Хроники Нордланда. Грязные ангелы

«Ненавижу Привозы. – Мрачно сказал он себе. – Ненавижу Чух… И себя ненавижу тоже».

Глава третья: Алиса

Гарету вновь снился этот далёкий огонь – в последний раз он видел его года два назад, ещё в Европе, и тогда ещё был уверен, что на огонь этот смотрит его брат. Что если он, Гарет, разгадает загадку этого огня, поймёт, что это и где, он найдёт брата. Но единственная примета, в которой он был уверен – это две скалы, высокие, узкие, словно две оплывшие свечи, между которых и виден был этот огонь. Гарет почти уверен был, что это маяк, но где?.. В этот раз вроде бы море заливал лунный свет, но самой луны Гарет не видел… Сев в постели, он закрыл лицо руками, сохраняя в памяти видение. Откуда падал свет луны? Понять это – значит, понять, на каком побережье этот маяк, на западном, или восточном?..

– К чёрту! – Выдохнул он. Девушки, Ким и Инга, выскользнули из постели, едва почувствовали, что он проснулся, и теперь торопливо одевались где-то, переговариваясь шёпотом и приглушённо хихикая. Гарет самодовольно потянулся: собой, как мужчиной, он заслуженно гордился, и считал, что побыть в его постели этим девчонкам за счастье. Но тут же и нахмурился: вчерашние проблемы проснулись тоже и омрачили утро, легли на сердце давящей тяжестью. Нужно было пойти, засвидетельствовать своё сыновье почтение отцу, и нанести визит кузине, на которую Гарет был так зол, что какое-то время всерьёз собирался вообще к ней не заходить и так и уехать, не поздоровавшись. Но соблазн поглядеть на дам Женского двора был слишком велик. Уехав десять лет назад в Европу, ко двору датского короля, своего деда, Вольдемара Аттердага, Гарет три года отучился в университете. Когда всенародно почитаемый король и любимый дед умер, Гарет отправился в Англию, к еще одному своему родственнику, Джону Гонту, герцогу Ланкастеру. Не смотря на разницу в возрасте, они стали лучшими друзьями; Гарет был в его свите в момент, когда был убит Уотт Тайлер на Лондонском мосту, и вместе с другими рыцарями бросился на толпу бунтовщиков – но поступок юного короля осудил, впрочем, как и его сюзерен. В Байонне сам Ланкастер посвятил его в рыцари на поле боя; уже став рыцарем, Гарет водил в бой собственных бойцов, пока в прошлом году не попал в плен к французам, не был выкуплен принцем Элодисским и не вернулся, наконец, домой. У него было шесть рыцарских орденов, в том числе знаменитый орден Розы. С ним вместе прибыли в Нордланд три сотни копий во главе с кондотьером Адамом Мелла, наёмником, который отдал ему свой меч и стал давным-давно не просто наёмником, но боевым товарищем и другом. Но три сотни – это так мало, так мало!

– Марчелло, – обратился Гарет к итальянцу, пришедшему помочь ему одеться, – не узнавал, наших людей разместили достойно?

– Узнавал, патрон. Адам ждёт в гостиной, у него масса каких-то замечаний.

– Не удивлён… – Пробормотал Гарет, в то же время придирчиво разглядывая себя в зеркало. Он был так строен и красив, что ему шло абсолютно всё, он и в крестьянском рубище смотрелся бы переодетым князем. Но, тем не менее, Гарет Хлоринг остался своим отражением недоволен.

– Нужно будет выкроить время и наведаться в Эльфийский квартал. Подобрать сорочек из эльфийского льна и батиста, обувь купить подходящую. А то что это за жалкое зрелище?..

Жалким зрелищем он назвал скроенные по последней бургундской моде – Бургундия в то время была законодательницей мод, – белоснежную сорочку с отложным воротником и широкими рукавами, манжеты которых, только-только вошедшие в моду, были сколоты топазовыми булавками, и камзол из так называемого «рытого» бархата глубокого синего цвета, с широченными рукавами, разрезанными по моде, так, что сквозь разрезы видна была белая сорочка. Подчёркивая свое рыцарство, Гарет игнорировал модные ми-парти, то есть, двухцветные штаны в обтяжку, с гульфиком, прикрывающим и подчёркивающим мужское достоинство, и носил шерстяные штаны с кожаными вставками, серебряным усиливающим плетением и шнуровкой по бокам – эльфийское изобретение, смотревшееся на нём великолепно, – и короткие сапоги для верховой езды вместо ботинок с загнутыми носами. Волосы, чёрные, толстые, прямые и очень густые, он стриг лесенкой, позволяя роскошным прядям каскадом падать на плечи, к восторгу и дикой зависти не только мужчин, но и многих дам. Цепь с рыцарскими орденами, перевязь с боевым мечом, и серьга в ухе с синим, как его глаза, топазом завершали «убогий» наряд. Гарет надел перстень со своим гербом: лилия, меч и грифон, золотые на сине-белом фоне, – и взял у Марчелло берет.

– Вы великолепно выглядите, патрон. – Искренне сказал итальянец, и в синих глазах Гарета мелькнула искорка самодовольства.

– Хотелось бы лучше. – Тем не менее, заметил он, поправляя берет так, что тот стал смотреться просто убийственно на его блестящих чёрных волосах. Гарет спустился в обшитую панелями из светлого дуба приёмную, где убивали время его оруженосцы и рыцари. Сейчас там были Роберт и Генрих, оба его армигера, а так же Адам, высокий суровый голландец с изрезанным шрамами и траченным оспой лицом, и Дитер Гейне, один из сотников, румяный улыбчивый светлоусый немец. Оба встали, звякнув амуницией, при появлении Гарета. Адаму было тридцать восемь, Дитеру – тридцать три, но оба они уважали и даже где-то побаивались двадцатитрехлетнего юношу. В бою Гарет Хлоринг был не только отважен, но и хладнокровен, быстр и страшен, в поединках чести – непобедим и бескомпромиссен. Фамильярности Гарет с собой не позволял никому, даже королям, умел сразу поставить себя, и закалённые в боях наёмники относились к нему с почтением.

– Что наши люди? – Обратился Гарет к Адаму. – Где их разместили?

– В казармах Хозяйственного двора, сэр. – Ответил Адам по-военному чётко. – Жалоб нет, сэр.

– А вопросы и пожелания?

– Есть, сэр.

– При Рыцарской башне есть свои казармы. – Обратился Гарет к Марчелло. – Надо узнать…

– Я уже узнал, милорд. – Невероятный Альберт был тут как тут, Гарет даже еле заметно вздрогнул. – Я приказал от вашего имени привести их в порядок, и скоро они будут готовы. Там около ста лет никто не жил…

– Понятно. – Гарет с опаской глянул на него. Какой-то этот Альберт был… идеальный, аж подозрительно. Марчелло, на которого Гарет бросил один мимолётный взгляд, тем не менее, Гарета прекрасно понял и чуть склонил голову.

– Мы можем сами нести стражу, сэр, – продолжил Адам, – ведь здешние пентюхи вовсе ворон не ловят! – С наёмниками Гарет общался на немецком. – Я прошёлся ночью по всем коридорам и по наружной стене, и меня даже не окликнул никто!

– Merde! – Выругался Гарет. – Сотня Гейне будет нести караул в Рыцарской башне с сегодняшнего дня, дармоедов выгнать на хрен всех до единого. Об остальных я сегодня же поговорю с Тиберием. – Он слегка поколебался. Глянул на Альберта:

– Слушай, э-э-э…

– Альберт Ван Хармен к услугам вашей светлости.

– Я ещё не герцог.

– Это неизбежно, милорд.

– Ну, потом об этом… Что вообще здесь творится? Я имею в виду…

– Люди расслабились, милорд. – Мягко произнёс Ван Хармен. – Их высочество все любят, но никто не боится. Люди воруют, ленятся, пренебрегают своими обязанностями. Её сиятельство графиня слишком юна, чтобы навести порядок, и вдобавок несколько… хаотична, я бы сказал. Она не боится быть суровой, но её суровость бессистемна и зависит от её настроения. Люди не работают, а подстраиваются под неё. Когда она не в духе – просто от неё прячутся, когда гроза проходит стороной, продолжают лениться. Боюсь, милорд, ваше имущество рассматривается обитателями этого замка, как источник собственных благ.

– Понял тебя. – У Гарета желваки забегали по скулам. Ему вновь захотелось рвать и метать, выматериться от души, сорвать переполнявшие его злость и отчаяние на ком-нибудь рядом – да хоть бы и на Альберте этом! Но Гарет взял себя в руки и сказал ровно:

– Что, колодки и позорный столб на Хозяйственном Дворе ещё стоят?

– Разумеется, милорд. Я взял на себя смелость и совершил некоторые перестановки среди слуг низшего звена. Слуг его высочества я, разумеется, касаться не смею, все они – титулованные особы.

– А набрать новых людей в городе и пригородах сможешь?

– Разумеется, милорд. – Ван Хармен позволил себе одобрительную улыбку.

– За лень и праздность – вон из замка. За неисполнение обязанностей – пинка под сраку и вон из замка. За воровство – в колодки или к позорному столбу, отрубить пальцы на правой руке и вон из замка. За измену – на дыбу. Кто у нас в тюрьме?

– Ганс Фон Зиберт комендант, милорд, Иеремия Стоун – палач и экзекутор.

– С ними я позже поговорю. А сейчас…

– Кастелян Гриб хотел бы встретиться с вашей светлостью после визита к Женскому Двору. Я настоятельно рекомендовал бы принять его.

– Что у него?

– Дело касается рыцарей их высочества и их содержания. По словам кастеляна, оно превышено во много раз, боюсь, благородные господа давно сочли вашу казну своей.

– Я его приму. – Приуныл Гарет.

– С прочими проблемами, если позволите, я разберусь сам и доложу вам обо всём, когда будет исполнено.

– Позволю. – Поколебавшись, сказал Гарет. Ну, не могло существовать такого идеального господина без всякой задней мысли! Вот так вот взял и нарисовался в самый нужный момент, такой нужный, такой ненавязчивый и своевременный… Просто куда деваться?! Без особого настроения Гарет отправился в Девичью Башню, а Марчелло, с полным кошелём денег – в Гранствилл, по своим делам.

Девичья Башня была двойником Рыцарской. В первой традиционно жили наследники мужского пола, в Девичьей – супруги, дочери и их двор, называемый Женским Двором. Его высочество был вдовцом, Гарет был ещё холост, и роль хозяйки Женского Двора играла Габриэлла… ну, как играла?.. Кое-как. При дневном свете Гарет по пути отмечал признаки упадка: пыль, паутину, оборванные портьеры, отсутствие свечей в канделябрах, а порой и отсутствие самих канделябров, следы грязных ног на блестящих плитах в Рыцарском Зале… Стиснул зубы, поднимаясь по парадной лестнице Золотой Башни в приёмную его высочества.

– Как он? – Спросил Тиберия, который вышел к нему навстречу.

– Плохо. – Ответил тот. – Остался сегодня в постели, отказался от завтрака… Спрашивал про тебя.

– Ты сказал ему?..

– Твои слова я ему передал.

– И?..

– Дай ему время. Твой отъезд, на самом деле – хорошая идея. У вас обоих будет время.

– Слушай, Тиберий… – Гарет оглянулся. – Этот Альберт Ван Хармен…

– Которого ты назначил своим управляющим?.. Он недавно при дворе. Но зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Ненавязчивый, грамотный, исполнительный. Только…

– Только что? – насторожился Гарет.

– Как тебе сказать?.. У него нет ни семьи, ни жены, ни братьев, ни сестёр. Он словно из ниоткуда соткался, и всегда там, где он нужен. Не пьёт, не играет, не ходит к женщинам, не оставляет себе на ночь служанку, чтобы грела постель. Я подсылал к нему людишек, которые предлагали ему взятку за разные услуги – не взял. Но и не доложил никому. Писем никому не пишет. Вообще странный тип. Вроде и положительный со всех сторон, но в замке его не любят. Может, как раз за то, что такой положительный?

– Может. – С сомнением кивнул Гарет. Ничего, если у этого Альберта есть хоть одна кость в шкафу, не говоря уже о целом скелете, Марчелло её отыщет.

В Девичьей Башне его визита ждали с таким нетерпением, что аж воздух вибрировал. Весь предыдущий вечер дамы и девицы свиты Габи, всего шестнадцать штук, мылись, душились, выбирали туалеты и украшения, ленты и платки, скандалили, рыдали и истерили. Сегодня в приёмной зале графини Маскарельской сильно пахло жжёным волосом, горячим утюгом, лавандовой и фиалковой водой, розовым маслом и истерикой; дамы, расфуфыренные в пух и прах, снова и снова уверяли друг друга, что совершенно не интересуются молодым Хлорингом, вздрагивая всякий раз, как открывались двойные двери, и меняясь в лице, когда оказывалось, что шухер напрасный. Габриэлла – Габи, – тоже нервничала. Она забыла о том, что комнаты кузена нужно подготовить к его приезду, и теперь готовила отмазки, главной из которых была: она отдала своевременные распоряжения, а твари служанки их не выполнили. Виновные служанки тоже уже были назначены, и не подозревая пока о том. Ожидая справедливо рассерженного на неё кузена, Габи заочно уже злилась на него сама, оправдывалась и переходила в контрнаступление, не слушая, что ей говорили другие дамы. Слух об убийственной красоте молодого Хлоринга уже пронёсся бурей по всем закоулкам Хефлинуэлла, и все особи женского пола, от баронессы до последней кухонной замарашки, уже обсуждали его. Обсуждали его ордена, его внешность, его военные успехи, а с раннего утра, с лёгкой руки не то Инги, не то Ким, ещё и его постельные подвиги. Дамы, которым шёпотом поведали о них камеристки, таким же страшным шёпотом пересказывали это своим товаркам, горничные которых оказались не так расторопны. В приёмной стоял гул, то и дело слышались шепотки, хихиканье, звонкие возгласы и ахи. Лучший менестрель Хефлинуэлла, признанная на Острове звезда, Лучиано Делла Вольпе, тоже нервничал и то и дело сбивался с ритма, извиняясь перед Габи, которая тоже его почти не слушала. Рыцари стояли, чуть надувшись и уже заранее тихо ненавидя такого сильного соперника, который, ещё не появившись, уже завладел вниманием всех признанных красавиц, и только пажи Девичьей Башни, по воспоминаниям Гарета – самые противные и наглые мальчишки на свете, – вели себя, как обычно, то есть, болтали, шкодничали, задирали друг друга и дам, и вообще не стеснялись всячески проявлять свой противный нрав. Как большинство мальчишек всех времён и мест, они плевали на субординацию, титулы и заслуги, и когда-то здорово изводили юного Хлоринга, дразня красноглазым, остроухим и чельфяком, за что он их нещадно бил и получал потом от отца и Тиберия хороших люлей. То и дело какая-нибудь дама, обычно одна из самых красивых, вскрикивала и набрасывалась на малолетних шалопаев с руганью и тумаками: они то задирали им юбки, то прикалывали к этим юбкам что-нибудь, то запускали под них собачку или кота – в лучшем случае! – в общем, выражали своё восхищение их красотой и свои юные чувства, как умели. Когда герольд торжественно объявил:

– Старший сын его высочества, граф Гранствиллский, Июсский и Ашфилдский, сэр дю Плесси, кавалер орденов Розы, святого Георгия, святого Андрея Первозванного, Золотого Льва и Креста святого Павла, Гарет Агловаль Хлоринг! – Обладателя всех этих титулов встретил дружный женский визг: кто-то из пажей выпустил в толпу несколько крыс. Гарет, войдя, остановился в дверях, приподняв правую бровь: дамы визжали и запрыгивали на скамьи и сундуки, стояли визг, крики, смех и проклятия. Сразу же определив, в чём причина, Гарет тоже засмеялся и прямиком направился к кузине, которая одна не визжала и не металась, с презрением созерцая всеобщую панику. Габи абсолютно не боялась ни крыс, ни мышей, вообще была на удивление бесстрашна. Гарет поцеловал её в щёку, вдохнув сильнейшую волну аромата розового масла, которое неумеренно использовала Габи, произнёс:

– Здравствуй, дорогая кузина. Ты прекрасна, слов нет. – Ничуть не покривив душой. Габи, высокая, стройная, тонкая и гибкая, как лоза, была похожа на королеву, словно сестра-близняшка, только намного моложе. Черноволосая, с белой, безупречно-матовой кожей, васильковыми глазами и розовыми губами, немного узковатыми, но прекрасной формы, Габи была без всякого преувеличения и пафоса прекрасной, как эльфийская восковая кукла. Гарету она показалась ангелом, благодаря своим удивительным широко открытым глазам, обрамлённым стрелами длинных чёрных ресниц, глазам ангела, попавшего в какую-то беду, но слишком гордого, чтобы в этом признаться. Он хотел устроить кузине разнос за вчерашнее, и – не смог. Ни один нормальный мужчина, с нормальными мужскими инстинктами, не смог бы грубить такому существу! Да и хрен с ним, с холодным камином… Не замёрз же!

– Я думала, ты приедешь завтра. – Габи, видно, на свою красоту не очень понадеялась, и поторопилась оправдаться. – Велела служанкам камин почистить и протопить, а они, дуры косорукие…

– Забудь. – Махнул рукой Гарет. – Познакомь меня лучше со своими красавицами. – И он глянул, казалось, на всех дам одновременно. Глаза его, ярко-синие, нечеловеческие, умели смотреть так, что эта нереальная синь становилась вдруг тёплой, ласковой, тающей, завораживающей. Смотреть ему в глаза было трудно от яркости его взора; уже через несколько секунд начинало казаться, что синева эта плавится, плавает и течёт. Гарет силу своих чар прекрасно сознавал, и смотрел на табунок дам перед собой, как сытый волчара на хорошеньких ягняток. Взгляд его мигом выхватил статную белокурую красавицу с глазами бархатисто-серыми, похожими на вьюнки, со светлой сердцевинкой и тёмными ободками радужки; у красавицы была прямо-таки роскошная для её возраста – не старше шестнадцати, – грудь. Гарет любил грудастеньких, но таких молодых и красивых не жаловал. После того, как его в двенадцать лет соблазнила взрослая дама, – Гарет был уже тогда высоким и крупным для своих лет мальчиком, – и по сей день, Гарета осаждали женщины всех возрастов, калибров и сословий, привлечённых его красотой, титулом и богатством. Он привык к лёгкой добыче и не хотел, и не умел завоёвывать и соблазнять. «Помилуйте, какое соблазнение?! – Говорил он в мужском кругу. – Я их строю перед собой и тычу пальцем: ты, ты, и ты – раздевайся и в постель!». Никаких серьёзных отношений он не хотел и не заводил; считал, что «все бабы одинаковы, просто есть гонористые и много возомнившие о себе, есть дуры, а есть честные давалки, и последние предпочтительнее». Светловолосая красавица была из первой категории – возомнившей о себе. И потому взгляд Гарета достался другой даме, на первый взгляд, скромной и незаметной, но на взгляд Гарета – почти идеальной. Лет двадцати пяти, пухленькой, даже пышненькой, мягонькой, с тёмными ласковыми близорукими глазами, белой сдобной кожей и маленькими, почти детскими, ручками, она не бросалась в глаза, но исподволь пленяла своей сдобной нежностью и невероятной женственностью. Гарет, знакомясь с дамами, приседающими перед ним по мере того, как их ему представляли, отметил себе, что пышечка носит имя Вильгельмина Мерфи, что она вдова, и что она страшно застенчива. Решив для себя, что она-то и будет его первой жертвой, Гарет подарил ей пристальный взгляд, который подействовал, как и положено: Мина Мерфи в полуобморочном состоянии отступила к стеночке и в сладком ужасе постаралась скрыться от этого ужасного и в то же время прекрасного взгляда. А Гарет вручил Габриэлле шкатулку с подарками и главное сокровище: альбом, переплетённый в тиснёную золотом телячью кожу, с миниатюрами итальянского художника, на которых были мастерски изображены дамы в самых модных на тот момент нарядах, с самыми модными аксессуарами, от диадем до собачек и горностаев. Появление этого роскошного издания было встречено стонами и ахами, дамы столпились вокруг Габи, которая сама, при всей своей вредности, не сдержала восхищения, увидев первую же миниатюру.

– Смотрите, как она повязала барбет! – Воскликнула одна из дам.

– Да и шляпка, смотрите, какая прелесть! У нас таких и не видали!

– Это из Бургундии? – С замиранием сердца спросила Габи. Бургундия была её розово-голубой мечтой.

– Художник итальянский, – сказал Гарет, – но мода да, бургундская. – Он мгновенно завладел общим вниманием и восторгом, рассказывая о моде и обычаях при дворах Европы, заставляя рыцарей дуться и негодовать в сторонке. Гарет сыпал комплиментами, утверждая, что дамы во Франции и особенно в Дании скучны и некрасивы, зато в Хефлинуэлле – о-о-о-о!!!

– Рыцарские косы в Бургундии, к примеру, – он подарил синий взгляд красавице Авроре Лемель, – плетут, вставляя в них нитки и ленты, чтобы выглядели пошире и попышнее, вам же, прекрасная Аврора, это совершенно ни к чему, ваша коса – чудо Божье!

Аврора лишь повела плечом и поправила косу, и в самом деле, такую толстую и длинную, спускавшуюся ниже колен девушки и отнюдь не истончавшуюся к концу, что от неё невозможно было отвести глаз. «Гордячка!» – Фыркнул про себя Гарет. Он был абсолютно уверен, что сломил бы сопротивление гордой красавицы и соблазнил бы её на раз, но он не имел дела с девственницами, как бы красивы они ни были. Конечно, особых проблем у сына принца, одного из самых богатых людей Острова, из-за девицы пусть и хороших кровей не возникло бы, он легко откупился бы от её родственников, но Гарету эти проблемы были ни к чему. Слёзы, упрёки, истерики, шантаж, – он насмотрелся на это, становясь свидетелем отношений своих приятелей и знакомых. Вот Мина Мерфи – идеал! Не красавица, но сочненькая, мягонькая, пышненькая, самый смак – и при том явно не избалованная и очень застенчивая, а значит, преследовать его постесняется. Потрахает её, а потом выдаст замуж – вдова же! – и даст хорошее приданое. Гарет искренне считал, что это предел желаний и мечтаний любой женщины. Ну, подарки, конечно же – Гарет Хлоринг любил драгоценности и знал в них толк. Колье из белого золота с тёмными топазами здорово украсит аппетитную нежную шейку, и пойдёт к её карим глазам. Не чуждо ему было и благородство: он намеренно не уделял Мине никакого внимания, чтобы не привлекать к ней лишних глаз и сразу оградить её от сплетен и преследования. Их связь, какой бы по длительности ни была, будет для остальных секретом.

– А если честно, – им накрыли для завтрака один стол, где Гарет и Габи уселись только вдвоём, чтобы поговорить, – ты был в Бургундии?

– Был. – Усмехнулся Гарет. Герцог Бургундский, Жан Бесстрашный, был союзником англичан, и Гарет в самом деле был у него в составе английского посольства. – А кухня у нас по-прежнему отменная! Я такой рульки десять лет не ел!

– Ненавижу рульку. – Скривилась Габи. – Вообще свинину не люблю! А в Бургундии едят свинину?

– Едят. И свинину, и оленину, и фазанов, и кабанину. И многое другое. Лучшая кухня, как всем известно, в Венгрии, но и в Польше, я тебе скажу, умеют покушать… Блюда простые, но вкусные – умереть, не встать! Такую капусту со свиными ножками, какие я ел в польской корчме в Силезии, только во сне теперь и вспомнишь. А что ты так интересуешься Бургундией?

– Смеёшься?! – Воскликнула Габи так громко, что играющие на лютне и арфе Лучиано и Аврора посмотрели на них, не прерывая, правда, игру. – Бургундия – это центр Европы, это цивилизация, это законодательница мод! Изящество, стиль! Наш Остров – фу! Гарет, ты был в Европе, ты видел Бургундию, Тулузу, Венецию! И ты хочешь сказать, что наша помойка хоть как-то сравнится с ними?! Я тебя умоляю!

– Наша, как ты выразилась, помойка, – холодно сказал Гарет, – снилась мне каждую ночь. Я люблю наш Остров.

– А я ненавижу! Холодная, тупая, отсталая, унылая дыра! Настоящие европейцы над нами только смеются! Знаешь, что они про нас говорят?!

– Знаю. – Гарет бросил нож на стол, промокнул губы салфеткой. – Что мы – сброд, сбившийся в кучу со всей Европы. И врут, что мы живём в убогих халупах, спим с овцами и собаками, трахаемся – прости, кузина, – с эльфами и троллями и жрём свиную требуху с отрубями.

– И ничего это не враньё! Я ехала с Тиберием в Хефлинуэлл, и мы по дороге в таких помойках останавливались, что там ещё хуже! И они вовсе нас не презирают, и вовсе не травят, это пропаганда тех, кто пытается нас рассорить, кому это выгодно! При тётином дворе есть европейские послы, они признают, что тётя – образец европейской культуры, и её дворец… Гарет, она меня постоянно зовёт к себе. Говорит, что ко мне сватается пол Европы, и граф Тулузский – в их числе. Тулуза – это же почти что Бургундия!

– Тулуза – это французская провинция. После Альбигойских войн она потеряла и власть, и престиж, и значимость. Нам только и осталось, что породниться с изгоями.

– При чём тут… – Габи надула губы. – Мне вообще до политики дела нет! Что плохого в том, что я мечтаю о тёплом юге, о красивой жизни, красивых людях, о цивилизации?! Тётя пишет, что я красивая и юная, и могу выбирать то, что хочется, а не то, что придётся!

– Я бы тоже хотел, но не могу. – У Гарета совсем испортилось настроение. – А королева-то с письмами этими хороша, а?!

– Что?! Ну, что?! – Обиделась Габи, ломая печенье длинными изящными пальцами. – Она хочет мне добра, она одна только и хочет его мне! Да дядя, бедный дядя, он вообще о себе не думает, – Габи в самом деле любила его высочество, и Гарет многое готов был ей за это простить, – заботится обо всех, а о нём – никто… Гарет, я так его жалею! Я так хочу ему помочь! Зачем вы поссорились?.. Ведь все, кроме тебя, понимают, что…

– Габи! – Гарет резко встал, толкнув стол, и тот опасно качнулся, посуда зазвенела, вино плеснуло на скатерть. – Ни слова о моём брате, ясно?! – И Габи, встретив его пытающий красным взгляд, поёжилась. – Иначе поссоримся и с тобой!..

Девочек утром подняли ворчание и маты Доктора, проверяющего больных. Он носил с собой гибкую тяжёлую палку, гладкую, обтянутую кожей, с петлёй для руки; удары этой палки сыпались на беременных девушек, хоть те и не провинились абсолютно ни в чём, просто потому, что у Доктора с утра было дурное настроение. Впрочем, если у него было хорошее, было ещё хуже, потому, что в таком случае он не бил, а забавлялся. Все его забавы были извращенные и исключительно поганые и все причиняли боль, поэтому лучше уж, когда он просто бил.