губами. Не прерывая эротических движений, она указала на те места, где, согласно законам анатомии, неиствовали в плену одежд наши мужские достоинства, и поманила пальцем, требуя их обнажить. Да, признаюсь, у меня была эрекция, но эту девку я не хотел. Просто не хотел, как кот не хочет помидоров. Не нужна мне её нагота, и дрочить на неё я не собирался. А эрекция? Дак у кого ж её не бывает в двадцать один с вершком лет?

– Чё ты стесняешься? – Железнов уже скинул брюки и наяривал рядом правой рукой. – Здесь все свои.

– Не могу, – отбоярился я. – Не приспособлен: у меня руки короткие, как у тираннозавра – не достают. А ты продолжай, у тебя получается – дрочи, пулемётчик, на синий платочек….

И осёкся. Я вдруг понял, что мне хочется говорить и говорить, чтобы выдавить из себя чувства, вдруг накатившие от этой нелепой картины. Но нельзя было слабости давать воли.

Голая девица на столе, словно валькирия на коне, нервно подрагивала ягодицами – парни стонали в унисон то ли от зрелища, то ли от рукодейства.

Железнов толкнул меня в плечо:

– Ну, чё ты как целка ломаешься?

– Сил набираюсь. Слушай, а её трахнуть можно?

– Не-а, вон её парень…

– Так это студентка?!

– А ты думал, шлюшка с вокзала?

– Зачем она так?

– Так весело же – Новый Год. Расслабься, служивый…. Или мало выпил? А может, зобнешь «косячок»?

Я освободил лёгкие от воздуха почти со стоном, не в силах отвести взор – груди у девицы прыгали как мячики. Мужское достоинство моё ломило от тесноты, дрожали руки, подёргивались колени, но и мысль, не подвластная инстинктам, продолжала работать. Она подсказала мне, что наступил момент истины. Смотри, Толян, вот она, женщина – настоящая, какая она есть, без макияжа и одежд. Вся душа её в голом теле, весь смысл жизни в порабощении – прикажет, и доведённые до экстаза парни начнут отсасывать друг у друга. Вот он, апогей женской страсти – сделать из мужика скота. Рычи и дрочи – не надо цветов, не надо стихов, и серенад под окнами тоже не надо. Два тысячелетия цивилизации канули в промежности этой дамы. Вот оно, бабское превосходство – это не её на стол поставили, а она собрала их в круг и повелевает, как Клеопатра рабами, то есть трахает и убивает…. Как у меня – веру в прекрасное.

Слов моим мыслям не доставало. Мне казалось, что я ухватил за хвост в проруби жизни правду о женщинах, и мне не хватает лишь воображения, чтобы представить, как она выглядит, и, вытащив, положить на лёд. В поисках образа падшей женщины перебрал все известные картины ада и рая. Там страдания, здесь наслаждения…. О, нашёл! Женщина – это чёрт с рогами и с ухватом над очагом. Осталось низвергнуть её с Олимпа и сочинить инструкцию по применению. Жизнь тогда снова войдёт в своё русло, думал я – а не думать страшно: можно обратиться в скота.

Но благородство моей души потребовало у мозгов – надо дать женщине шанс оправдаться. И я стал разглядывать танцовщицу на предмет торжества природного зодчества – округлые бёдра, упругие груди, тугие, как батоны, ягодицы, милое личико; движения, позы, изгибы, жесты не лишены изящества; гармоничная игра губ, ресниц, кистей рук…. Это можно было бы назвать искусством совращения, если бы предназначалось одному.

А где же любовь, для которой, говорят, создана женщина? Любовь ей, видимо, не нужна. Да её и нет, наверное, и не было никогда.

3

У меня одна тройка в сессии по «Теории конструкционных материалов» – самой несложной из наук. По ней даже двоечники получали четвёрки, а я вот срезался. Сказались волнения: первый экзамен и страшная усталость всего семестра. Да и ночь Новогодняя подкосила – еле как справился с душевным кризисом. Ну, вообщем, взял направление в деканате, пошёл пересдавать. В аудитории только я и преподаватель – мужик молодой, лет тридцати. Мы без формальностей – берите билетик! – сели на стол, ноги на стулья, окно открыли и закурили. Он мне поведал свою мечту – собрать тримаран и пуститься, прямо из Челябинска в кругосветку. Я ему рассказал маршрут, по которому на «Аисте» сюда добирались из Анапы – по карте, конечно.

– Матросом ко мне пойдёшь? – он предложил.

Тоже мне, капитан Врунгель – да ты в морских делах мне в пупок дышишь, подумал, а вслух согласился, ибо отрава бродяжничества у меня в крови. Слушаю болтовню препода по ТКМ и чувствую, что стою вначале пути, который ведёт к великой радости – наитруднейший семестр и сессия позади. Каникулы! Я думаю, что поеду в Коелгу к пещере Титичных гор. Всё, что открою или нарою – клад Пугачёва или вход в иной мир – будет моим. Или останусь в городе и поработаю где-нибудь грузчиком – на штаны себе да на свитер, чтобы какую-нибудь бабу (ягу?), наконец-то (на конец?), увлечь. Думаю и курю, а препод лопочет….

Радости множатся – на кафедре математики Плюснина говорит:

– Мы займёмся с вами векторной алгеброй после каникул, а сейчас отдохните – вам и так досталось в семестре.

Тихо так говорит и глаза опускает, слегка прикрыв щёчки румянцем, будто предлагает мне самому переиначить её слова – а сейчас займёмся любовью. Я люблю вас, Клара Оскаровна!

С дивным ощущением дороги к счастью топаю в деканат – несу направление от тэкээмщика, в котором стоит отметка «отл» за его подписью. Вокруг стола тесным кружком пьют чай с пирогом декан, замдекана (Пим дырявый), Фаина Георгиевна и любовница декана – старший преподаватель с кафедры «Летательные аппараты» Трубецкая Клавдия Ивановна.

– Ай, какой молодец! – воскликнула секретарь, принимая от меня направление на пересдачу. – Без троек сессия – на повышенную стипендию. А вы, Пётр Иванович, помнится, сомневались.

Пим хмуро отворачивается к пирогу:

– Ну и кому нужно было это самомучительство? Тоже мне герой – отощал весь, с лица спал…. Мог бы и того…, – он постучал себя пальцем по виску.

Злость меня душит, но я молчу и жду – неужто никто за меня не заступиться?

Фаворитка декана встрепенулась:

– А мы его сейчас подкормим. Присаживайтесь, молодой человек. Вот вам чай и пирог. А я уж начала подумывать, глядя на своих оболтусов, что перевелись на свете мужчины, умеющие добиваться поставленной цели. Достойны уважения.

Я так понял с её слов, что обо мне судачили не только студенты на факультете, но и преподаватели. Под доброжелательным взглядом сел, взял в одну длань чашечку чая, в другую кусок домашнего пирога с картошкой и мясом, приступил к нечаянной трапезе. Декан молчал, декан пил чай и смотрел на пирог, потом чуть скосил взгляд в мою сторону и спокойно сказал:

– Моряки-то не тонут, Клавдия Ивановна.

Был он высоким, кряжистым, плечистым. Лицо его, широкоскулое и широкоглазое из-за густых седых бровей посматривало на мир исподлобья, словно бы с обидой и недоверием. Я в нём сразу ощутил человека неглупого, хладнокровного и собранного – склонного к обобщениям. А Пим не поддержал начальство, буркнув:

– Гордыня – мать всякому греху, погибель души и тела.

– Вы, Пётр Иванович, какой веры будете? – лукаво спросила Фаина Георгиевна.

Пим задумчиво посмотрел на неё, потом на заснеженные клёны за окном, но, видимо, вразумительного ответа нигде не нашёл и буркнул:

– Партийной.

– Пирогом живота не прикрыть, – строго сказал декан. – Ну, вот что, Фаина Георгиевна, оформите парню материальную помощь через студенческий профсоюз. Исправим допущенную ошибку.

Он с укоризной посмотрел на зама. Пим недовольно выдохнул, но промолчал. Меня удивило – откуда у товарища Михайлова такая угрюмая ненависть ко мне? Ведь ничего еще не сделал плохого, а чувствую в нём врага лютого. Может судьба у меня такая – всяким козлам костью поперёк горла встревать? И всё, видимо, оттого, что хочется быть собой, а не таким, каким хотят видеть меня власть имущие. Я поглощал чай с пирогом, изнемогая от почтения к Петру Ивановичу Михайлову, как Александр Македонский после Гавгамел к персидскому царю Дарию.

Перегруженный деньгами (выписали мне тридцать рублей материальной помощи) по самую ватерлинию я не знал, куда себя деть от счастья. Ринуться в гастроном да напиться – угостить ребят – сколько ж можно на чужие-то пить? Ломонуться в торговый центр за прикидом? Боюсь Иванову не угодить – он в таких делах дока. За пугачёвским кладом на Коелгу? Да туда можно и беспартошным. Там есть риск сгинуть зазря – а с деньгами в кармане будет обидно. Поехал в Увелку, а в голове уже складывался план. Спасибо декану.

Родителей уломал за два дня. Да, впрочем, и делов-то дома не было для меня. Отец подарил зимнюю куртку, шапку (мелковатую, правда) и валенки (вот это кстати!). Переодевшись и попрощавшись, отправился в гости к дембелям – ребятам из Уйского района. Из Южноуральска доехал до Пласта, где заночевал у родственников зятя. Утром на автобус и дальше в Уйск. Оттуда на деревенской колымаге (однако, автобус) добрался к концу дня до села Нижнее Усцелемово. Вместе со мной на остановке сошел кудлатый и весёлый татарин лет тридцати, представившийся Бакиркой.

– Знаешь, где Женя Талипов живёт?

– Бакирка неглупый, Бакирка всё знает.

– Покажешь?

– Провожу, однако.

Женька в семье был последним и любимым сыном. Родители его совсем старички – маленькие, седенькие, похожие один на другого, как воробушки. Они всполошились, когда Женька, вышедший из дома на собачий лай, сияя, гордо втолкнул меня на свет кухонной лампочки в клубах морозного пара. Женькиных племянников и племянниц, что вечно толклись при бабе с дедом, как веником размело по домам.

Талипов представил меня. Я поздоровался. В печку подбросили дров и принесли из сеней пельмени на широком фанерном листе. Я достал из кармана бутылку, мимикой испросив у Женьки «добра».

– В Челябинске учитесь? Это хорошо. А Мавлиджанка в деревне застрял – комсоргом работает.

– Тоже не плохо.

А и не знал, что старшину второй статьи Талипова зовут Мавлиджаном. А мы всё – Женя да Женька.

Сварились пельмени. Мы с другом выпили, старики отказались.

Хозяин говорил осудительно:

– Да-а, город…. Там зря хлебало-то не разевай – не проследишь, так последнее сволокут. Воров-то от простодушных людей, хоть вицей гони – так и липнут.

Я не понял о чём он. Женька сказал ему что-то – дед печально закряхтел. Тогда сын укоризненно на русском:

– Ну, вот что ты знаешь о городе? Прямо беда тебя слушать. Пошли, Толик, покурим.

Курить мы пошли не на крыльцо, а в сельский клуб, где уже началось какое-то кино. До клуба мы ещё взяли водки – сели на последний ряд и тихонько побулькивали из горлышка, закусывая пряниками. После сеанса пошли провожать двух девиц, отшив кавалеров. Женька отшивал на своём языке, мой проще – кулаком в пятак. Девчонки, молодые учительницы, жили в комнате при школе. Включили музыку, накрыли на стол – водка у нас ещё оставалась. Выпили (мы с Женькой). Принялись танцевать и ухаживать – как говорят «куряки», женихаться. Я с места в карьер:

– Я люблю вас, Зариночка.

– Когда же успели? Часа не прошло, как мы познакомились.

– За час и успел.

– Вот так – с первого взгляда.

– А что, три года таращиться надо?

– Тоже верно, – она погладила меня по щеке. – Только вы, наверное, не о ЗАГСе, а о постели мечтаете?

Распахнул удивлённые глаза – разве одно другому помеха?

Она улыбнулась полными губками:

– Вы, наверное, ещё не знаете – наши девушки без свадьбы за кромочку не заступают.

– Пережитки это.

– Ну, может быть. Скажите, как любимой девушке – вам меня совсем не жалко?

– Ну, жалко, конечно. Только ведь я с серьёзными намерениями.

– Врёте вы всё, потому что пьяные.

– Выпей и ты.

– Мне и так хорошо.

На моё недовольное молчание сказала:

– Я ведь не дура, а учительница – не только слушаю, но и понимаю, что вам от меня сейчас надо.

Пьяный трёп меня увлёк больше строптивой учительницы.

– Ну, ладно, ты меня раскусила, и, коль такая умная, скажи, что мне делать, моряку-пограничнику – четвёртый год пропадаю без ласки.

– Женитесь.

Жениться мне не хотелось. На следующий танец мы с Женькой поменяли партнёрш.

– А ты, дева, рада ли мне? – я попробовал говорить с Розкой в другой интонации – не просящего, а согласного на любовь, русского парня с татарской девушкой. А что? Я отслужил, учусь в институте – есть перспективы и деньги в кармане (на букетик цветов и бутылку шампанского).

– Как не рада, – тихо ответила выпускница педтехникума.

– Тогда, может быть, поговорим о любви?

Она так взглянула в мои глаза – словно умыла. Я уже злился – чёртова татарва, чего жилят-то? Мне казалось – им за радость под русским парнем постонать. Спросил напрямую:

– Слушай, почему вы такие? Думал, учительницы, с передовыми взглядами – чему же в общаге-то вас учили? Вера стреножит?

Она погладила меня узкой ладошкой по щеке.

– Ты не поймёшь. Ты мне люб, а предлагаешь грязь.

– Ну, а свадьба отмоет?

Она кивнула. Я молчал, разглядывая скуластое личико. Милое? Может быть. Раскосые светлые глаза, молочно-смуглая кожа, кривыми саблями черные брови, словно углём подведены ресницы.

– И ты не боишься, что я могу оказаться хреновеньким мужем?

Она сказала что-то тихо по-татарски, не отводя взгляда, но чуть отстранившись. Я перевёл:

– Вытерплю всё и широкую, вольную… да?

Попытался коснуться её груди, а она совсем выскользнула из моих объятий.

Когда водку допили, девчонки отправили нас восвояси. Женька оказался слаб к спиртному – по дороге колбасил и ехидно хихикал надо мной:

– Не дали с-сучки?

Схватился за забор своего дома и долго утробно рыгал. Потом утёрся снегом, похватал его из горсти ртом и предложил:

– Пойдём спать.

Пробились в дом, легли спать в Женькиной комнате на одну кровать, и Талипов спросил:

– Они что, тебе, правда, понравились?

– На перепихон сгодились бы.

– А я думал…, – Женька задумался.

Я долго ждал, потом не вытерпел:

– Слушай, говори, если не спишь.

Женька выдал:

– Думал, побрезгуешь татаркой.

– А что, у неё поперёк?

Талипов после тяжкого раздумья блевал мыслями:

– А мне здесь всё осточертело – деревня, колхоз, тупые лица…. Мечтаю в какой-нибудь город сорваться и жениться на русской.

– Почему обязательно на русской? Цыганские девы тоже красивые.

Он не принял юмора, зубами скрипнул:

– Хочу, чтоб дети мои были русскими.

– И что с того? Мы же на службе не заморачивались – Женька ты или Мавлиджан. Или тебя на катере молодой обижал? С чего вдруг зауросил? Комсоргом стал?

– Да, – Женька сказал зло. – Стал и понял, что с моей графой в паспорте о национальности далеко не упрыгаешь.

– А куда ты намылился – уж не в Политбюро ли?

– Почему бы и нет? – сказал Женька, повернулся на бок и засопел.

– Любо поспорить с целеустремлённым человеком.

Хотя спорить с ним – всё равно, что с инвалидом драться: зациклился парень на своей родословной. Как на службе-то было просто – салага, потом годок. Ни татар, ни русских, ни таджиков забитых – служи парень: всему своё время. А здесь…. Мне мать неоднократно говорила – кызымку в семью на дух не надо, хватит нам одного. Это она про зятя любимого, отец которого из крещёных башкир. Что же Женьку-то ждёт в этом колхозе? Кресло парторга? Тихая и покорная, как все татарки, жена? Футбольная команда ребятишек? Если не сопьётся. Впрочем, одно другому не помеха. Как в Петровке зовут инородцев? Недомытками? Ну, куряки!