bannerbanner
Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая
Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Он отодвинул бумагу и вперился в неё взглядом:

– И что? Что ты на это скажешь? Скажешь, врёт немец?

Агния опять пожала плечами.

– А вот зачем ему врать, а? Скажи-ка мне пожалуйста! – капитан раскурил новую папиросу.

Девушка упорно молчала.

– Да у него, когда всё это здесь рассказывал, у него руки от страха тряслись, – капитан затянулся, – он, как тебя вспомнил, лужу под своим стулом напрудил. Всё про русскую ведьму что-то бормотал.

Агния по-прежнему невинными глазами смотрела на капитана и смущённо улыбалась.

Капитан решил, что пришло время задать ей в лоб вопрос, который всё это время вертелся у него на языке:

– Ты где так стрелять научилась? Тебя где готовили?

– Коля Никишин учил, и Андрей тоже…. – она доверчиво хлопнула ресницами, – мы же в лес ходим, по банкам стреляем….

Капитан Шелестов улыбнулся уголком рта:

– А вот тут я тебе не верю! Твой Чудилин в корыто с двадцати метров не попадёт! Тоже мне, нашёлся Ворошиловский стрелок!

– А Коля…

– Сержант Никишин, конечно получше, но тоже, далеко не снайпер! – он вынул из кобуры свой ТТ и положил на стол, справа от себя – на всякий случай: хоть пистолет Агнии и покоился в застёгнутой кобуре у неё на боку, но почему-то показаниям немца про феноменальные возможности этой странной девушки капитан безоговорочно верил, и потому решил принять меры предосторожности.

Он снова затянулся, выпустил дым ей в лицо, она от этого закашлялась.

– Скажешь, немецкий техник умом тронулся? Может быть, может быть. Да вот только выживший фашистский пилот показал тоже самое. Тот, что плюхнулся на аэродром. Да, да! После такой посадки он всё-таки выжил, хоть и шею себе сломал. Да и ранен был… Сейчас, правда, всё, кранты ему пришли – кровью истёк, не успели спасти. Но вот кое-что я у него всё-таки успел разузнать… До того, как…

Девушка молча рассматривала носки своих сапог.

– Вот что, сержант Чудилина, или как там тебя…. Не верю я, что стреляя по банкам в лесу, можно получить такие навыки, – он постучал карандашом по столу, – Давай-ка начистоту: выкладывай, кто ты, кем завербована, где тебя обучали, и какое задание ты здесь выполняешь.

– Я школу воздушных стрелков окончила, в Троицке…

Капитан посмотрел на неё долгим изучающим взглядом, и, как бы между прочим, спокойно произнёс:

– Да давал я туда запрос. Знаешь, что ответили? Ага, зна-а-аешь…. – он насмешливо смотрел на неё.

Она подняла глаза на особиста:

– Что я там не училась?

– Вот-вот! Не было, говорят, у нас такого курсанта…. – он вынул из-под бумаг её документы, откинулся на стуле, придвинул к себе поближе лежащий на столе ТТ. Взял в руку её лётную книжку, внимательно осмотрел:

– Мм, качественно подделано, не подкопаешься! И печать настоящая… Почти.

Агния упорно молчала, опять уткнувшись глазами в свои сапоги. По всем признакам капитану Шелестову стало понятно: наступил «момент истины». Он подался вперёд:

– Так, а теперь только правду! Всё, что знаешь…. Поняла?! Рассказывай. Я жду.

Она подняла на него глаза, решительно вздохнула:

– Хорошо. Я всё вам расскажу. Я – не человек. И никакая я не жена Андрею, я – его ангел-хранитель в человеческом теле, отсюда и такие возможности. Просто я о них порой и не догадываюсь даже, но достаточно мне один раз показать, и у меня….. у меня всё как-то очень хорошо получается. Вот. Мне показали, я научилась стрелять, мне документы показали – я сотворила точно такие же. Сама сотворила.

– Ого! Ангел! Это уже что-то новенькое! Такого мне ещё не говорили! – капитан прищурился, – сотворила, говоришь? Это как же? Ну-ка, ну-ка! – Шелестов скептически улыбнулся, ещё сильнее подавшись вперёд.

– Вот так.

Она подняла ладошку на уровень глаз и через секунду на её ладошке появилась ещё одна, точно такая же, как у капитана на столе, лётная книжка. Она перегнулась через стол, и подала её капитану.

Капитан хмыкнул, наклонился вперёд, взял книжку в руку, повертел её, разглядывая и так и эдак, полистал страницы, и зловеще усмехнувшись, выдал:

– Ну-ну… я в 35-м году в Москве был, так вот там один магистр чёрной магии, забыл, как его, чёрт! Вэ…Во… да хрен с ним, не помню! Так вот он публике фокусы показывал: колода карт сначала у него в руках появилась, потом они у него по залу летать стали, деньги вдруг в толпу с потолка посыпались…. Правда потом, какая жалость! Деньги те бумагой оказались, – капитан, как будто вспоминая что-то очень весёлое, радостно улыбнулся, – его, кстати, потом так и не поймали, – он упёрся в девушку взглядом, – Ты, случаем, не из того самого шапито? Уж больно интересно ты рассказываешь. Да и фокусы у тебя забавные. Сколько там у тебя этих бумажек заготовлено, а?

Улыбка сошла с его лица:

– Да вот только не подумала о том, что я таких историй наслушался. И весь этот твой иллюзион…. – он потряс её лётной книжкой, – короче…

Он придвинул к ней бумагу:

– Пиши.

Девушка в этот момент как будто к чему-то прислушивалась – взгляд её уперся в одну точку, брови нахмурились. Она вздрогнула, как будто очнулась ото сна:

– А? Что? Что писать?

– Правду пиши, всё, как есть. Давай!

Он придвинул к ней чернильницу и перо. Она опять прислушалась, сосредоточенно глядя в окно, перевела взгляд на Шелестова:

– Товарищ капитан, отпустите меня, – она жалобно посмотрела на него, – Андрею грозит опасность, я должна его спасти.

Капитан усмехаясь, смотрел на неё и молчал. «Всё, поплыла, сейчас колоться будет».

– Он может погибнуть, – она приложила руки к груди, с мольбой глядя на капитана, – Правда, я нужна ему, иначе он погибнет. И вы тоже!

– Хорош комедию ломать! Пиши давай! – Шелестов посмотрел на часы, – уже полчаса с тобой тут….

Договорить он не успел: Агния, за пару секунд до этого взявшая чернильницу в левую руку, чтобы как-бы придвинуть её к себе, улучшив момент, когда капитан на секунду отвёл от неё глаза, совершила неуловимое движение рукой, посылая чернильницу в лицо капитану.

Тяжёлая стеклянная чернильница, вращаясь в полёте, и разбрызгивая во все стороны чернильные брызги, менее, чем за четверть секунды преодолела пару метров и впечаталась капитану прямо в переносицу, ломая хрящ носовой перегородки. От неожиданной боли и потока чернил, брызнувших ему в глаза, он резко качнулся назад, ножка стула, на котором он сидел, подломилась и с дикими матюгами он рухнул на пол. Агния метнулась к двери.

– Куда, сука?! Стоять!!! – капитан пытался подняться с пола и вслепую шарил рукой по столешнице, пытаясь нащупать лежащий там пистолет.

***

Солнышко тусклым оранжевым шариком катилось к лесу.

Старшина НКВД Кирилл Кузьмин расслаблено стоял у крыльца дома, наблюдал боковым зрением за сидевшим недалеко от него на лавочке лейтенантом Чудилиным, и занимался архиважным делом: делал самокрутку. Лейтенант Чудилин по мнению старшины никакой опасности не представлял – он был свой, из родного полка. Лётчик, как лётчик, не хуже других, даже герой – немецкий самолёт угнал из-под носа у фашистов. Да и стрелок у него – девка боевая, хотя и немного странноватая. А то, что Шелестов их обоих к себе для разговора вызвал, так то, по всему видать, дело необходимое. Одним словом – начальству виднее. Поэтому старшина стоял совершенно расслабленно, и не ожидая никаких подвохов.

Андрей же сидел спокойно на лавочке, спиной к дому, поджидая своего стрелка. Лавочка стояла на краю канавы – она начиналась в метре за лавочкой. Андрей задумчиво смотрел на сухие дубовые листья, вмерзшие в тонкий ледок, который покрывал поверхность тёмной воды, скопившейся на дне канавы.

Старшина почти не обращал на него внимания, он был весь поглощён неспешным и увлекательным процессом – сворачиванием самокрутки. Бумажка нужных размеров была уже оторвана и в её центр из красивого, расшитого кисета была отмерена добрая жменька махры. В данный же отрезок времени старшина НКВД был занят самым что ни на есть тонким и щепетильным делом: теперь он точно рассчитанными движениями скручивал бумажку с насыпанным в неё табачком в аккуратную и ровную трубочку, следя, чтобы душистый самосад не просыпался с обоих краёв. Оставив короткий кончик незавёрнутой бумажки, он осторожно провёл по нему языком, и…

В следующий момент почти одновременно произошли сразу несколько событий: сначала со стороны поля стал быстро нарастать звук приближающегося самолёта, затем с интервалом в секунду-полторы из избы раздался приглушённый грохот и мат начальника. Тут же кто-то совсем недалеко истошно заорал: «Воздух!». Раздалась стрельба. Старшина от неожиданности вздрогнул, просыпав табак и уронив под ноги эмбрион самокрутки. Чисто на автомате нагнулся за нею, и тут с треском распахнулась дверь и из неё ракетой вылетела Агния с безумными глазами. Налетев с разбега на старшину, она толкнула его, опрокидывая в снег, и стремительной птицей метнулась к Андрею.

– Ты чего… – только и успел произнести он, вставая и разворачиваясь лицом к ней. Она налетела на него с разбега, больно боднула головой в грудь и опрокинула навзничь. Андрей не удержался и полетел, раскинув руки, грохнулся спиной в канаву. Падение было жёстким – он пребольно ударился спиной о лёд, проломил его своим весом, выбив из-подо льда фонтаны грязи и тёмной стоялой воды.

– Стоять, сука!!! – капитан Шелестов распахнул окно с пистолетом в руке. В следующее мгновение очередь разрывов пронеслась, взметая фонтаны снега и земли, пересекая наискосок полянку, на которой стоял дом. Во все стороны полетели щепки, битые стёкла, веером взметнулась дранка с крыши. Над избой, оглушительно ревя моторами, пронеслась пара мессершмиттов, и стремительно скрылась за деревьями, оставив после себя сплошную полосу разрушения. Крупнокалиберные, 30-мм снаряды изрешетили избу, разворотили крышу.

Андрей лежал на спине, на самом дне канавы, по самые ноздри в ледяной грязи, а на его груди, прикрывая его тело, распластался маленький ангел с широко распахнутыми испуганными глазами.

– Я думала, что не успею….– только и смогла хрипло произнести она. Она оттолкнулась руками от его груди, приподнялась:

– Вставай! Надо жить дальше.

Она свела брови к переносице, нахмурилась, что-то подсчитывая в уме, и выдала не совсем понятную фразу:

– Вот и восьмой раз.

– А? Что… кто восьмой, где? – не понял Андрей, ошалело оглядываясь по сторонам.

Агния тяжко-тяжко вздохнула, и очень грустно посмотрела на своего подопечного:

– Восьмой раз я тебя от смерти спасла. Вставай.

Она встала, отвернулась от Андрея, как будто больше он её не интересовал, и устремив взгляд вдаль, тихо и молча заплакала. Андрей, пытаясь выбраться из глубокой канавы с грязной и стылой водой, тяжело ворочался у неё за спиной, сопел, негромко матюгался, а она, не обращая внимания ни на него, ни на медленно разгоравшуюся избу, и на окружавшие её разрушения, просто стояла, и слёзы катились и катились по её щекам…

Ощущая ломающую боль в спине, Андрей молча сел, ошарашенно озираясь по сторонам: буквально за секунды окружающая действительность изменилась почти до неузнаваемости. Вся земля была взрыта небольшими воронками от 30-мм авиационных снарядов, в доме разгоралось пламя – один из бронебойно-зажигательных снарядов угодил в стол, разбив керосинку и вызвав пожар. Капитан Шелестов лежал, свесившись с подоконника на улицу. Половина головы у него отсутствовала, вся стена дома под подоконником и снег внизу были забрызганы его кровью. Лавочка, на которой сидел Андрей, была взрывом выворочена из земли, и разнесена в мелкие щепки, разбросанные в радиусе нескольких метров…

Контуженый старшина Кузьмин с расшитым кисетом в руках сидел в снегу, среди воронок от снарядов, глупо улыбался и, как заведённый повторял:

– Всё в труху, а у меня ни царапины… Всё в труху, а у меня ни царапины…

Андрей, чувствуя сильную боль в спине, с трудом поднялся, вылез из глубокой канавы. Пожар в избе разгорался, уничтожая документы на столе начальника особого отдела. Со всех сторон бежали люди. Как сквозь вату, совершенно отвлечённо Андрей слышал гвалт их голосов:

– Давай, давай, туши… а на стоянке-то двоих ранило…. Один самолёт в клочья!..... Глянь-ка, как особиста-то шарахнуло… Налетели, как снег на голову! …… Из-за леса, на бреющем! …Никто ничего не успел!

Кто-то тушил пожар, двое вытащили тело особиста и положили на снег. Ещё двое подняли под руки контуженого старшину и повели в сан.часть.

Андрей ничего этого не видел – он стоял и смотрел на своего Ангела-хранителя и не мог вымолвить ни слова. Смерть снова, в очередной раз, проскочила мимо, только стылым, замогильным, ветерком обдало…

Глава 3. Песня про лётчиков.

Группка лётчиков и стрелков топталась у «курилки». Холодный ноябрьский ветер так и стремился пролезть под тёплые меховые комбезы. Вечерние сумерки сгущались с каждой минутой, окутывая землю тьмой.

– А ведь по всему выходит, мужики, что мессеры-то, те, что сегодня, ну пара охотников, на наш аэродром не просто так наведывались… – Толик Веселовский сплюнул в сторону, – я так думаю: там, откуда Андрюха с Агнией мессера угнали, хорошо знали, что лучше бы его у нас в руках не оставлять. Военная тайна, и всё такое… Вот они и прилетели, чтобы разъе… расху…– он покосился на стоявшую рядом Агнию, и продолжил: – раз… э-э…разнести, короче, его к едреням собачьим, со всеми его секретными штучками. Да вот беда: не успели! А может, просто отомстить прилетели!

– А чего раньше не прилетели? – с сомнением покосился на него Лёха Авдеев, – на фига пять дней-то надо было ждать?

– А раны зализывали! Неразбериха у них, опять же, вышла. Да и раздолбали мы их там на аэродроме тогда знатно!

– Ага, ага! – закивали все присутствовавшие, – здорово мы их тогда умыли!

– Умыли, умыли, – подтвердил сержант Анатолий Веселовский, и продолжил: – пока то, пока сё, пока ту кашу расхлёбывали, что мы им заварили, пока до командования дошло, что птичка то их секретная из клетки выпорхнула, пока ответ прислали, ну, вы же штабных знаете? Вот пять дней и получилось. Да только птичка-то тю-тю! Улетела ещё за день до этого!

– Эгеж… – согласился молчавший до этого Леха Зыкин, стрелок Жорика Горидзе, – птичка улетела, а двоих техников на поле ранили, да и особиста… Шелестова… полголовы снарядом снесло.

Помолчали. Колька сопел-сопел, да и выдал:

– Бог шельму метит.

– Что, не жалко, что ли? Человек всё же… – сержант Зыкин с осуждением посмотрел на Колю.

– Жалко, не жалко, а вот ты, Лёха, в полку у нас недавно, и многого не знаешь… – Николай посерьёзнел, и обведя взглядом собравшихся, пояснил свою позицию: – а вот те, кто подольше твоего в полку служит, помнят, как он Серёгу Берестовского под трибунал подвёл. Ага.

– Как подвёл-то?

– А так: взлетаем, а он сначала летит вместе со всеми в строю, потом раз: «у меня мотор!» Разворачивается, и на посадку. Садится, техник лезет в мотор, докладывает: «всё в норме!» Раз так у него случилось, второй… А на третий раз Шелестов на него дело – хлоп! И завёл. И в трибунал. Там ему три месяца штафбата и присудили за трусость. А только потом оказалось, что техник у него мудак: там постоянно прокладка в топливной магистрали поперёк потока вставала, и движок начинал сбоить. Причём не на постоянку вставала, а телепалась туда-сюда, туда-сюда! Сбросит газ – она обратно встанет. Вот у него движок-то и сбоил постоянно! А ему штрафбат! – Коля в сердцах плюнул.

– А что дальше было?

– Что, что… Погиб Берестовский. Недели не провоевал в этом штрафбате… – он махнул рукой, и надолго замолчал, затягиваясь очередной папиросой. Кончики его пальцев еле заметно дрожали…

Все присутствовавшие угрюмо замолчали, и только огоньки докуриваемых папирос, скудно освещавшие лица курящих, обозначали стоявших на ветру в темноте людей. Разговор дальше уже не клеился. Не выдержав, некоторые пошли в сторону землянки. За ними потянулись и остальные, спешно дотягивая последние затяжки из папирос, и бросая окурки в ведро с водой.

До ужина оставалось полчаса, и землю надёжно укрыли вечерние сумерки. Лётный состав маялся бездельем – на сегодня уже отлетали, и каждый занимался своим делом.

Толик вытащил гитару:

– Ну что, может, сбацать?

И не дожидаясь одобрения, он брякнул пальцами по струнам, извлекая нехитрый ритм, и заголосил:

– «Раз пошли на дело, выпить захотелось. Мы зашли в шикарный…»

– Да убери ты балалайку свою! Это ты вчера уже бацал! Мы весь твой репертуар уже наизусть знаем – «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный!» Три аккорда, четыре песни! – несколько человек протестующе заголосили и дружно замахали на него руками.

– Вот ещё! Ну, и не надо! – обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, – на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!

– Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! – попытался соскочить с темы Коля.

– Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!

Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:

– Слущай! Ты так громко крычиш, – он повернулся к Толику, – ти хочеш нас всэх перекричат? – и обернувшись к Агнии: – ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?

– Ну, играла… – растерявшись, произнесла она.

– Так играй жэ! – он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.

– Так как же… Я же не умею на гитаре-то! – она виновато улыбнулась.

– Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! – не унимался неугомонный Георгий.

Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.

– Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара – это не аккордеон… – Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.

Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:

– Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?

Андрей знал, что поёт она очень хорошо – каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…

Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:

– Агнюш, может действительно, споёшь, а?

Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…

– Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, – уж извините, если плохо получится.

– А у нас никто не умеет, даже Толик, – подмигнув, тут же схохмил Коля.

– Я… – протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.

– Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! – дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: – шутка! – что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.

На них зашикали со всех сторон. Мелодично перебирая струны, Агния запела тихим и спокойным голосом:

– «Не уходи, побудь со мною,

здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою уста, и очи и чело.

Побудь со мной, побудь со мной!

Не уходи, побудь со мною,

я так давно тебя люблю.

Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю…»

Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.

– «…Пылает страсть в моей груди,

восторг любви нас ждёт с тобою,

не уходи, не уходи!»

Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.

– Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… – поднялся Коля, – но вот как-то за душу не берёт!

Сидящие вокруг шумно запротестовали:

– Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!

Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.

– Да не, мужики! Я не об этом, – силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, – я ж не об этом!! – для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, – я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.

– Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! – заголосили все хором, но вразнобой.

– Я о чём? – не унимался старший сержант Никишин, – песня-то хорошая, слов нет, но! – он поднял палец, – дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.

– Да заткнись ты, искусствовед! – его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.

– Огонёк! – перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, – ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, – он пошевелил пальцами, – вот чтобы душа сначала развернулась, – он развёл широко руки,– а потом свернулась.

И он свёл свои волосатые ручищи обратно, обхватив себя руками, натурно показывая, как, по его мнению, должна свёртываться душа.

– Вот скажи, Огонёк, ты не про этих там девиц старорежимных, а про лётчиков песню знаешь?

– Ну, может, и знаю… – усмехнувшись, дёрнула Агния плечиком.

– Во-о-от! Про это и спой! Короче, про нас, про лётунов! Ну, в смысле, не только про лётчиков, – он обвёл взглядом всю компанию, – а вообще про всех летунов – поправился Колька, – и про бортстрелков тоже. Ну так сможешь? Но только чтоб вот за душу, вот так вот, – он стиснул у горла кулак, – чтоб взяло? Спой, Огонёк, а?

– Песню про лётчиков… – в раздумье спросила Агния. Некоторое время она, как будто в нерешительности, кусала уголок нижней губы, и перебирала пальцами струны. Все терпеливо ждали, сзади кто-то потихоньку шушукался.

– Ну, хорошо! – было видно, что она, наконец, приняла какое-то трудное для неё решение, – спою песню. Про всех нас. Про лётчиков. И про бортстрелков тоже. Куда же нас девать, горемычных?

– Во-о-от! Так держать! Давай начинай! – со всех сторон посыпались ободряющие возгласы.

Она обвела всех взглядом, внимательно вглядываясь в лица присутствующих. Кашлянула, настраиваясь на нужную волну.

– Эту песню я слышала в одном месте… её пел один человек. И пел очень хорошо, под гитару пел. Не знаю, получится ли у меня так же, как у него: я-то на гитаре не очень… Да и в женском исполнении эта песня, думаю, будет хуже звучать. Голос у меня не тот. Там… по-другому надо петь.

– Да о чём ты говоришь?! Ты же бортстрелок, летаешь и воюешь, как все! Значит, споёшь, как надо! – зашумели хором, – И голос у тебя подходящий! Да давай уже, пой, не томи!

Она поставила правую ногу на перекладину рядом стоящей скамейки, глубоко вздохнула, закрыла глаза и пальцы её вдруг резко ударили по струнам…

Зазвучал непривычный, как призывный набат, ритм первых аккордов, заставивший замолчать самых шумных и неугомонных. Агния закрыла глаза, и видимо, кому-то подражая, запела:

– «Их восемь, нас двое.

Расклад перед боем не наш, но мы будем играть!

Серёжа держись, нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

Я этот небесный квадрат не покину -

Мне цифры сейчас не важны.

Сегодня мой друг защищает мне спину,

А значит – и шансы равны.»

Лица окружающих друг как-то сразу посерьёзнели, улыбки с лиц как будто ветром сдуло. Все стали жадно прислушиваться к словам песни. Агния всё больше и больше входила в роль, голос её окреп, обрёл силу:

– «Мне в хвост вышел мессер,

Но вот задымил он, надсадно завыли винты.

Им даже не надо крестов на могилы,

Сойдут и на крыльях кресты-ы.

Я первый! Я первый! Они под тобою!

Я вышел им наперерез

Сбей пламя, уйди в облака,

Я прикрою – в бою не бывает чудес!»

С горящими глазами сидели вокруг неё молодые, крепкие мужики, не раз смотревшие в лицо смерти. Кто-то внимал с приоткрытым ртом, кто-то наоборот, плотно стиснул зубы, играя желваками. Сжимались и разжимались кулаки, гуляли кадыки по шеям, когда кто-то, сопереживая, судорожно сглатывал. Было видно – зацепило всех, по серьёзному . До упора, «до кости». Это была пронзительная правда про них, про то, как они живут и умирают. Там, в небесах.

– «Сергей, ты горишь!

Уповай, человече, теперь на надёжность строп!

Нет поздно! И мне вышел мессер навстречу.

Прощай – я приму его в лоб!

На страницу:
2 из 5