О, Камбр! или Не оглядывайся в полете!..

– Не знаете ли, как далеко до города? – наконец спросил он.

– Ну, где-то лиг тридцать, я думаю, тридцать пять.

– Сколько?! Этого не может быть!

– Отчего же?

– Но мне казалось, что та полянка не могла быть так далеко…

– Ах мой молодой друг! Никогда не надо упорствовать в своих заблуждениях. Кстати, быть может, вы все-таки поведаете мне, как оказались в столь плачевном состоянии? Я, знаете ли, несколько любопытен, впрочем, если это великая тайна…

– Ах нет! Это вовсе не тайна. Просто я боюсь, что вы мне не поверите.

– Отчего же, смелее, юноша.

– Дело в том, что в лес меня перенесли феи.

– И что же тут необычного? Небось, это были стукалки?

– Да, а откуда?..

– Это обычные их шуточки. Занесут куда-нибудь, а потом выпутывайся сам, как знаешь. Можете не сомневаться, до города еще очень-очень далеко. Однако феи ничего не делают просто так, значит, они к вам весьма расположены.

– О!.. Впрочем, в болото-то я попал по собственной дурости, Задумался… Но как же я доберусь до дому. Дракон меня побери! Да ведь там Риза, небось, уже с ума сходит!

– Риза? Позволено ли мне будет узнать, кто это – Риза?

– Моя жена.

– Бедный мальчик, вы еще и женаты?!

– Да. А что в этом плохого?

– О, нет-нет. Ничего, разумеется, ничего. Впрочем, все еще можно исправить…

– Не понял, что…

– Не обращайте внимания, дружок. Кстати, тут всего в каких-то лигах трех-пяти, если не ошибаюсь, была сторожка. Не пройти ли нам туда? Если она еще цела, так мы в ней и заночуем. Все же из леса до ночи вам не выбраться. А завтра утром я мог бы вас немного проводить, чтобы не приключилось еще чего-нибудь. Эти места я неплохо знаю… – говоря все это, Бамбр Лифус осмотрелся, потянул носом воздух и уверенно направился по едва заметной тропке в чащу. Камбр двинулся за ним, вислорог, фыркнув, потрюхал следом.

Они шли неторопясь, беседуя о том, о сем, главным образом Камбр рассказывал Бамбру Лифусу о своей жизни, а тот внимательно слушал, иногда переспрашивая или вставляя какое-нибудь замечание.

– Мне кажется, я понял, в чем причина ваших неурядиц. Вам нужно вспомнить. А вы не можете, – Бамбр Лифус неожиданно остановился и повернулся к Камбру. – Как вы сказали, сливы забвения?

– Да, но я этого не помню. Мне рассказывал Руфус – это мой лучший друг. Он и еще глюк Хамфри.

– У вас интересные друзья…

Камбр пожал плечами. Они двинулись дальше.

– Так вот я и говорю – вам нужно вспомнить. Но вы боитесь. Я дам один порошочек, когда наберетесь храбрости, выпейте его.

– А это не опасно?

– В смысле, не вернется ли любовная лихорадка? Не думаю. Ведь времени прошло достаточно…

Они подошли к покосившемуся домишку с крышей, поросшей мхом, на самой верхушке которой красовалась тоненькая стеклянная березка. Камбр огляделся по сторонам. Смутные воспоминания заскреблись коготками, просясь наружу. Похоже, в этих местах он уже когда-то бывал. Вон три сросшиеся стволами кокосовые елки, и громадный листотряс с дуплом посредине, и изогнувшаяся знаком вопроса игольчатая скалка… Да и сама избушка… Завалившийся плетень, кто-то говорил, что это шалости бронтокрякла… Камбр наморщил лоб и потер шею. Нет, он определенно здесь бывал, но когда?

– Отсюда до города лиг двадцать, не меньше, – пробормотал он.

Сторожка выглядела заброшенной. Лесник уже давно переехал поближе к городу, а сюда наведывался время от времени, охотясь на браконьеров: любителей реликтового зубохвоста и просто охотников пострелять дичи не в сезон. Однако домишко казался вполне пригодным для ночевки.

Привязав вислорога у крыльца, Бамбр поднялся по скрипучей лестнице. На двери висел ржавый замок, но это его нисколько не смутило. Пробормотав молитву пресвятому Путнику, он наклонился к замку, что-то пошептал над ним, погладил, дунул, и дверь с протяжным стоном отворилась.

– Милости прошу, – прогудел весьма довольный Бамбр Лифус и первым шагнул в дом.

Если лесник и заходил в сторожку, то не позже прошлой осени. Все углы были затянуты паутиной, паутина серебрилась на окнах и свешивалась бахромой с потолка. Пыль толстым ковром покрывала пол, массивный стол и стулья, плетеное из желтой лианы кресло, полки, уставленные кухонной утварью вперемешку с книгами и какими-то безделушками вроде раковины сполка или треснутого маленького зеркальца в оправе из розовой морянки.

Первым делом Бамбр Лифус полез в подпол и торжественно извлек оттуда полмешка скукоженной мортошки и банку засахарившегося варенья то ли балинного, то ли охмурястого, Камбр так и не понял. Потом они пошарили на полках и нашли большой пакет муки и банку масла. Камбр слазил на чердак и обнаружил там гнездо плюшки, а в нем четыре замечательных яйца. Бамбр Лифус тем временем отвязал со спины вислорога мешок и извлек из него ведерко соленых ключиков, шмат копченого хлюпса, большой сверток с пахучими травками, баночку с чем-то серым и мерзко пахнущим, как оказалось, дрожжами, приспособление для разведения огня, нож для нарезания хлюпса и еще массу полезных, хотя и несъедобных, вещей.

– Пожалуй, этого хватит, чтобы испечь отличный пирог, – подвел итоги Бамбр Лифус, оглядев гору снеди на столе. – Да, Камбр, я заметил тут недалеко пруд, не сходили бы вы туда, половить рыбки?..

– Но…

– Удочка в правом углу, за дверью. Не помирать же с голоду в самом деле!

Камбр взял удочку и, хотя больше всего на свете ему хотелось плюхнуться в плетеное кресло, вытянуть ноги и закрыть глаза, покорно пошел к пруду, весело искрившемуся в лучах заката.

Пруд казался лужицей расплавленого янтаря, в обрамлении корчужника и розовой морянки. Он был так хорош, что Камбр уселся на песок у воды и по обыкновению предался миросозерцанию, но долго так посидеть не удалось, потому что откуда ни возьмись налетели взвизги и все испортили. Отбиваясь от взвизгов, он вспомнил внезапно, что грязен до невозможности и болотом от него несет невообразимо. Раздевшись, Камбр залез в пруд, с наслаждением выкупался, прополоскал рубашку и штаны, развесил их на кустах и, накопав с десяток шмыгликов, занялся рыбной ловлей. Долго сидеть не пришлось. Одежда еще не успела просохнуть, а на песке уже прыгали и били хвостами десять касноперых фишек, самая мелкая из которых была величиной с ладонь. Посчитав, что этого вполне хватит на двоих, Камбр завернул добычу в большие мягкие листья брусничного лопуха и отправился назад.

В сторожке уже вовсю топился камин и пекся, источая умопомрачительные запахи, пирог. Бамбра фишки привели в восторг. Приплясывая и бормоча что-то вроде «Фишки, фишки для ушишки…», он достал с полки котел, налил в него воды и водрузил на плиту. А затем в мгновение ока почистил еще трепыхавшуюся рыбу и побросал ее в кипящую воду.

– Пожалуй, ради знакомства мы закатим отличную пирушку, – радостно потирая руки, бормотал он.

Камбр пытался принимать посильное участие в приготовлении будущего пира, но у него как-то не слишком хорошо получалось, и Бамбр Лифус отправил его в конце концов чистить и кормить вислорога.

Вислорог встретил Камбра настороженно, но, получив охапку свежей лайки и нежные побеги заморожечника, милостиво разрешил Камбру почистить и вычесать густую сивую гриву. Поплевав на ладони, Камбр принялся за дело: сначала аккуратно вытащил все колючки, сучки и иглы, запутавшиеся в шерсти, а звтем заплел гриву в косички, после чего вислорог в знак особого расположения лизнул Камбра в щеку и дунул ему в ухо.

А тут и Бамбр Лифус позвал его ужинать. На стол был водружен великолепный золотистый пирог, уха разлита по тарелкам и издавала головокружительный аромат. Бамбр Лифус опять порылся в мешке и как фокусник из шляпы достал оттуда бутыль брусничнинки. Камбр нашел чашки, и темно-рубиновая густая, словно сироп, пахучая жидкость перекочевала из пузатой оплетенной соломкой бутыли в чашки, лепленные и расписанные, похоже, еще женой лесника, которая уже лет десять как сбежала от лесной жизни в Миску с заезжим трубачом и по слухам жила там припеваючи.

– Что ж, выпьем за столь приятное знакомство и счастливое вызволение из болота, – провозгласил Бамбр Лифус.

– Да, за приятное знакомство и за моего спасителя, – добавил Камбр.

Они выпили. Брусничнинка оказалась на вкус терпко-сладкой с легкой горчинкой и очень крепкой. Голова у Камбра сразу закружилась, и он почувствовал себя совершенно счастливым.

– Ты ешь, ешь, – заботливо приговаривал Бамбр Лифус, – закусывай. Брусничнинка-то она только если с толком помогает, а без толку от нее один вред.

И Камбр ел. За обе щеки уписывал необыкновенный пирог неизвестно с чем и густую уху, запивал это все брусничнинкой, стараясь делать маленькие глотки, как советовал Бамбр Лифус.

– Ты ее смакуй, смакуй, – повторял он, – вся сила в смаке.

И точно. Чем мельче делал глотки Камбр, тем легче становилось на душе, тем приятнее и безоблачнее казалась жизнь. Он уже и сам удивлялся, чего это испереживался прошлой ночью, ведь вокруг все такое замечательное: и эта сторожка, и лес, и пруд, и пирог, и уха, и Бамбр Лифус, причмокивающий от удовольствия, и жизнь, жизнь такая замечательная…

Несколько портила это блаженное состояние мысль о том, что Риза с малышом одна и, наверное, очень волнуется, ну да ведь завтра-то он вернется, и все будет совсем хорошо.

– Ну что? Наелись-напились? Вот и замечательно, – заметил Бамбр Лифус, подкладывая поленце в камин. – Теперь давайте-ка мил друг побеседуем с вами о том, о сем. Спать еще, вроде, рано, самое время поговорить. Согласны?

– Согласен, – блаженно улыбаясь и с умилением глядя на Бамбра Лифуса, кивнул Камбр. – Побеседуем. А о чем?

Глава 14. Как Бамбр Лифус наставлял Камбра на путь истинный

– Вот же подумай, какая забавная это штука – смерть, – начал Бамбр Лифус, пока Камбр, все еще пребывая в состоянии эйфории после брусничнинки, устраивался в старом скрипучем кресле. – Ведь вот живешь себе, живешь, дышишь, ходишь, ешь-пьешь, радуешься, горюешь, куда-то спешишь, а потом р-раз – и все. И тебя нет. А где ты есть? И для чего ты все это время колыхал воздух? Вдыхал-выдыхал? Загадка.

– Да уж, – хмыкнул Камбр несколько ошарашенно.

– Конечно, можно возразить, мол, религия утверждает, что жизнь есть и после смерти. Но как-то это сомнительно. А почему? А потому что желаемо. Но мы-то ведь с вами знаем, друг мой Камбр, что легче всего именно желаемое принимается за действительное. Опять же, а почему? Да со страху, разумеется, со страху перед таким забавным явлением нашей жизни, как смерть. Так что будем смотреть на эти вещи здраво. По мере наших слабых сил и возможностей.

Камбр потер шею.

– Значит, по-вашему, после смерти ничего нет, ни рая, ни ада?

– Разумеется, мой друг! Разумеется. Рай и ад мы всегда создаем сами.

– Так, может, вы считаете, что и бессмертной души никакой нет?

– Эвон куда вас повело. Душа-то, может, и есть. Но давайте разберемся, что это такое. Ведь ее не видишь, не чувствуешь. Как мы можем знать, есть она или нет? И если даже есть, с чего вы решили, что она бессмертна?

– Ну как же, ведь…

– Возьмем крокозяблов. Вполне разумные существа, вы не находите?

Камбр было открыл рот, чтобы возразить, мол, конечно же, не находит, никакие крокозяблы не разумные, обыкновенные звери, но тут кое-что вспомнил и только кивнул.

– И как, по-вашему, у них душа есть или нет? – Бамбр Лифус, хитро прищурился, отчего стал ну вылитый хрюкозоид, только что заглотивший целиком мячик, и уставился на Камбра. Тот пожал плечами.

– Ну-у… Наверное… Крокозяблы, они ведь…

– А у промозглика?

– Нет.

– Ага, вы так уверены. А с чего бы это?

– Фу, промозглик, он же не думает ни о чем, ему и думать-то нечем.

– Глупости. Как это нечем, как это не думает?! Голова есть, значит, думает. Еще как думает. Где добыть еду, например, Какую ветку лучше в мозглюшник притащить… ну и так далее.

– Я хотел сказать, у него нет чувств, переживаний.

– А вот этого нам знать не дано. Мы-то ведь не промозглики.

– Не промозглики, – и Камбр вздохнул.

– Ага. Ну а теперь подумайте сами, дружище Камбр, к чему все эти ваши метания? Поиски смысла жизни! К чему?! Тысячи лет дуркане строят цивилизацию, и что же? Нас терзают все те же мелочные страсти: зависть, ревность, жадность… Разве чему-то научил нас опыт предков? Разве не лезем мы очертя голову в ту же петлю и не наступаем на те же грабли, что и они, сотни сотен раз?

– Да, но…

– Никаких но. Обладай мы бессмертной душой, разве не научила бы она нас, смертных, избегать всевозможных опасностей, которые подстерегают бедных дуркан на каждом шагу? Молчите? Вот то-то и оно. Странно как-то получается. Какой-то промозглик или шмыглик гораздо лучше приспособлены к жизни, чем любой, даже самый умный дурканин…

– Особенно умный, – тихо пробормотал Камбр.

– Из чего я делаю вывод, – продолжал Бамбр Лифус, делая вид, что не услышал, – что как раз у дуркан никакой бессмертной души и нет.

– Простите, Бамбр, я не могу в этом с вами согласиться. Ведь существует культура, искусство, поэзия, наконец.

– Ну и что? Это все проявления разума. Опыт поколений. Где вы тут обнаружили бессмертие души?

Камбр только пожал плечами, не находя слов для возражений. Бамбр Лифус замолчал, жестом фокусника выудил из складок балахона большую черную трубку в виде дракона, запрокинувшего голову и зевающего во всю пасть, неторопясь набил ее, раскурил и, глубоко затянувшись, выпустил к потолку одно за другим три сизых кольца.

– Вы скажете, – он снова хитро прищурился, – а как же феи, глюки, мороки и прочие существа, рожденные неверным светом Хайаны? Тут я ничего не скажу. Все может быть. Потому что это все суть иные формы жизни. Дуркане же…

– Нет, мне кажется, вы несколько… – не выдержал Камбр, – ну как это совсем без души?! Это знаете ли…

– Друг мой, – радостно завопил Бамбр Лифус, – друг мой, да я же и не говорю, что души нет вовсе! Что вы! Я лишь утверждаю, что она не бессмертна, Дракон меня побери!

– Но если душа умирает, теряется и смысл существования!..

– М-да? А в чем этот смысл, вы знаете? Нет?! Ну так и молчите, милостивый государь.

– А вот в канонах клиниканской церкви записано, что душа бессмертна, только памятью не обладает. Когда дурканин умирает, она отлетает в иной мир, где и живет долгое время, а потом, возвращаясь, вселяется в другого дурканина, но уже ничего не помнит о том, где была до того и что делала…

– Кому нужно такое бессмертие, – презрительно фыркнул Бамбр Лифус. – На мой взгляд, это все чушь и бред. Бред и чушь!

Тут Бамбр Лифус замер, вытаращив глаза и открыв рот, словно его внезапно осенило. Потом сделался сизо-багровым, смущенно захихикал и прикрыл глаза рукой.

– О, простите, мой друг, вы случайно не клиниканец? – присвистывая от напряжения, наконец спросил он.

Камбр отрицательно помотал головой.

– И не леветорианец?

– Нет, и не крезианец, и даже не хайанист. Я сам по себе.

– Уф, – облегченно выдохнул Бамбр Лифус, – хвала создателю, а то я было немного струхнул. Все эти фанатики ужасно обидчивы. Помнится, в Лукке зашел я в миленькую такую харчевню. Народу… не протолкнуться. Взял я стаканчик бирры, прескверной, кстати сказать, бирры. В Лукке бирру варить совершенно не умеют, они в нее кору дамона добавляют, олухи. Натурально портят напиток богов.

Да ладно, о чем это?.. а… ну так вот, приткнулся я себе в уголке, потягиваю их мерзкую бирру, и такая тоска вдруг накатила… Не с кем словом перемолвиться, они там в Лукке все сплошь клиниканцы, о чем с ними говорить?.. А за соседним столом пирушка, и народ весь уже хорошо нагретый, орут чуть не хором, брякликами машут. И о чем, думаете, галдеж? Об этом придурке – святом Евстифустии. Он, вишь ли, как-то тут мимо пробегал и весь ихний урожай от засухи спас. Со скуки, не иначе. Терпел я, терпел, молчал, молчал, тут мне в кружку чей-то бряклик залетел. Тьфу! Ну я пока бряклика выуживал возьми да ляпни, что ихний Евстифустий хуже этого занюханного бряклика и пресвятому Нотабуке подметки целовать не достоин. Тихо так сказал. А они услыхали и всем кагалом на меня. Я, конечно, одному в зубы, второму по башке, третьим окно вышиб… У меня синий бантик по куси-бою. Но их же сотня на меня навалилась, никак не меньше. Приперли к стене, глаза горят, счас на клочки рвать будут. «Нет, – думаю, – друг Бамбр, так дело не пойдет». Достал из кармана трубочку с чихушечкой, дунул. Эх, что тут началось! Форменное светопреставление! Они сразу про меня позабыли, давай друг друга мутузить. Ну тут главное этой гадости самому не наглотаться. Вывалился я в окно и деру, а они, по слухам, харчевню-то по бревнышку раскатали… М-да. Сам-то я ни коим образом не клиниканец. Мы – странствующие монахи ордена пресвятого Нотабуки – несем в мир свет учения натурологической церкви. Все натурологи утверждают: естественность превыше всего! Долой блага цивилизации. Душа должна очиститься от скверны, чтобы, распадаясь после смерти на био-, радио– и прочие волны, не засорять великого космоса!

Бамбр Лифус, все больше воодушевляясь, вскочил и, размахивая дымящейся трубкой, пошел в пляс вокруг Камброва кресла.

– Ты, Камбр, меня просто поражаешь, – пел он, переходя внезапно на ты. – Как ты живешь?! Грязный городишко, пыльные улицы, мусор, духота, вечные попреки жены, вечная необязательность друзей, вечные вопли детей, вечные болезни, вечные проблемы, вечно денег не хватает… Или хватает?

– Н-нет, не хватает.

– Вот я говорю, не хватает. Зачем тебе это, о Камбр, если можно жить в лесах и полях, смотреть на звезды… Ты давно на звезды смотрел?

– Давно.

– Вот видишь! Встречать восход солнца! Петь о дожде! Ведь ты же поэт, Камбр! Вступай в славные ряды натурологов, и твои проблемы исчезнут сами собой. Мы ходим по всему миру, мы поем свободные песни, мы всегда говорим то, что думаем! Мы свободны!!! Неужели тебе не надоело быть связанным по рукам и ногам? Неужели ты хочешь всю жизнь просидеть в четырех стенах, слушая вопли детей и попреки жены? Неужели тебе не хочется услышать шум океана и почувствовать соленые брызги на лице, увидеть белый песок и пальмы заката? Неужели тебе не хочется больше танцевать с феями на волшебной поляне?!

– Хочется!

– Хочется?! Так бросай, бросай, бросай свою скучную, полную глупых обязанностей и нудных привязанностей жизнь в городе, не бойся перемен, идем со мной, в леса, в поля, наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность! Ты увидишь, как прекрасно можно жить, не размениваясь на созидание или разрушение. Да и зачем что-либо разрушать или созидать?! Взгляни на фей, они живут в полном согласии с природой, или фурии… ф-фу. (Тут Бамбр Лифус сморщился, видимо, вспомнив что-то очень личное, и схватился за правый бок). Ну фурии – это неудачный пример. А… вот возьмем глюки.

– Мой лучший друг – глюк, я ведь говорил, – оживился Камбр. – Он живет в городе и вовсе не собирается никуда уезжать. Ни в леса, ни в поля.

Бамбр Лифус перестал размахивать трубкой и уселся прямо на стол, тяжело отдуваясь и вытирая пот со лба большим платком в синий и зеленый горох, живо напомнивший Камбру, как они с глюком Хамфри ловили хрюкозоида.

– Мне кажется, – осторожно заметил Камбр, мучительно подыскивая слова, чтобы ненароком не обидеть своего спасителя, – мне кажется, что вы тут не совсем правы.

– И в чем же? – Бамбр Лифус склонил голову набок и стал совершенно похож на хрюкозоида, объевшегося мячиков. Камбр с минуту молчал, борясь с приступами неукротимого смеха, отчего лицо у него приобрело нежный синюшно-розовый оттенок, но наконец заговорил, стараясь не смотреть на собеседника.

– Я имею в виду созидание. Разрушать, да, конечно, это безумие. Да и сама идея разрушения противна природе дуркан…

– А вот тут вы не правы. Разрушение – это как раз самое любимое дурканское занятие после миросозерцания и оплевывания себе подобных. Впрочем, я вас перебил, прошу извинить, продолжайте.

– Но созидание!.. Ведь созидая, мы развиваемся. Мы улучшаем свою жизнь, а значит, и себя. Разве не так? Мы строим прекрасные дворцы, пишем книги, пытаясь передать свой опыт детям…

– Которым он до фонаря…

– Рисуем картины… Я, наверное, слишком путано говорю… но ведь если ничего этого не будет, то не уподобимся ли мы в таком случае примитивному чваклу, который только и знает, что ест и спит?

– Друг мой, Камбр, – Бамбр Лифус подергал толстой ножкой, которая даже по дурканским меркам была несколько коротковата, и, затянувшись, выпустил к потолку несколько дымных колец, – вы затронули пренаиважнейший аспект: влияние искусства на развитие цивилизации. Тут я только замечу, что чвакл совсем не такой уж и примитивный, как вы это себе представляете. Но продолжайте, продолжайте, прошу вас.

– Да, собственно… Ну ладно, пусть чвакл и не примитивный. Но живет-то он по законам природы. А там никаким гуманизмом и не пахнет…

– Можно подумать, у нас пахнет.

– У них сплошная борьба за выживание, а у нас… Нет. У нас культура. Мы можем свои мысли и чувства облечь в поэтическую форму, и если это написано хорошо, то читатели будут смеяться и плакать, им захочется измениться, они, может быть, даже начнут меняться…

– Типичное заблуждение поэта, – пробурчал Бамбр Лифус.

– Мне даже кажется, – Камбр взъерошил волосы и медленно поднялся, – мне кажется, что мы созданы для того, чтобы нести свет истины и любви всем другим существам в мире. И мы несем им этот свет…

– Ах, как бы я хотел, чтобы это было так. Но в том-то и дело, что дурканин – это чрезвычайно лживое, изворотливое и коварное существо, которому ни одно другое существо на планете не должно доверять, если оно в здравом уме, конечно. Ну сами посудите: придумали себе законы – тут же надо их нарушить, установили границы – захватить чужие земли, вывели 12 заповедей – ни за что не соблюдать, приручили живность – бросить ее, а то и съесть. Разве не мерзость?!

– Но ведь мы пытаемся совершенствоваться, значит, мы не безнадежны! – почти в отчаянии выкрикнул Камбр и рухнул обратно в кресло.

– Да, – выпуская клубы дыма, кивнул Бамбр Лифус, – пытаемся, и возможно, я несколько сгустил краски, говоря о дурканской природе. И возможно, все не так плохо, тем более что я сам дурканин и мне хотелось бы думать именно так. Но давай Камбр оставим пока общедурканские проблемы. Решить их мы не в состоянии, а заниматься пустословицей у меня желание совершенно пропало. Давай-ка поговорим немного о тебе.

– Обо мне? – Камбр удивленно уставился на Бамбра Лифуса.

– Да-да, дружок, о тебе.

– Но что обо мне говорить? Не такая уж я значительная персона…

– Ну-ну, не скромничай, и потом мы не на приеме у императора Стронга II, чтобы нельзя было говорить о присутствующих.

– Ну ладно, хотя…

– Я понял, твои беды не только и даже не столько от того, что ты забыл кусок своей жизни, и, наверное, очень важный кусок, потому что это не дает тебе покоя и ты мучаешь жену и друзей, мучаешься сам, пытаясь соединить себя до и себя после. Нет, это только полбеды. Вторая половина была в тебе всегда и никуда деться не могла. Все дело в том, что ты пытаешься решать глобальные проблемы. А зачем, дружок?

– Но-о-о!..

– В самом деле. Вот ты говорил, что Танк Договитц сказал, мол, ты исписался. Обидно? Конечно. Хотя, что б он понимал…

– Вот именно.

– …в поэзии, этот Танк Договитц. Я его, кстати, немного знаю. Он сам не великого ума. Так, повторяет, что услышал, и часто получается – слышал звон, да не знает где он. От этого и вся его слава… Да пусть его.

Все от того, что ты боишься. Ты так боишься сделать что-нибудь не так, так зависишь от чужого мнения…

– Глупости! Мне на мнение чужое совершенно наплевать. Но просто обидно же, когда тебя ругают…

– Раз обидно, значит, не наплевать. Ты слишком болезненно на все реагируешь. Пытаешься всем и каждому доказать, что ты чего-то стоишь, мало того, что ты – лучший. Ах, друг мой Камбр, все это суета сует. Пойми, все твои метания и искания – это ерунда. По сравнению с вечностью. Пойми это. Пропусти через свое сердце и перестань мучить себя глупыми мечтами о том, что невозможно узнать.

Ну в самом деле, скажи, зачем тебе знать великий ли ты поэт? Что изменится от того, что ты невеликий? Перестанешь писать? Нет. Я не понимаю, что мешает тебе жить спокойно? Ведь ты признан. У тебя столько поклонниц! Да Дракон с ними, с поклонницами. Хотя и приятно… Столько читателей. Твои стихи в отличие от многих и многих не пылятся на полках лавок, их разбирают в мгновение ока. Что тебе в тщеславии?! Мучайся от несовершенства языка и несообразностей в мире. Но жажда славы! Особенно когда она у тебя уже есть! Если сердце твое переполняет любовь или боль, так излей это все на бумагу. Перестань размениваться по мелочам. Тем более что ты не завистник.

– Ах нет! Но разве в этом дело?.. Я чувствую себя совершенно одиноким…