Хроники Нордланда. Грязные ангелы

И не сдержался: в два гигантских скачка слетел с крутой лестницы, подпрыгнул и завопил во весь голос:

– Й-а-аху!!!

Счастье, какого он не знал, наверное, никогда в жизни, и в последние десять лет уже точно, распирало его изнутри. Гору требовалось как-то спустить пар, но он точно знал, что поделиться ни с кем не может. Он добился-таки своего! Он дожил, он пришёл к концу пути и увидел свет в конце этого долбаного тоннеля! Хозяин любил рассказать ему, что он, Гор, никто, ничтожество, не имеющее ничего, и даже сам себе он не принадлежит, а является вещью Хозяина. Что он ничего не может, не может ни решать, ни действовать, ни как-то влиять на свою собственную жизнь… И вот – оказалось, что может! Он терпел, ждал и верил, и всё получилось! Прислонившись спиной к стене в тесном коридоре, Гор смотрел на узкое окно высоко вверху, и ему хотелось кричать и смеяться. Хозяина ждёт сюрприз! Нет, Гор не бросится опрометью прочь, как только у него возникнет такая возможность. Он был наивен и невежественен, но не глуп. И понимал, что, не зная ничего, абсолютно ничего о жизни снаружи, он в тот же день и пропадёт к чертям собачьим. Нет, у Гора и тут был план. Сначала он прикинется послушным, благодарным и исполнительным, всё выяснит, разведает, что за жизнь такая там, за стенами Садов Мечты, с чем её едят, подготовится, и свалит отсюда, от Хэ, от собак и волков, от извращенцев и убийц… Он столько ждал. Он столько терпел!.. Он не думал ни о реванше, ни даже о мести. Когда-то он не только хотел, но и пытался убить Хозяина, бросался на него, как впавший в бешенство от страха, боли и отчаяния зверёк. Но за прошедшее время тот успел основательно прочистить ему мозги, внушив веру в то, что всё происходящее – отвратительно, но неизбежно. Гор даже верил, что Хозяин на самом деле не самый злой и отвратительный человек на свете, что есть гораздо страшнее и злее, а главное – могущественнее, и вот они и вынуждают даже Хозяина поступать не так, как он хотел бы поступать с ними, которых считает своими детьми, а так, как он и поступает… В то же самое время Хозяин ведь находит возможность и как-то поощрить их, как-то продвинуть, дать им какие-то привилегии, и Гор не мог не признать, что где-то он прав. А жестокость… Что ж, в Садах Мечты без неё было никак, и это тоже Гор не мог не признавать. Он давно принял, как данность, то, что в его бедах и вообще в том, что он – вот такой и живёт вот так, виноваты не Хозяин, и не гости, а их паскудные мамаши, которые бегают трахаться с эльфами, не смотря на запреты и на то, что потом происходит с их детьми. А так же сами эльфы, которые тоже это знают, но, тем не менее, от траха с человеческими шлюшками не отказываются и судьбой своих детей совершенно не интересуются. И Гор ненавидел и тех, и других. Свою мать он даже мысленно иначе, как «эта тварь», не называл; а отца… Понятия об отцовстве у него были самые смутные, но откуда берутся дети, и куда деваются, родившись здесь, Доктор его просветил, и с той поры, как узнал это, Гор старался, чтобы его семя не попало ни к одной Чухе из тех, что он брал. В той части его души, где должны были находиться мысли и чувства к матери, у него была страшная чернота, какая-то пугающая его самого злоба и отчаянное неприятие этих чувств и мыслей; он не хотел, не мог и не позволял себе много думать о ней. Вообще старался не думать. А когда всё-таки приходили, непрошенными, эти мысли, он испытывал такую тоску, такую боль и злость, что быстро изгонял их из головы… жаль, что не мог окончательно изгнать из сердца. Порой Гор начинал непроизвольно мечтать о том, как оно будет: его свобода, его жизнь ТАМ?.. И порой он думал и о том, как найдёт свою мать, посмотрит ей в лицо, расскажет, что с ним было. В подробностях. И сделает с нею то же самое, что делали с ним – пусть попробует, каково это: стоять с содранными ногтями и исполосованной спиной коленями на битом стекле и подыхать от боли и жажды! А он оставит её вот так, и уйдёт… Навсегда уйдёт, обретя – Гор в это верил, – покой, свершив свою месть и восстановив справедливость. Потому, что, не смотря на всё его спокойствие, не смотря на выдержку и хладнокровие, и на то, что в целом теперь своей жизнью он был доволен, даже гордился собой, в глубине его души продолжал жить униженный и истерзанный подросток, который требовал справедливости и реванша.

Сердце вытворяло чёрт знает, что, радость клокотала в нём, разрывая грудь и превращая кровь в какую-то бурлящую весельем и сумасшествием смесь. Нет, в таком состоянии в Приют идти было нельзя! Три месяца… всего три – целых три!.. Теперь, когда появился этот срок, включился обратный отсчёт, и Гор почувствовал себя одной ногой на воле. При этом он с особой остротой ощутил, до чего ему опостылело здесь всё, всё, всё! Три месяца! Когда он не остался бы здесь и трёх минут! Как же их пережить?..

У них с Доктором был уговор – и вовсе не о том, что подумал Арес. Просто порой Гор оставался на ночь в роскошных гостевых будуарах, где те отдыхали от трудов своих неправедных, мылись и переодевались. Некоторые здесь же и развлекались, не отводя жертву в общий зал со станками и прочими приспособлениями, а так, в уединении и на банальной постели, потому и последние здесь тоже были, и довольно роскошные – по мнению Гора, никогда не видавшего настоящей роскоши. Что он вообще знал?.. С фермы, находившейся в страшной глуши, он попал прямиком в Сады Мечты; их везли в закрытых возках и в трюме баржи, он и дороги-то не видел. Он не знал, что такое замок, что такое город или деревня, он вообще ничего не знал. Но он был очень умён, и понимал, до чего сильно его невежество. Душа его жаждала какой-то информации, каких-то новых впечатлений, какого-то знания, и крупицы этих знаний и информации о внешнем мире он получал от гостей, Доктора, Хозяина и частично – от одного из своих парней, Эрота, который попал на ферму в восьмилетнем возрасте и кое-что помнил о жизни «на воле» и мог об этом вспомнить и рассказать. Ещё у Гора была книга: ему подарила её его постоянная гостья, дама Бель, когда он как-то признался ей, что хотел бы побольше узнать о мире и о людях. Читать он не умел и вообще не понимал, что значат чёрные затейливые значки, но книга была богато иллюстрирована, и Гор часами рассматривал картинки. На картинках люди занимались, мягко говоря, неприличными вещами, но Гора интересовало не это. Он рассматривал всё, что окружало этих людей, каждую мелочь, ведь художник помещал своих персонажей в интерьеры и пейзажи недоступного Гору мира. Книгу Гор хранил в тайнике, который обустроил в комнате при Приюте, где хранилась солома для их лежанок: соорудил из досок будку и закидал её соломой, надёжно скрыв от любых глаз. Там же он хранил и остальные свои сокровища: четырнадцать золотых дукатов, которые зачем-то давал ему второй его постоянный гость, священник, называющий себя Гелиогабалом, самодельную заточку и кусок вишневого пирога, давным-давно превратившийся в камень. Гор, обожавший вишню, хранил его куда трепетнее, нежели деньги, изредка позволяя себе отгрызть небольшой кусочек и воскресить в памяти забытый вкус. Бегом добравшись до своего тайника, Гор достал оттуда книгу и помчался в Девичник, уже не боясь встретить там Доктора: в сумерках тот, приняв измученных девочек, и велев Паскуде вымыть их и наложить компрессы на синяки и кровоподтёки, закрывался у себя, чтобы уже до рассвета не высовывать носа из своих покоев. Но Гор знал, где он прячет ключ от гостевых покоев специально для него, и, забрав его, остановился перед клетками, разглядывая бессильно лежавших на своих тюфяках девчонок, с которыми от души развлеклись на оргии. Нет… пожалуй, что не стоит. Не от жалости – жалости к девочкам Гор давно научил себя не испытывать. Просто никакого удовольствия измученные, избитые и истерзанные Чухи сегодня доставить ему уже не могли. Две из них тяжело, с надрывом, дышали, одна стонала, лёжа в странной и неудобной позе, четвёртая вообще сидела, вся тряслась и раскачивалась из стороны в сторону, держа перед собой опухшие и посиневшие руки. Груди и бедра всех четырёх были облеплены примочками и компрессами. Что с них было взять?.. Каким бы ни сделали его Сады Мечты и Хозяин, но садистом Гор так и не стал, и удовольствия от побоев и вида увечий и травм не испытывал, напротив. Бил, если требовалось, и бил легко, но никогда – для собственного удовольствия. Как бы он ни презирал девочек, но мучить тоже не хотел, и переключил своё внимание на Паскуду, которая старательно мыла столы. Две другие беременные девушки, которых Доктор, не мудрствуя лукаво, звал Пузатая и Брюхатая, уже спали в своих стойлах.

Паскуда была достопримечательностью Девичника: она жила здесь уже три года. Из девочек дольше года здесь не протягивал никто: даже если они не умирали от побоев, отчаяния и издевательств, их убивали просто потому, что они «теряли вид». Паскуда была эльдар – эльфийская кватронка, и возможно, поэтому «вид» не теряла, хотя носила уже третьего своего ребёнка. Оба предыдущих младенца были здоровенькими и хорошенькими девочками, просто на удивление, не смотря на скотскую жизнь их матери, и Доктор, глумясь, говорил, что держит Паскуду «на племя». На лицо Паскуда так же оставалась на удивление красивой, и каким-то образом сохраняла искру жизни в глазах, тогда как остальные девочки уже через пару месяцев превращались практически в зомби. Синяки под глазами и резкая худоба её, конечно, не красили, так же, как живот, казавшийся из-за худобы особенно огромным, зато груди у неё были, так же из-за беременности, прямо-таки отменными. Гор любил секс. Собственно, кроме секса, других удовольствий от своей жизни здесь он и не имел. И все свои знания о женщинах он подчерпнул здесь же, от Хозяина и Доктора. Последнего Гор презирал и никогда особо не слушал, но вот Хозяин… Ненавидя его, Гор, тем не менее, относился к его речам серьёзно. А поговорить тот любил, и говорил много, красиво, логично и очень аргументированно, так что Гор, юноша весьма не глупый, изъянов в его рассуждениях не видел. От Хозяина Гор узнал уже в первые же недели своего пребывания в Садах мечты, что женщины – существа подлые, ничтожные, тупые, но при том очень опасные. Не имея настоящего ума, они, тем не менее, очень хитры, и их хитрость смертельно опасна. «Чаще всего, – поучал он в своё время Гора, – они берут на жалость. Ты её пожалеешь, и она тут же присосётся к твоей душе, как пиявка, и ты сам не заметишь, как начнёшь ради неё рисковать собой, терять то, другое, третье. Все твои усилия будут направлены на то, чтобы ей было безопасно, комфортно, тепло и сухо, она ведь такая бедненькая, хорошенькая, хрупенькая, такая беззащитная в жестоком мире… А когда она возьмёт от тебя всё, что ты сможешь ей дать, она просто тебя бросит, и забудет. Ты отдашь ей всё, она не даст тебе ничего, да ещё и погубит, как погубили Сета – ты помнишь его?.. Считаешь, я жестоко поступил с ним?.. Но у меня не было выбора – он уже погиб. Ты же помнишь, что ради той дряни он готов был убивать даже вас, своих братьев! И его кровь – на ней, а не на вас и не на мне. Я давно живу на свете, мальчик, и научился не только видеть скверну в этих ядовитых тварях, но и выжигать её, выдирать с корнем, спасая вас же, дуралеев, от этой заразы!». Ещё он говорил, что девушки – ничтожества, в них нет ничего того, что есть благородного и высокого в мужчинах и юношах. Им неведомы ни честь, ни гордость, ни отвага. «Посмотри, как они пресмыкаются перед вами и с какой готовностью унижаются, и вспомни себя, вспомни, как боролся ты – так, что даже я восхищался тобой! Нет, кроме презрения и суровости, они не заслуживают ничего!». – И вот эти последние доводы действовали на Гора сильнее всего, потому, что сам он сильнее всего презирал именно раболепие и покорность. Девочек ему, не смотря на презрение и предвзятость, часто бывало даже жаль, но он научился игнорировать свою жалось, как учится колоть животных любой живущий в деревне мужчина. Да он и относился к девочкам, как к животным. Для него они были скотиной, которую нужно обучить, обломать и использовать. Методы Хозяина действовали безотказно: выросшие в глуши, неграмотные, невежественные, с детства забитые и запуганные, девочки попадали в Сады Мечты, где их сразу же самым жестоким образом ломали и втаптывали в грязь. Естественно, они своим поведением и повадками только подтверждали всё, что он говорил о них! Но Гор об этом не думал. Он вообще о них, как о живых и чувствующих существах, не думал.

– Пст! – Решив, что лучше Паскуда, чем вообще никого, скомандовал он, и девушка, бросив тряпку, метнулась к нему, опустившись на колени. – Пошла со мной.

Жизнь удалась! Полулёжа на роскошной постели перед горящим камином, Гор наслаждался вином, пирожными с серебряного блюда, засахаренными кусочками фруктов и орехами, да тем, что делала Паскуда, стоя на коленях у постели меж его ног. Отсюда живота было не видно, зато груди – вот они, а женские груди Гор любил. Особенно любил видеть, как они подпрыгивают в такт его движениям, но и так посмотреть было приятно. За столько времени Паскуда стала просто виртуозом в своём деле, и Гор не пожалел ничуть, что взял её. Он даже порой бросал ей печенье и кусочки сыра, с тем же самым чувством, с каким люди бросают подачки животным, не ощущая унизительности своего поступка, напротив: считая, что поощряет её и делает ей приятно. Ладно уж, пусть тоже порадуется! Паскуда, которую Доктор держал в чёрном теле, беременная и потому вдвойне голодная, жадно хватала эти куски и торопливо съедала, чем забавляла Гора весьма.

Он был очень, очень, очень доволен собой. У него всё получилось, он был успешен, он был на коне, нет – он был царь горы! Три месяца, потом – какое-то время на подготовку, и он пошлёт это место, и Хэ заодно, в самую вонючую жопу, а для него – свобода!!! Гор упивался этими мечтами. Всё, он победил! Только бы пережить эти три месяца, но это не проблема, он уже такое пережил! Довольный собой и своей жизнью, Гор готов был даже Паскуде уделить толику удовольствия, потому, получив от неё всё, что хотел, поставил щедрой рукой ей у камина на пол тарелку с остатками печенья и сыра:

– Валяй, жри, пока я добрый! – И, развалившись на постели, открыл книгу.

У него здесь и любимые картинки были. Например, картинка, где кавалер наяривал даму «по-собачьи» в портике богатого дома, а люди на улице и не подозревали, что происходит у них под боком. Гор любил эту картинку именно за то, что здесь видна была часть улицы, прохожие, балкон со свисающим с него богатым ковром, торговка молоком, и самое главное – панорама города на заднем плане. Гор с замиранием сердца рассматривал тщательно прорисованные художником детали: крепостные стены, башню, стражников с копьями, человечка с вязанкой хвороста, и двух лошадей, на которых ехали мужчина и дама… Гор до сих пор безумно любил лошадей, и каждый раз сердце его сладко сжималось, когда он рассматривал эту картинку. Или другую, где женщина ублажала конюха так же, как недавно его самого Паскуда, прямо на конюшне, в стойле, в присутствии роскошного белого коня. Гор даже гладил этого коня пальцем, наслаждаясь своей ностальгией, и мечтая, как уже скоро, очень скоро, будет иметь своего коня – может, даже белого, как знать! – и будет свободен… В голову лезли всякие глупые мысли, спать не хотелось совершенно: он был слишком возбуждён, чтобы спать. Хотелось поговорить; высказаться, похвастаться, в конце концов! Пусть даже и Паскуде, и что?.. разговаривают же люди с собаками! Гор был так счастлив, что не прочь был сделать счастливым кого-то ещё, поэтому щедрой рукой плеснул Паскуде и вина:

– Держи, выпей. Пей, говорю! Пользуйся моей добротой. Пей, это вкусно! – И девушка несмело взяла бокал. Некоторые гости любили так начинать свои игрища: прикидывались добренькими, предлагали еду, вино… Чем это заканчивалось, Паскуда отлично помнила. Но Гор, похоже, в самом деле просто дал ей вина. Она осторожно пригубила и аж зажмурилась, до слёз: вино было терпким, сладким, густым, и показалось ей нереально вкусным. С непривычки оно подействовало очень быстро: щёки её порозовели, глаза заблестели, даже настроение поднялось, стало как-то легко и почти хорошо. От очага было тепло, ковёр был мягким, сыр и пирожные – вкусными. Паскуда отлично понимала, что Гор взял её просто потому, что других было сегодня не взять… А жаль – ей понравилось. Вот бы почаще!

А Гор меж тем трепался:

– Ты даже не представляешь, что со мной скоро произойдёт, да и куда тебе! А я свалю отсюда, поняла?.. Свалю на фиг; кому что, а мне – свобода-а!!! – Он проорал это слово так, что Паскуда вздрогнула. – И будет у меня жизнь, понятно тебе, жизнь, настоящая, моя, и только моя, без уродов этих всех, без Клизмы, без Хэ… и без вас.

Девушка слушала трёп Гора, смакуя сыр и вино, и губы её порой трогала злорадная улыбочка. Не всё было так радужно, как ему представлялось, ох, не всё! Но Гор на неё не смотрел и её злорадства не замечал. Он наслаждался, и не подозревая, что это его последняя подобная ночь. Что где-то со скрипом и лязгом повернулось колесо судьбы, и желтая лента упала в темноту мрачного грота, а в далеком Ашфилде, о котором он и знать не знал, девичья рука погладила лак любимой лютни, и нежный тихий вздох ознаменовал прощание с прошлой жизнью и новые надежды. Что в устье Великой Реки уже вошел корабль с фигурой единорога на носу, разрезая обледеневшим килем свинцовые ледяные воды, по которым косами вился студеный пар. Никто еще этого не знал.

Глава вторая: Тринадцать

На рассвете девочки начали просыпаться; первая проснулась эльдар, Мария – она и уснула последней. Она была эльфийской кватронкой: дочерью эльфа и полукровки, почти эльф, поэтому была сильнее и здоровее своих подружек. По дороге нёсший её мужчина потерял жёлтую ленту с её платья; остальных трёх девочек с такими же лентами уже не было с ними. Проснувшись, Мария удивилась неприятному привкусу во рту, а так же тому, что все они, одетые в короткие и уродливые рубашки, как попало лежат прямо на каменном полу в странном, абсолютно пустом помещении. Здесь был очень высокий потолок, но само помещение было длинным и узким, как коридор. Три стены были каменными, из пёстрого мрамора, украшенные странными барельефами, а четвёртая стена – деревянной, с большой двустворчатой дверью, запертой снаружи. До потолка она не доходила, и Мария, задрав голову, увидела, что помещение снаружи – очень большое, с большими окнами высоко под потолком, светлое. Встав, Мария осмотрелась. Внимание её сразу же привлекли барельефы: на них очень реалистично и талантливо изображены были монстры с головами животных и телами людей, которые тащили за волосы, избивали и насиловали связанных женщин. Половые органы монстров были изображены настолько реалистично и тщательно, что у Марии, никогда не видавшей мужчин, но жившей на ферме и наблюдавшей спаривание животных, не возникло ни малейших сомнений насчёт того, что она видела. Как и насчёт того, что всё это было именно насилием: художник постарался, чтобы и в этом сомнений не было. У связанных женщин были страдальчески искажены лица и растянуты рты в беззвучном крике. Марии стало так жутко, что её даже затошнило. Что там говорила вчера Госпожа?.. Что всё, что с ними будут делать, правильно и законно?.. Но что именно с ними будут делать? Почему на них эти нелепые рубашки, оставляющие открытыми ноги, с огромными вырезами, из которых выпадают груди?.. Остальные девочки просыпались, поднимались; посыпались вопросы:

– Вот я уснула! Ты тоже?

– Где мы?

– Ой, а кто меня раздел?

– Мои волосы! Смотрите, мне обрезали волосы до лопаток!

– Ой, и мне!

– Где мы?

– А где Мина? И Тина, и Агнес?!

– И Ким нет! Девочки, где мы?

Мария молча показала Трисс, своей подруге, белокурой полукровке с серыми большими глазами и пухлыми губами, на барельефы, и та скривилась:

– Ой, нет! Фу-у!

– Что – нет?! – Тут же повернулась к ним Марта, кватронка, пепельная блондинка, кудрявая и кареглазая. На юге Нордланда каждую третью девушку звали Марта, и так же много здесь было сухопарых, грациозных кудрявых блондинок. Подойдя к подругам, она зажала рот ладонью:

– Ге-е-е! Вот мерзость! И придумают же такое!

– Где мерзость?! – Побледнела самая младшая, черноволосая темноглазая кватроночка, Клэр. – Что это? Что они делают?! Зачем это?!

– Тихо! – Приложила палец к губам Мария, у которой был самый хороший слух. – Кто-то идёт!

– Сколько сегодня? – Услышали девочки холодный низкий голос. Голос был мужской, несомненно мужской; с мужчинами, работавшими на ферме, девочки не общались под страхом самых суровых репрессий; они и видели-то их только со стороны и никогда – близко.

– Тринадцать. – Ответил голос, выше первого, скрипучий и неприятный, но тоже мужской. – Четыре для особых удовольствий, и того для вас – девять. Есть одна эльдар, правда, старая – семнадцатилетка, но красотка при том, в самый раз для тебя, Гор.

– Одну нам! – Напомнил кто-то, тоже мужчина, и холодный голос подтвердил:

– Вам, вам. – Сказано было у самой двери, и девочки отпрянули от неё. Они не понимали, что происходит, но им было очень страшно.

Дверь заскрипела, открываясь, и Мария первым увидела Гора: она как-то сразу поняла, что это он. Да его и невозможно было не увидеть первым, при его-то росте и красоте лица!. Но слишком правильное лицо и ледяной взгляд тёмных глаз были такими же, как его голос: жестокими и бесстрастными. Он посмотрел на Марию, задержал взгляд на её ногах, потом окинул взглядом остальных девочек, словно смотрел на животных, которых собирался использовать.

– Давай, сразу нашу выберем, Гор? – Обратился к нему рыжеволосый юноша, тоже красивый, хоть и иначе, и явный кватронец: из эльфийского в нём были лишь слегка заострённые уши, да нездешний блеск в глазах. Гор осмотрел девочек и вновь задержал взгляд на Марии, от чего она вся похолодела и сжалась.

– Выбирайте. – Кивнул он. – Мне вот эта нравится, эльдар.

– Она здоровая, как лошадь! – Сморщился Арес. – И старая, ей, поди, за шестнадцать уже! Мне вот эта, рыжая нравится! – И он рванул на себя взвизгнувшую Розу, пятнадцатилетнюю кватроночку с медными кудрями, молочно-белой очень красивой кожей и прекрасными чёрными бархатными близорукими глазами. Парни мгновенно содрали с неё рубашку и принялись щупать и осматривать, тиская груди и ягодицы:

– Смотри, какая смачная!

– Вы на рожу её повелись. – Холодно сказал Гор. – Она кватронка; чё, не знаете, что с кватронками бывает?.. Рожа станет страшная, а жопа у неё так себе, сиськи в стороны торчат, как у козы, и ноги короткие! Длинная-то круче! – И он потянул к себе Марию. Девушка молча, но сильно рванулась, и Гор от неожиданности выпустил её, а она, зашипев, как дикая кошка, попыталась проскользнуть между ними к выходу.

– Бешеная Чушка!!! – Завопил Арес азартно; они мгновенно схватили Марию и принялись лапать, награждая пока несильными, но чувствительными оплеухами. Мария отбивалась молча, пыталась царапаться, пинаться и кусаться, и её быстро скрутили.

– Гор, с неё начнём?! – Спросил Арес, чуть покраснев от раздражения и азарта.

– Нет. – Сказал Гор. – Её последней. Пусть смотрит.

– Так чё, кого возьмём? – Арес присмотрелся к Трисс, побледневшей, дрожащей от страха за Марию. – Рыжую или вот эту, губатую? Смотри, какие у неё сосалки смачные!

Парни заспорили, осматривая и ощупывая девочек, которые плакали, вырывались и пытались сжаться и прикрыться. Кроме Ареса, Трисс никто не захотел. Эрот, высокий, нереально красивый блондин с синими глазами и чёрными бровями и ресницами, полукровка-Фанна, редчайшее на Острове существо, так как Фанна практически не контактировали с людьми, захотел маленькую Клэр, но та была такой тоненькой, такой хрупкой, почти без груди, с узкими бёдрами, что его только подняли на смех. Приют явно склонялся к грудастым пышечкам: Розе и Саманте. Вторую, хоть Гор решил, что она получше Розы, тоже забраковали из-за возраста: ей было уже шестнадцать. Гор попытался предупредить парней, что Роза им очень быстро разонравится, но Локи, который часто спорил с Гором просто потому, что ненавидел его, всё-таки убедил всех остановиться именно на ней. Девушку заперли обратно в загон, Марию привязали за руки к кольцам в стене, а для остальных начался ад. Их насиловали, передавая от одного к другому, били, запрещая издавать членораздельные звуки, жаловаться и просить; принуждали делать такие отвратительные и шокирующие вещи, что многих рвало, и за это их опять били. Кудрявая Марта так визжала и орала, когда ее начали насиловать, что Гор прервал процесс и потребовал Доктора. Этого девочки знали: раз в полгода он появлялся на ферме и осматривал их. Осмотрел он и Марту, бесцеремонно раздвинув ее дрожащие бедра и заглянув в пах.

– Ничего страшного, просто истерит. Думает, хитрая, думает, вы ее оставите в покое. Рожу ей разбей, и трахай дальше, заткнется, как миленькая.

– Крови слишком много. – Возразил Гор. – Смотри лучше!

Доктор, недовольный, что ему возражают, за волосы скинул Марту с доски, на которой ее разложили, и палкой не жалеючи огрел по спине: