Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– В воду, писежопая, живо!

Марта не смогла встать на трясущиеся ноги, и ее швырнули в маленький, теплый бассейн в углу, где Паскуда, жавшаяся в сторонке и не поднимающая головы, старательно обмыла и подмыла ее. И сразу стало ясно, что крови и в самом деле много: она прямо-таки лилась ручьями по бедрам девушки, смешиваясь с водой.

– Ну?! – Грозно вопросил Гор. Доктор почесал в затылке.

– Че-чего?.. – Когда он волновался или пугался, он начинал заикаться, голос становился тоньше и противнее. – Ну, кровь. В первый ра-раз кровь на-на ляжках увидел? Пусть лежит в сторонке, пока не перестанет.

Марта упала на охапку соломы, куда Гор отправил и маленькую Клэр, заметив, что та стала белой, как смерть, и у нее начали закатываться глаза. Остальных не отпускали и не жалели, добиваясь абсолютной покорности и правильного исполнения команд. Мария наблюдала это с ужасом и бессильной яростью; для чего ее не трогали и дали просто наблюдать, она даже думать боялась. Всем, как ей виделось, заправлял Гор, и с каждой секундой персональная ненависть к нему в Марии росла и росла, пока не стала удушающе-страшной. Он то насиловал, то швырял свою жертву Аресу и шел, смотрел, как это происходит у других, давал команды и оценивал так хладнокровно, безжалостно и равнодушно, словно перед ним были не живые перепуганные страдающие девочки, а неодушевленные предметы. И даже когда одергивал увлекшихся парней, это выглядело, как забота о вещах, не о живых существах:

– Заканчивай ей сиськи крутить, Ашур, испортишь раньше времени, уродку никто не купит!.. Эй, Локи, в рожу не бить! Я кому сказал?! Сломаешь ей нос, я тебе самому все переломаю на хер! Рожи симпотные должны быть!

Марии начало казаться, что этот кошмар никогда не кончится; от страшного напряжения у нее болело все тело, особенно запястья рук, которые она напрягала и пыталась порой вырвать, чтобы освободиться и вступиться за Трисс, покорную, плачущую, и все равно получающую удар за ударом. Но Розе, запертой и не видевшей ничего, но все слышащей, было в разы хуже и страшнее. Она даже обмочилась от страха, ее трясло в истерике. Клэр, клубочком свернувшаяся на соломе, закрыла лицо руками и притихла, не шевелилась, не плакала, не дрожала – застыла, как каменная. Зато Марта рядом выла, то тише, то громче, на что никто не обращал ни малейшего внимания. В какой-то момент Мария увидела, что из под соломы, на которой Марта лежит, появился кровавый ручеек, который все увеличивается… И потеряла сознание.

Когда очнулась, ее подружек уже не насиловали, но заставляли делать такое, что те кашляли, задыхались, мычали, захлебываясь слюной, и Марию вырвало при виде этого. Она ничего не ела ни вчера, ни сегодня, и рвало ее тяжело, желчью. Один из парней, высокий жгучий брюнет с синими глазами, которого остальные звали Ашуром, заметил и заржал, подходя к ней:

– Учись, Чуха, смотри внимательно, поняла? Чтобы потом все делала правильно и радостно, корова длинная!

Гор, который намеренно не смотрел пока в ее сторону, глянул, встретил ее взгляд, и у него противно сжалось что-то в животе. Он тысячу лет не вспоминал, как попал в Сады Мечты он сам – и вдруг это воспоминание вонзилось в него, словно раскаленный клинок. То же самое – все было в точности то же самое. Он был так же привязан к кольцам в стене, вынужденный смотреть и сходить с ума от ярости и ужаса. Этот ужас и эту ярость он прочел во взгляде этой эльдар, вместе с ненавистью, которая полыхнула из ее расширенных глаз и обожгла, словно настоящее пламя. Но так не должно было быть. Это было неправильно, это шло вразрез всему, во что он верил и с чем жил. Гор еще не осознал, какой катастрофой это грозит ему лично, но уже ощетинился внутренне, уже напрягся и почувствовал желание во что бы то ни стало доказать этой девке и себе самому, что она такая же тупая скотина, как все они, что она не может быть ни гордой, ни смелой, ни упрямой. Что она сейчас превратится в дрожащее ничтожество, плачущее, скулящее и спешащее ублажить его, только лишь бы ее больше не били.

Потому, что если он не сделает этого, он просто не сможет с этим жить.

– Я буду дурак последний, если не поеду в Урт. – Широко шагая по внутренней галерее Хефлинуэлла, ведущей из Золотой Башни в Рыцарскую, отрывисто бросил Гарет Хлоринг в ответ на вопрос Марчелло Месси, своего друга, доверенного лица, врача и телохранителя. Молодой Хлоринг был зол и возбуждён – только что серьёзно поссорился с отцом, – и зрачки его длинных эльфийских глаз горели красным огнём, а ноздри породистого носа дрожали от гнева и отчаяния. Злился он на себя: отцу после ссоры ожидаемо стало плохо, и Гарет только что по лбу себе не стучал. Ведь знал же, знал! Что стоило промолчать?! Но теперь невозможно что-то исправить: отказаться от своего Гарет не мог, а без этого примирение с отцом было невозможно. Так что приглашение на Север было даже кстати…

– Они наверняка хотят женить одного из своих сыновей на Габи. – Продолжал он, смиряя гнев. – И хотят обсудить это, а то и посвататься… Нам это тоже очень выгодно. Всё плохо, Марчелло, всё плохо. Не знаю, насколько, сейчас Тиберий придёт, обрисует ситуацию. Но если мы ещё не в жопе, то настолько к ней близко, что я явственно ощущаю вонь. – Он говорил по-итальянски, потому следовавший за ними слуга не понимал ни слова. – Эльдебринки и их поддержка нам очень нужны. Потому я поплыву в Блэкбург так скоро, как только смогу.

– А ваш отец, патрон…

– Нам с ним какое-то время лучше не общаться. И там, на севере, – он остановился и посмотрел в глаза итальянцу, – я и начну поиски.

– Вы не отступитесь. – Итальянец не спросил, констатировал факт.

– Нет. – Выдохнул Гарет резко, разворачиваясь и рванув дальше. – Не обсуждается. Никогда! Либо ты без разговоров и сомнений ищешь со мной, – или возвращайся в Ломбардию, баста!!!

Марчелло благоразумно промолчал. Он знал своего патрона, и знал, когда тот шутит, а когда – нет.

Поднявшись на второй этаж Рыцарской башни, Гарет вошёл в свои покои – и застыл. Он ожидал привычные комфорт, тепло и покой, но помещение выглядело так, как и должно было выглядеть помещение, хозяина которого не было здесь десять лет – кругом были пыль, запустение, дорогая мебель была покрыта дерюгой и укутана в грязные от пыли полотна, дорогие ковры и шкуры убраны, в камине было темно, холодно и пусто.

– Merde! – Выругался Гарет. – Дор-рогая кузина! Роберт!!! – Заорал так, что звякнуло дорогое стекло. Минуты не прошло, как нарисовался оруженосец Гарета, девятнадцатилетний юноша с весёлыми зелёными глазами. И Гарет вызверился на него:

– Где слуги, »» вашу мать, где огонь в камине, где вино?!! Совсем здесь о»» ели?! Я домой вернулся, или где?!! Ты уже час здесь, твою мать, говнюк недоношенный, почему я прихожу сюда и вижу здесь вот эту »»ню?!!! Меня в харчевне лучше встречали – может, мне в харчевню вернуться?!!!

Марчелло, не говоря ни слова, занялся камином, Роберт, взгляд которого мгновенно утратил всякую весёлость, исчез.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – Рявкнул Гарет, с каждым ругательством ударяя кулаком по стене. И сел за стол, на котором стояла ваза с какими-то высохшими, покрытыми пылью кусочками. В бешенстве смахнул её на пол и обхватил голову руками, ссутулив широкие плечи. Всё в самом деле было плохо. И не готовые к его приезду покои были не самой худшей из проблем.

Через минуту – Гарет только-только укрепился в мысли, что ни за что не пойдёт ночевать в другое место, переночует здесь, а утром… утром, во-первых, устроит разнос кузине, которая исполняла обязанности хозяйки дома при вдовом дяде и холостом кузене, и которую ещё неделю назад предупредили, что он вот-вот будет дома. А во-вторых, повыгонит всех слуг! – так вот, не успел он укрепиться в своих мстительных намерениях, как появился примечательный, незнакомый ему господин, чуть выше среднего роста, с благообразными и правильными чертами лица, неяркими волосами и бровями, и вообще, весь какой-то… идеальный. С одной стороны, неяркий – глазу не за что зацепиться, с другой – совершенно не к чему придраться. Волосы уложены волосок к волоску, брови – словно он их выщипывал или подбривал, аккуратная модная бородка, больше похожая на трёхдневную щетину, выглядела благообразной и ухоженной, одежда – опрятной, в меру модной и безупречно чистой. И голос у господина оказался приятным и негромким, а дикция – безупречной. Более того! Двигался господин неслышно и словно бы неторопливо, но покои Гарета преображались просто волшебным образом. Поклонившись Гарету, он поставил на стол канделябр о пяти свечах, отстранил Марчелло от камина, и там тут же загудел огонь; повернулся к столу – и две неведомо откуда возникшие служаночки ловко и быстро, а главное – почти не побеспокоив Гарета, смахнули пыль, покрыли стол скатертью и перед молодым Хлорингом появились подогретое вино с пряностями, блюдо с сыром и хворостом, салфетка и полотенце. Девушки, оказавшиеся при том и прехорошенькими: одна чёрненькая худышка, вторая – рыжая пышечка, – продолжили споро и бесшумно наводить порядок, а идеальный господин вновь поклонился Гарету:

– Прошу прощения у вашей светлости. – Сказал он. – Я подозревал, что подобная неприятность может возникнуть, но дворецкий Рыцарской башни слушать меня не стал, а без приказа её светлости действовать…

– Ты кто? – Перебил его Гарет, которого в значительной степени успокоили вино и сыр, но в гораздо большей – очаровательные девушки.

– Альберт Ван Хармен, милорд, один из младших герольдов его высочества. Понимаю, что сунулся не в своё дело…

– Нет, Альберт, ты не герольд. С этой минуты – ты мой управляющий. Дворецкого к чёрту, с Габи я поговорю сам. Откуда знаешь, какое вино я пью?

– Я слышал, как об этом говорил Тиберий, милорд. Ваше назначение – огромная честь для меня. Я всего лишь…

– Ты всего лишь сделал то, чего в этом доме не захотел сделать больше никто. – Буркнул Гарет. – Слуг поменяешь, подберёшь сам. Ни одна сволочь, которая не захотела жопой двинуть и позаботиться о моём приёме, здесь оставаться не должна. Девчонки твои?

– Нет, милорд, это горничные для чёрной работы, простые девушки, но расторопные и не болтливые. Я подозревал, что они понадобятся, и потому велел им на свой страх и риск находиться поблизости со всем необходимым.

– Будут горничными Рыцарской Башни. – Гарет взглянул на девушек, и его синие глаза потеплели, губы чуть изогнулись в многозначительной полуулыбке. Чёрненькая изобразила показное смущение, рыженькая же вызывающе облизнула губы и повела плечами так, что белая блузка как бы невзначай, но очень сильно обтянула грудь.

– Мы можем вам и постель согреть, коли хотите. – Сказала она, стрельнув глазками. – Там холодно! Только скажите, которая.

– К чёрту выбор. – Быстро сказал Гарет. – Согреете обе.

– Мы – девочки горячие. – Хрипловатым сексуальным контральто возразила чёрненькая. – Как бы жарко не стало…

– Мне?! – Фыркнул Гарет. – Да хоть всех своих подруг приводите! Как звать?

– Ким. – Сказала рыжая.

– Инга. – Сообщила чёрненькая, и призывно облизнула пухлые губы: молодой Хлоринг был чертовски хорош.

– Валяйте в спальню, Ким и Инга, займитесь постелью. А тебе, Альберт, кое-что на будущее. Ты знаешь, что у меня есть брат?

– Разумеется. – Вежливо наклонил голову Альберт, не выказав ни смущения, ни неловкости.

– Скоро он. Будет. Здесь. – Раздельно произнёс Гарет, твёрдо глядя ему прямо в глаза. – Я хочу. Чтобы. Для него. Были готовы. Покои над моими. Огонь. Бельё, Вино. Всё прочее. Без вопросов. Без комментариев.

– Насколько мне известно, – бестрепетно выдержав его взгляд и не выказав никаких эмоций, произнёс Альберт, – цвета их сиятельства – белый, маренго и серебро?

– Точно.

– Всё будет исполнено, милорд. Не извольте беспокоиться.

– Скоро привезут вещи и подарки, которые я приобрёл в Европе, – оттаял Гарет, – разберёшь там… Я всё подписал. Для брата и его покоев там тоже кое-что есть.

– Всё будет исполнено, милорд. – Повторил Альберт. Обменялся почтительным кивком с вошедшим Тиберием, и бесшумно исчез.

Когда Тиберию Фон Агтсгаузену было десять лет, его приставили к шестилетнему принцу Элодисскому в качестве наперсника, няньки, телохранителя и товарища для игр. Теперь его высочеству было пятьдесят семь, а Тиберию – шестьдесят один, и они по-прежнему были неразлучны. Тиберий был для его высочества много больше, чем друг и даже чем родственник – родственники могут обидеть, могут предать, но вообразить, чтобы Тиберий причинил зло принцу, было не реально. Гарольд Хлоринг был для Тиберия всем: солнцем, водой и солью, он жил ради него. Гарет с детства привык относиться к Тиберию не как к слуге, а как… к дяде, к примеру. И только Тиберий мог сделать ему выговор.

– Доволен, Гарет Агловаль Хлоринг?! Доволен тем, что сделал с отцом?!

– Он в порядке?

– Нет! Не в порядке! Он пережил самый сильный приступ с тех пор, как с ним случился этот треклятый удар. Ему всё ещё плохо, а главное – он страдает! – Голос Тиберия задрожал, на глаза выступили искренние слёзы. – Ссора с тобой ударила его в самое сердце, в его бедное больное сердце!

– Не начинай, а? – Гарет чувствовал себя виноватым и потому злился. – Сам знаю…

– А знаешь – вдвойне виноват! Трудно было уступить?!

– И соврать? – Вспыхнул Гарет. Поднялся. Он был не высокого – огромного роста, около двух метров, и возвышался над любым своим собеседником, как молодой великан. – Я не отступлюсь, понятно?! Я буду искать своего брата, потому, что я знаю: он жив. Он жив! Я вырос, я мужчина, чёрт побери, а не мальчик, которого вы могли взять за шкирку и выбросить с Острова куда подальше! Больше вы этого сделать со мной не сможете! Я вернулся не голым, я вернулся с золотом, и намерен потратить это золото на поиски, слышал?! – я ни геллера у вас не попрошу и не возьму! Я вернулся со своими людьми, которые прошли со мной всю Европу, а знаешь, что это значит?.. Что я ни в чём не завишу от вас, и вы ничего не сможете сделать теперь, ясно?! Ничего!!! – Глаза его пылали золотисто-красным огнём. – Вы похоронили его заживо, оплакиваете, как мертвеца – вместо того, чтобы искать! Смотри!!! – Он швырнул на стол пергаментный потрёпанный свиток, развернул его, и Тиберий увидел длинные столбцы цифр. Очень длинные. Перечёркнутые крест-накрест. – Я написал эти цифры, пока плыл в Данию по вашему приказу. Это десять лет, которые я прожил там!.. Я зачёркивал их, каждый день, после вечерней молитвы, и умолял брата дождаться меня. У меня целая сумка писем, которые я ему писал! У меня целый сундук подарков, которые я дарил ему на день рождения! Я знаю, зачем вы послали меня в Европу, но ничего из этого не вышло. Я не завёл ни одного друга, боялся брата предать. План был неплохой, но он не удался.

– Гарет… – Тиберий смотрел на него с жалостью, которая ранила Гарета в самое сердце и вновь разозлила его. – Гарольд и ты – моя единственная семья. Он пытался женить меня, но я не захотел его оставить, побоялся, что семья помешает мне отдавать ему всего себя, так, как он этого заслуживает. Думаешь, я не любил твоего брата?.. – Голос его задрожал. – Я ведь его крёстный отец! Я качал его вот на этих руках, он писал мне на колени! Если бы был хоть один шанс, что он жив…

– А я?.. – Перебил его Гарет. – Мои слова – это не шанс?.. Мы с ним близнецы, понимаешь?! Я знаю, что он жив, я знаю, когда ему плохо, а когда хорошо, ты понимаешь?! Я знаю! Почему вы меня не слышите?! Почему вы меня ни во что не ставите?!

– Потому, что мы искали, Гарет! – Тиберий тоже встал, гордо вскинув красивую седую голову, и Гарет почувствовал, до чего он оскорблён подозрением, будто они не искали мальчика. – Мы десять лет искали, Гарет – десять лет!!! Мы дважды перерыли Редстоун, заглянув под каждый камень, мы просеяли каждую песчинку на Юге сквозь мелкое сито, обыскали каждую деревеньку, нашли каждый охотничий хутор! Но мы не успокоились на этом – за Красной Скалой следили день и ночь, следили и с помощью людей, и с помощью эльфийских следопытов! И мы не забывали и об остальном Острове, мы искали и там. Даже в Далвегане – особенно в Далвегане. Мальчика нет, его нет нигде! – Голос Тиберия задрожал. – Мы оплакали и Лару, и его. Не думай, что это было легко! Посмотри на своего отца, посмотри, что горе сделало с ним! У него нет сил жить, нет воли к жизни, его дни пусты. Всё, что у него осталось – это ты. Он страдает из-за тебя, глупец! Он боится, что твои поиски приведут к разочарованию, которое убьёт тебя!

Гарет вновь сел, снова обхватив голову руками.

– Я не могу иначе. – Произнёс тихо. – Я знаю, что брат тоже страдает, что он в опасности. У отца есть я, есть ты, Габи, тётя Алиса, золото, слуги… А у него нет никого, он совсем один. Мне очень страшно, Тиберий. С каждым днём надвигается что-то непоправимое, я чувствую, что времени всё меньше, я обязан торопиться.

– Непоправимое надвигается не на него, а на тебя, Гарет. – Вздохнул Тиберий. – И на всех нас. Я скрываю правду от Гарольда и жду тебя. Ты нужен нам, а не призраку своего брата, при всей нашей любви к нему и скорби о нём.

– Ну, говори. – Обречённо вздохнул Гарет, и Тиберий присел напротив. Марчелло вложил в протянутую не глядя руку Гарета бокал с вином, подал вино и Тиберию. И тот заговорил. Про отколовшийся юг, про заговор междуреченцев, про вольный Русский Север, про Далвеган, про полукровок, про Рим. Про эльфов.

– Гарольда по-прежнему любят, но никто уже не верит в него и не считает его важной фигурой. Лайнел Еннер, самый старый и преданный его друг, прислал письмо мне, а не ему. Пишет, чтобы мы были готовы к самому страшному; пишет, чтобы опасались наёмных убийц, и предлагает подарить междуреченцам автономию, положившись на него. Предупреждает, что эльфы готовятся к войне, а сошедшие с ума междуреченские фанатики, которых подкармливает и подзуживает Далвеганец, то и дело провоцируют их. Я думаю, к величайшему нашему сожалению, он прав: Междуречье нам не сохранить. Передав легитимную власть Лайнелу, мы сохраним в нём сильного союзника, и, возможно, предотвратим войну… Хотя на это надежды мало. Но хотя бы войны с эльфами избежать удастся.

– Что королева? – Устало спросил Гарет.

– Её величество нам не союзник. Она обвиняет нас в том, что сложилась такая опасная обстановка, и бросит нас псам, спасая корону, без всяких колебаний и всякой жалости. Настойчиво приглашает в Элиот Габриэллу.

– Габи теперь – разменная монета. – Криво усмехнулся Гарет. – Кто её получит, тот и в дамках.

– Герцог Далвеганский сватался к ней. Не скрывая угрозы. Нами уже многие пренебрегают, Гарет. Многие – в открытую. Если дойдёт до схватки, нам не собрать людей. Я предлагаю взять золото графа Валенского и нанять людей. Хотя бы для защиты Гранствилла.

– Я подумаю над этим, Тиберий. – Устало потёр руками лицо Гарет, тяжело вздохнул. – Понятно, что если дойдёт до такого, золото ему может просто не понадобиться. Ступай к его высочеству и скажи, что я безумно его люблю. И уезжаю именно потому, что не хочу спорить и ссориться. И ещё… Я начну поиски по время поездки. И если не нащупаю ничего – вообще ничего, – то обещаю отказаться от поисков раз и навсегда.

– Куда ты едешь?

– В Анвалон. Меня приглашает герцог Анвалонский. Помнишь, ты рассказывал мне притчу о двух мышках?.. Хочу попытаться сбить масло. А если не выйдет, хоть нассать перед смертью кому-то в сливки – тоже вариант.

– Мы жрать. – Сказал Гор. – Этим дай пить, только немного; длинной не давай, пусть созревает. – После этого шестеро парней ушли, и с девочками остался Доктор. Неведомо, почему, так как рабом Садов Мечты он не был, мог покидать их, когда хотел, имел собственные покои и немалую власть, Доктор здесь всегда ходил голым, с дубинкой, обшитой кожей, с кожаной же петлёй. После ухода парней девочки приготовились немного отдохнуть, но не тут то было. Он прошёлся вдоль них, разглядывая и то и дело тыча в кого-нибудь дубинкой, и командуя:

– Эй, жопобрюхие! – Невыносимо-противным голосом, который только усиливал тошноту, овладевшую Марией. – Помойте мясо! Ты, Паскуда, побои им смажь, а вы, писежопые, слушать меня! В ваших убогих головёнках должна отложиться одна простая мысль: вы никто. Вас нет! Вы не существуете. Звать вас, всех до единой, Чухи, ну, и как мне захочется вас обозвать: паскуды писежопые, тварины поганые, гнилушки позорные, и как ещё мне захочется, фантазия у меня богатая. Всё, что в вас есть ценного – это ваши жопы и пипки, а кое-кому нравятся ещё ваши сиськи, рты и языки; так как без ваших поганых душонок это быстро приходит в негодность, то вас держат живьём, но боже вас упаси что-то о себе возомнить! Вы хуже скота; скот не разговаривает, и вы не смейте. Пищать, стонать, орать – сколько угодно, нам это нравится, но за любой членораздельный звук вас будут бить, пока не обосрётесь, и это не метафора. Я бы вообще ваши поганые языки поотрезал, но кое-кто из наших гостей любит их использовать, а желание гостя – закон.

Каждое слово, произнесённое в их адрес, Мария ловила, затаив дыхание, и в груди её делалось горячо и тесно от возмущения и ненависти. Да как так можно?! Они не скот! Если, как говорила Госпожа, всё это правильно и законно, то можно же им объяснить, рассказать, как правильно, что от них нужно, и если наказывать – они ведь привыкли к наказаниям! – то наказывать за дело, а не так, не так! И почему нельзя говорить, почему?! Она не смирится, не позволит поступать с нею так! И Марию трясло от волнения и готовности бороться, от нестерпимого ожидания неизбежности.

– Ну, что? – Наконец, после некоторой тишины, заполненной только сдавленными рыданиями и всхлипами, злорадно спросил Доктор. – Добро пожаловать в Сады Мечты? Паскуда, дай им воды, и клизму всем!

Наконец-то наступила тишина, если не считать горьких тихих рыданий Марты и всхлипываний остальных. Только теперь Мария поняла, что так напряжена, что у неё свело все мышцы. Кто-то из девочек вздохнул и зарыдал, остальные постанывали и тихо всхлипывали.

– Трисс! – Позвала Мария, – Трисс!

– Мария? – Слабо отозвалась Трисс.

– Мария, замолчи! – Шикнула на неё вторая после неё по старшинству, черноволосая зеленоглазая Саманта, или Сэм. – Ты слышала, что он говорил, говорить нельзя!

– Трисс, – не слушала её Мария, – ты меня отвязать сможешь?

– Дура, что ли? – Истерично всхлипнула Трисс. – Я тоже привязана… Мы все привязаны!

– Я бы помогла тебе, бедненькая, – у Марии слёзы хлынули из глаз. – Но я нечего не могу, я привязана! О, Трисс, бедная моя!

– Себя пожалей! – Прошипела Сэм. – Это всех нас ждёт!

– Но за что?!

– А я знаю?! – Истерично крикнула Трисс и разрыдалась, а Сэм вновь зашипела:

– Тише, тише, пожалуйста же! Вы слышали, что говорила Госпожа? – Дрожа, Сэм пыталась говорить уверенно и разумно. – Всё это законно и правильно… Мы должны отрабатывать своё содержание. Будем послушными, и нас не будут так бить… Главное, понять, что им нужно от нас, и что надо делать, чтобы они не злились, и всё исполнять правильно…

– Вам же сказали, что нужно! – Воскликнула Мария. – Наши жопы и прочее. Ты согласна быть этой… Чухой?!

– А у тебя есть выбор?! – Воскликнула Сэм. – Настоящего вреда нам никто причинять не собирается…

– А то, что вы все в крови – это не вред?! – Крикнула Мария.

– Тише! – Воскликнул кто-то. – Идут!!

В Приюте парни горячо обсуждали новеньких. Не смотря на откровенное презрение, как и все другие мужчины во все времена, они говорили о девочках и о сексе часто, да практически, всегда. А сегодня и вовсе не могли говорить ни о чём другом. Обсуждали их внешность, сходясь на том, что длинная, конечно, красотка, но старая и слишком высокая, только Гору и годится, а вот «губастая» – так они обозвали Трисс, – оказалась ничего такая, и жопа классная. Маленькая Клэр, тоненькая, с едва наметившейся грудью и узенькими бёдрами, понравилась одному Эроту, который любил именно таких, и над ним подшучивали, кто безобидно, а кто и почти оскорбительно, как Локи, к примеру. Эрот был очень красивым – мог поспорить в красоте с Гором, да и гостям Садов Мечты нравился куда больше, потому, что был гибким, стройным, необычным, немного женственным, ярким таким: синие глаза, светлые, почти белые, без желтизны, волосы, тёмные брови и такие же, и очень длинные, ресницы, – и довольно-таки странным мальчиком. Он единственный не скрывал, что жалеет Чух, и никогда их не бил, и ему единственному же это почему-то сходило с рук. Никто в Приюте не знал, кто такие Фанна, полукровкой которых был Эрот, но почему-то считали, что эта кровь даёт ему какие-то права, опять-таки, неопределённые какие-то, но даёт. Что бы ни случилось, кто-нибудь говорил: «Ну, он же Фанна!» – и готово дело. Один Локи, завистливый, амбициозный, скандальный, постоянно качал права, обвиняя Гора в предвзятости, но Гор такие разговоры обычно обрывал одним рыком, а если не помогало – и тумаком.

Да Эрот и сам мог постоять за себя. Не смотря на нежную экзотичную красоту, он был довольно высоким, совсем не много уступая в росте Гору, и неожиданно быстрым и сильным, на равных соперничая с Аресом. Просто насилия как такового, ни в сексе, ни в драке, он не любил и до последнего старался этого избегать, от чего казался слабым и уступчивым. Гор эту его особенность понимал и даже ценил, остальные пребывали во власти приятной иллюзии. Спокойно обедая, Эрот все подначки насчёт его любви «ко всякой дохлятине» встречал усмешкой и ленивым: «Да, мне нравится, и чё?».