Солнечное затмение

Следующие пятьдесят метров мы преодолели не менее чем за полчаса. Колючие ветви деревьев и кустарников не позволяют двигаться бесшумно и быстро, а жара просто прижимает к земле. Мы хотя и привыкли к жаре в своей воинской части, но здесь она казалась какой-то другой: иногда, как сейчас, жестокой и дáвящей, от которой не спастись даже в листве деревьев и кустарников, а иногда, особенно во второй половине дня, милостивой и очень даже приятной. Почему-то сейчас было действительно всё не так, как на занятиях по тактике в нашей воинской части. Не было бравады и чувства игры – игры для взрослых, но всё же игры – занятия по тактике воспринимались, как тяжёлая нудная работа, которую необходимо знать назубок и выполнять строго по схеме, в которой, однако, иногда, можно было высунуться из укрытия на своей позиции и дать в направлении «противника» очередь-другую холостыми патронами.

Какое-то время спустя мы всё же осмелели и пошли, но медленно, шаг за шагом, след в след, пошли в сторону группы старшего лейтенанта Валиева. Шли, стараясь не задевать веток и у нас это довольно неплохо получалось. Потом мы резко свернули влево, где перед нами оказался небольшой уклон, преодолев который, как мне казалось, мы должны уже наткнуться на наших товарищей из другой группы. Не успели мы все пройти этот небольшой склон, как слева от себя услышали треск сработавших ударно-спусковых механизмов. «Бах-бах, убиты!», – кто-то ещё сказал из кустов и мы увидели наших товарищей. Я так и не понял, как они нас подловили: то ли пропустили и потом встретили, то ли обошли справа и зашли сзади нас, когда мы уже стали спускаться по склону.

Олег Барков выразил уважение командиру и свой восторг его тактическому умению, но старший лейтенант Валиев был очень недоволен. Он заявил, что «всё плохо, плохо и очень плохо», что если он-то «точно сможет спрятаться в таких условиях, в случае чего», то мы-то, мы-то что будем делать?

На этой минорной ноте мы поехали обратно.

X

Проблема с водой, как оказалось, была проблемой насущной. Я не знаю, есть ли какой-то вред от чрезмерного употребления хлорированной воды, но предполагаю, что есть. Так же предполагал это и кто-то из наших сослуживцев в других подразделениях, потому как после обеда мы выяснили, что ими обнаружен некий ручей, спускающийся с горной цепи и что вода в нём вполне пригодна для питья.

Ручей этот приспособили для удовлетворения всех потребностей, связанных с водой: примерно в середине горного хребта из ручья набирали воду для еды и питься, чуть пониже – купались, а ещё ниже, у самого подножья, стирали бельё. К моему удивлению, вода в этом ручье была совершенно тёплой, что не укладывалось в моё представление о горных ручьях. Командиры подразделений были не в восторге от этой идеи, боясь, несомненно, вспышки какой-либо кишечной болезни, но поделать просто ничего не могли, потому что привозная вода была отвратительной настолько, что даже крепкий чай с сахаром не заглушал вкус хлорки. В свободное время, а вечером было и оно, солдаты шли на водопой и стирались, купались, смывая с себя дневную пыль.

В конце дня, когда уже было темно, в лагерь доставили откуда-то длинные пустые ящики из-под стреляных реактивных снарядов системы ГРАД – это означало, что наши сослуживцы из реактивного дивизиона уже вовсю обстреливали позиции боевиков. Только около нашей палатки лежали порядка двадцати таких ящиков, из которых мы быстро соорудили нары – на них было удобнее спать. Также к всеобщей радости привезли большое количество поддонов с минеральной и газированной водой Нарзан. На следующее утро мы обнаружили, что её настолько очень много, что можно даже не только пить, но и принимать душ с этой водой. Некоторые из нас так и поступили после зарядки, которая сегодня включала в себя и кросс порядка трёх километров – всё как обычно в нашей воинской части. За завтраком кто-то сказал, что место, где мы находимся, называется Пластилиновой долиной из-за глиняной почвы под ногами и из-за того что когда она намокает, превращается в вязкую густую грязь, по консистенции напоминающую пластилин.

Наконец, первые из нас вступили в настоящие боевые действия. В Ботлихе уже пылало вовсю и именно сегодня танковая рота из нашего сводного батальона в полном составе ушла в направлении этого населённого пункта.

Нам же после обеда выдали новую форму. Сначала это было удивительно, ведь перед самой отправкой мы уже получили по новому комплекту. Но когда мы увидели, что это была за форма, сразу стало понятно, что лишней она точно не будет. Это был светло-коричневого цвета горный костюм, так называемая «горка», сделанная из материала, напоминающего плащ-палатку. Такую форму не надо подшивать подворотничком – уже большая радость, ведь даже пребывание в полевых условиях не даёт освобождения от ежедневного подшивания свежего подворотничка. На горку же его просто некуда подшивать. Как нам сказали, эта форма практически непромокаемая, нервущаяся, с капюшоном, резинками вокруг колен для удобного приспособления к голенищу ножа разведчика. Пока, правда, такого ножа ни у кого нет.

После обеда наш разведывательный взвод в полном составе (в этот раз без Шварцмана) поехал на полигон находящейся неподалёку воинской части, где мы стреляли, стреляли и стреляли каждый из своего оружия. Погода стоит великолепная и косые лучи вечернего солнца бьют в очередную горную цепь за стрельбищем.

Стреляю я неплохо, на твёрдую четвёрку, но иногда получается и на отлично, несмотря на некоторые проблемы со зрением. По крайней мере, сегодня я с первого раза попал в ростовую фигуру с расстояния в четыреста метров. Выполнение армейских нормативов даже приносит удовольствие, когда всё получается. Честно говоря, пока только не понятно, почему мы всё ещё находимся здесь, в тылу, в то время как наши танкисты уже отправились в самое пекло боевых действий.

На обратном пути, на броне машины, я сидел с правой стороны башни, держась рукой за металлический штырь, на который насаживается установка для запуска противотанковой управляемой ракеты и так засмотрелся на окружающие нас красоты, что на одном из поворотов чуть не слетел в обрыв, хотя и не скалистый, земляной, покрытый ещё зеленою травой, но достаточно крутой, чтобы сломать себе что-нибудь. Благо, что Илья Лавров, наводчик-оператор нашего экипажа, успел схватить меня за капюшон, когда я при повороте машины налево под действием центробежной силы подался дальше, вперёд. Красота здесь неописуемая! Слева от нас стремится ввысь большая гора, покрытая зелёною растительностью, а впереди дорогу перекрывает ещё одна огромная, широкая в основании, исполинская зелёная громадина, из-за чего кажется, что дорога просто теряется где-то в её необъятном подножии, но она резко устремилась влево вниз, вдоль основания той горы, рядом с которой мы едем. В этот раз мы ехали первыми и Сергей Мовчан, наш механик-водитель, скорее всего, подумал то же самое, что и я, но на скорости примерно в сорок или пятьдесят километров в час, насколько я мог судить сидя на броне, успел среагировать и повернуть штурвал влево, отчего только я один, а не весь экипаж, едва не отправился ощутить на себе местные красоты.

Справа от зелёного исполина нам открылась ещё более величественная и уже скалистая гора, которая оказалась ещё выше этих двух. Илья заметил, что сюда надо приезжать не с автоматом, а с фотоаппаратом. Сейчас даже и не верится, что мы находимся в районе боевых действий.

На следующий день в обед приехали танкисты и всё, что мы думали о боевых действиях или как-то представляли себе – всё это было на их лицах. Мы облепили их машины не хуже чем дагестанские мальчишки несколько дней назад. Люди вернулись живые и невредимые, чего не скажешь о танках. Три танка были со сбитой динамической защитой, с прочерченными по бортам следами попаданий от выстрелов из гранатомётов. На одном из танков насчитали четыре попадания от таких выстрелов, все по касательной, динамическая защита сорвана, а кое-где карманы с титановыми пластинами были не сбиты, но издевательски разворочены, вывернуты наружу острыми зазубренными лохмотьями, как будто раскрытые акульи пасти были прилеплены к бортам машины. Механик-водитель этого танка до сих пор остаётся бледным, как призрак, несмотря на то, что все механики, как правило, всегда чумазы от солярки. Танкисты ничего внятного рассказать не могли, многие заикались и понятно, что где-то там, в Ботлихе, они попали в серьёзную передрягу. Командира танковой роты с ними действительно не было.

Теперь по ночам в патруле стали проверять несение службы в каждом из подразделений нашего сводного батальона. Несколько дней прошло в этом месте в полном спокойствии и так или иначе кто-то начал расслабляться. Часовые спали прямо перед своими палатками, кто-то – на наблюдательных пунктах вокруг лагеря. У таких мы просто даже не забирали, а собирали оружие как бесхозные вещи, ненужно валявшиеся рядом с «отдыхающими», из которых кое-кто даже храпел, и наутро передавали его командирам. Пароли устанавливали на каждую ночь, но по-прежнему самой популярной цифрой у запрашивающего пароль была цифра три.

Нарзану было не просто много, а очень много. По утрам, после зарядки и перед завтраком, я полюбил принимать душ из трёх бутылок этой прекрасной газированной минеральной воды. Вскоре в одну из ночей прошёл лёгкий дождь и после него мы уже самолично удостоверились, почему это место называется Пластилиновой долиной – вода уходит в почву очень и очень медленно, превращая её в жидкую слякоть. В эту ночь я был в патруле с Сашей Ливановым из Калуги, наводчиком-оператором третьего экипажа. Командир направил нас подальше от лагеря, примерно на километр, чтобы мы обошли его примерно на таком радиусе. Когда возвращались назад для смены, наткнулись на наблюдательный пункт сапёрного батальона – каждое подразделение, расположенное у края лагеря, обязано было выставлять на ночь такой пост.

– Стой, трииии! – закричал часовой, назвав привычную нам цифру.

– Трииии! – ответил я, не сбавляя шагу, зная, что сегодня пароль «шесть».

– Стой! – последовал резкий окрик. – Стрелять буду!

– Триии! – ещё раз выкрикнул я.

– Стооой! – прокричал часовой и выстрелил длинной очередью поверх наших голов, – Лооожииись!

Мы буквально рухнули наземь и закричали на часового, который тотчас огонь прекратил и запросил пароль повторно, назвав теперь цифру «четыре». С арифметикой у нас проблем не было, и Саша ответил правильно. Часовой позволил нам подойти, а когда приблизились, возникло сильное желание врезать со всей пролетарской ненавистью по этой сейчас невинно улыбающейся роже.

Но если здесь, на периметре, было спокойно, то в глубине лагеря несение ночной службы у каждого расположения представляло собою жалкое зрелище. На входе в одну из больших палаток, на сорок человек, в своеобразном тамбуре, крепко сжав автомат в руках, сидя спит часовой. Осторожно, чтобы не разбудить его, мы прошли внутрь, окинули взглядом сонное царство и я, поскольку вошёл первым, взял ближайший к выходу автомат из самодельной пирамиды.

XI

Утром следующего дня в штабе был разбор полётов и скандал.

Оказалось, что автомат, вынесенный нами из палатки, принадлежал одному из командиров взвода мотострелковой роты. Старший лейтенант Валиев автомат, конечно же, вернул, но не забыл напомнить, что службу должны нести добросовестно все и везде, в любом месте, где бы ни находились. Командир взвода тоже получил нагоняй, однако больше всех пострадал тот часовой, который вечером следующего дня снова стоял на посту, но уже у штаба батальона и с деревянным автоматом. Несомненно, это было наказание за такой серьёзный проступок, но также было и удивительно, как скоро наши умельцы смогли выпилить абсолютно точно похожую на автомат Калашникова деревянную модель.

Бóльший скандал, как оказалось, был ещё впереди, но сегодня днём от нас, разведчиков, командование батальона потребовало выделить один экипаж для выполнения боевого задания, какого – никто не знал, конечно же. Поехал третий экипаж, командиром с ними поехал старший лейтенант Валиев. Быстро собрались и уехали, а мы оказались предоставлены сами себе. Олег Барков как всегда, будучи старшим в отсутствие нашего командира, распределил ночные дежурства и остаток дня мы посвятили наведению порядка в палатке и самим себе. Что можно было бы поделать? Я бы с удовольствием почитал книги или газеты, но ничего этого у нас не было, почта к нам не приходила, да и как она могла к нам прийти, если мы сами только что уехали из части? Да и знала ли она, эта почта, куда надо доставлять письма и газеты?

Между тем, уже стемнело, а наши товарищи так и не вернулись. Какое-то нехорошее чувство щемило в груди, а ведь ещё часов шесть назад я позавидовал им в том, что они едут, а я остаюсь, но сейчас я уже не был уверен в том, хотел бы я оказаться на их месте или нет. И самое главное, никто ничего не знает и никто ничего не говорит. Как пришло время отбоя, Олег Барков скомандовал спать без каких-либо возражений, потому что отсутствие товарищей может быть «по плану», может быть и нет, но это не повод не поддерживать дисциплину в нашем подразделении. Возразить ему было трудно, как потому что с ним были все согласны, так и потому что это было бесполезно: Олег обладал богатырским телосложением и твёрдым непреклонным характером.

Сегодня от безделья спать совсем не хочется, поэтому надо просто лежать и думать о чём-то приятном. Но я не могу сконцентрироваться абсолютно ни на чём, мысли блуждают и разлетаются, как листы бумаги на ветру у неловкого писателя, о Насте думать не хочется – слишком грустно, о матери – слишком тягостно, как там она сейчас одна? Мечтать? Да, только мечтать. Я не успел придумать, о чём можно мечтать и заснул, слушая сквозь сон, как редкие капли дождя стучат по тенту палатки.

Не знаю, сколько я проспал, но вот сквозь сон я услышал привычное уже и негромкое рычание подъезжающей машины, нашей машины! Значит, скорее всего, всё нормально. Олег, оказывается, был на улице, и я услышал его зычный голос: «Ну что, где были, парни?». «Там, где стреляют», – ответил механик-водитель Игорь Авдеев.

Очень хорошо… что все вернулись невредимыми… ведь невредимыми? Очень хочется спать…

– Парни, подъём! – через неопределённое время разбудил меня как всегда громкий голос Олега Баркова (что же он, вообще не спит сегодня?). – Подъём! Подъём! Потоп!

Я не сразу понял, в чём дело, но сильнейшая барабанная дробь дождя в туго натянутую брезентовую палатку быстро привела меня в чувство, я подскочил и сразу же угодил в воду, которая была внутри уже по щиколотку: плавает всё, что не закреплено или не находится на нарах. Еле успев поймать свои кирзовые сапоги с портянками внутри, я успел правильно намотать последние, натянуть сапоги и быстро оделся – нам, судя по всему, предстоит весёлая ночка! Мы пока даже не знаем, что делать, но вот старший лейтенант Валиев стал командовать спокойно, трезво, рассудительно: если у кого надет свитер – свитер снять, положить в вещмешок; вынуть из вещмешка лопатку; вещмешок, спальный мешок – на нары, лучше всего прижать, если есть чем. Оружие – на отдельные нары.

На улице ливень стоит стеной, а сильный ветер превращает его в подобие накатывающихся волн. Стараясь перекричать весь этот природный шквал, старший лейтенант Валиев призвал нас набрасывать на стенки палатки грунт с целью её отягощения – для того чтобы она просто не уплыла. Грунт представляет собой жидкую глину где-то там глубоко внизу, под водой, и вместе с водой мы выбрасываем её на палатку со скоростью, с которой, наверное, никто из нас никогда не копал. Вода стекает, как ей и положено, вниз, а глина оседает на покатых стенках палатки. Стоять долго на одном месте нельзя, потому что глина засасывает и с каждым движением лопаты приходится делать шаги, чтобы не завязнуть. Тем из нас, кто в берцах, намного удобнее из-за плотной шнуровки; тем же, кто в сапогах, как я, необходимо таким образом танцевать на месте. Вода тем временем продолжает прибывать и приближается к краю голенища сапогов, которые у меня подвёрнуты внутрь. Ливень хлещет по лицу и временами причиняет боль. «Да уж, всё не так на этом Кавказе, – подумал я. – Даже ливень не такой, как у нас». Наша непромокаемая форма именно такая, по крайней мере, поначалу. Но уже через несколько минут работы все промокли с головы до пят, потому как горка если и оставалась непромокаемой, то вода заливалась за шиворот, в рукава, в сапоги – она была везде. Крупная капля попала мне прямо в уголок глаза. «Кавказ, Кавказ – хрен тебе в глаз!», – вспомнил я фразу из подростковой книги, проклиная эту погоду. Ту же самую работу, только изнутри, делают наши товарищи, набрасывают глину на стенки палатки – таким образом, получается своеобразный бруствер, из которого монолитом вырастают тонкие стены нашего жилища. Примерно через час ожесточённой борьбы со стихией старший лейтенант Валиев остановил нас, удовлетворённо посмотрел на палатку, потрогал её и даже… улыбнулся.

– Ну, всё, стоять будет! – провозгласил он. – Желающие покурить могут пройти в палатку.

Да, случай неординарный, потому как в обычное время курить в палатке строго воспрещается, но сейчас только в палатке и можно покурить. Мы по одному зашли внутрь, и я только сейчас ощутил, как я замёрз. За это время произошла перестановка, и кто-то из нас уже поработал здесь, сложив в угол нары и разместив на них весь наш нехитрый армейский скарб.

Вода по-прежнему стоит по голень, но сюда хотя бы не проникает ветер. Руки у всех мокрые и зажечь хотя бы одну спичку оказывается делом непростым. Наконец, у кого-то получилось прикурить папиросу и дальше пошло лучше – даже не думал, что будет так приято курить «Беломорканал». Раньше в части нам давали краснодарскую «Приму» без фильтра – гадость редкостная, но в начале лета стали выдавать папиросы, которые сначала весьма понравились, но потом тоже приелись. Сейчас эта согревающая папироса была просто спасением посреди шквального ветра с ливнем, который даже не собирается заканчиваться. Я всегда думал, что ливень идёт обильно, но совсем недолго, однако теперешняя ситуация разубедила меня в этом совершенно.

Стало немного теплее, но вот неугомонный Олег Барков зашёл в палатку и сказал, что «надо ещё чуть поднажать», чтобы укрепить палатку. Докурив, мы вышли и продолжили свои потуги, чтобы не отправиться в плавание по Пластилиновой долине.

Конечно же, ничто не может продолжаться бесконечно, и наш ливень наконец-то закончился; вода, несмотря на глиняную почву, стала убывать так же стремительно, как в своё время прибывала, как будто кто-то с другой стороны долины открыл сливное отверстие прямо в землю. После мы расставили нары в палатке, вода полностью не ушла, но хотя бы предметы уже не плавали. Теперь нам пригодились наставления нашего командира и мы, надев сухие тёплые свитера, а поверх неё и мокрую форму, легли в свои спальные мешки. Командир сказал, что тёплый сухой свитер не позволит нам заболеть, а теплом своего тела мы высушим нашу мокрую форму. Наутро именно это и произошло – форма была лишь чуть мокрой, ватный спальный мешок впитал в себя бóльшую часть влаги. Только обувь оставалась всё ещё мокрой, но это казалось мелочью.

Вода зеркалом простирается по всей площади Пластилиновой долины. Наша палатка представляет собой шатёр, вросший в глиняный фундамент высотою примерно в метр, и от низа до верха была замызгана комьями глины – мы вчера так швыряли её из воды, что доставали почти до макушки.

Всю первую половину дня пришлось чиститься, мыться, приводить в порядок себя, оружие, обслуживанию которого уделили много времени, и прилегающую территорию. Во время похода за обедом, куда мы в последнюю очередь из наших ходили с Сашей Ливановым, мы застали как перед строем (видимо, какого-то мотострелкового подразделения) офицер, старший лейтенант, очень сильно оскорблял одного из бойцов своего подразделения, даже выдал ему пару затрещин. Возможно, и было за что, да только, как показалось, это выглядело слишком жестоко, и Саша Ливанов не преминул заметить:

– Товарищ старший лейтенант, зря вы так! Не забывайте, что мы на боевых действиях – свои же завалить могут.

Это было, конечно же, и нарушением субординации и некой фамильярностью, но, наверное, все, кто сейчас был в строю, подумали то же самое. И офицер промолчал. Я увидел в строю своего земляка, казаха Мишу, который был не только из Волгоградской области, но даже из соседнего с моим района. Я махнул ему рукой – он ответил, как мог, кивком головы на половину сантиметра.

После обеда Валиев отправил меня с Сашей Панчишиным на наблюдательный пост со стороны лагеря, где был тот свет на склоне горы. Нам выдали по одной офицерской плащ-палатке в дополнение к имеющейся у нас солдатской, бинокль и наставление смотреть во все глаза. Для чего это было, зачем, мы понять пока не могли. Я помню только, как в своё время капитан Ребенко сказал, что если солдату нечего делать, то он должен стоять в строю. Наверное, это и был тот самый случай. Плохо было только то, что после обеда вновь пошёл дождь, который после часа нудного покрапывания опять превратился в ливень, может быть, не такой сильный, как вчера, но всё же это был самый настоящий ливень. И если вчера ещё было чем заняться, а занятие было славное!, то сейчас можно было только лежать и ёжиться, вставать нельзя. «Нет, ну какой идиот пойдёт в атаку в такую погоду!», – думаю я, – «Этак можно просто стать посмешищем, завязнув в грязи на подходе». Саня был метрах в пятнадцати от меня и с ним невозможно было обмолвиться и словом, ведь сквозь этот шум мы бы всё равно ничего не услышали. Как он там, интересно? Вода прибывает не так стремительно, как вчера, но время же, время… Время просто стоит на месте, а я даже не знаю, сколько нам стоять на посту, хотя в данном случае выражение «лежать на посту» было бы более правильным; в патруле мы были по два часа, здесь, наверное, должно быть не больше, но ведь сейчас день, может, и по четыре часа будем нести службу. Я лежу на животе, подогнув под себя согнутые в локтях руки, а вода уже стала приближаться к плечам. Автомат теперь я держу за спиной стволом вверх, к голове, в наиболее высокой точке, но отрадно то, что вода довольно тёплая, не холодно – всего лишь неприятно.

Прошло ещё часов шесть, а может быть и восемь, а может быть и целая вечность, и к нам, наконец, пришли Саша Ливанов и Андрей Рембовский по прозвищу Рэмбо, который, как известно, на Рэмбо совсем не походил, но сейчас определённо представлялся не мéньшим спасителем. Оказалось, что мы были на посту всего четыре часа. За время несения дежурства на посту наши товарищи принесли из хозяйственного подразделения и наладили печку-буржуйку, растопили её, но с началом нового ливня затушили. Сейчас же все, кто не был на посту, сидели в палатке и курили – те, кто были курящими.

Плавно наступил вечер, а с ним и ужин, в палатке вновь затопили печку, пустив на дрова пару ящиков из-под реактивных снарядов, которые лежат в общей стопке в центре лагеря, и, наконец, этот очередной день закончился. Нас всё пугали боевыми действиями, атаками ваххабитов, но пока приходится сражаться только с матушкой-природой и мы ей явно проигрываем.

XII

На утреннем построении старший лейтенант Валиев рассказал нам, сколько стоит автомат АК-74.

– Семь лет, – сказал командир. – Семь лет лишения свободы. Именно столько вы заплатите из вашей юношеской жизни за автомат, если, конечно, попытаетесь продать его.

Мы молчим и пока не понимаем в чём дело.

– Довожу до вашего сведения: в мотострелковом батальоне нашлись несколько дурачков, которые решили продать автомат в ближайшее к нам село, будь оно неладно. Вынесли его вчера из части во время ливня и продали. Ну как можно быть такими придурками? Ведь найдут, найдут и ещё раз найдут! И посадят! Кибернетические дауны!

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – через небольшую паузу спросил Саша Ливанов и, не дождавшись ответа от крайне удивлённого Валиева, продолжил. – А где они лишний автомат достали?

– Скажи, Ливанов, – ответил командир, наклонив голову и немного прищурившись, чем напомнил вождя мирового пролетариата. – Вот зачем ты такие албанские вопросы задаёшь? Тебе какая разница: чей, откуда? Не это главное, а то, что он подорвал боеспособность всего нашего батальона, продал вверенное ли ему оружие, или чьё-то ещё, совершил государственное преступление!

– А Шварцман не подорвал нашу боеспособность тем, что свой автомат ухандокал? – спросил Саня.

Тотчас пошли смешки, которые просто нельзя было сдержать.

– Молчать! – вскрикнул заметно занервничавший Валиев. – Отставить разговоры в строю! Шварцман, конечно, раздолбай, но всё же не негодяй. Умысла не было на преступление! Автомат спишем на боевые потери.

– Ну вот, Шварцман, ты пока единственный из нас, кто воевал! – торжественно прошептал ему в спину Костя Левин.

Опять последовал смех, только уже более громкий, и Валиев вновь повысил голос.