Свалка времени. Часть 2. Последний грех

Максим остановился, достал из рюкзака свитер и надел его под камуфляжную куртку. Ларс сделал то же самое.

– Что это? – спросил норвежец. – Где мы?

Максим зашагал вперед и вдруг остановился, пораженный внутренней тишиной.

– Я оглох, – тихо сказал он. – Мои способности исчезли. У меня так уже было – где-то генератор поля, питающего Зону. Или то, что мы еще не знаем.

Ларс озадаченно посмотрел на него:

– Что будем делать?

– Можем остаться здесь и умереть от голода и жажды. Надо идти вперед, другого выхода нет.

– А если повернуть назад?

– Это невозможно. Зона не даст нам вернуться. Кто знает, каким способом она это сделает?

– Я все же попробую, – Ларс развернулся и зашагал назад.

На горизонте, на фоне белесой дымки возникли темные точки. Они постепенно увеличивались, и через несколько минут Максим разглядел нескольких всадников, скачущих вдоль дороги. Очевидно, они заметили путников и пустили коней в галоп.

– Вот и ответ…

Максим бросился бежать, увлекая за собой Ларса. Поздно: всадники окружили их и остановились, преграждая путь. Щелкнули затворы винтовок.

Это была странная компания людей, разного возраста, одетых в самые разнообразные одежды: от новеньких пиджаков до пальто с заплатами на рукавах. Единственное, что их объединяло: винтовки и белые повязки на рукавах.

– Полицаи, – прошептал Ларс. – На повязках написано. Откуда?

Мрачный всадник – худой, с вытянутым лицом и остекленевшими глазами – очевидно, старший, бросил:

– Партизаны? Бандиты? Руки вверх, чтобы я их видел!

– А вы кто? – опрометчиво спросил Ларс.

– Молчать! Вопросы задаю я! Брындин, Федулин, обыскать! Шевельнутся – в расход!

Двое молодых парней, голубоглазый блондин и брюнет со следами раннего алкоголизма на лице, спешились и боязливо приблизились. Остальные подняли винтовки, держа пленников на прицеле. Первый – Брындин, забрал у Ларса карабин, Федулин снял с плеча Максима его любимый ТОЗик.

– Советская, дядя Миша! – сказал Брындин. – Точно партизаны. Или подпольщики.

– А это вообще диво невиданное, – Федулин вертел в руках ружье, так и не догадавшись разложить приклад.

– Аусвайс? Проверьте у этих аусвайс, да шевелитесь!

У Максима в кармане нашлась расческа и старый, еще прошлогодний леденец. У Ларса выудили запаянное в пластик водительское удостоверение.

– Тут что-то не по-нашему, дядь Миш!

– Дай-ка сюда!

Ларса прорвало. От волнения он начал говорить по-норвежски, не решаясь, впрочем, двинуться. Из пылкой речи гордого потомка викингов Максим не понял ни слова.

– Немец, что ли? – брови дяди Миши поползли вверх. – Похоже, похоже. Не, не то. И карточка непонятная. А, вот… Ларс Содем… Норге. Что такое норге?

– Норвегия. Он – Ларс Сёдем, я – Безымянный…

Максим полетел носом в землю – Федулин хватил его прикладом в спину. По счастью полицай попал в рюкзак – жесткий и прочный.

– Тебя никто не спрашивал, гнида краснопузая, – удовлетворенно сказал дядя Миша. – Что, малые? Придется их в Урупск тащить – тогда по девкам не успеем. Или в расход, и ни гу-гу?

– Двести марок, дядь Миш, – напомнил Брындин. – За немцами не заржавеет. А если норвег важный какой?

С минуту старший полицай размышлял. Наверное, он решал, что важнее – отдых с деревенскими потаскушками или двести марок в кармане.

– Поворачиваем, – наконец сказал дядя Миша. – А вдруг эта птица хозяйская? Тогда и поторгуемся. Сдадим Козлу, пусть он решает.

Ларса усадили к Федулину на лошадь. Максима сначала повели пешком, но потом заставили влезть на коня к маленькому красноносому полицаю.

– Ха! – дядя Миша пришпорил свою лошадь. – Вперед! Может, и по девкам успеем!

Остальные последовали его примеру: кони пошли рысью. Так, конечно, быстрее, чем на своих двоих, зато ноги и заднее место у Максима тут же онемели с непривычки. Все-таки на вездеходе лучше.

Глава 4. В плену у времени

В город въехали спустя час торопливой езды. Отделенный от крутых холмов рекой, он раскинулся на заснеженной равнине черным неправильным многоугольником. Из труб одноэтажных деревянных домов курился дым: жители спасались от пронизывающего холода. Из сараев доносилось сдавленное хрюканье свиней и негромкое кудахтанье кур.

В центр заезжать не стали – кавалькада свернула с главной улицы к двухэтажному зданию на окраине. Если судить по барельефу в виде раскрытой книги прилепленной прямо на фасаде, это был дом культуры или библиотека.

На несколько минут Максима и Ларса оставили под присмотром Брындина и Федулина. Те завели разговор о деревенских девицах, изредка бросая на пленников ленивые взгляды. Улучив момент, Максим передал Ларсу не замеченную при обыске кобуру с дерринджером:

– Меня наверняка целиком обшмонают. К тебе, иностранцу, особое отношение. У нас всегда так.

– Молчать! – оборвал Брындин. – Ща пулю в лоб пущу и скажу, что бежать хотел!

Все произошло так, как предположил Максим. Ларса, не обыскивая, увели в здание. Может быть, на допрос, а может, и просто на дружескую беседу. У Максима проверили все карманы, но нашли только смятую американскую кепку и заряженный «сигнал охотника» – пластиковую трубку со «шпингалетом» и прикрученным сигнальным патроном.

– Это что за штука? – спросил Федулин. – Отвечай!

Он направил ракету на себя и оттянул «шпингалет».

– Осторожно! – крикнул Максим, но было поздно.

Раздался хлопок, и ослепительная красная звездочка ударила Федулина в лоб, сбив шапку, срикошетила и ушла в небо. Через несколько секунд она опустилась к земле и погасла.

Федулин взвыл и схватился за окровавленное лицо.

– Я тебя сейчас… – закричал он, передергивая затвор винтовки.

– Стоять! – раздался голос дяди Миши. Он подобрал «сигнал охотника» и положил в карман. – Сам дурак, Федулин. Нечего лапать что попало! Завтра Козел с краснопузого за твои страдания с лихвой спросит. Брындин, отведи его… к остальным.

Максима грубо втолкнули в подвал, набитый людьми. Он упал на кого-то, и узник испустил мучительный стон.

– Сюда! – сказал кто-то высоким, мальчишечьим голосом. – Здесь есть место. За что тебя взяли, дядя?

– Документов с собой не оказалось…

Тусклый свет сочился из зарешеченного окошка под потолком. Когда глаза привыкли к полумраку, Максим увидел, что в маленьком помещении на деревянных топчанах и на тряпье на полу лежат юные подростки – почти дети. Лет семнадцать-восемнадцать самому старшему. Их лица были опухшими и черными от побоев. Плечи и руки исполосованы плетью. Кто-то, пошевеливаясь, едва сдерживал крик боли, кто-то хрипел и кашлял, сплевывая кровь. У Максима на голове зашевелились волосы: что же здесь делают с несчастными детьми? Впрочем, ответ он знал и безо всяких особых способностей. Просто не верил в происходящее, гнал от себя чудовищную мысль.

– Какая сегодня дата? – торопливо спросил Максим, усаживаясь на холодный пол.

– Восьмое января, дядя!

– Год! Год какой?

– Ум от страха потерял? Сорок третий!

– Тысяча девятьсот?

Подросток на топчане напротив зашевелился и сел, придерживая распухшую руку.

– Ты откуда свалился, дядя? Ты кто?

– Неважно…

– Нет уж, отвечай. Вдруг ты подсадной?

Вместо ответа Максим показал год изготовления, отпечатанный на кепке и бирку на камуфляжной куртке.

– Вот оно как? – паренек поверил. Или сделал вид, что поверил. – Скажи мне, дядя мы победим?

– Нет, – честно ответил Максим. – Проиграем. Только не в этой войне. В следующей. Холодной. Советский Союз распадется на отдельные республики-страны.

– Не может быть! Не сочиняй, дядя!

– Подожди, Серега! – слабо сказал кто-то из угла. – А почему Советский Союз распадется?

Максим пожал плечами.

– Я точно не знаю. Историки спорят до хрипоты. Я думаю, все потому что одни и те же до старости у власти сидели, и все новое на корню рубили. Вот и отстали от Америки да Европы.

Все умолкли. Вокруг Максима словно образовалась пустота. И вдруг резкий, пронзительный девичий крик донесся откуда-то сверху, через потолок. Он умолк и тут же раздался снова, но уже приглушенно, словно несчастной заткнули рот.

– Козел старается, – сказал Серега. – И Будила.

– Кто такой этот козел?

– Козлов Вадим Павлович, начальник полиции. Будила этот – его прихвостень, палач.

У Максима по коже пробежали мурашки.

– И меня к нему? – прошептал он пересохшими губами.

– Раз ты здесь, другой дороги нет, – сказал Сергей. – Если ты не подсадной, конечно.

– Советского Союза не стало, когда я только-только пошел в школу, – Максим поднял голову. – Но я все равно советский человек. Им и останусь до самой смерти. Только бороться мне больше не за что. Счастливое будущее так и не наступило.

– Дурак ты, дядя, а не советский человек! – глаза Сергея гневно сверкнули. – Бороться всегда есть за что! Всегда…

Снова раздался отчаянный девичий крик. Максим вздрогнул и сжался.

– Девчонок сегодня терзают, – Сергей оставался спокойным, только сжал здоровую руку в кулак. – Завтра наш черед. Расписание у Козла такое. С хозяев берет пример.

– С немцев?

– С них самых.

Максим наморщил лоб, но так и не смог припомнить никакой подпольной организации, кроме «Молодой гвардии». Но это явно не они – этот Сергей не был похож на своего тезку Тюленина. Просто ради интереса Максим сел и начал всматриваться в лица, но никого хотя бы отдаленно знакомого не увидел. Общими между этими ребятами и «Молодой гвардией» были только возраст да методы допросов, которыми из них вытягивали показания. На ум пришла заметка из интернета. В ней писали, что раскрытых фашистами подпольных ячеек было много, но лишь об одной из них узнал весь мир. И то из-за романа Фадеева.

– Ты чего вынюхиваешь, дядя? – недовольно спросил Серега. – Придушим, и Козел не поможет.

– Душите, чего уж там, – Максим лениво махнул рукой. – Считайте меня подсадным или кем хотите. Я устал.

Подросток тут же сбавил тон:

– Мы не хотели тебя обидеть, дядя. Но ты тоже нас пойми. Не в игры ведь играем.

– На танцы вокруг елки непохоже, – вздохнул Максим. – Я, к стыду своему, историю плохо знаю. Не могу вспомнить, что у вас за отряд. Но лучше и не надо. Меньше знаешь, крепче спишь…

Снова наверху закричала незнакомая девушка. Максим лег на кучу тряпья и долго смотрел в потемневшее окошко. Женские крики смолкли поздно вечером.

Глава 5. Допрос с пристрастием

До полудня в подвал никто не приходил – казалось, о пленниках все забыли. Но когда солнечный луч пыльным столбом ударил сквозь окошко, Сергея увели на допрос. А чуть позже явились и за Максимом.

– Эй, ты, мошонец, на выход! – произнес голос Брындина. – Ща тебе шкуру полировать будут!

Максим поднялся и обвел глазами искалеченных ребят.

– Ну, не поминайте лихом.

– Держись, дядя. Мы с тобой. Даже несмотря на твои байки, – произнес паренек в углу, подмигнув единственным глазом. Вместо второго была сплошная рана.

Максим, ощущая спиной холодный ствол винтовки, поднялся по каменной лестнице на первый этаж. Брындин втолкнул его в просторное помещение со стенами, выкрашенными в ярко-голубой цвет. Жарко пылал камин, в его пламени калились нагретые докрасна железные щипцы, которые то и дело переворачивали двое полицаев. Судя по сваленным в кучу книгам, до войны здесь был читальный зал. Но сейчас вместо запаха типографской краски здесь стоял тошнотворный запах крови.

Максим увидел немца: в углу, за письменным столом сидел маленький тщедушный очкарик в серой форме с погонами зондерфюрера. Фашист усердно заполнял какой-то журнал и не обращал внимания на происходящее вокруг. Судя по унылому виду, немцу надоели бесконечные допросы, писанина и крики жертв.

У окна, на широком кожаном диване, расположился долговязый тип с острым желчным лицом и большими карими глазами, в которых застыло плохо скрываемое раздражение. Он курил длинную немецкую сигарету, выпуская из носа струи дыма. Максим понял, что это и есть Козел.

Посередине зала на деревянной лавке лицом вниз лежал Сергей. Его спина казалась залитой красными блестящими чернилами. Темные капли стекали на пол. Низенький, коренастый палач, гыкая, избивал узника плетью, скрученной из электрических проводов. Сергей мучительно стонал при каждом ударе: очевидно, страдания переполнили чашу его стойкости. Но говорить он отказывался.

– Хватит, Будила! – Козел указал на двустворчатую дверь в дальнем конце зала. – Туда его. И займемся нашим гостем. Может, чего и выжмем, пока хозяева инструкции не прислали.

Полицаи бросили щипцы, отвязали Сергея и оттащили его к противоположной стене. Будила схватил страдальца за здоровую руку, сунул пальцы в щель между створкой и косяком, и закрыл дверь. Сергей страшно закричал, обмяк, глаза его закатились, и он повис на руках у палачей. Краем глаза Максим увидел, как передернулось лицо немецкого зондерфюрера. Козел и Будила остались равнодушно-спокойными. Для них истязать людей было серой обыденностью. Максим же окаменел от ужаса.

Сергея оттащили от двери и вылили на голову ведро холодной воды. Он зашевелился, заохал, прижимая к груди изувеченную руку.

– Почему этот в одежде? – резко воскликнул Козел. – Снять!

Будила вытянул руки, похожие на ковши экскаватора.

– Опусти грабли! – тихо произнес Максим. – Я сам!

– Сам с усам! – хохотнул Будила, но отошел в сторону.

Максим разделся до пояса и бросил куртку, свитер и рубашку на пол. Майка полетела туда же.

– Я готов!

– Ты нам ничего сказать не хочешь? – прищурился Козел. – Будила утомился уже. Может, быть, краснопузый, ты не будешь нас водить за нос и поведаешь историю о друзьях-комсомольцах? Это ведь ты мутишь воду, да? Ради чего ты мальчишек подставил?

Козел вскочил и рявкнул во всю глотку:

– Куда шел? Кто твой командир? Где собираетесь? Отвечай!

Максим пожал плечами. Невероятное упрямство – обычная, с детства, реакция на крик, поднялось из груди и встало неодолимой преградой на пути разума и логики. В другое время Максим, может быть, попытался отговориться, убедить полицаев в своей непричастности к подполью, но сейчас ему хотелось послать уродов куда подальше – и будь что будет.

– Я даже не знаю, как местная организация называется, – остатки разума все же прорвались через барьер упорства. – А если б и знал, то вам не сказал бы. Идите вы в жопу, гитлеровские поползни!

Неожиданно Козел расхохотался так, что, зондерфюрер оторвался от бумаг и посмотрел на него с удивлением и одновременно сочувствием во взгляде.

– Гитлеровские поползни, – утирая слезы, повторил Козел. – Ты хоть знаешь, кто такой поползень, двоечник?

Наверное, начальник Усть-Урупской полиции до войны работал школьным учителем. Интересно, чему может научить детей человек, способный предать свою страну и народ? Таким «учителям» место разве что в кочегарах. И то для них это, пожалуй, слишком почетная должность. Но свое негодование Максим оставил при себе.

– Тебе-то какая разница, палач? – спокойно, стараясь не выдавать страха перед пытками, произнес он. – Я все равно ничего не скажу. Жги, кат!

– Вот, значит, как? Будила! Начинай!

Палач швырнул Максима на окровавленную скамью и взмахнул плетью. Спину ожгло огнем. Перед глазами поплыл красный туман. Сквозь мглу отчетливо проступило искаженное яростью лицо матери с резиновым шлангом в руках.

– Я тебе и твоему братцу говорила не брать конфеты, тварина? Говорила. Они только для меня! Вы своими погаными руками не имеете права их касаться!

Она избивала Максима до синяков, до кровавых полос на спине.

– И только попробуй мне завыть, урод! Еще получишь!

Все наказания маленький Максим переносил без криков и слез. И сейчас, в руках опытного палача, он не испустил ни единого стона или вздоха. На пятнадцатом ударе его пришлось отливать водой.

– Внушает, – пробурчал Будила и повернулся к Козлу. – Дальше?

Два полицая потащили Максима к двери. Будила просунул пальцы его левой руки между створкой и косяком, но закрыть не успел. Палача остановил повелительный окрик на немецком и русском:

– Хальт! Стоп! Освободить!

Будила, повинуясь приказу, отпустил Максима. Он выдернул руку из дверной щели и повернулся, держась за второго полицая.

Козел вскочил со своего дивана и, изогнувшись вопросительным знаком, подобострастно ел глазами широкоплечего офицера в серой эсэсовской форме. Гауптштурмфюрер – Максим определил это по нашивке на воротнике – обвел взглядом зал и сказал на хорошем русском языке:

– Благодарю вас, полицмейстер, что поставили в известность мое ведомство. Но это, – он ткнул пальцем в Максима, – слишком. Еще немного и вы лишились бы премии в тысячу рейхсмарок. Думаете, от калеки больше пользы, чем от здорового… гм… гостя?

– Я надеялся преподнести вам сюрприз, – залебезил Козел. – Хотел развязать нашему пленнику язык. Но он молчит, как… подпольщик.

– Ценю ваше рвение. Но иногда распоряжения начальства надо выполнять буквально. Понимаете меня?

– Понимаю, герр…

– Гауптшурмфюрер Хаук, – эсэсовец указал на Максима и коротко, по-вороньи, рявкнул: – Вэк!

Два немецких солдата под руки вывели Максима из пыточной, оттащили на второй этаж, в большую комнату, переоборудованную под казарму и бросили лицом вниз на армейскую кровать. Откуда-то появился врач. Цокая языком, он промыл раны и смазал их мазью. Максим вытерпел боль, не издав ни звука.

Потом вошел Хаук и несколько минут беседовал с врачом по-немецки. Доктор говорил, что больному лучше побыть в покое как минимум сутки, пока раны не подсохнут и не покроются коркой. Гауптштурмфюрер возражал: русские наступают и вот-вот возьмут город. Нужно торопиться.

– Зер гут, зер гут! – прошептал Максим и добавил по-немецки: – Город освободят двадцать третьего января. Сегодня девятое. Время есть.

– Вы знаете язык Гёте и Шиллера? – восхитился Хаук. – Так и думал, что вы – цивилизованный человек!

– Маме спасибо. Отправила меня пинком на курсы немецкого и английского языков. А я – прилежный ученик… попробовал бы я быть лентяем. Мне бы Будила показался ласковым и безобидным как щеночек.

– Давайте не будем об этих варварах внизу. Отдыхайте, вы теперь наш гость, Максим Безымянный. Я распорядился отменить допросы, пока вы здесь. Вас никто не побеспокоит.

Очевидно, гауптштурмфюрер узнал имена пленников из разговора с Ларсом. Но сейчас это не имело никакого значения.

Хаук подтолкнул доктора к двери и направился вслед за ним.

– Аненербе? – спросил Максим ему в спину.

Эсэсовец вздрогнул и остановился.

– Да. У вас там… об этом знают? – Хаук достал из кармана кварцевые часы Максима. – Я сразу догадался, откуда вы и помчался сюда, пока вас не изуродовали. Хорошо, что я оказался рядом.

Хаук развернулся и хлопнул дверью. Из коридора донесся щелчок затвора автомата… вернее, пистолета-пулемета часового.

Глава 6. Побег

Целый день и еще ночь Максима никто не беспокоил. Полуголый он валялся на животе и смотрел в окно на проплывающие по небу облака и думал, увидит ли он еще раз свой любимый ТОЗ-106, а под утро даже забылся тяжелым сном. Разбудил его Хаук. Эсэсовец бросил на постель по-немецки аккуратно сложенную одежду Максима.

– Как спина? Ты сможешь все это надеть? – с притворным сочувствием спросил Хаук.

– Смогу, – не колеблясь сказал Максим. Будет он показывать свою слабость перед фрицем!

– Давай без геройства. Рейх заботится о своих друзьях, верно?

– Яволь, – пробурчал Максим.

Не морщась, он надел майку, рубашку и свитер – вполне терпимо. Хаук подал куртку и вытолкнул пленника в коридор. Там скучал солдат – дюжий фашист, вернее, роттенфюрер с автоматом. Вслед за ним Максим спустился вниз и вышел на улицу.

Снаружи ждал бронетранспортер – открытая сверху тяжелая полугусеничная машина с пулеметом на крыше. Через заднюю дверь Максим забрался внутрь и лицом к лицу столкнулся с Ларсом.

– Ты живой? – радостно воскликнул норвежец.

– На ногах стою. С трудом, правда. Об этом потом.

Хаук сел вперед, к водителю. Незнакомый роттенфюрер занял место в кормовой части машины. Ленивый вид охранника только казался таким: на самом деле ничто не могло укрыться от его стальных глаз. Не стоило пытаться бежать: любые поползновения освободиться он готов был пресечь, нажав на спусковой крючок автомата. Но Максима занимал не фашист. Он поедал взглядом свой ТОЗик и патронташ в углу десантного отделения. Там же валялся карабин Ларса, и оба набитых припасами рюкзака.

Водитель нажал на кнопку стартера. Бронетранспортер заскрежетал, потом загудел на высоких тонах и покатил, вернее, поплыл вперед, покачиваясь на кочках и выбоинах, точно на пологих волнах. Звук мотора напомнил звук старого грузовика ГАЗ.

Бронетранспортер проехал два квартала и повернул на широкую мостовую: под снегом угадывались уложенные рядами булыжники. Минута езды – и улица закончилась. Зато прямо перед носом появился блокпост. Патрульные полицаи отдали честь начальству.

Наконец машина вырвалась на свободу: далеко вперед, через ровную, гладкую степь протянулась темная лента шоссе. Водитель прибавил газу.

Вдруг к уже привычному гудению двигателя примешалось назойливое жужжание, словно где-то над горизонтом кружил гигантский шмель. Над горизонтом появились две едва заметных точки. Жужжание понемногу нарастало, и точки превратились в маленькие черточки. Несколько секунд все напряженно ждали, но когда самолеты разделились для атаки, все стало ясно. Максим высунулся через борт и узнал силуэты истребителей Як.

Ларс тут же сдернул его обратно: роттенфюрер угрожающе повел стволом автомата. Хаук выкрикнул: «Флигеаларм!» – подпрыгнул и вывалился через верх. Водитель заглушил мотор и последовал его примеру.

Только роттенфюрер показал чудеса храбрости: он бросился к пулеметной установке, оттянул рукоятку перезарядки и принялся поливать советские самолеты огнем.

Первый краснозвездный истребитель атаковал Хаука и водителя, что есть силы удиравших по мерзлой земле, присыпанной тонким слоем снега. На белом покрывале оба немца казались черными тараканами на полу, над которыми хозяин квартиры занес смертоносный тапок. Затрещала очередь, и Хаук с водителем исчезли в вихре, поднятом разрывами снарядов.

Ведомый атаковал бронетранспортер с кормы, из мертвой зоны пулемета. Роттенфюрер отчаянно ругался по-немецки, но сделать ничего не мог. Опытный летчик не стрелял, желая наверняка поразить цель. Вот уже видно белый с черный полосой обтекатель винта, полупрозрачный диск мелькающих лопастей…

Мотор-пушка блеснула пламенем всего два раза и умолкла, но пулемет сработал исправно. По броне прогремела очередь крупнокалиберных пуль. Брань роттенфюрера оборвалась – безголовый, он упал на борт и повис, содрогаясь в конвульсиях. Ларс с отвращением на лице схватил мертвеца за ноги и вытолкал наружу.

На новую атаку истребители заходить не стали: очевидно, они израсходовали весь боезапас. «Круг почета» – и вскоре гул моторов растаял в холодном зимнем воздухе. Стало тихо, только ветер шуршал по земле, сдувая с нее сухой снег.

Открылась кормовая дверь, и в проеме появился уцелевший Хаук с пистолетом в руке:

– Несчастный Фридрих! – сказал он по-немецки. – Прошу извинить: один я с вами двумя не справлюсь. Придется вас расстрелять. Ничего, и рюкзаков хватит – там много интересного. Выходите! Шнель, шнель!

Раздался резкий хлопок, и у Хаука под левым глазом появилась кровавая дыра. Эсэсовец рухнул навзничь. Тело с противным шлепком свалилось на шоссе.

Ларс протянул Максиму дерринджер:

– В современных куртках полно потайных карманов. Все не обыщешь! Это тебе не фельдблузе тридцать шестого года, где портсигар положить некуда.

– Ладно, – Максим высунулся из-за брони, посмотрел на мертвого Хаука и содрогнулся. – Прямо в лицо… Я бы так не смог.

Ларса эти слова привели в ярость. Холодную, нордическую, но оттого не менее страшную ярость:

– Не смог бы? А вот мой прадед смог! У него рука не дрогнула, когда он отправил два тяжелых снаряда прямо в борт немецкого крейсера! А ведь там были люди! Их разорвало на клочки! Да! На клочки!

На «оглохшего» Максима неожиданный гнев норвежца не произвел никакого впечатления. Он оглядел побоище вокруг бронетранспортера и спокойно сказал:

– Нечего здесь сидеть. Надо выбираться. Идем.

Ларс окончательно успокоился. Он перевел дух и с улыбкой сказал:

– Зачем идти? Можем доехать. С комфортом! Топлива почти полные баки!

– Ты умеешь этим управлять?

– Есть такое слово: Бовингтон…

– Самый знаменитый танковый музей. Тогда разворачивай эту штуку обратно в город! Поедем выручать подпольщиков.

Ларс покрутил пальцем у виска:

– Ты совсем двинулся? Нас тут же шлепнут! Там же логово!

– Лучше пусть шлепнут, чем я позволю нелюдям издеваться над пацанами и девчонками. Как хочешь. Можешь ехать, куда захочешь. Я пойду один.