По крыше ходит слон

Ольга Лаврикова

По крыше ходит слон

Посвящается всем женщинам

Пока вы не сделаете бессознательное сознательным, оно будет направлять вашу жизнь, и вы назовете это судьбой.

К. Юнг

Пролог

Он просыпается от дикого холода. Заходится в кашле, трясется всем телом так, что тревожит толстого рыжего кота, примостившегося на его спине. Кот спрыгивает на пол с дребезжащим мурчанием. «Как блюдца в буфете дрожат при землетрясении». Кажется, так она говорила. Та, что была ею. «Нет, не в буфете. В серванте. Да, именно так она говорила», – вспоминает он, и рот растягивается в улыбке. Кривится. Сейчас ему важна любая деталь – только бы восстановить ее образ. Той ее. Не нынешней.

Почему в доме так холодно? Он вспоминает события прошлой ночи и впервые за несколько месяцев плачет. Холодом тянет с кухни. В его голове мелькает картинка из прошлого: дверца духовки приоткрыта, оттуда валит дым и жар, а она сидит на кухонном полу в кружевных трусах и безразмерной белой футболке. На руке – огромная прихватка-перчатка в дурацкий цветочек. Она рыдает и хохочет одновременно. «Ну вот, теперь без ужина». Он садится рядом, обнимает за худенькие плечи: «Пиццу закажем, ну, что ты». Картинку заволакивает дымом, хрупкий образ тускнеет, улетучивается, а на его место приходит реальность. Неотвратимая. Земная. И стерильный холод. «Хоть бы подгоревшими пирожками пахло», – мучительно проносится у него в голове. Но прошлое не вернешь. Фигушки. Вот тебе настоящее. Получи и распишись.

– Ли-и-и-да, – шепчет он, хотя хочется крикнуть, чтобы она наконец услышала. Но голос не слушается. Немудрено: прошлой ночью он орал. Так орал. Как никогда еще в своей жизни.

Он просовывает ногу в тапок, шарит в поисках второго, но не нащупывает и идет так, прихрамывает. Упирается в дверь спальни. Их спальни – когда-то. Он уже и не помнит, когда в последний раз ночевал там. Дверь заперта, вместо ручки кривится пустая глазница. Он пытается открыть дверь, но та не поддается. Видимо, снова заперлась изнутри стулом. В полной тишине раздается ее шипение:

– Чш-ш, Гришеньку разбудишь. Ну-ну, спи, мой хороший. Бом-бом, бом-бом.

– И-ы-ы-ы, затянула свою колыбельную. – Он роняет голову на руки и скулит.

Часть I. Лидочка

Острые колени

Три года назад

В ресторане шумно, душно и пахнет дымом. Лидочка сидит напротив Макса, а рядом с ним – Змеюка. Вообще-то Змеюку зовут Настя, но для Лидочки она теперь Змеюка на веки вечные.

– Давай мне чек, я заплачу. – Змеюка тянется к своей сумочке, которую положила прямо на стол. Лидочку бесит, когда люди бросают ключи, кошельки, сумки туда, где еда.

– Да что ты, я заплачу, я же вас тут собрал!

– Нет, я! – Змеюка выхватывает чек у Макса, лыбится, поправляет очки и дотрагивается кончиком языка до верхних передних зубов.

Змеюка – самая натуральная.

В тот вечер все идет неправильно. Лидочка и сама не понимает, как ее угораздило влипнуть в отношения с человеком, у которого есть такая подлиза во френдзоне. Весь вечер Змеюка поет дифирамбы Максу и разглядывает Лидочку. С головы до ног. Словно спрашивает, что он в ней нашел.

– А, так вот почему ты с ней, – говорит Змеюка Максу, как будто Лидочки нет рядом, а затем поворачивается и с улыбкой пропевает: – Я давно мечтала с тобой познакомиться!

– Давно?

– Да! Ты именно такая, как Макс и рассказывал.

– Вы обо мне разговаривали?

– И ты такая худая, – продолжает Змеюка, как будто не слышит последней реплики. Все она слышит, но ее, похоже, только раззадоривает быть третьей лишней. Бывают люди, которые чувствуют себя неуютно, если договорились пойти в кино компанией, а смогли прийти не все. И вот ты сидишь рядом с парочкой и не знаешь, как себя отвлечь от их обжиманий. Змеюка же не такая. Такое чувство, что ей не хочется заниматься своими, а вот в чужие она и рада вмешаться. Интересно, почему так? Лидочка не ревнует, но и не верит в то, что Змеюке нужен Макс. Был бы нужен – они бы давно были вместе, знакомы уже вон сколько. Дольше, чем с ней. Лидочка ощупывает Змеюку взглядом, как в фотошопе, когда проходишься по каждому миллиметру, и пробует оценить ее внешность трезво.

«И ты такая худая». Лидочка ненавидит, когда ей говорят о весе. Почему она не может сказать кому-то про лишний вес? Сразу вспыхивают обиды, ведь сейчас модно быть бодипозитивной. А выплюнуть в лицо девушке, что она худая, – это в порядке вещей.

Макс знает, что Лидочка ненавидит комментарии окружающих о ее худобе. А Змеюка будто улавливает недовольство и бьет в цель, словно в морской бой играет и поняла, что наметила пятипалубный.

– О, какие колени у тебя! Острые! Просто мечта!

Лидочка чувствует себя курицей на охлаждаемой витрине. Курицей, которую покупатель долго осматривает перед тем, как выбрать.

– Да, за колени я и полюбил ее. – Макс думает, что так он поддерживает Лидочку, но вечно читает ее мысли по-своему.

– Так вот в чем дело! Все вы, мужчины, одинаковые, за внешность цепляетесь. А сам говорил мне что-то про стихи Есенина, про то, какая она вся из себя экзотика…

Лидочке снова кажется, что ее здесь нет. Интересно, почему Макс общается со Змеюкой, и видит ли он, как она к нему относится? А если видит, то зачем знакомит их? А главное, почему пересказывает Змеюке все детали их отношений? Это ведь их мир, только для них двоих. Хотя, похоже, это – ее иллюзия, а их мир – круглый аквариум в комнате у избалованного ребенка. Лидочка присылала ему стихи Есенина, которые отчего-то сильно любила, а после он читал ей их и называл дорогой. Прямо как в стихах Есенина.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Тогда это казалось ей жутко романтичным. Теперь же в голове эти стихи звучат как предсказание от него. Как намек.

Лидочка сидит и не понимает, почему ее так бесит Змеюка. Вот она улыбается, милая. Должна же нравиться. Она всем нравится – так говорит про нее Макс. Но улыбается слишком часто и невпопад, будто именно такая у нее цель – понравиться. Подлизаться. Змеиный жест свой с языком повторяет. Интересно, не болят ли у нее щеки от постоянных улыбок? А очки? Неужели ей не хочется заменить их на линзы, неужели не натирают переносицу? Ладно, пес с очками. Ревновать ее к Максу – нет, Лидочка не ревнует. Но что-то в ней жутко не нравится. В этой Очковой Змеюке.

– Я сейчас, – говорит Змеюка и направляется в туалет.

Лидочка сидит, Макс листает ленту в телефоне. Лидочке кажется, что он сейчас скажет что-то, объяснит, но оба молчат. Наконец, Лидочка взрывается:

– Ты позволил ей заплатить за всех?!

– Да она любит это, ей несложно.

– Но, блин, это как-то неправильно.

Змеюка обхватывает лицо Лидочки сзади, закрывает глаза и целует в щеку. «Что это было?» – только и успевает подумать Лидочка, как Змеюка вновь поражает ее своей осведомленностью.

– Максик говорил, ты не работаешь.

– Я работаю, но из дома. – Лидочка пинает под столом ногой Макса.

Ну он дает! Все, что ли, ей рассказывает? Но, главное, почему Змеюку так интересует все это? Своей жизни совсем нет?

– А-а, точно, что-то такое припоминаю. Но это такой шаткий доход. Сегодня есть, завтра нет, – пропевает Змеюка и опускает глаза на пальцы Лидочки, на которых нет маникюра. Обкусанный мизинец Лидочка всегда старается спрятать, но сейчас ей это не удается. Она перехватывает взгляд Змеюки, и та улыбается еще шире обычного.

– Хочешь, запишу тебя на маникюр?

– Что? Какой маникюр?

Лидочка прячет кисть руки между коленями и сжимается, будто эмбрион в материнской утробе.

Иногда Лидочка думает, что Змеюка на самом деле такая милая, хорошая, добрая, а ее мнение ошибочно. Ну, не представляет она, что дружба между мужчиной и женщиной возможна, но ведь это не значит, что ее истина – единственно верная. Но потом Змеюка выдает подобный финт ушами – и Лидочка понимает, что дело тут вовсе не в дружбе. Ей кажется, что Змеюка ненавидит ее и выискивает изъяны, чтобы обратить на них внимание остальных. И в особенности – внимание Макса. Она как будто удовольствие от этого получает. А Максу все равно. Он продолжает листать ленту.

По дороге домой Лидочка долго молчит, потом не выдерживает:

– Ты ведь в курсе, что она влюблена в тебя?

– Ты о ком?

– О Насте, о ком еще.

– Ты придумываешь.

Лидочке нужно узнать наверняка, как он относится к чувствам Змеюки. Но из Макса об этом и слова лишнего не вытянешь. И это бесит Лидочку настолько, что она переходит на крик. Их первая серьезная ссора – из-за Змеюки. Как и многие последующие. Вот когда нужно было говорить аривидерчи. Но Лидочка просто устраивает скандал, до двух часов ночи высказывает Максу, что Настя его любит, и, кажется, пару раз называет ее Змеюкой, что окончательно выбешивает Макса. Он говорит, что их отношениям конец, раз она разводит скандал на пустом месте. Лидочка просит прощения, они обнимаются и засыпают вместе.

Голые короли

Год назад

Вторник. День, обычный во всем, кроме одного. Сегодня они смотрят квартиру, в которой будут жить вместе. Лидочка так давно об этом мечтала, так ждала этого, что ей все равно на интерьер. Пусть бабушкины серванты, склад хозяйских вещей на балконе, зато квартира только их. И никто не нажарит котлет из свинины так, что вонять будет еще целый день после. Лидочка станет готовить сама: котлетки из нута, рис в индийских специях, запеченные овощи с тофу. Лидочка вегетарианка, и она хочет, чтобы Макс тоже перестал поедать животных. Она станет кормить Макса правильно, а то от жирной пищи, которую постоянно варганит Жанна Александровна, можно и помереть раньше срока.

Лидочка залетает в квартиру и носится, открывая двери. Где же она? Где ванная комната? Ванная непременно должна быть большая. Чтобы расставить свечи, набрать горячей воды с пеной. Кто-то выбирает квартиру с большой гардеробной, но у Лидочки мало одежды, а в жару она и вовсе щеголяет в чем мать родила, если никого нет дома. И для нее жизненно важно, чтобы в квартире была ванна. Не душ.

– Здесь, конечно, не потанцуешь. Тесновато. Зато смотри, как необычно. – Лидочка двигает стеклянной дверцей, которая заменяет шторку.

– Но… Как же без занавески?

– А от кого нам прятаться? Боже! Наконец-то не от кого! Голые короли! – Лидочка стягивает через голову свитер и протягивает Максу. – И никаких тайн друг от друга!

– Непривычно как-то…

– И потом, я ненавижу эти занавески! Кажется, отдернешь – а там труп. Или еще хуже: мертвая женщина, как у Кинга в «Сиянии», помнишь? – Лидочка скрючивает пальцы, гримасничает и рычит.

– Ну и фантазия у тебя. – Он улыбается, накидывает свитер ей на плечи, обнимает, прижимаясь щекой к волосам.

– У тебя еще час до конца перерыва? – Лидочка выпрыгивает из его объятий, кладет свитер на раковину. – Хочу принять здесь ванну.

– Ты чокнутая? А вдруг кто-то придет? – Он вынимает из кармана телефон и смотрит на время.

– Так иди, вставь ключ в замок. – Лидочка улыбается и открывает кран.

Напоминалка

– А здесь что будет? – восклицает Лидочка, заглядывая в пустующую комнату.

– Ты как думаешь? – Макс обхватывает Лидочку сзади и нюхает ее волосы. Они пахнут гималайскими травами. Макс точно не знает, какие травы растут в Гималаях, но прочитал про них на Лидочкином флакончике и запомнил.

– Давай здесь будет детская? – говорит Лидочка своим запястьям.

Они еще никогда не говорили о детях так серьезно, как сейчас. Лидочке кажется, что пришло время. Новый этап отношений, все дела. Страшно, конечно, но как без этого?

– Ты можешь представить, что когда-то мы станем родителями?

– Шутишь? Когда-то – конечно, но не сейчас, – щебечет Лидочка, а сама чуть не плачет. Раз так ответил, значит, еще не хочет.

Спасение! Пахнет чем-то горелым. Лидочка бежит на кухню. Судя по запаху, там пригорают нутовые котлеты.

Макс идет следом, садится за стол, пододвигает к себе тарелку, на которой аккуратно выложены нутовые котлеты. Ковыряет вилкой одну из них, подносит к лицу, осматривает, будто редкое насекомое, обнюхивает и кладет обратно.

– Будет здорово, если он родится двадцать седьмого февраля, – подчеркнуто серьезно говорит Лидочка. – Потому что у тебя день рождения двадцать восьмого, и будет тебе такой подарок.

– Тогда почему не двадцать восьмого? – подхватывает шутку Макс. – Дарить подарки заранее – плохая примета.

– А потому что двадцать восьмое – только твой день и больше ничей.

Лидочка частенько поднимает странные темы. Макс и полюбил ее за странности. За флакончики с гималайскими травами, за увлечение йогой, разговоры о медитациях и индуистских божествах. Для него все это – сплошная экзотика. Когда они только начали встречаться, Лидочка взахлеб рассказывала про Махабхарату, обожала все индийское, ходила на йогу, тащилась от всех древних религий мира. Даже рассказывала про какие-то кармические связи и верила, что они вместе не просто так. Все это добавляло красок в серые будни.

Лида хохочет и ставит в телефоне напоминалку: двадцать седьмого февраля отпраздновать день рождения их сына. В каком году это произойдет, Лидочка пока не знает наверняка.

За Мерло

– Эй, ты спишь?

Макс открывает один глаз, щурится. Лидочка сидит на нем верхом. Волосы взъерошены, на шее – завиток. Он всегда выбивается, а Лидочка всегда психует из-за этого, но Максу нравится. Она расплывается в улыбке. Ну как можно на нее обижаться?

Макс любит поваляться в постели, и обычно Лидочка выскальзывает до рассвета, варит себе кофе и уходит в дальнюю комнату с ноутбуком. Лидочка никогда не работает по ночам. В ее жизни все происходит по графику. Но сейчас весь график можно скомкать и выбросить в урну, потому что она произносит два слова, от которых, кажется, могут произойти тектонические движения если не на Земле, то как минимум на их личной планете, которую они создали из хаоса.

– Я беременна.

Как это получилось? Они ведь обсуждали, что сначала встанут на ноги, переедут в отдельную квартиру, сделают ремонт – и вот тогда. Макс любит Лидочку еще и за это ее долбанное расписание. Оно позволяет ему отпустить ситуацию, не контролировать ничего.

Правда, жизнь вечно не влезает в расписание. Жизнь пробивается сквозь асфальт, жизнь всегда найдет путь. Лидочка часто вспоминает тот вечер. Они ехали с концерта «Сплинов», она навеселе пела «Мое сердце», и на фразе «за-мер-ло» поднимала бутылку повыше, и кивала, словно это тост такой в ряду стандартных – выпьем за здоровье, за любовь и за Мерло. Лидочка пила из горла какое-то дешевое красное вино, и все графики летели к чертям. У них закончились презики, и он тогда подумал: «Ну, от одного раза ничего не будет». Наивный. Теперь-то точно знает, что одного раза достаточно. Да и откуда ему было знать, как это бывает, тема секса всегда была под запретом. Когда Максюша научился читать, он вышагивал за руку с отцом и читал все слова, которые попадались. Читал громко: «Ап-те-ка, оп-ти-ка, я те-бя люб-лю, секс». Отец с силой сжал его ручку. «Ай!» – вскрикнул Максюша и захныкал. «Чтобы я больше не слышал от тебя таких грязных слов!» – пригрозил отец. Максюша хотел было спросить, что эти слова обозначают, и если они написаны, то отчего нельзя прочитать их. Но уже тогда уяснил: значения всех незнакомых слов лучше узнавать заранее. С женщинами, уже будучи взрослым, он тоже старается избегать тему секса. И каждый раз, когда слышит это слово, сжимается сам и потирает костяшки пальцев. Он никогда не говорит о своих желаниях в постели, подстраивается под партнершу, а если она заговаривает о своих желаниях, то их отношениям уже конец. С Лидочкой же они никогда не обсуждают секс, и это делает ее такой близкой и родной, что Макс уже не представляет жизни, в которой не было бы ее.

Утром после той ночи Лидочка валялась долго. Макс проснулся, перевернулся, уперся в ее ногу и вздрогнул от неожиданности. Он любил эти утренние часы, когда кровать в его полном распоряжении, и можно раскинуть руки и ноги, и никто не лежит на твоей груди, и можно дышать. Макс помнит, как окрашены были ее губы дешевым красным вином, и как это не соответствовало ее маниакальной чистоплотности. Она всегда смывала на ночь макияж, выливая на ватный диск средство то из одного флакончика, то из другого. Вся полка вечно заставлена ее флакончиками.

И вот теперь она сидит на нем такая родная и незнакомая одновременно, что Макс теряется и не знает, что сказать.

– Ты уверена?

– У меня задержка, вчера я проспала почти весь день и накосячила с проектом. Не сдала в срок. Но все это уже такая фигня. И я сделала тест. Смотри. – Лидочка протягивает ему узенькую белую полоску и прижимает руки к щекам. У нее внутри будто кто-то подносит зажженную спичку к свече, и вот-вот разгорится пламя.

– Шляпа, – говорит Макс, и внутри у Лидочки пламя гаснет в зародыше.

– И это все, что ты можешь сказать? У нас будет ребенок, а ты…

– Но мы ведь обсуждали, – произносит Макс и прикрывается одеялом.

Они действительно много раз обсуждали тему рождения детей и договорились, что пока не время. Слишком уж дорого во всех смыслах обходятся дети. Они видят это на примере своих знакомых, которые с появлением детей перестали ходить в клубы, путешествовать, а все разговоры сводятся у них к тому, что «мы пописали». Макс уже потерял нескольких друзей и не готов потерять еще и себя.

– Да, и что теперь? – Лидочка встает с него и подходит к окну, проводит рукой по бутонам гибискуса.

– Но ведь ты сама говорила, как боишься уколов, как хочешь сначала побороть свой страх, ведь беременность и роды – это сплошные капельницы. Это все твои слова!

– Ну, значит, проработаю страх по ходу пьесы, – говорит Лидочка оконному стеклу. Надо бы помыть окна. Они все в разводах и пятнах. Нехорошо. Когда младенец в доме, должно быть чисто.

Макс смотрит на затылок Лидочки и молчит. Сказать нечего, его как дубиной по голове ударили. Макс только уволился с завода и подрабатывает в такси, поэтому не понимает, как так. Как можно быть такой безответственной?

– Мы ведь даже еще кредит за свадьбу не выплатили! Ну, какой сейчас ребенок? Куда?

Кредит за свадьбу. Лидочка вспоминает, как он хотел пышную свадьбу и позвал всех друзей. Вспоминает их идиотский танец, который они разучивали.

– Я возьму больше проектов, не буду отказываться ни от чего.

– А, ясно, насмотрелась на инстамамочек?

Макса бесит, что Лидочка вечно пропадает в соцсетях и присылает ему посты и заметки о том, как надо жить. Легко рассуждать, когда сидишь на пляже и попиваешь апероль. А когда у тебя вся жизнь в кредит, крутишься как можешь, правильных советов никому не даешь и не просишь.

– Нет, но, если малыш уже здесь, куда его? Я знаю, что будет сложно, но мы справимся, мы же банда, эй!

Банда, как же! Как она ни старалась стать непохожей на мать, кажется, мать берет над ней верх. Я никогда не стану идеализировать свои отношения. Ха! Я никогда не останусь с мужем, если узнаю о любовнице. Ха, ха! Я сразу разведусь, когда свекровь начнет вмешиваться. Ха, ха, ха!

Вновь и вновь Лидочка возвращается в тот день, после которого она должна была перечеркнуть их отношения. Поставить жирную точку. В день знакомства со Змеюкой.

Семейный праздник

Макс не любит праздники. День рождения, Новый год – кому нужна вся эта мишура, если хочется одного из двух: либо оглохнуть, либо тихонько выскользнуть за дверь и бежать на край света, если такой есть. Однажды Макс так и сделал. Родители в очередной раз ругались. Они всегда, как назло, скандалят перед праздниками.

– Что-о-о ты сделал? – Мама выдвинула голову вперед, как разъяренная черепаха, если бы ее поставили на задние лапы. На слове «что» она как будто вся превратилась в букву о, губы с полусъеденной помадой вытянулись в жалобную трубочку. Мама вытерла руки о застиранный розовый халат, который Макс запомнил на всю жизнь и возненавидел этот предмет гардероба на женщинах. Недовольная, замученная, она, как на цепи, ходила между кухней и залом, где отец присел на краешек дивана. Макс с детства не понимал, как его отец может быть таким многоликим. С матерью дома он тише воды ниже травы, с ним жесткий и порой даже жестокий, а какой на работе – неизвестно. Он преподавал в институте и частенько жаловался на студентов, на что мама вечно выговаривала, мол, шел бы ты работать туда, где платят, а не туда, где тебя унижают.

– Понимаешь, мы разговорились в очереди, я пакет-то с курицей положил на стойку. А потом то да се…

– То да се, – перекривляла мама. – У тебя все вечно то да се, а выходит через жопу.

– Как ты выражаешься, Жанна!

Мама замахнулась, отец пригнулся.

– Выражаешься! Не о том печешься! У Максюши завтра день рождения, гости придут, курицу надо запекать. Я что им, пустую толченку, и все?

Макс ненавидел, когда родители вот так перебрехивались прямо при нем. Будто он ничего не понимает. Будто его не существует.

Тогда, накануне своего десятого дня рождения, Макс выскользнул за дверь, сел на трамвай и ехал. Сначала в окнах мелькали знакомые улицы, остановки, потом незнакомые. Стало страшно и интересно, неужели вот сейчас он начнет жизнь с чистого листа, никого из прежних людей рядом. Он вышел на конечной и испугался: низенькие домики, курицы гуляли по дороге, и вдалеке лаяли собаки. И Макс сел на трамвай в обратную сторону. Снова смотрел в окно, за которым будто пленка крутилась в обратную сторону, и незнакомые пейзажи сменялись знакомыми. У него возникло то чувство, когда возвращаешься домой после долгого путешествия, видишь знакомые места, и от этого все внутри падает. Не хочется возвращаться. Только не снова.

Макс вошел в квартиру, а родители все продолжали скандалить. Они даже не заметили его ухода. Разве такое возможно? Он ожидал, что его ищут, что у него сейчас спросят, в чем дело, почему он ушел. А Макс скажет, что не хочет, чтобы родители ругались. И они пообещают ему никогда не скандалить.

Макс тогда решил, что в своей семье скандалить точно не будет. Лучше тихо и мирно решить вопрос. Или лишний раз промолчать. Лучше уйти, чтобы дать выпустить пар и не участвовать в ругани, ведь можно собачиться час, два, полдня, да хоть всю жизнь с редкими перемириями. И нет конца и края этому упорному столкновению. Как в детском стишке:

Столкнулись два быка на узеньком мосту,

И уступить никто не хочет никому.

Упрямы были оба, не свернули,

В итоге оба в речке утонули.

***

– Мамочка, я бы с радостью, но у Лиды дедлайн по важному проекту, так что…

– Узнай у нее, сможет ли она перенести этот важный проект. И потом, что может быть важнее семьи?

Макс не хочет приходить на праздник к родителям, у него холодеют ноги и крутит живот, когда все они собираются за большим столом и как ни в чем не бывало чокаются, улыбаются друг другу, дарят подарки и шутят.

Но разве кому-нибудь скажешь, что тебе плохо, когда родственники веселятся? Тебя тут же объявят психом. Ладно, не психом, но неблагодарным уж точно. И что? Кому расскажешь про трамвай, про подарки, которые отец приносил, лишь бы мать замолчала? Он зарабатывал как мог, чтобы устроить ей праздник как у людей, а Максюше хотелось, чтобы они просто не ругались. Хотя бы перед его днем рождения и Новым годом.

– Узнай у нее, когда закончится этот ее проект. Мы не видели вас уже полгода, неправильно это. Все родственники соберутся. Праздник. Новый год! Это ведь семейный праздник, Максюша.

Семейный. Ха. И не скажешь ей, что семья – это он и жена. Я уже вырос, мамочка, твой Максюша вырос. Моя семья теперь – Лидочка. Страшно сказать такое маме, потому что за этим последует волна упреков, слез, обвинений в том, что единственный сын уродился таким неблагодарным. Всю жизнь старалась, а он не ценит. Макс этого не вынесет, женские упреки стоят комом в горле. Он хочет выть, но он же мужик.

– Хорошо, я узнаю, но не обещаю.

Он нажимает на отбой, идет к холодильнику за пивом и выбрасывает из головы только что данное матери обещание. С детства отец учил его: не спорь с матерью. И делился с ним главным секретом: он не спорит с ней, соглашается, но делает по-своему. Спасибо тебе, отец, после этого она бесилась еще больше, а страдал от этого я.

Тем не менее, эта отцовская установка поселилась в голове Макса, как тараканы на кухне – не вытравишь. И он действительно соглашается, что поговорит с Лидочкой про Новый год, но по пути к холодильнику забывает. У него уже выработался рефлекс: когда он открывает пивную банку, мир отключается и перестает существовать. Это время только для него. Как говорилось в рекламе, «и пусть весь мир подождет». Макс ухмыляется.