И тысячу лет спустя. Ладога

– Ну и техника безопасности…

Мирослава уже подходила к воротам, ведущим из деревушки, как вдруг Бруни чего-то испугался и громко завыл. В соседней избе послышались шаги.

– Бруни! – заругалась Мирослава, пытаясь открыть засов дрожащими руками.

Щелчок. Свобода.

– Бежим, малыш!

До реки оставалось метров сто.

– Как и любые другие племена, славяне всегда строили общины рядом с источником воды. Вероятно, это все-таки была одна из тех необычных современных общин, что сохранила обычаи и язычество… Странно, что мы с Сашей упустили этот момент, когда строили свой маршрут. Не славяне, а сектанты, ей-богу! – объясняла она Бруни на ходу, будто пес мог понять хоть словечко.

Мирослава стояла на берегу Волхова. Она с опаской смотрела на реку, освещая ее факелом. Лед еще даже не начал таять, а берега можно было отличить только по пологим склонам – так сильно они были припорошены снегом.

– Как можно было провалиться под лед?.. Он же… Ладно, тут метров двести перебежать… Ты справишься.

И она справилась. Лед был твердый, плотный и абсолютно безопасный. Бруни верно бежал за хозяйкой, но посреди реки вдруг остановился, завыл и заскреб лапами по льду. Мирослава пригляделась, опустила факел и увидела ту самую прорубь, из которой ее достали. В глазах снова потемнело.

– Ко мне!

Пес продолжал скулить и скрести лед когтями так, будто там кто-то прятался.

– Бруни! Ко мне!

Мирослава перешла на тот берег и обернулась. Бруни до сих пор стоял у проруби и пристально, почти по-человечески, смотрел на хозяйку. Наконец, он сдался, медленно и, опустив голову, нехотя пошел вперед.

Тогда ей вдруг подумалось: как она могла упасть под лед, если сейчас он даже и не думал трещать под ее ногами? Она ясно помнила, как бежала за Бруни по этой самой реке, на этом самом месте, а поймав его, села рядом, чтобы пристегнуть поводок к ошейнику. Тогда-то лед вдруг и затрещал, завыл, и вода проглотила ее, как маленькую рыбешку, даже не дав возможности опомниться. Разве толстый лед ломается от веса тела так быстро? Разве не должны трещины поползти паутиной, как это бывает в фильмах, а главная героиня бежать и бежать, чтобы спасти свою жизнь?

Они шли около двадцати минут, когда Мирослава, теряясь в догадках, снова остановилась.

– Где-то здесь должна быть могила князя Олега… Пещеру тоже не могу найти… возле которой я упала…

Она пощупала свои карманы в поисках телефона.

– Ужасная привычка!

Они бродили еще полчаса вдоль реки, но ничего похожего из того, что она искала, не было. Ни домика, в котором они остановились с мужем, ни могилы Вещего Олега, ни намека на село. По ее замерзшему лицу посыпались горячие слезы. Отчаяние, обида, усталость, страх, непонимание – все чувства смешались и давили изнутри. Она горько и громко плакала, не стесняясь своих слез, ведь никто ее не мог услышать, и продолжала идти вдоль берега уверенным шагом. Тогда ей стало стыдно от самой себя. Столько дети не плачут, сколько она пролила слез за последний день.

– Не переживай, малыш, – она утерла нос рукавом своего полушубка и заметила, как неприятно он пахнет. – Через десять минут или через десять часов… река все равно приведет нас к людям. Волхов идет от Новгорода к Ладожскому озеру… Так что куда-нибудь мы точно придем! Без течения не могу определить, в какую сторону… Так, Бруни! Думай со мной! Солнце садится на западе…

Она остановилась, чтобы вспомнить, где именно было солнце, когда она была окружена сектантами.

– Там, где солнце, там и запад… по левый берег реки… Ладожское озеро находится на севере… а значит… сейчас мы идем в обратную сторону. Когда мы упали в воду, мы были недалеко от нашего домика, но когда вернулись к проруби, село словно исчезло.

Мирослава села на колени и опустила голову.

– Я что-то упускаю… Может, нас вытащили из другой проруби? Нет, невозможно… мы были под водой недолго, иначе бы… Как можно потеряться в трех соснах?! Что за топографический кретинизм! Твою мать, соберись! Так, нужно снова вернуться к проруби и начать все сначала… Я просто пошла не в ту сторону… Село же не могло исчезнуть, верно? Наверняка Саша уже вовсю ищет меня вместе с полицией.

Сердце бешено забилось в груди. Ей казалось, что оно вот-вот вырвется. Больше не было сил плакать, и ее рыдания переходили то в истерический смех, то в удушающий кашель. Хотелось домой, хотелось есть и пить, хотелось залезть в теплую постель и прижаться к мужу.

– Поехали! Поехали! Вдруг ты найдешь вдохновение! Боже! – она громко кричала в сторону леса, пародируя мужа, но даже эхо не соизволило вернуться к ней. – Саша… ты ведь был всегда прав… Я пропаду без тебя…

Вокруг не было ни единого намека на фонарь или источник света. Стояла немая, но такая оглушающая тишина. Удивительно, но российский Север не отличается суровыми зимами как Сибирь. Однако ветра здесь самые злые, мокрые, холодные и пронзающие насквозь.

Мирославе вдруг стало стыдно от того, что она винила мужа в его холодности ко всему кроме денег. Как-никак, но он впервые старался сделать хоть что-то, чтобы спасти их отношения. Нет, Александр не повез ее в Старую Ладогу ради встречи с риелтором. Это было лишь всего удачное совпадение. Он повез ее туда ради ее книги. Не иначе. Она так решила. Она так хотела думать. На том Мирослава успокоилась и смогла найти в себе силы идти дальше. Медленно. Шаг за шагом. Прислушиваясь к скрипу снега и каждому шороху и выставляя руки перед собой, чтобы никуда не упасть и не оступиться. Факел давно потух. Ее удивило, как много снега появилось в лесу за один только день. Неужели его насыпало, пока она спала в землянке? Будто март сменился декабрем.

Бруни послушно шел рядом. Казалось, ему самому было страшно и холодно. Мокрая шкурка покрылась льдом. Хвост опустился и дрожал.

Спустя пару часов Мирослава не выдержала и нашла ближайшее дерево, чтобы возле него помассировать околевшие ноги. Было сыро и жутко. Пальцы онемели от холода и сырых сапог и почти не двигались. От нервов скрутило живот. Она вдруг громко и протяжно рассмеялась. Если бы кто-то мог слышать ее в тот момент, то посчитал бы умалишенной.

– Как легко писать книжки! – не переставая смеяться, она говорила сама с собой. – Делаешь этого смелым, того красивым, а другого богатым! Пишешь так, как тебе удобно, красиво и интересно… и людям нравится, они читают. Но оказались бы они сейчас на моем месте, тогда больше не брали бы эти чертовы книги в руки… Все ложь… Ложь! А еще вот эта… ложная смелость! Я бы никогда не написала, что мой герой распустил нюни из-за того, что упал в воду и потерялся в лесу! А если бы написала – читатели бы с отвращением бы закрыли эту книгу и обвинили моего героя в трусости и тупости! Но черт возьми! Нет и нет! Это чертовски… страшно… и больно. Даже просто упасть в ледяную речную воду… страшно…

Мирослава закрыла глаза, опустилась вниз и, обняв себя за колени, прижалась к стволу березы еще сильнее. Затем она обняла Бруни.

– Держись, малыш. Согревайся. Забирай мое тепло. Уж лучше я сама замерзну.

На некоторое время она уснула от истощения. То могло стоить ей жизни, и она больше бы никогда не проснулась. Если бы не Бруни, который, защищая хозяйку, вдруг начал лаять куда-то в темноту.

Мирослава вздрогнула, осмотрелась и покрутила головой.

– Что случилось, дружок? Что там? На кого ты лаешь? Кто там?

Ей стало страшно от мысли, что она могла уснуть навсегда. Тогда она потянулась к ногам, которых больше не чувствовала. Сняла все еще влажные ботинки и принялась массировать пальцы.

Где-то вдалеке зашевелились кусты. Бруни залаял еще громче. Через несколько мгновений звук и вовсе усилился. Снег скрипел все сильнее и сильнее, а шаги становились все ближе. Мира протерла глаза и увидела тусклый круг света, приближающийся к ней. Она закричала о помощи, но изо рта вырвался лишь неуклюжий хрип. Она кричала еще и еще, пока голос, наконец, не начал прорезаться. Круг остановился на месте, а затем еще с большей скоростью начал убегать от нее.

– Пожалуйста! Стойте!

Мирослава на скорую руку обулась, побежала за светом и вскоре поняла, что кто-то намеренно бежал от нее прочь. Возможно, этот кто-то был такой же напуганный, как и она сама. Бруни следовал за хозяйкой. Свет привел их обратно к реке, и благодаря полной луне видеть стало проще. Человек, бегущий от нее, упал, выронил факел и скатился вниз по склону к реке. Это дало Мирославе время, чтобы нагнать его и перехватить свет. Бежала она как могла, даже, скорее, ковыляла, потому как больше не чувствовала пальцев на ногах. Мирослава подняла факел и аккуратно спустилась вниз, осветив себе путь.

Беглецом оказалась молодая девушка. Она была почти раздета, ее босые стопы горели от снега. Сорочка была разорвана в нескольких местах и едва прикрывала вздымающуюся от тяжелого дыхания грудь. Либо ее кто-то насиловал, либо она сбежала откуда-то, даже не успевши одеться. Увидев Мирославу, девушка немного успокоилась, засмотрелась, но держалась в стороне, изучая ее и не собираясь подходить ближе, будто зверек, загнанный охотником в угол.

– Ты… ты тоже попала в беду? – Мирослава сделала шаг навстречу, но девушка попятилась от нее и всмотрелась вдаль, за спину Миры, словно выискивая кого-то.

– За тобой кто-то гонится? Эй? Ты такая же как я? Не молчи, пожалуйста. Давай поможем друг другу. Кто эти люди? Ты знаешь их?

Вдруг беглянка соскочила с места, толкнула Миру, сбив ее с ног, и, не забрав огня, побежала прочь. Позади послышались мужские крики и лошадиное ржание. Бруни лаял как не в себя, только привлекая и направляя всадников еще больше.

Через несколько мгновений мужчины, словно молнии, подлетели к Мирославе. Не желая разговаривать, они связали ее и бросили к четвертому наезднику в сани, который был медленнее всех и как раз подоспел, когда мужчины закончили с веревками.

Бруни, защищая хозяйку, накинулся на одного из мужчин. Тот ловким движением руки достал из-за пояса нож и ткнул пса в грудь чуть выше левой лапы, ударил локтем по черепу, и пес, взвизгнув, упал на спину и скатился в овраг.

Мужчины громко говорили между собой на своем языке, и хотя Мира не понимала слов, она чувствовала, что происходит нечто неправильное. Ей настолько хотелось спать, есть и пить, что даже если это было похищение, то оно давало ей больше шансов на выживание, чем суровая ночь в лесу. Однако она не могла найти взглядом Бруни и не знала, возьмут ли мужчины его с собой, пойдет ли он рядом. Она попыталась пошевелиться, чтобы осмотреться и убедиться, что пес в порядке, но не смогла: веревки оказались слишком тугими.

Всадники развернули лошадей в обратную сторону и тронулись в путь. Один из них поравнялся с санями на минуту-другую, и Мирослава узнала мужчину из деревушки. Олег вел свою лошадь рядом и не переставал смотреть в лицо Мирославы.

– Как же так, дева? Разве я не оставил тебя в землянке в сохранности, глупая… – прошептал он, чтобы не слышали другие.

Мирослава почувствовала на себе его взгляд. Связанная, она едва могла двигаться и дышать. Однако одного ее взгляда было достаточно, чтобы Олег мог понять: она не просто боится его, он мерзок ей и отвратителен. Она не могла знать, что именно он отвел этих всадников подальше от поселения, солгал, что девушка сбежала, и заставил их выйти в лес на поиски. Олег рисковал своей головой, чтобы отвести от нее беду, которую она сама же к себе притянула, последовав за факелом, как мотылек за огнем.

– Где мой пес? Мой пес… Ты… животное… – прошипела она, но Олег, не понимая слов, только покачал головой и подстегнул лошадь. – Какие же вы все животные… будто… варвары… будто… – и тут она осеклась, не решаясь сказать вслух то, о чем подумала.

Когда Мирослава смогла отогреть ноги в санях, сил прибавилось. Она кричала и звала на помощь, звала Бруни. Она кричала еще больше, когда всадники подъезжали к знакомой крепости. Ее главная башня виделась в лунном свете. Хоть кто-то из деревни должен был услышать… Хоть кто-нибудь…

– Олег! Натяни ей мешок на голову! – еще один голос оказался ей знаком.

Глеб развернулся к брату, идущему позади, достал из тряпичной сумки на поясе мешок и кинул его Олегу. Мешок попал точно ему в руки.

– Не буду, – покачал головой Олег и с жалостью посмотрел на девушку, которая держалась за бочину саней и хрипела, пытаясь выдавить из себя еще один крик о помощи.

– Ты? Трэлл9? – Глеб обратился к четвертому всаднику, что был со стороны варягов, живущих в крепости, и как раз тащил сани. – Заткнешь ей рот? Нет? Какие мы все нежные! Словно бабенки!

К третьему всаднику Глеб обращаться не стал: то был один из варяжских дружинников, посланный командовать, и нарываться на него было опасно. Глеб забрал мешок у Олега, спешился, подошел к Мирославе и затолкал ей в рот кусок ткани из своего кармана. Затем последовал сам мешок. Он затянул его на шее потуже, чтобы девушке точно не хватило воздуха на крики, и она не тратила его зря.

– Всегда было интересно, отчего ты так ненавидишь женщин? Или боишься их? – вздохнул Олег, глядя на своего младшего брата, пока тот завязывал мешок. – Иль варягам теперь тебе одно удовольствие служить?

Глеб ничего не ответил, только опустил глаза, будто от стыда, сел обратно на лошадь и подстегнул ее. Уже у ворот он шепнул брату:

– Ты хоть попроси за нее немного монет, пушнины или, может, еще какого добра. Конунг наградит нас за девушку щедро. Зима холодной была. Подумай о своих людях. Ты слишком мягок, и твое большое сердце никого не прокормит. Иначе скоро все перейдут на сторону варягов, и мы вовсе без людей останемся. Я слышал, что за красивую белую рабыню можно семьдесят, а то и восемьдесят серебряных дирхамов получить!

– Конунга нет в крепости, – ответил Олег, сглотнув ком в горле. Он и не знал, что еще сказать. Не знал, как брать монеты или пушнину за девушку, которую отдает на верную смерть, отдает огню. – И я не могу продать конунгу его же рабыню.

– Завтра или послезавтра он будет здесь, – вставил четвертый всадник, варяжский раб, аккуратно вынимая девушку из саней и придерживая ее за талию. – Из Хольмгарда он привезет немало добра. Попросите, Олег. Линн была дорогой женщиной для его покойного друга. А значит, и для конунга. Я пока отведу ее к ярлу10 Харальду.

– Линн? Значит, так ее зовут? – прошептал Олег, но так тихо, что никто и не услышал его вопроса.

– Кстати, – трэлл с мягкой улыбкой на лице уже обращался к Глебу, – Здесь вы действительно получите за рабыню монет семьдесят… пять… а вот на юге их продают по две тысячи! – и сказал он это вовсе не потому, что поддерживал торговлю рабами, а потому что любил говорить о том, что знает лучше всех.

– Кажется, теперь я знаю, как разбогатеть! – отшутился Глеб. – А, Олежа! Слыхал? Нам пора самим купцами становиться! К черту этих варягов! Поедем-ка с тобой, куда глаза глядят? А?

Олег знал, что Глеб в жизни не покинул бы Ладоги. Нечто держало его здесь. И это был не старший брат. Глеб спешился, чтобы последовать за трэллом в крепость.

– Ты куда? – Олег окликнул его, с любопытством рассматривая. – Разве были еще какие-то поручения?

– Я… – Глеб обернулся на крепость, будто выигрывал время, чтобы собраться с ответом. – С нашей сестрой повидаться.

– Она уж спит в такой час… – протянул Олег и принялся ждать, какое еще оправдание найдет брат для своих странных тайных дел, по каким он часто пропадал во вражеской крепости. – Да и разве не виделся ты с ней днем?

– К чему эти вопросы, брат? – не собираясь менять своего решения, Глеб рявкнул и взялся за поводья, чтобы отвести коня в стойло.

– Уж не заделался ли ты сам варяжским другом? – Олег только слегка улыбнулся и погладил лошадь по шее. – Ты же знаешь, что бывает за предательство? И то, что от богов ничего не утаить?

– Уж не ты ли сам отдал собственную сестру в жены варягу? – последовал колкий ответ.

Олег только вздернул подбородок, улыбнулся и мягко кивнул. На этот раз он признал поражение в словесном споре.

В крепость вошли все, кроме Олега: его брат Глеб, варяжский дружинник и трэлл. Сам же Олег немного погодя помчался галопом к месту, где остался раненый пес, но не нашел ничего, кроме красных капель на снегу, ведущих к проруби, из которой и появилась таинственная дева.

– Кто ты такая?.. – прошептал Олег, наматывая круги вокруг черной дыры. Лед был крепким и безопасным.

Он спешился, чтобы напоить лошадь, провел рукой по кромке льда и нащупал кусочек шерсти, который, вероятно, зацепился, когда пса доставали…

– Или когда он прыгнул обратно, – закончил Олег свою мысль вслух.

Глава 4. Заячья губа

Ярл Харальд еще отхлебнул эля и стукнул кубком о стол, возвращая его на место тяжелой неуклюжей рукой. Он смотрел на ребенка уже второй час, но так и не смог принять решение. Голубоглазая девочка лежала перед ним на столе, и ее маленькое красное тельце разрывалось от слез. Она родилась еще утром, но ее матери так и не удалось подержать ее на руках.

– Иттан этого не переживет, – Утред битый час пытался отговорить брата от убийства младенца, и только этими уговорами девочка до сих пор была жива.

– Пока Рёрика нет в крепости, я здесь принимаю решения! – Харальд рявкнул в ответ, но от выпитого эля голос его звучал неуверенно. – Ларс отказался от девочки! У меня разве есть другой выбор?

– Так дождись Рёрика! Он конунг! И… почему бы Ларсу самому и не убить свое дитя? Неужто трусит?

Крик ребенка усиливался до тех пор, пока не превратился в хрип и кашель. Казалось, тонкое горлышко младенца вот-вот надорвется и лопнет. Утред ходил кругами.

– Она тебя не простит, – он покачал головой и, скрывшись в тени, сел в дальний угол. – Сестра не простит тебя, брат.

– Почему ты так глуп? – процедил сквозь зубы средний брат. – Кто будет кормить и воспитывать эту девчонку? Помрет сама, если я этого не сделаю! Посмотри на ее уродливое лицо! Только лучше сделать это сейчас, чем дождаться, когда Иттан приложит ее к груди, а потом мы эту девчонку от этой груди же и оторвем! А если она выживет? Кто женится на такой?

– Конечно, – тихо ответил Утред. – Ты прав. Ты всегда прав. И мне никогда не быть тебе равным. Ни в твоей правоте, ни в твоей жестокости. А ты помнишь, как родился я? Наша мать носила меня в чреве всего семь месяцев, и вот я здесь!

– И вот ты здесь. Совершенно бесполезный и трусливый.

Харальд и Утред всегда хорошо ладили, но все же часто спорили, хотя никто не сходился характерами с первым. Единственное, что между ними было общего, – старший брат Рёрик. Тридцатилетний Харальд, которого на самом деле все здесь звали Синеусом, был викингом сильным и телом, и духом. Синеусом его стали звать местные славяне за густую черную бороду, отдающую синевой даже в солнечных лучах. Так новое имя и прижилось. Рёрик стал звать Харальда Синеусом в шутку, поддевая его хорошими отношениями со славянами, а Харальд стал представляться Синеусом, чтобы насолить Рёрику.

Синеус был выше остальных воинов на целую голову и потому смотрел на остальных сверху вниз не только в переносном смысле. Также многих удивляла его смуглая кожа – такой не то что среди викингов было не сыскать, а во всей Франкии. Он не был красив собой и потому брал умом и силой все, что ему было необходимо. Однако, он не был уродлив, и даже в его медвежьем лице таились некая своеобразная красота и харизма.

Двадцатилетний Утред уродился викингом хоть и красивым, но неудачливым. Он был нежен и мягок по своей натуре, не любил ходить в бои, не спал с женщинами, и потому за его спиной о нем говорили как о трусе. Харальд оберегал младшего брата, потому как знал, что если он пустит его в бой, то тому не протянуть и часу: слишком слаб он был и ничему не обучен. Потому Утред с самого детства занимался ремеслом: мастерил и чинил лодки, оружие и другие мелкие вещицы. Руки у него были ловкие, пальцы длинные, тонкие и шустрые. Теперь, пока их старший брат, конунг Рёрик был в отъезде, Утреду жилось легче: не приходилось терпеть бесконечные упреки, издевки и грубость, которая часто не имела границ. Особенно если Рёрик прикладывался к бутылке, а зимой он делал это чаще обычного.

Синеус сделал еще глоток эля, вытер усы, положил свою огромную руку на шею младенца, но помедлил, так и не решившись сжать пальцы. Он взглянул на ее лицо. Девочка родилась с заячьей губой. Глубокая расщелина шла от левой части верхней губы до самой ноздри, и оттого крошечный носик казался вывернутым наружу. Она никогда не сможет самостоятельно есть и пить, и уж тем более выйти замуж или стать хорошим воином.

– Отнеси ее к реке, – Харальд повернулся к брату, сидящему в углу. – Оставишь там… главное, чтобы Иттан об этом не знала. А то пойдет за ней…

– Харальд, если даже тебе такое не под силу, то я уж тем более… – Утред не успел договорить, как в дверь постучали и, не дождавшись приглашения, зашли внутрь.

То был правая рука Харальда и его личный трэлл по совместительству. Молодой парень вспотел и запыхался, словно только что вернулся с охоты. Копна рыжих волос прилипла ко лбу. Щеки вспыхнули румянцем.

– Ее нашли, – не отрывая горящих глаз от вопящего ребенка на столе, он обратился к Синеусу. – Линн здесь.

– Веди ее сюда.

Парень нырнул обратно во двор и через мгновение вернулся с девушкой под руку. С ее головы сдернули серый мешок, и кудрявые огненные волосы рассыпались по плечам. Увидев двух бородатых мужчин перед собой, облаченных в одежды викингов, Мирослава на мгновение подумала, что теряет рассудок. По пути сюда у нее было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, что с ней произошло за последние сутки с момента падения в воду.

Первой догадкой было то, что она попала в какую-то историческую реконструкцию, но жестокость мужчин, доставивших ее в крепость, опровергала эту догадку. Теперь Мирослава была почти уверена в том, что она не в своем уме и, возможно, уже давно лежит в больничной палате, подключенная к аппарату. Викинги, люди, говорящие на древних языках, – все это лишь одержимость книгой и кома в одном коктейле.

– Вы ненастоящие. Верно? – Мирослава вдруг смело заговорила, и весь ее страх куда-то пропал.

Она повернулась к парню, который держал ее за локоть, и ахнула, подскочив на месте.

– Ты… Ты же…

Она смотрела в глаза своего захватчика и не могла договорить то, что казалось таким очевидным. Он выглядел таким, каким она его создала когда-то в своем воображении. Волосы того же цвета, что и у нее самой. Глубокие зеленые глаза. Острые скулы. Широкая мужественная челюсть и щетина, что так неестественна для викингов, ведь все они носили бороды.

– Райан… – прошептала она, убрав ладонь ото рта.

Услышав свое имя, парень перепугался, ослабил пальцы и выпустил девушку. Райан был совсем потерян: девушка, которую он привел сюда с мешком на голове, была точно не Линн. В темноте лесов он не мог ее рассмотреть, а после вел ее в крепость уже с мешком на голове. Она прочла это в его глазах и лишь убедилась в правдивости своих догадок. Мира была в коме. Все увиденное и услышанное было лишь плодом ее воображения.

«Если это все в моей голове, может, я тогда могу управлять тем, что происходит?»

Мирослава зажмурилась и представила, как в комнату входит ее муж. Ничего не вышло. Еще раз, а потом еще и еще. Ничего. Остальные мужчины смотрели на нее как на призрака, который вместо того, чтобы пугать других, устроил целое представление, будто королевский шут. Во Франкии таких любили.

– Довольно! – Харальд ударил кулаком по столу, где до сих пор лежал охрипший ребенок. – Это не она! Что за полоумную девку ты сюда привел?! Где Линн? Ты что, слеп? Она же рыжая, как ты! Разве Линн рыжая? Разве тут есть хоть кто-то рыжий, кроме тебя?

Мирослава не понимала, о чем спорили мужчины между собой. Все ее внимание привлек плачущий ребенок. Она подошла к столу, чтобы взглянуть на младенца, и девочка тут же замолчала. Харальд, Утред и Райан обратили на это внимание. Уродливое лицо младенца не удивляло ее, не вызывало отвращения. Она знала, чей это ребенок. Она также знала, кто сделал этого ребенка таковым, и если и чувствовала отвращение, то только к самой себе. Мирослава вспомнила, как поздней ночью листала толстый и уже пожелтевший от старости медицинский справочник по болезням. Ей нужно было выбрать ту, что вызовет у читателя отвращение, а также будет веской причиной для викингов убить едва рожденное дитя.

– О, заячья губа, – она довольно ткнула пальцем в страницу, взяла карандаш и обвела название. – Или все-таки оставить ее без конечностей?

Как легко и весело она решила ее судьбу прежде, а теперь смотрела в красное и заплаканное лицо этой девочки. Она казалась такой живой и настоящей, будто Мирослава вовсе не была в коме и все это ей не снилось.

– Прости меня, – прошептала она. – Прости меня, Брита.

– Брита? – ухо Синеуса выхватило это слово из непонятной речи чужестранки. – Что за Брита? – он посмотрел на Утреда, но тот пожал плечами.