Кровник

– Мёртвый? – спросил один из сыновей, выглядывая из-за плеча отца.

– Живой ещё, – сказал отец, осматривая беднягу. – Много крови потерял.

– Кто ж его так? – прошептал второй сын.

– А ты посмотри, – отец указал ему на распластавшегося под скалой волка.

– Боец, – заключил второй сын, глянув на убитого зверя.

– Надо его в дом нести, пока не поздно, – сказал отец. – Не стойте, помогите мне!

Вместе они отнесли Хас-Магомеда в саклю, обмыли целиком, переодели, промыли раны, перевязали и уложили в постель.

Девушка по имени Айшат, которая нашла юношу на берегу, его ровесница, каждодневно меняла ему повязки, поила водой из кувшина и целебными отварами, ими же промывала раны. Отец её, пожилой чабан Заур, позволил ей это, поскольку лишь она в семье умела ухаживать за больными с тех пор, как не стало матери. Братья так же помогали – придерживали больному голову, переворачивали его при необходимости, носили воду.

На четвёртый день Хас-Магомед пришёл в себя. Он проснулся как раз тогда, когда Заур вернулся домой с выпаса. Скрипнула лёгкая дверь в саклю. Вошёл чабан, высокий, седобородый, сожжённый солнцем, сухой и мудрый старик. Он разулся, снял с себя бурку, белую папаху из овчины и повесил их на гвозди, рядом с висящей на стене старой винтовкой. Прошёл внутрь, мягко ступая по земляному полу, и остановился. Хас-Магомед удивлённо уставился на него своими чёрными, как спелая смородина, блестящими глазами. Хотел встать при виде старшего, но сразу рухнул обратно от нехватки сил.

– Ас-саляму алейкум, – доброжелательно улыбнулся Заур.

– Уа алейкум ас-салям, – растерянно ответил Хас-Магомед.

– Айшат! – громким сильным голосом позвал дочку Заур. – Джигит очухался, неси подушки!

– Почему ты меня так называешь? – вопрошающе смотрел на него юноша.

– Сам убил горного волка, а теперь ещё и спрашиваешь? – улыбался Заур. – Да, силы тебе не занимать, раз одолел такого противника.

– Он был ранен, – сказал Хас-Магомед, считая, что победа досталась ему по счастливой случайности.

– Израненный и голодный волк куда более страшен и непредсказуем, чем здоровый и сытый, – многозначительно проговорил чабан. – Уж я-то знаю, ты мне поверь. А впрочем, на всё воля Аллаха…

Хас-Магомед провёл рукой по своей правой щеке и почувствовал свежий бугристый рубец – теперь во всю длину, от виска до подбородка, вдоль щеки у него тянулся шрам.

– Как я здесь оказался? – спросил Хас-Магомед, оглядывая небогатое, но ухоженное помещение.

– Аль-Хамду лиЛлях, Айшат нашла тебя у реки. Она тебя выхаживала, спасла тебе жизнь. Мы с сыновьями только помогали ей.

Из внутренней двери вышла молодая, тонкая и изящная девушка необычайной красоты, в красном бешмете на жёлтой рубахе и синих шароварах, неся подушки. Завидев Хас-Магомеда, она, как и полагается, опустила глаза. Хас-Магомед сделал то же самое, пусть ему и очень хотелось рассмотреть свою спасительницу.

– Сядешь? – предложил Заур. Юноша кивнул.

Айшат разложила подушки для сидения у передней стены и удалилась.

Хас-Магомед приподнялся на своём лежбище, но мигом рухнул обратно.

– Помочь? – спросил Заур, порываясь к юноше.

– Вы и так помогли, – ответил Хас-Магомед, поднялся самостоятельно и сел против хозяина дома.

– Ты наверняка очень голоден.

Юноша лишь слегка наклонил голову, стесняясь ответить прямо.

– Айшат! – вновь позвал дочку Заур. – Накорми нас, моя хорошая!

Через минуту в руках Заура и Хас-Магомеда дымились горячие сырные лепёшки. Ели в тишине. Потом пожилой чабан спросил юношу:

– Как тебя зовут?

Юноша замер на несколько мгновений. Много месяцев он не слышал собственного имени и сам же не произносил его, будучи совсем одинок.

– Хас-Магомед, – с тенью сомнения назвался он, – сын Асхаба.

– Я Заур, сын Турпала. Моя семья живёт здесь, в Наурлое, уже много поколений, разводим и пасём овец. Живём скромно, но не голодаем, Аллах милостив. Это моя дочь Айшат, с ней вы уже знакомы. Ещё у меня три сына: Дзахо, Турпал и Аслан. Загоняют овец, скоро придут. Скажи мне, откуда ты? Где твои родные? Что привело тебя одного в наши края?

Сердце Хас-Магомеда вновь заныло от тоски. Заур нашёл ответ на свой вопрос в печальных глазах юноши, словно устремлённых в прошлое.

– Я из Хаккоя, но мне больно сейчас говорить о том, что привело меня в твой дом, Заур, – честно признался Хас-Магомед.

– Понимаю, – наклонил голову старик.

– Я не задержусь в твоём доме надолго. Не хочу злоупотреблять гостеприимством…

– Я намного старше тебя, прожил жизнь и потому имею право дать совет: никогда не говори с уверенностью: «Я сделаю то или это». Во всём нам надлежит уповать только на нашего Господа. Ты проведёшь здесь столько времени, сколько тебе потребуется, – твёрдо произнёс Заур. – А как только почувствуешь в себе силы – пойдёшь туда, где считаешь нужным быть, Инша’Аллах8.

Глаза Хас-Магомеда увлажнились от чувства благодарности и преклонения перед благородством души пожилого чабана.

Так и жил Хас-Магомед в доме Заура. Когда здоровье его поправилось, то он счёл обязательным помогать по хозяйству. Через некоторое время стал прогуливаться по местности – очень уж затосковал юноша по своей вольной и независимой жизни, манил и не отпускал его свободный дух гор, широких лесов и глубоких оврагов.

Местность, в какой обретался чабан Заур со своими детьми, больше относилась к предгорью, а потому возвышенностей там имелось мало. Ровная гладь угнетала Хас-Магомеда, теснила. Не хватало ему простора на равнине, хотелось охватить взором всю округу, но не получалось – редко виделось что-либо дальше соседнего куста. Душа его стремилась вернуться в горы.

Однажды утром, набрав в медный кувшин холодной воды из наурлоевского родника, Айшат шла домой и вдруг остановилась, увидев Хас-Магомеда. Юноша стоял, словно зачарованный, не сводя с неё глаз. Айшат тоже молчала, опустив голову. Тогда ею впервые овладело это странное и незнакомое чувство, в сердце её ворвалась сладкая тревога. Долго и безмолвно стояли они в то утро у родника, пусть и хотели многое сказать друг другу.

Испугавшись, что из-за его промедления девушка вот-вот уйдёт, Хас-Магомед взмолился:

– Айшат, подожди! Позволь мне ещё посмотреть на тебя…

И она стояла молчаливо, пряча глаза, волнуясь, шевеля носком изящного чувяка маленькие камушки, валявшиеся под ногами.

– Отец увидит, что ты смотришь на меня и разозлится на нас обоих, – сказала девушка.

– Ещё минуту, Айшат, ещё минуту, – просил Хас-Магомед, не думая даже касаться её, даже приближаться к ней, лишь бы она была рядом, у него на виду.

Так простояли они ещё не одну минуту. Потом юноша проводил её к дому, а сам отправился гулять дальше, думая о горах и об Айшат. Затем он стал думать о том, как прекрасно было бы поселиться в горах не одному, а с ней.

Чабан Заур не позволил Хас-Магомеду уйти, пока не кончатся зимние холода. Почти полгода провёл юноша в Наурлое. Он свёл крепкую дружбу с сыновьями Заура, с Дзахо, Турпалом и Асланом. Вместе они уходили пасти овец, водили отары через пургу, метели высоко в горы. В такие дни возвращения на вершины Хас-Магомед чувствовал себя по-настоящему живым, счастливым, несмотря на ужасный мороз, царивший там зимой.

Потом они ездили в равнинные сёла, продавали овечью шерсть. Из неё жители равнин обыкновенно производили сукно, бурки и паласы.

Жизнь как будто бы налаживалась, но с каждым днём усиливалась тяга Хас-Магомеда к Айшат. Это было сладостно и больно для них обоих. И терпеть это становилось невыносимо.

Одним весенним утром Хас-Магомед проснулся и осознал, что так не может более продолжаться, и он не имеет права дальше злоупотреблять гостеприимством доброго Заура. Он собрал свои пожитки, каких было у него немного, и объявил всем о том, что настал час прощания.

Когда Заур услышал, что юноша собирается уходить, то не стал отговаривать, зная, что теперь это бесполезно. Он предложил ему в помощь молодого Дзахо, прекрасно знавшего те края и подрабатывающего иногда проводником, но Хас-Магомед вежливо отказался, душевно простился со старым чабаном и его семейством, а в конце сказал:

– Баркалла. Я никогда не забуду вашей доброты. Всю жизнь буду помнить.

– Тебе всегда рады здесь, Хас-Магомед, не забывай сюда дорогу, – ответил ему Заур, крепко обнял юношу и протянул мешок с припасами в дорогу.

– Клянусь, не забуду. И обязательно вернусь, – после этих слов Хас-Магомед украдкой взглянул на Айшат, стоявшую поодаль, не находившую себе места.

Затем он отправился туда, откуда пришёл – на юг.

Всю ночь Айшат тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку, мокрую и холодную от слёз. Никогда она не плакала так сильно, как в ту ночь.

Глава 4. Али-Умар

Желанное одиночество, свобода. Желанное ли? Проведя почти полгода в обществе людей, Хас-Магомед вновь приобщился к родной для него стихии – дикой и необузданной природе. Но жизнь в доме чабана Заура изменила его и даже посеяла сомнения. Возвращение в свои владения, в долину, к своему жилищу в пещере – этого ли он хотел на самом деле? Куда возвращаться, если там, куда он шёл, не было ничего, кроме воспоминаний о собственной лихости и самодостаточности? Самодостаточность это была или дикость? После долгой разлуки с людьми и жизни в пещере гостеприимство Заура изнежило и избаловало Хас-Магомеда, размыло и стёрло какое-либо понимание, куда же ему теперь податься.

Он скитался по лесам, ночевал то под сенью деревьев, то под чистым звёздным небом. Скитался бесцельно, не видя отныне в этом никакого смысла, сознавая, что окончательно запутался и в этих лесах, и в самом себе.

Когда начало смеркаться, Хас-Магомед принялся искать место для ночлега. И не придумал ничего лучше, кроме как расположиться у большого дерева на краю крутого утёса. Ему понравились толстые корни этого дерева, меж которых удобно было разостлать тулуп на мягкой траве, прилечь, а его кроны укрыли бы путника от возможного ночного ненастья.

Хас-Магомед почти не спал, больше находился в полудрёме. Тело просило отдыха, но воспалённый ум не давал покоя, нагоняя всё более и более мрачные мысли. Иногда он отчётливо видел Айшат, иногда – размытое лицо матери, которая плакала и звала его.

Где-то внизу, у подножья утёсистого холма, раздалось ржание коней и человеческий говор. Поднялся душистый запах костра, дыма и жареного мяса. Этот исчезающе слабый, отдалённый запах, а вместе с ним набор звуков, почти теряющийся среди болезненных, лихорадочных видений, разбудил Хас-Магомеда, а вернее, вырвал из полусна, в котором он панически барахтался, словно погружённый в бездонную холодную топь, висящий между дном и поверхностью.

Хас-Магомед вскочил на корень дерева, взобрался вверх по стволу, на одну из его могучих ветвей. Его охватила росистая свежесть лунной ночи. Он посмотрел вниз – там, на поляне под утёсом, горел огонь и, словно призраки, бродили людские тени. Слышались переговоры. Кто ещё мог выбрать себе в качестве ночлега лесную чащу? Хас-Магомедом обуяли необъяснимая отвага и любопытство. Он знал, что может поплатиться за это, но, всё же, решился подойти поближе и выяснить, кем были его нежданные соседи и чего от них ждать.

Хас-Магомед спустился с холма. Ступая мягко и бесшумно, ловко пробираясь через кусты и густые заросли, он скоро подобрался к той самой поляне, озарённой багровым пламенем костра. Удалось разглядеть шестерых мужчин: четверо спали на коврах и бурках на земле, пятый, в папахе, сидел у костра с винтовкой, а шестой, оправив пистолет за спиной, подошёл к товарищу и, запихивая полы черкески, присел рядом на пенёк. Внятного разговора между собой они не вели, лишь изредка обменивались рваными фразами и грубыми шутками. Большую часть их слов выхватывал ночной ветер. Помимо двух вооружённых дозорных и четырёх спящих, Хас-Магомед насчитал семерых коней. Где же находился седьмой наездник?

Почуяв недоброе в этих людях, Хас-Магомед хотел было повернуть назад и уйти подальше, в холмы, но вдруг один из дозорных услышал шорох в кустах, вытянулся, поднял винтовку и прогремел суровым сиплым голосом:

– Эй, там, в кустах! Не прячься, выйди на свет!

Хас-Магомед обернулся к костру и пожалел о том, что приблизился к ночной стоянке этих подозрительных людей.

– Я тебя вижу, – громко произнёс человек в папахе, нацелив винтовку точно в сторону Хас-Магомеда. – Ещё одно лишнее движение и я прострелю тебе голову. Если ты нохчо, то клянусь Аллахом, тебе нечего бояться, выйди на свет!

– Я нохчо, не стреляйте! – отозвался Хас-Магомед.

Услышав родную речь, человек в папахе опустил оружие и ответил:

– Тогда подойди сюда!

Юноша осторожно вышел к костру. Удалось, наконец, разглядеть человека в папахе – он был красив собой, с чёрной остроконечной бородой и подстриженными усами. Второй, в черкеске, поправлявший пистолет за спиной, на вид был обыкновенный бандит – маленького роста, тощий, с чёрным лицом и злым выражением в глазах, фигурой напоминал обезьяну.

– Садись, погрейся от костра, отужинай с нами, – радушно пригласил человек в папахе, убирая винтовку в сторону.

Юноша сел у костра и человек в папахе протянул ему тарелку с горячей жареной бараниной, после чего представился:

– Меня зовут Али-Умар, я сын Ахмада, родом из Шали. Рядом с тобой Саид, мой кунак.

– Ас-саляму алейкум, – наклонил голову обладатель бандитской наружности.

Али-Умар продолжил:

– Те, что спят, тоже мои кунаки: Байсангур, Якуб, Рамзан и Батуко. Одни называют нас разбойниками, другие – джигитами. Мы абреки. Теперь и ты назовись.

– Я Хас-Магомед, сын Асхаба, родом из Хаккоя, – ответил Хас-Магомед, прежде чем укусить дымящуюся баранину. Он давно не вкушал мяса, ел с аппетитом, а потому не сумел скрыть от абрека того, насколько сильно оголодал.

– И всё? – удивился Али-Умар, озарившись доброй улыбкой.

– Всё.

– Даже не расскажешь, как оказался здесь и куда держишь путь?

– Мне бы не хотелось говорить об этом, – сказал юноша.

– Вот как, – внимательными, проницательными и спокойными, широко расставленными глазами смотрел на него абрек, излучая понимание. – Хорошо. Хочешь хранить свою тайну – храни. Ответь мне всего на один вопрос: ты знаешь, куда идёшь?

В воздухе повисла пауза. Хас-Магомед ел молча. Али-Умар понял, что у юноши нет ответа на его вопрос.

– Вот что я тебе скажу, Хас-Магомед, – продолжил Али-Умар. – Мы находимся в розыске, головы наши стоят нынче дорого. Мы доим, как коз, нечестивцев, считающих, что они имеют власть над этой землёй. Мы грабим их, дабы силой вернуть то, что насильно было отнято у нашего народа. Мы защищаем истинный закон. Недавно мы освободили Саида из-под конвоя русских, его хотели судить за убийство. В пылу погони и короткой перестрелки мы потеряли одного из наших людей. Он был славным воином. Теперь нас осталось шестеро, а коней по-прежнему семь. Для одного дела нам как раз нужен такой молодой парень, как ты. Если пожелаешь, этот конь станет твоим, – Али-Умар указал юноше на прекрасного чёрного кабардинца, стоящего привязанным к дереву.

– Что нужно делать? – спросил Хас-Магомед. Юноша подметил, что после беседы с Али-Умаром, тот казался ему не чужим, а давно знакомым приятелем.

– Лечь спать. Завтра мы тебе всё не только расскажем, но и покажем. Инша’Аллах.

Сон Хас-Магомеда был теперь крепок. Полный желудок и тепло костра благотворно повлияли на его самочувствие.

Ранним утром он проснулся от монотонного шипения и свиста железа по камню. Джигиты оттачивали свои шашки и кинжалы, пересматривали и готовили винтовки с пистолетами. Все обрадовались пробуждению новоиспечённого товарища – Али-Умар уже объяснил им, что в отряде произошло неожиданное пополнение. Джигиты встретили Хас-Магомеда тепло и доброжелательно: накормили, напоили, выдали шашку и тёплую бурку, пусть и слегка великоватую юноше.

Вскоре появился и сам Али-Умар. Он уходил к реке и вернулся с двумя вёдрами воды для омовения. После осмотра оружия они вместе совершили утренний намаз.

Когда тушили костёр, Али-Умар спросил Хас-Магомеда:

– Умеешь ездить верхом?

– Какой же человек в наших краях не умеет? – вопросом на вопрос ответил юноша.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул абрек. – С шашкой или ружьём обращаться умеешь?

– Только с шашкой.

– Ничего, стрелять мы тебя быстро научим, время на то есть. А теперь слушай, что нам предстоит делать…

Прошли две недели. Из Грозненского филиала государственного банка выехал фаэтон, – лёгкая коляска, – в которую счетовод и кассир положили два тюка с сотней тысяч рублей. С ними ехали два казака, а следом шёл ещё один фаэтон со служащими безопасности банка и двумя вооружёнными винтовками солдатами. В хвосте колонны двигались несколько конных казаков: охрану усилили из-за предупреждения о возможном нападении. Сделано это было по причине того, что путь конвоя лежал в Тифлис через горы южной Чечни, а именно – через аулы Шатой, Борзой и Итум-Кали. Согласно донесениям заведующего особым отделом, именно в этих местах орудовала и укрывалась в настоящее время банда абрека Али-Умара, прославившаяся дерзкими ограблениями дилижансов, похищениями чиновников и вооружёнными нападениями на казённые учреждения.

Саид, Рамзан и Батуко ждали сигнала в придорожном заведении близ Итум-Кали, владелец которого был грузин. Это был постоялый двор, принимавший путников, торговцев и военных – всех, кто направлялся в Грузию через горную Чечню перевалами. К постоялому двору примыкали ещё несколько жилых домов и магазинчиков, образуя кольцо вокруг небольшой площади с колодцем.

Один торговец армянин, завсегдатай постоялого двора, зашёл пропустить стаканчик и поговорить с хозяином, своим старым другом. Он выпил вина и собирался было уходить, как вдруг его остановил чеченец грозного вида и с исключительной вежливостью предложил ему остаться, отведать ещё закусок и вина. Армянин насторожился, переглянулся с хозяином постоялого двора. Тот кивнул. Он давно понял, что его заведение захвачено, но не мог сказать об этом. Чеченцы впускали людей внутрь, но назад не выпускали – двое стояли у дверей вооружёнными, третий следил из окон за тем, что происходит на площади.

Когда на дороге с севера показался конвой, то Хас-Магомед, стоящий на углу, махнул им рукой. Это стало сигналом для находившихся в заведении Саида, Рамзана и Батуко. Они высыпали на улицу и рассредоточились по площади, скрылись в закоулках между домами. Минутой позже на площадь въехал фаэтон, в котором сидел мужчина в форме кавалерийского офицера – это был переодетый Али-Умар, побрившийся на соответствующий манер. Он как будто бы случайно перегородил путь конвою перевозчиков денег, заставив его сбавить скорость, когда тот приблизился к грузинскому постоялому двору.

Происходящее почему-то не заставило охрану взяться за оружие. Никто не почуял подвоха. Между тем по очередному сигналу Хас-Магомеда, на вид ничем не примечательного сельского юноши, Саид, Рамзан и Батуко открыли огонь из закоулков по охранникам. После недолгого грохота выстрелов, трое казаков свалились убитыми. Байсангур и Якуб, взявшие в заложники дочь хозяина заведения, стреляли из окон жилых домов под ноги конвойным лошадям. Поднялась суматоха.

Взбесившиеся лошади понесли фаэтон с деньгами вперёд. Хас-Магомед, до того изображавший перепуганного сельского парнишку, не растерялся и бегом бросился наперерез лошадям и догнал фаэтон в конце площади. Не раздумывая, не заботясь о себе, он запрыгнул в коляску, застрелил кучера и лошадей.

Люди кругом бежали без оглядки, прятались в дома и подвалы. Кареты и повозки уносились в разные стороны. Стрельба кончилась, охранники распластались на земле ранеными или убитыми.

Али-Умар, переодетый офицером, заграждавший конвою путь своим фаэтоном, подъехал к Хас-Магомеду – юноша закинул ему в кузов оба тюка с деньгами, а сам бросился на задние дворы. Всё это произошло в считанные минуты.

Али-Умар помчался на север, прямо на военно-полицейский экипаж вместе с ротмистром: те, заслышав выстрелы, мчались на подмогу. Завидев ротмистра, Али-Умар остановил лошадей, поднялся, и, указав на тюки, без тени чеченского акцента доложил:

– Господа, деньги спасены! Скачите на помощь, необходимо срочно задержать бандитов!

Быстро отдав честь, ротмистр пришпорил коня, и полицейские с казаками понеслись к постоялому двору. Таким образом гружёный фаэтон и полицейский отряд разошлись в разные стороны, а Хас-Магомед и остальные джигиты скрылись с места событий, оседлав своих коней, спрятанных до того на задних дворах. Ротмистр, когда узнал, кого он упустил, свёл счёты с жизнью, не выдержав насмешек товарищей по службе.

После столь удачного налёта, Али-Умар и его кунаки опять укрылись в горах. Когда они почувствовали, что преследователи сбились с их следа, джигиты стали выезжать в близлежащие сёла и раздавать награбленное нуждающимся землякам. Свою часть денег джигиты Али-Умара употребили на покупку боеприпасов и еды. Оставшиеся деньги захоронили в тайниках.

Так и стал жить Хас-Магомед, почти как прежде: бродить по заброшенным лесным тропам, питаться случайно добытой пищей, ночевать в горах под открытым небом. Только ко всему этому теперь ещё прибавились лихие братья по оружию, налёты и защита селян от произвола приставов. Теперь приходилось настороженно вслушиваться, не хрустнет ли ветка под ногой врага, укладывать на ночёвках рядом с собой острый кинжал да заряженное ружьё, скрываться от погони.

Прошло шесть лет, и на всю округу прославились неуловимый абрек Али-Умар и его джигиты, а вместе с ними – бесстрашный юноша, скачущий на своём чёрном кабардинце. Он в совершенстве овладел шашкой, пистолетом, ружьём и конной ездой. За это время Хас-Магомед изменился и внутренне, и внешне. Всё в его внешности было ладно и словно бы прочно скроено: широкие плечи, могучая грудь, точёная талия и тонкое, опалённое солнцем и ветрами лицо с длинным шрамом, и размашистая волчья повадка в движениях. Разговаривая, он всегда смело глядел в глаза, не отводя пронзительного взгляда. Ему к тому времени был всего двадцать один год, но выглядел он намного старше своих лет.

Когда приставы или любые другие представители властей притесняли жителей близлежащих аулов, те всегда знали, к кому идти за справедливостью – к Али-Умару. Со своими джигитами он мог пробраться в любую крепость и покарать её коменданта, отбить всякого несправедливо осуждённого селянина из-под стражи, вернуть всё, что было незаконно отобрано у честных горцев. Али-Умар и его джигиты были любимы и почитаемы, а после убийства продажного и деспотичного начальника Веденского округа подполковника Суворова, главного врага крестьян и пастухов, обложившего простых горцев непосильными налогами и штрафами, они и вовсе стали народными героями, а потому везде находили поддержку и убежище от своих преследователей.

Однажды, когда Али-Умар со своими друзьями скрывался в горах близ Шароя после получения выкупа за нескольких состоятельных заложников, об их присутствии узнали местные жители, но не выдали властям. В лагерь абреков пришёл юноша из соседнего аула, сын муллы. Он рассказал Али-Умару о том, как царские солдаты чудовищно обошлись с его благочестивой сестрой и опозорили её. Суд не признал за обидчиком вины, а тот со своими товарищами только посмеялся над муллой и его семейством. После долгих уговоров измученный мулла дал сыну согласие на то, чтобы тот пошёл искать правосудия у Али-Умара.

– Они лишили твою сестру чести? – прямо спросил абрек.

В ответ юноша задрожал от гнева и отчаяния, затем съёжился.

– Мы вам поможем, – металлическим голосом произнёс Али-Умар, так, словно бы это его сестра была опозорена. – Те, кто обидел её, ответят за своё чёрное дело. Скажи нам только, знаешь ли ты их имена и где их искать?

Юноша с радостью поделился с абреком всем, что знал. Обидчиками были некий поручик Васнецов и трое его прихвостней. Всех их нашли на привычном месте – кутящими в кабаке неподалёку от гарнизона. Следующей ночью они были доставлены Али-Умаром и его джигитами к ногам муллы, затем – к ногам его дочери.

Они стояли на коленях, оборванные и растрёпанные, слёзно молили о прощении и обещали выплатить мулле денежную компенсацию. Исполненный омерзения, мулла даже не стал слушать мерзавцев и попросил абрека увезти их куда-нибудь подальше. Их увезли. И там же, в ущелье, куда их увезли, они были застрелены. Когда мулла узнал об этом, то поначалу ужаснулся, но потом лично прибыл в лагерь Али-Умара и протянул ему кошель денег. Абрек отказался от награды и вернул её старому мулле, не желая даже объяснять своего поступка.

– БаракаЛлаху фика9! – не сдерживая слёз, дрожащим голосом произнёс мулла. – Но я боюсь, что теперь власти будут искать тебя ещё тщательнее, ибо поручик этот имел родственные связи с влиятельными людьми…

– Все мы во власти Аллаха, – отмахнувшись, без раздумий ответил ему Али-Умар.