Безмолвие

Мужчина улыбнулся, положил телефон во внутренний карман пиджака, а когда пришел в номер, уснул крепким и беспечным сном.

Глава 6

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

Караульный Сергей Бойко нес бидон с горячей кашей по коридору. Приходилось то и дело опускать взгляд к башмакам, дабы не задеть грязной посудиной отутюженную матросскую робу. Еще не хватало выпачкаться в каше и всю ночь провести за стиркой брюк. Внезапно он столкнулся со старшиной Бакши.

– Осторожно, горячо, – предупредил караульный и поправил автомат на плече.

Бакши посмотрел ему вслед, ловя приятные ароматы кухни, и подумал, не отправиться ли за ложкой к Юре. Желание выспаться пересилило голод. Спустился на ярус ниже и побрел к своему кубрику.

Караульный следовал длинными, еле освещенными коридорами. Этот путь после томительных смен у карцера был для него приятен. И не важно, что повинность ходить с тяжелыми бидонами считалась зазорной. Самого молодого в расчете, именно его, посылали за провизией и прочими поручениями, в коих удаль молодецких ног спешит к месту.

Самое первое знакомство с географией линкора Бойко не забудет никогда. Весной вступил на корабль. Его, как и прочих призывников, разместили поближе к палубе, чтобы не заблудились в итальянских лабиринтах. Непривычность военной еды, а может, немытые руки вынудили юный организм восстать нутром. Сергей, только-только впервые примерив морскую робу, подбежал к старшине, стремясь первым узнать, где на корабле отхожее место. Не придал он тогда значение хитрой ухмылке лысого мужчины. Тот провел пальцем по схеме от их предполагаемой дислокации до самого что ни на есть носа корабля. Путь пролегал лестницами через несколько палуб, необходимо было пересечь мачту и выйти в единое отведенное для непотребства место у оконечности стометрового линкора. Опытный боец раскусил бы замысел старослуживого, посмотрел внимательнее на схему и вычислил гальюн почти у ног. Соль службы во флоте состоит в том, как необходимый опыт и бойцовская сноровка появляется с преодолением непосильных задач. А уж их-то старослужащие с лихвой накидают юнгам, тем более если ради шутки предстоит отправить несмышленыша за тридевять земель в тот самый момент, когда неокрепшему организму дорога каждая секунда. Свою миссию матрос Бойко в тот раз выполнил, не замарав честь выданного мундира. Он выучил расположение нужных помещений на палубах и более не является самым младшим на корабле.

Как в тот памятный для Сергея день, сегодня, 28 октября, также прибыло пополнение новобранцев из военкоматов. Их появление на пирсе было специально запланировано на момент возвращения корабля с морского похода. Юнцы, на которых еще не было формы, наблюдали с берега за приближающимся из-за горизонта линкором «Новороссийск». Еще час, и шлюпки, приведшие бравых моряков боевого корабля на берег в увольнение, увозили с собой обратно молодую кровь. В обед Бойко проходил по верхней палубе и видел щенячьи глаза прибывших. Кто-то радовался, кто-то гордился, но неизменным на лицах было выражение удивления. Такой большой! Такой стальной! Такой угрюмый! Корабль встречал свою команду.

Следуя к караульному помещению, Сергей наткнулся на парочку новобранцев, выряженных в одно только белое белье. Они прижимали к груди синюю робу со складской перевязкой поперек. Вчерашние дети вчитывались в надписи да указатели, ища нужное помещение. Эх, не видит их старшина палубы. За такой неопрятный внешний вид мог бы вмиг отправить под стражей Бойко в карцер.

– Вам чего, хлопцы? – Сергей поставил термосы и поправил на себе робу.

– Прогладиться нужно. Бытовку ищем, – сказал ушастый лысый паренек.

– Вы почти у цели. Чуете запах? – от столовой еще несло приятным ароматом чего-то вкусного, а рядом с ней располагалась бытовая каюта. – Идите по запаху котлет. Так по коридору до упора и справа будет.

Бойко поводил по воздуху рукой, объясняя надежнее, как пройти. Непременно посоветовал добраться в комнату бытового обслуживания скорее, пока никто не заметил их с нарушением формы одежды.

Этим двум юнгам еще повезло. Им выделили места в какой-то из верхних кают, где при кроватях есть короба для вещей, а кубриком заправляет толковый сержант, что направил выгладить форму. Поговаривают, на нижних палубах часть пополнения пришлось разместить прямо в проходной части, до срока увольнения на берег дембелей. Не так долго ждать, в праздник великого октября планировалось торжественное прощание.

Неспешно завалившись в караульное помещение, Сергей крикнул: «Просыпайтесь, ребята, ужин принес».

– Мне что-нибудь захватил? – отозвался до того дремавший на посту при карцере часовой Семичко.

– Ты свое в столовой съел, Леонид, – огрызнулся Сергей, – узникам и то без котлет осталось.

На долю секунды лицо исказила довольная улыбка. Старший матрос Семичко действительно пару часов назад, до наступления караула, успел заскочить к Голоцуцкому. Ужин только кончился, и угощения были не остывшие. Вспоминая приятный запах блюд от умелых рук кока, Леня потянулся. Жаль, Серега не догадался разделить принесенный пайки на караул и заключенных. Каждый должен есть свое, негоже через решетку с одного котла питаться.

В просвете решеток камеры появился коренастый матрос. Аккуратно выстриженный с модной челкой, зачесанной на бок, Медведков вовсе не был похож на завсегдатая тюрем. Напротив, весьма симпатичный молодой человек с кожей цвета молока, будто бы вылепленный из сладкого зефира. Мышцы, чуть распиравшие матросскую робу, были вовсе не воздушными, хоть и могли показаться могучими грозовыми облаками. Кисти рук сжали решетку. Возможно, он смог бы раздвинуть прутья, преграждавшие путь к ужину, одним движением. Но порядок – есть порядок, и коль нагрубил старпому, то почему бы не посидеть денек-другой на твердом топчане?

Урчание в животе обитателя камеры заключения слышны были даже на юте. Привычное время ужина для помещенных в карцер прошло давно, что для них являлось очередной пыткой. Не специальной каверзой, но произошедшей по обидным сечениям обстоятельств.

Сергей подошел к камере, привычно потянулся к замку, чтобы выпустить заключенного. В ночные часы, когда проверка бдительного несения службы не грозит ближайшие минут сорок, можно позволить себе быть человеком. Находящиеся за решеткой бойцы – только на ближайшие сутки заключенные. Уже послезавтра с утра Медведков и Науменко встанут на дежурство при боевых орудиях. Какой смысл держать их взаперти во время приема пищи?

– Надо бы руки перед едой помыть, – Медведков поддержал замысел Бойко, подходя навстречу к решетке.

Караульный машинально подергал навесной замок, вспоминая, что ключ с обеда находился у старшины. Весь день сегодня наперекосяк! Только прибыли с учебных стрельб, как началась суета: убытие в увольнение, прибытие новых команд. Разводящий не оставил ключ, но сделал всё по уставу. Часовым не дозволено решать, когда выпускать нарушителей порядка.

– Леонид, тебе не вернули ключ? – поинтересовался Бойко.

Тот покачал головой.

– Извините, братцы, – караульный с досадой дернул замок. – Науменко, есть будешь?

Угрюмое бурчание с топчана могло означать что-то вроде пожелания идти в пекло и не мешать спать. Башмаки, неуклюже надетые на длиннющие ноги, выпирали из камеры. Бойко, глядя на своего подопечного заключенного, отчего-то вспоминал школьный поход в зоопарк. Науменко напоминал ему жирафа. Такой же высокий и тонкий. Нет, всё же стройный. Он не был, как говорили на деревне, скелетом – у него не торчали ребра под могучим прессом, он был всего лишь непропорционально вытянутым молодым человеком. Но ассоциации с жирафом возникали, скорее всего, даже не из-за роста. Глаза. Огромные карие глаза, чуть на выкате, украшали спокойное лицо парня. Когда тот в молчаливом созерцании жевал обед, Бойко думал: «Ну, натурально же жираф!». В этот раз обитатель маленькой комнатки за решетками спал, расходитесь, дети, представления сегодня не будет.

– Вань, мне иногда кажется, – Медведков с огоньком посмотрел на соседа по камере, – что ты специально на гауптвахту попросился, чтобы выспаться.

– Я еще тут книжки читаю… – буркнул жираф сквозь сон.

Бойко передал меж решеток миску, спросил:

– Так за что его сюда отправили?

– Умный шибко. Пытался вывести интенданта на чистую воду в том, что пайку матросам не додают.

– Правдоруб? – Бойко протянул половник вслед за врученной миской, наполнил ее с горкой. Отметил, что мясной порции в ней действительно нет, но виноват в том далеко не интендант. Покосился на дремавшего одним глазом Семичко.

Медведков поставил стакан с компотом на пол, аккуратно накрыл его кусочком хлеба.

– Не ставь так хлеб на землю, – подал голос часовой Семичко. – Примета плохая.

– Чего это плохая? – не переставая жевать, Медведков посмотрел на ворчливого охранника.

– Для покойников так ставят, – уточнил тот.

– Типун тебе на язык, Лёнь! – Бойко налил еще один стакан компота и протянул коллеге. Получив отказ, отхлебнул сам. – Что-что, а компот у Голоцуцкого выходит вкусный.

– Велика премудрость, сухофруктов в воду закинуть.

– Эдак можно про каждую профессию сказать.

– Компот да, чудный, – вторил Медведков. – А вот каша хороша только тем, что горячая. Спасибо, Серег, что не поленился, принес.

Бойко махнул рукой. Многое ли он может сделать для помощи ближнему?

– Эх, с детдома помню истину, в такой час и баланда хороша, – причмокивая, матрос Медведков уплетал принесенную пайку. – Через неделю уже буду на своей свадебке пировать. За твое здоровье, Серега, рюмочку подниму.

– Прямо-таки и домой едешь? – караульному, что прослужил на корабле лишь полгода, такой близкий срок до демобилизации казался недостижимым. И хоть указом при очередном съезде партии срок службы сократили на год, служить Сергею Бойко еще предстояло достаточно.

– Дома… – мечтательно повторил Медведков. – Нет у меня дома, сирота я. Сразу к невесте поеду на Тамбовщину. Это еще пару лет назад я подумывал остаться на корабле сверхсрочно. А теперь гори оно всё! Предлагали мне контракт подписать. Отказался. Зачем? Меня невеста ждет. Мы в весенний отпуск с ней уже всё обговорили, даже костюмчик мне пошить успели! О как.

– Прям так и ждет? – дремавший часовой цокнул языком. Ему эти сказочки дембеля для юного матроса были обычным трепом.

Письма от любимой Лёне перестали приходить год назад.

– Ждет, ждет! – Медведков потряс ложкой. Прислонился к самой решетке камеры, подмигнул Сергею и уже шепотом пояснил, – мы с ней ребеночка заделали. Под новый год родиться должен.

– Быстрый ты.

– Судьба свела. А зовут ту судьбу – Колька, – Медведков захохотал так громко, что разбудил соседа.

Науменко забурчал, переворачиваясь на другой бок. От лежания на твердых топчанах тело затекало, хоть на полу спи, хоть стоя – всё ровно.

– В прошлый отпуск Коля пригласил с ним поехать в Тамбов, – продолжил Медведков. – А что мне? Не в свой же детдом возвращаться. Вот, съездили, матери его крышу поправили, забор восстановили. А там, за огородом, вижу, девка косой водит, луг косит. Высокая! Черные как смоль волосы вплетены бантом красным, а сама она, будто балерина из Мариинского театра. Посмотрела на меня, лицо утерла, будто зовя. Ну, я и подошел.

– Где же такую найти, чтоб моряка на берег дождалась? – не унимался часовой.

– Где-где… Где было, там уже нету, – заключенный облизал ложку и протянул пустую посуду караульному. – У Кольки Рылова спроси, он меня познакомил, когда в отпуск вместе ездили.

Бойко сложил посуду поверх недоеденной каши в термосе, зажал покрепче барашки закруток. Утром он пойдет за завтраком и обменяет этот неказистый термос на чистый, наполненный горячей кашей.

Глава 7

1 апреля 2012, г. Москва

Довольно странно было видеть мужчин, одетых в брезентовые плащи, с респираторами на лице, тут, при колоннаде оперного театра. Они персонажи из другой реальности, той, что еще не случилась, но вот-вот грядет – некий атомный арамагеддец, что вскоре накроет земной шарик, вынуждая людей одеваться так странно.

– Мышка, как ты думаешь, что сей перфоманс означает? – Валерий облокотился на дизайнерский фонарный столб при кованной лавочке.

Маша рылась в сумочке, ища билеты на оперу, и ей было вовсе не до загадочных мужчин, устроивших фотосессию в постапокалиптичных костюмах на фоне архитектуры стиля барокко. Мысли ее еще витали где-то на теплом побережье.

– Я бы мог предположить, что эти граждане намекают нам на некую токсичность грядущей в театре постановки… – сам себе отвечал Валера, вовсе не ожидая, что спутница поддержит его стремление разгадать художественный ребус людей в респираторах, – но мне кажется, этим ребятам вовсе не до внимания публики. Зачем им гитары?

Девушка подняла взор на происходящее. Мужчина в потасканном кожаном плаще, снятом с перекатанного грузовиком байкера, держал на вытянутой руке электрогитару, второй пытался поймать прыгающий кадр так, чтобы попасть без толпы зевак на фоне. Опытный взгляд фотомодели оценил несуразность кадра, недостаток освещения, неуместность прохожих на фоне. Маша сострадательно покачала головой.

– Нашли время и место, – фыркнула она и на ощупь вытащила билеты. – Держи, кавалер.

– Я знал, что у тебя они будут в сохранности, – улыбка едва оголила его зубы.

Глаза пробежались по врученным бумажкам: время, место и даже название постановки совпадали. Маша не напутала в этот раз ничего.

«А жаль, – отметил Валера, – хотелось бы просто посидеть попить коньячку в буфете». Однажды так и случилось, когда Маша по природной ветрености перепутала даты на купленных билетах. Рок-опера «Иисус Христос суперзвезда» состоялась за день до прибытия парочки на свидание. Валера тогда не сильно расстроился, вечер после буфета, наоборот, приобрел более яркие краски. Они не стали ожидать второго пришествия Христа и направились в заранее снятый гостиничный номер. Приезды в Питер на театральный сезон могут удивлять.

Повторения прошлогоднего культурно-просветительного тура ожидать не пришлось. В этот апрельский теплый день Маша внезапно изъявила желание насладиться постановкой «Юнона и Авось».

– Это что-то про любовь?

– Разве может быть иначе? – пожала плечами Маша.

– Не замечал в тебе ранее стремление к романтике.

– А его и нет. Просто хочу на кого-нибудь посмотреть со стороны. Надоело самой вечно быть в центре внимания толпы.

Валера прищурил глаз и многозначительно посмотрел на Машу сверху вниз.

– Ой ли? – цокнул языком. Маша явно имела свою важную и никому не ведомую причину нынешней культурной вылазки.

– И для этого надо выходить в свет. Посмотреть на людские трагедии ты можешь и со своего балкона в Балашихе.

Маша закатила глаза.

– Тебе не все ли равно? Просто сопроводи свою даму на оперу.

– «Свою даму», – просмаковал фразу Валерий.

После приезда из Новороссийска Валерий то и дело заговаривал с Машей о семейных парах, с которыми был знаком; всячески, не намереваясь специально, в разговоре с ней уклонялся в тему совместного проживания. Вчера и вовсе предложил пожить у него до следующего полета на очередную фотосессию.

– Не начинай… – отрезала она.

– Хорошо, – мужчина сделал театральную паузу и добавил, – моя дама.

Маленькая дамская сумочка ударила по плечу.

– Придурок, пойдем.

Они подошли к позирующему музыканту атомной пустоши. Кожаный плащ, издали показавшийся брезентовой накидкой от противохимического костюма, почти подметал землю, но всё же смотрелся весьма антуражно в комплекте с потертыми полусапогами и шерстяным свитером. На долю секунды Валера прочувствовал задумку фотографа по композиции кадра. Гитара гармонировала с фасадом оперного театра, а неряшливая поношенность облачения музыканта как бы говорила об упадке современной культуры.

Щелчок затвора.

– Извините, – Маша оказалась у плеча фотографа, – мы поспорили, что Вы создаете обложку для своего нового альбома.

Валера не удивился Машиной фразе о каком-то недавнем споре. Для нее придумать незатейливые обстоятельства самой глупой ложной ситуации, словно чихнуть – выходило внезапно и весьма привлекательно. Маша любила откалывать подобные номера перед официантом, чтобы не платить по мелким счетам. Причем делала это вовсе не из экономии средств, а попросту из скуки.

– Альбом? Нет! – улыбнулся музыкант и подошел поближе, – мы создаем афишу.

– В многолюдном месте средь бела дня?

– Сроки поджимают, некогда время выбирать, – продолжал улыбаться музыкант.

– Что же такого внезапного должно произойти? – наивная улыбка Маши обескураживала.

– Атомный Армагеддон! – воскликнул музыкант. – Через месяц состоится премьера нашего рок-мюзикла «История одного апокалипсиса».

– Мы как раз на один такой идем, – Валера подтолкнул спутницу в сторону оперы, но девушка на удивление вросла в землю.

– Приходите в «Шестнадцать тон», – музыкант протянул Маше черную визитку на помятом картоне.

«Да, конечно, в удивительные времена живем, даже у бомжа есть визитка», – отметил Валера и подхватил девушку под локоть.

Слякоть талого льда вперемешку с песком хлюпала под ее сапожками, прилеплялась ржавыми брызгами к наглаженным брюкам Валеры. Он так и не отпускал ее локоть до самого входа, что, кстати, спасло Машу пару раз от падения при скользкой ходьбе.

– Мы с тобой спорили?

– Ну, тебе же было интересно, что снимают эти оборванцы, – Маша пыталась выглянуть из-за плеча впередистоящего в очереди гражданина, далеко ли еще толкаться до билетёра. – Вот я и доказала тебе, что ты был не прав.

– В чем?

– Строишь вечно догадки на пустом месте, излишне усложняешь ситуацию, ищешь смысл там, где его нет… – Маша улыбнулась и попыталась спародировать голос Валеры. – «Это перфоманс!».

– Очень похоже.

– Очень тупо. Еще раз говорю, ты всё усложняешь напрасно.

Билетёр надорвал корешки контроля и пожелал приятного вечера.

Они оказались в изобилии налепестного зеленого мрамора и красных бархатных штор. Люди, только что, словно пингвины, толпившиеся у двери, теперь с важным видом протягивали старушке за прилавком пальто и меховые шубы. И как они только умудрились в таком обличии доползти по апрелю до центра Москвы?

Валера скинул на руку кожаную курточку и помог девушке сдать вещи в гардероб.

Неспешно нашли свои места на балконе, иных и не достать на такую постановку. Чуть удаленная точка обзора, с балкона не разглядишь каждого волоска на парике актера, но и рок-опера не тот это вид искусства, чтобы наслаждаться детализацией пикселей. В указанном билетом месте слышимость от присутствия стен, что экранировали звук, становится более насыщенной. Но главное достоинство балконного расположения – здесь меньше людей. Всего три ряда. А еще – сидишь выше остальных. В общем, Валера наслаждался своим положением, ему было глубоко безразлично, что кому-то оно могло показаться периферийным.

– Смотри, и Жорик тут, – Маша облокотилась на ограждение, словно школьник на парту при скучном уроке. На самом деле Валера понимал, она коршуном высматривала мышек, что рассаживаются по своим норкам там, на поляне партера.

– Давно его не видел, – Валера еле сдержал за зубами фразу «еще бы столько же не видел».

Третий звонок, и погас свет. На сцене актер в белых лосинах офицера Российской Империи принялся что-то вещать о великом долге Родине средь подвешенных на канатах балок – абстрактное обозначение кораблей, что стоят на верфи. Юнона и Авось – два судна, что отправились из Петербурга в далекую торговую экспедицию Американского побережья. Офицер видит необходимость кардинальных общественных перемен для отсталого аграрного строя России. Он стремится вытянуть экономику страны на международный рынок, расширить горизонты возможностей для благосостояния населения – те грани горизонта, что не связаны с кабальным выжиманием последнего зерна у голодных и бесправных крестьян. Однако, в отважном рвении он встречает всевозможные бюрократические преграды.

Начинают театры с вешалок,

Начинаются царства с виселиц.4

Виселицы – вот что строит Царство Божье на земле. Офицер Империи отправлялся в далекое плавание под благословение министров о начинании свежей вехи жизни, открытии новых путей, что оживят болото российской действительности. Он чаял найти его в общении народов, во всеобщем обмене транснациональной торговли – Валера видел в этом знак. Персонаж оперы шел путем мира, что лишит людей вражды и классовой ненависти. Открытый мир, без конфессий, без прелюдий к догмам самобытности, без оков общественного гнёта. Он думал, что всё возможно в мире открытого рынка Но в то же время эти два корабля отправлялись под юрисдикцией одной единовластной и твердой морали – насаждении русского мира в континенты, далекие от понимания сущности царства православного.

Естественно все благие начинания губит любовь. Человек, отвлеченный на построение собственного сокровенного счастья, не способен принести это счастье сообществу. Русский офицер влюбляется в юную мексиканку, проваливает торговую компанию.

– Мышка, что тут происходит? – вздохнул Валера, пытаясь хоть в чём-то понять поступки главного героя представления.

– Любовь…

– Это глупо.

Маша кивнула, но не отвела взгляда от сцены. Занавес закрылся на антракт, зааплодировали зрители.

– Скажи мне, почему он не остался в Калифорнии и не женился на Кончите?

– Валер, ты спал, что ль, последний час? Он же православный! Как он может жениться на туземке?

– Ну, трахать же как-то смог, – справедливо повел плечами Валера у выхода второго этажа.

– Не может русский офицер трахать всё что ни попадя без благословения Императора, – вывела Маша очень неказистую, но отмеченную Валерой как правильную мысль. – Чтобы сыграть свадьбу с иноверкой, нужно разрешение свыше.

– А сразу, отправляясь, чего не спросил заблаговременно такую индульгенцию?

– Не было, значит, такого намерения.

– Но появилось же…

– Дорога ложка к обеду, – заключила Маша и с сожалением посмотрела на девушку, принявшую кокетливую позу у парапета. Ее молодой ухажер пытался поймать красивый кадр на пластиковый китайский фотоаппарат.

Подобные снимки не имели в глазах Маши никакой ценности и несли в себе лишь невнятные попытки доказать кому-то в ближайшем будущем некую свою мнимую значимость от пребывания в месте, редком для посещения как самой запечатленной особы, так и публики, коей намереваются сии фотографии демонстрировать. Валера отметил, что Маша не любила фотографироваться, когда ей за это не платят деньги. А уж если заключен соответствующий договор, то и раздеться перед фотообъективом не против. Но даже в такие алчные моменты она выделяла в создаваемых фотографиях присутствие нити искусства.

– Всё равно не понимаю, – не унимался Валера, – почему офицер так усложняет себе жизнь? Остался бы с возлюбленной, кто бы в Петербурге о том узнал? Калифорния – это же другой конец света! Пока до них доберется святая инквизиция, чтобы высечь за неправомерный брак, успели бы скончаться в счастливой старости.

– Главный судья, он ближе кожи, от него не скроешься, – задумчиво пролепетала Маша и тут же, поймав на себе удивленный взгляд Валеры, пояснила, – совесть.

– Ой, тебе ли о ней говорить.

– Считаешь меня блудницей?

– Не начинай. Я говорил, как отношусь к твоей работе.

– Вижу, тебе неймется вновь о том поговорить.

В иной ситуации Валера бы свел очередной спор с подругой в шутку. Но осознание того, что весь поход в театр лишь повод выискать, с кем спит ее бывший хахаль, взбесил Валеру. И ведь для него самого Машей отводилась на сегодняшнем представлении лишь роль раздражителя Жоржа. Она доказала в очередной раз, что умеет играть с людьми. И в этой игре Валера простой картонный манекен.

– Да, Маша, мне не терпится влепить тебе хорошую оплеуху.

– Ночью будет возможность, – отрешенно бросила девушка.

– Я не про это… – Валера собрался и выпалил, – пойми, то, что ты считаешь своей работой, иными… даже большинством из «зрителей твоего искусства» не воспринимается как работа артиста. Они… мы, мужчины, в большинстве своем смотрим на результаты твой работы с чувством вожделения, далеким от ощущения гармонии света и красок на твоем теле. Ты толкаешь зрителей в пошлость.

– Мораль мне решил почитать.

– Я считаю, что тебе уже пора повзрослеть и заняться ремеслом посерьезней.

– Например?

Валера повел плечами.

– Устроиться поваром по прямой специальности? Или нарожать детишек и растолстеть, как та бочка, – она зло махнула пальцем в сторону. Женщина, фигуру которой Маша привела в пример, казалось, услышала ее эпитет, что-то буркнула.

Валера покраснел, понимая, что зрители, ожидающие начала театрального представления, навострили ушки в их сторону и были не прочь пропустить выступление музыкантов, лишь бы узнать еще какие-нибудь пикантные подробности из жизни спорящих Валеры и Маши.