Истории старого города

Андрей Гречко

Истории старого города

Кровные узы

Наверное, вступая в брак по канонам православной церкви, призывая Бога в свидетели создания семейного союза, мы берем на себя обязательство не только вести супружескую жизнь, почитая духовные традиции, но и прощаться с этим миром подобающим образом. Семейные узы святы и остаются нерушимыми как при жизни, так и после смерти. Две души, принявшие крещение и связавшие свои судьбы перед алтарем, остаются вместе навсегда. Даже в загробном мире, куда, как кажется, нам нет возможности заглянуть…

***

До железнодорожной станции Мерены оставалось двадцать минут ходу, Мирон проснулся в пустом вагоне и, зябко поежившись, поправил воротник пальто. С минуту он смотрел отстранённым взглядом в грязное запотевшее окно. И только окончательно проснувшись, тряхнул головой и протер стекло.

Унылый пейзаж поздней осени поражал своей пустотой и мрачностью даже в утренний час. На бескрайних просторах родной Молдовы наступало самое тяжелое время года, когда огонь золотой осени уже погас, а до первого снега еще остается пару недель. Скупой на краски зловещий ноябрь, непомерной силой молота давящий на сознание своей неизбежностью.

Мирон передернул полы пальто и сложил руки на груди: так было теплее в промозглом вагоне дизельного поезда. Пахло мазутом вперемешку с чем-то затхло-кислым. Именно с этим запахом у Мирона ассоциировалось детство, проведенное в этой местности.

Пятнадцать лет назад уезжая из Молдовы на заработки в Евросоюз, он самоуверенно и надменно полагал, что никогда не вернется в это захолустье. Однако какая ирония жизни: не поднявшись высоко по карьерной лестнице разнорабочего и окончательно разорившись, он возвращался на Родину в поисках если не последнего пристанища, то уж точно крыши над головой.

И вот теперь, будучи не более чем полусотне километров от родового поместья, Мирону отчетливо вспомнился его последний визит сюда. Это было три года назад, когда хоронили деда. Черт побери – Мирон горько усмехнулся – да он ведь сейчас точно в том же пальто, что было надето на нем и тогда! Только тогда оно было новенькое, а сейчас заношенное до убожества, как вся его жизнь.

Он прибыл на похороны пафосным и гордым, насмешливо глядел на родственников, потешался над ними про себя. Он приехал не проводить в последний путь деда, а зарисоваться перед родней, показать, что они ему не ровня.

Спустя каких-то три года он действительно был уже никому не ровня: ни дома, ни семьи, ни работы. Узнав, что дядька по линии отца, собрался продавать отошедшее ему дедово имущество, Мирон упросил его оставить дом ему, так как ему банально стало негде жить.

Итак, заблудшая душа возвращалась в некогда отвергнутое родовое имение, где по крайней мере можно было затопить печь и перезимовать, перебиваясь с воды на хлеб.

Мирон прикрыл уставшие веки. В памяти всплывали картины с похорон. Прощание с дедом, прошедшее по баптистким обычаям, без традиционных православных церковных обрядов. Дело было в том, что за пару лет до смерти дед обратился в баптисткую веру и завещал похоронить его по ее обычаям.

Да, уже тогда это выглядело странно – венчался-то дед с бабушкой, безусловно, в православной церкви и хоронил ее по православным же традициям – но Мирон забыл обо всем этом едва его самолет оторвался от земли.

Теперь будто в замедленном черно-белом фильме перед Мироном воспроизводились события того дня, казалось, навсегда забытые. Он вспомнил, как ложился спать: для всех не хватило места на кроватях, и ему и двоюродным сестрам постелили на полу.

Едва он стал проваливаться в яму сна, как его окликнула трясшая его за руку сестра. Он открыл глаза, приподнялся и увидел, как по ноге его ползет жуткая жирная черная сороконожка! Девушки боялись притронуться к ней и потому подняли крик. Мирон протянул руку за полотенцем, смахнул в него насекомое и бросил в печь. Потом он сам долго не мог уснуть. Лежал и слушал скрипы в доме. А в один момент, когда переворачивался набок, взглянул на входную дверь и увидел стоящий в ней черный силуэт! Ледяным холодом обдало его плечи, он оцепенел от ужаса! И в самом деле в дверном проеме кто-то стоял, и от его присутствия колыхались занавески! Тут уже Мирон стал трясти спавшую рядом сестру, но мотнув головой туда-сюда, увидел, что в дверях стало пусто.

Жутковатое воспоминание из прошлого было оборвано торможением поезда. Мирон сошел на станции и двинулся по проселочной дороге в направлении поселка Кетросу.

***

Одноэтажный дом вполне неплохо сохранился, в нем, очевидно, можно было жить. В доме было 3 комнаты, кухня и кладовка. Одна из комнат служила кабинетом, другие две были гостиной и спальней.

Настроение Мирона улучшилось, когда он обнаружил запасы бренди и различных настоек в кладовке. Дед занимался виноградарством и, судя по всему, это была последняя произведенная им партия напитков, все еще пригодная к употреблению. Мирон нацедил себе стаканчик настойки и вышел во двор продолжить осмотр владений.

Здесь был гараж, пару деревянных построек, где раньше разводили скот и птицу, небольшой огород. Колодец был на противоположной стороне улицы. Запасов дров почти не оказалось, и Мирону пришлось поработать топором и пилой, разбирая для растопки печи какую-то рухлядь в сарае.

В четыре часа дня уже начало смеркаться. Густая темнота опустилась на двор, и Мирон вдруг остро ощутил дыхание тоски и гнет безысходности. Ему предстояло провести здесь зиму, одному в дедовом доме, наедине с самим собой и призраками прошлого.

Он вскипятил чайник, поужинал остатками бутербродов и вечер решил провести в кабинете. Там сохранились книги, пыльные фотоальбомы, которые всегда становится интересно просмотреть за неимением другого дела, когда темнеет рано.

Наполнив графин ореховой настойкой, он устроился в кресле-качалке и впервые за долгое время выдохнул. Что ж, так или иначе, жизнь продолжалась. В конце концов, это было его родовое имение, где он часто гостил в детстве, и ничего, что раньше он отрекся от всего этого. Времена изменились, теперь нужда заставила его возвратиться к семейным истокам.

Вскоре Мирон поймал себя на мысли, что книги его не занимают. К фотоальбомам он также не прикоснулся, решив, что вернется к ним потом. Внезапно он почувствовал комфорт от всей этой обстановки, от мерного раскачивания в кресле, от тиканья настенных часов с кукушкой, которые ранее завел.

Вся жизнь казалась бренной, а его переживания – ничтожными нервными импульсами в темных глубинах бескрайнего космоса. Взад-вперед, взад-вперед, под монотонный ход часов, Мирон забылся и уснул…

Проснулся уже за полночь. Первое что он увидел, был яркий полумесяц в черном небе. Пару секунд он лишь моргал глазами, глядя перед собой в окно. Полумесяц освещал пол комнаты перед креслом.

Мирон опустил взгляд от окна и тут же невольно вздрогнул! По полу промелькнула большая тень! Нет это была не зрительная галлюцинация, так как в ушах вовсю звучал какой-то жуткий неестественный шорох! Как будто кто-то или что-то скользило вдоль стен дома, прижимаясь к ним вплотную и вызывая это зловещее шуршание! Мирон ощутил, как ноги его онемели от страха, он сидел не шелохнувшись, лишь смотря перед собой в квадрат окна, обречённо ожидая появления какой-то поистине дьявольской твари! Шорох усилился, черная тень нависла над окном и замерла на пару секунд.

От ужаса Мирона парализовало в кресле, лишь челюсть выпала вперед и затряслась, стуча зубами. Это была громадная черная сороконожка! Мирон видел ее противную мохнатую голову и лапы, которыми она налезла на окно с улицы. Стены дома задрожали под натиском страшного насекомого! Еще мгновение и оно продавит их, попадя внутрь! Внезапно силы вернулись к Мирону, он дернулся всем телом вперед и… упав с кресла, проснулся!

Была глубокая тихая сельская ночь. Полумесяц скрылся за тучами. На полу валялся пустой графин. Мирон перебрался на кушетку и остаток ночи провел, беспокойно переворачиваясь с бока на бок.

На следующий день у колодца ему повстречался сосед – маленький щуплый старичок с редкой седой бородкой. Того сильно заинтересовал приезд наследника. Он вызвался проводить Мирона и все расспрашивал, надолго ли тот собрался обосноваться здесь. У Мирона болела голова, и он уже не знал, как отделаться от назойливого соседа, и тут одна фраза зацепила его. “Не забудь сходить на могилу покойного деда. Да навести порядок бы там…”, – слова старичка звучали как будто обыденно, но после них Мирон почувствовал стыд. И вправду, по приезду он еще не думал о том, что надлежало бы сходить на кладбище.

“Без тебя разберусь”, – махнул рукой Мирон и скрылся в доме. Поставив чайник на печь, выглянул в окно, а там все тот же старичок, норовивший заглянуть внутрь. “Вот ведь пристал, как банный лист”, – проворчал Мирон и задернул занавески.

После обеда он отправился прогуляться по деревне. Кругом все выглядело удручающе: вдоль размытой от дождей дороги тянулись убогие, местами развалившиеся домики. Большинство заборов были давно некрашеными, их разъедала ржавчина, изо всех щелей торчали сорняки. Казалось, сам воздух был пропитан смрадом разложения – типичная картина для сельской Молдовы, водрузившей на себя в 90-ые знамя дешевой рабочей силы за границей и оставившей погибать родное село.

Немногочисленные сельчане, встретившиеся Мирону по пути, принимали его достаточно холодно. Скорее всего, они даже и не знали, с кем здороваются. Однако, одна старушка, явно признавшая в нем сходство с дедом, долго заглядывала ему в глаза, обронив наконец фразу: “Ну будто сам покойник встал и вновь помолодел”.

Мирону отчего-то стало не по себе. Не то, что бы он был весь такой пугливый из себя и набожный, но от сравнения с покойным дедом веяло чем-то нечеловечным, отталкивающим.

Один любопытный факт точно имел место быть: сельчане самого преклонного возраста явно видели его кровную связь с дедом. Для него, проведшего большую часть сознательной жизни вдали от этих мест, это было открытием. Вечером он решил заняться-таки изучением семейных фотоальбомов.

Едва стало темнеть, Мирон зажег свет, наполнил графин настойкой и разложил в кабинете на столе фотоальбомы.

И первое же свадебное фото деда с бабушкой повергло его в некий гипнотический транс! Ибо, на месте лица деда расплылось белое мутное пятно! Как заворожённый Мирон перевернул страницу. За ней еще одну и еще одну. Нет, это не фотографии испортились со временем! На каждой из них, где присутствовали бабушка с дедом, лицо последнего было замылено белым пятном!

Это все больше походило на какое-то наваждение! Чему это все было знамением?! Мирон отбросил фотоальбомы в сторону и в состоянии сильного испуга стал быстро ходить по комнате из угла в угол. Уверенность в том, что случилось что-то неладное, росла с каждой секундой!

Он улегся на кушетку, забрался с головой под одеяло и в тревожном беспокойстве стал ждать приближения ночи. Едва он закрывал глаза, как в голове начинал бурлить самый настоящий водоворот: беспорядочно воспроизводимые в памяти образы прошлого перемешивались с ежесекундными вспышками предположений в настоящем, затмевали друг друга, нарушая тем самым последовательность его мыслей. Появлялись и исчезали лица родственников, загорались и тут же гасли их фразы, сказанные в день похорон деда.

И в этом полете по бескрайним просторам сознания Мирон вдруг понял, что именно похороны деда не дают ему покоя! Что-то связанное с ними терзающим образом гложет его! Он зацепился за эту догадку, исчезавшую во мраке полуподвальных помещений его подсознания, и стал тянуть ее на поверхность.

И в тот момент, когда разгадка, казалось, вот-вот проявит себя, Мирона ошарашил скрип кресла! Он напрягся всем телом и прислушался. Скрип старого раскачивающегося кресла повторился! Мирон затрясся мелкой дрожью и тихонько выглянул из-под одеяла.

В кресле было пусто, но ему отчетливо было видно, что оно слегка еще качалось, как будто по инерции. Мирон глянул дальше, на дверной проем из комнаты, и в ней увидел стоящий черный силуэт, от чего у него перехватило дыхание! Мирон не спал, и если так, то, видимо, сходил с ума!

Животный страх, парализовавший его в первые мгновения, прошел, и Мирон решил действовать. У изголовья кушетки на тумбочке лежал фонарик. Мирон нашарил его рукой, включил и направил на дверь.

Луч света осветил из темноты лик силуэта. Это был его дед, но в молодом возрасте, как две капли воды, походивший на Мирона. С упреком дед глядел на него, свет фонаря высвечивал его подбородок, губы, квадратные скулы, нос и впавшие глаза. Лоб, уши и макушка ускользали в темноту. Зловещность образа дополняла неестественная крупность силуэта – он занимал собою весь дверной проём, и, кажется, сталь проникать теперь в саму комнату. Внезапно лицо деда возникло у самой кровати! Мирон вскрикнул в ужасе и лишился чувств.

Наутро ночное происшествие казалось сказочным кошмаром. Мирон не находил себе места, но все же не был уверен до конца, что это все ему не привиделось. Однако, когда он вновь открыл фотоальбом, и увидел, что ни на одной фотографии не было видно четко лица деда, то понял, что все-таки имеет дело с чем-то сверхъестественным.

Ему оставалось пойти поговорить с соседями, быть может, они откроют ему какие-то подробности последних лет жизни деда. С другой стороны, Мирон сомневался, что ему стоит в деталях сейчас рассказывать чужим людям о своих страхах и видениях.

В таком смешанном подавленном состоянии души, он дошел до дома старушки, с которой говорил накануне, и которая, как он полагал, должна была хорошо знать деда. Все еще сомневаясь, он переступил порог прихожей, и, увидев, что следующая дверь не заперта, вошел внутрь.

Он оказался в комнате, сплошь увешанной иконами и образами. Они были в деревянных рамах, вышиты бисером, разных размеров и изображали святых. Не видевший никогда такого прежде, Мирон немного потерялся и вздрогнул, когда хозяйка окликнула его. Он слышал ее голос, но не понимал, откуда он исходит! И только со второго раза он разглядел ее в глубине комнаты под образами. Она сидела за столом, поддерживая голову ладонью, и сама походила на лик святой с иконы.

– Бабушка, можно я у вас тут посижу, а вы мне расскажите что-нибудь про деда, – как-то трусливо заговорил Мирон.

– Отчего ж нельзя, – ответила старушка, – да только, что же ты хочешь, чтобы я тебе поведала, коль ты сам все знаешь?

Мирон подумал, что она смеется над ним, но постарался быть вежливым:

–  Увы, я мало, что знаю про деда. Особенно про последние годы его жизни. Хоть я и был на похоронах, но мало что припомню теперь.

–  А ты, дружочек, встань, посмотри на зеркало на стене. Ведь ты же точь-в-точь вылитый покойник.

Подобное сравнение опять было страшно неприятно Мирону. Тем не менее, он молча встал и подошел к зеркалу на стене. Заглянув в него, сначала отшатнулся в сторону, потом обхватил лицо руками и закричал. Лица как такового не было! На его месте было мутное расплывающееся пятно! Мирон бросился на улицу.

Прибежав домой, он первым делом кинулся к зеркалу. Его трясло и выворачивало наизнанку! Он не понимал, что происходит! Он трогал пальцами лицо, и чувствовал, как касается своего носа, губ, подбородка, но в зеркале вместо лица отражалась одна пустота! Тогда Мирон взглянул на фотографию деда, валявшееся на столе, и опешил. На фото были дед и бабушка, запечатленные после венчания в православной церкви. Лицо деда восстановилось на фото, и в нем Мирон явственно увидел себя!

Тогда он понял, почему и старичок-сосед и старушка, так внимательно всматривались в его лицо. Почему старушка дважды говорила, что он так похож на деда. Сходство действительно было потрясающим! Однако, что за чертовщина происходит с ним?! В чем виноват он, что натворил такого, что неведомая напасть преследует его?!

И тут опять он бросил взгляд на фото возле православной церкви, и невероятная догадка поразила его! Ну конечно же, теперь он все понял! Собиравшаяся по частям мозаика вдруг сложилась в одно полотно.

Душа деда не могла обрести покой, так как не могла встретиться с бабушкой! Их похоронили по разным обрядам и таким образом разлучили навеки в загробной жизни! И это проявилось в первый же день после похорон, когда Мирон впервые увидел черный силуэт в доме!

Прихватив с собой фотографию, Мирон выскочил на улицу и побежал искать сельскую церковь.

Священник терпеливо выслушал его, хотя Мирон был, что называется на грани. Говорил он быстро, запинаясь, иногда переходя на истеричный крик. Его руки тряслись, глаза блуждали, в них был виден страх.

– Ведь, вступая в брак по канонам православной церкви, призывая Бога в свидетели создания семейного союза, мы берем на себя обязательство и проститься с этим миром подобающим образом, – с жаром говорил Мирон сельскому священнику. – Две души, принявшие крещение и связавшие свои судьбы перед алтарем, должны оставаться вместе навсегда! А как быть, когда они не могут встретиться друг с другом после погребения? Если прощание с ними произошло по разным обрядам?

Священник спросил его:

– Почему же тебя так сильно это тревожит, сын мой?

– Да потому что душа деда является ко мне по ночам! – вскричал Мирон. – Она не может обрести покой и теперь терзает меня!

Мирон пересказал события последних ночей и добавил обреченно в завершение:

– В итоге я в буквальном смысле потерял свое лицо.

– Что ты имеешь в виду? – не понял священник.

– Я не вижу своего лица в зеркале: одно лишь пустое пятно вместо него.

Священник задумчиво оглядел Мирона, помолчал какое-то время и наконец заговорил:

– Я думаю, твоя проблема в том, что ты не начал поиск с самого себя. Всегда легче искать причину где-то на стороне, нежели копаться в себе самом. Твои душевные терзания вызваны возвращением в когда-то родной дом, а также являются результатам твоих поступков в прошлом. Подумай, как ты относился к своим родным, когда последний раз был на кладбище, отдал ли дань уважения деду, как следует.

Вот что, сын мой, приходи на воскресную службу, исповедуйся, прими причастие. Но прежде навести своих на кладбище. И может быть, когда-то, ты вернешь свое лицо…

На кладбище было тихо и спокойно, лучи солнца пробивались сквозь косматые облака. В погожий осенний день, которые изредка становятся подарком природы в холодном ноябре, все выглядело, пожалуй, даже умиротворенно.

Мирон не сразу отыскал могилы своих, все-таки он давно здесь не был. Первой он нашел могилу бабушки, тогда как дед был похоронен не рядом, а немного поодаль.

И тут Мирона захлестнули эмоции. Почувствовав несправедливость в том, что супругов не похоронили рядом, он прослезился. Заплакал от горечи обиды, нанесенной старикам ими, молодыми, не удосужившимися проследить, чтобы их останки покоились рядом. Мирон опустился на колени перед поросшей сорняками могилы деда и, склонив голову к земле, зарыдал. Потом поднялся, отряхнулся, и занялся наведением порядка на могилах.

Вернувшись домой, он первым делом избавился от спиртного, навел порядок в кабинете, где все было разбросано по полу. И немного погодя, набравшись храбрости с тревогой заглянул в зеркало. Увидел в нем свое немолодое, но еще вполне наполненное жизнью лицо.

Кошмар чёрного дома

Сидя за столиком в пиццерии на улице Митрополита Бэнулеску-Бодони напротив цветочного рынка, я с презрением глядел на свою собеседницу. Думал о том, как парадоксально порой складывается наша жизнь: год назад я был сильно увлечен этой девушкой, сейчас же ненавидел ее. Она слезно выбила эту встречу, хотя вот уже месяц, как мы условились более не встречаться. Мы больше не были ни любовниками, ни влюбленными, нас ничего не связывало, чтобы поддерживать какие-либо дальнейшие отношения. Так, во всяком случае, мне казалось.

– Я беременна от тебя, – выпалила она после тягостного молчания.

– Быть этого не может! – уверенно парировал я, хотя, признаюсь, такого поворота событий я явно не ожидал. – С чего ты решила?!

– Все складывается…, – она боязливо отводила глаза, что делало ее пугливой школьницей и от чего я ненавидел ее еще больше. -… с учетом нашей последней близости…

– Ерунда! – любая мысль о детях вводила меня в бешенство. – Ирена, ты точно спала с кем-то еще.

Эта последняя моя фраза – намерение выдать желаемое за действительное, сломить позицию этой ведомой по жизни натуры, навязать ей свою волю – признаюсь, даже я почувствовал ее фальшь. Но себя я все равно ненавидел меньше, чем ее. Разговор был окончен.

Я бросил ее в слезах, и вышел на вечернюю улицу. В воздухе слоились мелкие капли противной измороси начала декабря. Многочисленные прохожие кутались в шарфы, торопясь домой. Сигналили застрявшие в пробках автомобили. Крыши кофейных будочек, двери и окна магазинов уже сверкали купленным огнем разноцветных гирлянд. Ежегодная Рождественская суета постепенно заполняла собой улицы города. Я злорадно ухмыльнулся – сейчас это все меня только раздражало.

Спустившись один квартал вниз, я повернул налево по улице Колумна. Мой многоквартирный дом располагался в старом городе, неподалеку от конфетной фабрики, и это был кратчайший путь.

Шагая вдоль одного из старинных домов, я распознал впереди черную фигуру, проявившуюся передо мной из тумана. Судя по тому, что человек бесцельно стоял посередине тротуара, я предположил, что это либо пьяница, либо бродяга. Так и оказалось. Поравнявшись с ним, я услышал: “Дайте, сколько не жалко на продукты”.

Сначала я невозмутимо прошел мимо. Но, сделав пару шагов, остановился. Бывает, что нас вдруг поражает внезапный прилив щедрости. Хотя в моем случае это скорее была подсознательная попытка загладить вину за сегодняшний вечер. О, какая же роковая наивность это была!

Сунув руку во внутренний карман пальто, я извлек оттуда червонец, и, развернувшись, двинулся назад. Какого же было мое удивление, когда я увидел, что бродяга исчез! Его не было ни впереди по улице, ни напротив, в подворотне. Тусклого света фонарей было достаточно, чтобы заметить его отдаление. Я вернулся всего спустя секунд десять-пятнадцать: за это время он не мог бы дойти до конца улицы и скрыться из виду!

В растерянности я сделал еще несколько шагов вперед и тут заметил, что от фасада старинного дома, у которого происходила эта сцена, поднимается густой пар. Я подошел ближе и наклонился: в том месте откуда из стены дома валил пар, зияла черная дыра…

Спустя неделю морозным днем мне вновь довелось проходить по этой улице. Вспомнив тот странный случай, мне пришла мысль остановиться и осмотреть дом.

На первый взгляд это был ничем не примечательное строение, очевидно, начала XX века. Он не выделялся какой-либо зодческой уникальностью, на нем не было таблички, гласящей о том, что это памятник архитектуры, охраняемый государством, как часто встречается в историческом центре Кишинева.

При этом дом был явно построен со строгим вкусом. Окна были обрамлены колоннами, фасад смотрелся мощно и уверенно даже спустя много лет. Справа, в арке располагались чугунные ворота, судя по всему, ведшие во внутренний дворик.

Я опустился на корточки возле того самого места, где от фундамента вверх по стене расползалось чёрное, как сажа, пятно. Оно имело форму взрыва: сконцентрированная угольная смоль от основания расплескивалась брызгами вверх и в стороны. На мгновение мне показалось, что контуры пятна пришли в движение, образуя воронку.

Тряхнув головой и встав в полный рост, взглянул на окно, ставни которого располагались прямо над черным пятном, и невольно отшатнулся! За стеклом стоял мертвенно бледный старик с неподвижным ничего не выражающим лицом! В его пустых стеклянных глазах не было заметно искорки жизни, одна пугающая невыносимая пустота! Смотрел он в мою сторону, но как будто сквозь меня – именно такое было ощущение, от чего стало тревожно не по себе.

Я быстро зашагал прочь, заторопившись успеть на работу. Уже позднее, в минуту передышки от служебных забот, мне подумалось, что лицо старика было мне знакомо: это был тот самый неожиданно исчезнувший около этого дома бродяга…

Вскоре в газетах появилось сообщение, что возле таинственного старинного дома на улице Колумна пропала школьница. Новостное сообщение гласило, что последней девочку видела продавщица в кофейной будке, что стоит прямо на углу вышеназванной улицы. Школьница шла одна непоздним вечером и это была в общем-то ее обычная дорога домой.

Проходя на следующий день мимо дома, я был изрядно поражен: совершенно очевидно, что диаметр черного пятна расширился. Теперь его крайние рваные границы достигали высоты человеческого роста. Природа пятна была непонятна: оно походило на копоть или гарь, как если бы кто-то разводил огромный костер у стены.