bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
9 из 11

– Клянусь прямо сейчас, – негромко произнесла Маб. – Я не пророню ни слова моей маме или кому-либо еще за стенами этой комнаты. Ни у одной из нас не будет проблем с Деннистоном из-за меня.

– Все равно мне не следовало говорить. – Судя по голосу, Бетт сгорала от стыда.

Неожиданно для себя самой Маб крепко обняла Бетт.

– Спасибо, – пробормотала она. – Я знаю, второй раз ты этого не сделаешь, но все равно – спасибо.

Если девушка нарушила правила государственной безопасности, чтобы заверить тебя, что твоей семье не грозит со дня на день оказаться в захваченном врагом городе, она совершенно точно зарекомендовала себя как настоящий друг.

До королевской свадьбы одиннадцать дней. 9 ноября 1947 года

Глава 14

Лондон

«Замуж надо выходить по дружбе, а не по любви, – не раз говорила мать Озлы. – Друг выслушает тебя куда внимательнее, чем любовник!»

А если ты помолвлена с другом и он тебя совсем не слушает, что это значит?

– Милый, – произнесла Озла по возможности ровным голосом, – я ведь много раз просила не называть меня «котиком». Я вежливо тебе объяснила, что мне это не нравится, твердо сказала, что я это презираю, а теперь говорю, что ненавижу это слово каждой клеточкой души.

Даже больше, чем когда ее обзывают безмозглой дебютанткой.

– Ну-ну, спрячь коготки, котик! – Он похихикал в трубку – судя по всему, еще валялся в постели. – Ты так рано звонишь… В чем дело?

Озла медленно выдохнула.

– Мне надо уехать на пару дней. Подруга вляпалась в неприятности.

– А я думал, ты придешь сегодня вечером. – Он понизил голос: – И останешься на ночь.

«Не сомневаюсь, что ты найдешь кого затащить в постель, пока меня не будет», – подумала Озла. Она точно знала, что и после их помолвки он вовсе не отказался от других женщин. Впрочем, ей было все равно. Они женились не по большой любви, а по соглашению. Даже собственно предложение руки и сердца в его исполнении прозвучало следующим образом: «Попробуем, Оз? Ну ее, эту любовь, она бывает только в дешевых романах, а вот брак – это для друзей вроде нас с тобой».

«Почему я согласилась? – размышляла она иногда, глядя на зеленый изумруд у себя на пальце. И тут же отвечала: – Сама прекрасно знаешь почему». Потому что стоял июль, все вокруг просто опьянели от недавно объявленной помолвки принцессы Елизаветы и Филиппа, а та, которая в годы войны была девушкой Филиппа, внезапно оказалась объектом общей жалости.

И больше не имело значения, что Озла пишет статьи для «Татлера», любит свою работу и каждый субботний вечер развлекается в «Савое» с очередным поклонником. После королевской помолвки имело значение лишь одно: она – жалкая бывшая дебютантка, которую бросил будущий муж принцессы, и она до сих пор не замужем. Озле хватило недели сочувственных взглядов и копавшихся в грязном белье журналистов, чтобы сломаться. Она явилась на вечеринку в платье черного атласа с декольте до пупа, готовая ответить «да» первому более-менее подходящему мужчине, который начнет за ней ухаживать. А старый друг подсел к ней и сказал: «Попробуем, Оз?»

Ну и все будет отлично, правда. Они не станут жить, как те нудные старомодные супруги, которые вечно путаются друг у друга под ногами. Да, они не влюблены друг в друга, – а кому это нужно? На дворе 1947 год, дорогуша, а не 1900-й. Лучше уж выйти за друга, пусть он и называет ее «котик», чем сидеть и ждать какой-то великой любви. За друга, присутствие которого на королевском венчании продемонстрирует, что Озла Кендалл – счастливая невеста, а не кислая старая дева.

– Мне очень жаль портить твои планы, дорогой. Но я вернусь, прежде чем ты успеешь соскучиться!

Положив трубку, Озла схватила чемоданчик и сбежала вниз по ступенькам. Почти тут же у двери притормозило такси, и вскоре Найтсбридж остался позади. На смену мыслям о глазах жениха пришло воспоминание о серьезных голубых глазах одной женщины – женщины, которую три с половиной года назад поглотил Клокуэлл. Когда Озла смотрела в эти глаза в последний раз, они были широко раскрыты и испещрены красными прожилками. Женщина одновременно рыдала и хохотала, сидя на полу и ритмично раскачиваясь взад-вперед. Она выглядела совершенно слетевшей с катушек – будто ей и правда место в клинике для душевнобольных.

Зашифрованное письмо, «Вы передо мной в долгу», лежало в кармане. «Может, и в долгу, – подумала Озла. – Но это вовсе не значит, что я тебе верю».

Не значит, что она верит второй половине нацарапанного в отчаянии послания, особенно первой строчке, которую она в ошеломлении перечитывала снова и снова. Но Озла помнила те голубые глаза, до боли серьезные. Глаза, которые никогда не лгали.

«Что с тобой произошло? – в тысячный раз подумала Озла. – Что с тобой произошло, Бетт Финч?»

Внутри часов

– В сад, мисс Лидделл! Мы же хотим погулять, не так ли?

Бетт снова поймала себя на том, что раскачивается взад-вперед на своей скамье, размышляя, что же теперь происходит во внешнем мире. В БП она была осведомлена лучше всех в стране – за исключением разве что правительства. А когда живешь в обитом войлоком незнании… Усилием воли Бетт остановилась и выпрямилась. Только сумасшедшие раскачиваются взад-вперед. А она не сумасшедшая.

Пока еще.

– Мисс Лидделл… – Медсестра рывком подняла Бетт на ноги, словно мешок. Доктора уже удалились, и мед из ее голоса исчез: – Марш на улицу, ленивая стерва!

Вот это Бетт ненавидела здесь больше всего: кто угодно мог ее трогать когда только захочет. Она никогда не любила прикосновений, которых не позволила сама, а тут день за днем ее преследовали чьи-то руки: они оказывались на локтях, чтобы куда-то ее вести, на челюстях, чтобы насильно раскрыть ей рот, и все они трогали ее, трогали, трогали. Ее тело больше ей не принадлежало. Но она вышла в сад, так как знала, что иначе ее туда потащат волоком.

– От этой Лидделл у меня мороз по коже, – пробормотала час спустя та же медсестра, деля одну сигарету на двоих с товаркой в розовом саду. – Взгляд вроде пустой, но такое чувство, что она обдумывает, как бы искромсать меня на кусочки.

«Так и есть», – подумала услышавшая ее слова Бетт, гуляя среди роз с отрешенным выражением лица.

– Какая разница, о чем они думают, покуда ведут себя тихо? – пожала плечами вторая. – По крайней мере, к нам не везут буйных, как в Броудвелл или Рэмптон. Здесь они смирные.

– Что есть, то есть. Смирные. – Первая медсестра протянула руку с горящей сигаретой к женщине с лишенным всякого выражения взглядом, которую вывезли в сад в инвалидной коляске, и стряхнула ей на запястье сигаретный пепел. Та не отреагировала, и медсестры захихикали.

«Терпи». Когда медсестры ушли, Бетт нагнулась, подняла с земли наполовину выкуренную сигарету и жадно затянулась. «Просто терпи».

Она вышла из розария и медленно прошла к высокой внешней стене, очищенной изнутри от деревьев, кустов и всего, что могло помочь выбраться из этого ада. Каждый час тройка мускулистых санитаров обходила стену по периметру, высматривая, не перекинуты ли через нее связанные простыни или другие импровизированные веревки. Правда, глядели они не то чтобы очень пристально, поскольку с последней попытки к побегу в их учреждении прошли годы. «Следующей буду я, – подумала Бетт. – А потом я доберусь до человека, который запер меня здесь».

Прошло три с половиной года, а она все еще не была полностью уверена, что знает, кто это. Так она и написала бывшим подругам в своей зашифрованной записке:


Озла и Маб,

в Блетчли-Парке был предатель, который во время войны сбывал информацию.

Я не знаю, кто именно, но знаю, что он (или она) сделал. Я нашла доказательства, что это некто из моего отдела, – но кто бы это ни был, он устроил, чтобы меня посадили под замок прежде, чем я успела об этом доложить.

Пусть вы меня и ненавидите, но вы давали ту же клятву, что и я: защищать БП и Британию. Эта клятва значит больше любой из нас. Вытащите меня из психбольницы и помогите поймать предателя.

Вытащите меня отсюда.

Вы передо мной в долгу.


– А ну все в помещение, быстро! Хватит гулять! – нетерпеливо закричала в сад все та же медсестра с жестоким лицом. – Шевелись, когда я с тобой разговариваю, Лидделл. – И она походя больно ущипнула Бетт за предплечье.

Бетт впечатала кончик дымящегося окурка, спрятанного в горсти, в руку медсестры:

– Меня. Зовут. Не так.

Двое санитаров втащили ее в камеру. Ее щеки горели от пощечин. Бетт сопротивлялась как могла, царапалась и плевалась, когда ее запихивали в смирительную рубашку. Она старалась не высовываться, правда старалась, но иногда было просто невозможно удержаться. Укол иглы; она зарычала, ощутив, как в вены вползает дым, а саму ее поднимают на койку, как сноп соломы. Разъяренная медсестра дождалась, пока ушли остальные, чтобы плюнуть Бетт в лицо. Бетт знала – плевок засохнет и его примут за ее собственные слюни.

– Можешь лежать в этой простыне, пока не обоссышься, мерзавка, – прошипела на прощанье медсестра. – А потом полежишь в ней еще.

«Катись к черту, злыдня накрахмаленная», – попыталась сказать Бетт, но зашлась в мучительном кашле, а когда кашель прекратился, она уже осталась одна. Одна, в смирительной рубашке, по уши накачанная наркотиками, с одной только темой для размышлений: предатель из Блетчли-Парка.

К этому времени Маб и Озла наверняка уже получили ее письма, вяло, как в тумане, подумала Бетт. Вопрос вот в чем: не отметут ли они ее обвинение как параноидальный бред сумасшедшей?

Или все-таки поверят в невероятное? Поверят, что в Блетчли-Парке работал предатель, который передавал сведения врагу?

Шесть лет назад. Март 1941 года

БЛЕЯНЬЕ БЛЕТЧЛИ

НОВАЯ ЕЖЕНЕДЕЛЬНАЯ ГАЗЕТА БП:

ВСЁ, ЧТО НАМ ЗНАТЬ НИ К ЧЕМУ!

Март 1941 года

Редакция «Блеянья Блетчли» узнала из надежного источника, будто в ночную смену неизвестный шутник намазал кресло капитана Деннистона клубничным джемом.

Только зря джем извели, считает ББ!

В этом месяце Безумные Шляпники обсуждают «Великого Гэтсби». Очередь принести цилиндр выпала Джайлзу Талботу – поясняем для непросвещенных, которые не имели счастья лицезреть сие чудовищное сооружение, что речь о шляпе трубой еще диккенсовских времен, украшенной искусственными цветами, старинными медалями с англо-бурской войны, перьями со скачек в Аскоте и т. п. Цилиндр водружается в наказание на голову любого Безумного Шляпника, который предлагает Principia Mathematica[36] в качестве книги для обсуждения (да, речь о тебе, Гарри Зарб), начинает каждое предложение с «Извините…» (угу, Бетт Финч!) или еще каким-либо образом наводит скуку на наши Чаепития.

Редакция не ожидает, что шляпы трубой в ближайшее время появятся на страницах «Вог»…

Кстати, о модных тенденциях. Лондон продолжает щеголять в своем излюбленном наряде 1941 года – классическое сочетание разрушенных зданий и воронок от бомб с ноткой духов «О де Мессершмитт» и лихим дымовым шлейфом. Бомбите сколько угодно, фрицы, – спецы и дебютантки из БП будут по-прежнему стекаться в Лондон в свободные вечера и дерзко отплясывать на руинах. Как-никак идет война, а завтра нас может не быть на свете!

Аноним

Глава 15

Озла ползла по полу, и капавшая со лба кровь застилала ей глаза.

«Дейзи Бьюкенен – одна из тех девушек, которые только прикидываются хрупкими, – заявляет Маб, – а на самом деле выносливы как лошади». – «А мне ее немного жалко, – вмешивается Бетт. – Извини, я не хотела…» – «Бетт снова сказала “извини”!» Безумные Шляпники хохочут и кидают Бетт несуразно украшенную антикварную шляпу…

Что-то не так, прорезалась сквозь туман мысль, Озла почувствовала, как по шее стекает что-то теплое. Она не на Безумном Чаепитии. Чаепитие уже состоялось сегодня после обеда – мартовский день выдался прохладный, все плотно закутались в пальто, но твердо вознамерились обсудить «Великого Гэтсби» под весенним солнышком на берегу озера. Маб красиво закинула ногу на ногу, Гарри во весь свой великанский рост вытянулся на траве, опершись на локоть, Бетт сидела с прямой спиной, сжимая кружку с чаем.

«Ты сегодня такая элегантная, Оз. – Это сказал Гарри, собиравший после Чаепития шляпу и книги. – Свободный вечер?» – «Собираюсь запрыгнуть на вечерний лондонский поезд. – Озла похлопала по сумочке, в которую еще утром втиснула свое любимое вечернее платье от Хартнелла: изумрудно-зеленый атлас, струившийся по коже, как вода. – У одного моего давнего приятеля увольнительная с корабля, и мы намерены повеселиться в “Кафе де Пари”».

«Кафе де Пари»… Озла обвела взглядом помещение, пытаясь сморгнуть с ресниц капли крови. В темноте виднелись лишь обломки мебели и перевернутые столики. Пол был усеян скрюченными фигурами. Ее глаза отказывались понимать, что это. А вот и знаменитая лестница, по которой можно было попасть с улицы в интимную роскошь подземного ночного клуба, с его изящными столиками и радостными, как шампанское, мечтами. Озла попыталась дотянуться до перил, чтобы опереться на них и встать, но споткнулась обо что-то. Тонкое запястье лежащей на полу девичьей руки все еще обвивал бриллиантовый браслет.

У ближайшего столика сидело, сгорбившись, безрукое тело его владелицы в голубом шифоновом платье.

– Ой, – прошептала Озла, и ее вырвало на битый кирпич. Перед глазами мельтешили осколки стекла, в ушах завывала противовоздушная сирена… Она начинала вспоминать. Еще несколько минут назад эта мясорубка была самым блестящим из лондонских ночных клубов – и самым безопасным, как хвастал администратор. Никакие бомбы не заденут тех, кто на глубине двадцати футов под землей, можете танцевать хоть всю ночь напролет.

– Филипп, – вырвался у нее шепот. – Филипп…


Уйма народу пришла послушать Кена Джонсона по прозвищу «Змеистый»[37] и его оркестр. Духовые ревели. На танцполе «Кафе де Пари» яблоку было негде упасть.

Даже когда район между площадью Пиккадилли и Лестер-сквер обрабатывали немецкие бомбардировщики, здесь, под землей, забывали о воздушной тревоге. Здесь было безопасно. Может показаться, что это бессердечно или безрассудно – танцевать, когда мир над твоей головой взрывается огнем, – но бывают времена, когда нужно выбирать одно – либо танцевать, либо рыдать, и Озла выбрала танцы: ее рука в сильной загорелой ладони партнера в морской форме, его рука крепко обнимает ее талию.

– Выходи за меня, Оз, – сказал он ей на ухо, кружа ее под музыку. – Пока не закончилось увольнение.

– Не мели вздор, Чарли! – Она блеснула улыбкой и сделала пируэт. – Ты ведь предлагаешь мне руку и сердце, только если выпьешь. – Конечно, Озла жалела, что в этот вечер танцует не с Филиппом, но тот еще не вернулся на сушу. Чарли – молодой офицер, который направлялся в самое пекло войны в Атлантике, – был ее старым приятелем еще с тех пор, когда она только начала выезжать в свет. – Больше никаких предложений, я серьезно!

– Твое канадское сердце совсем сковало льдом…

Оркестр заиграл «Ах, Джонни, ах, Джонни, ах!»[38], и Озла стала подпевать, запрокинув голову. Зима закончилась. В Британию начинало возвращаться тепло. Хотя правительство и продолжало опасаться немецкого вторжения, Озла не слыхала в БП о начале наступательной операции. Пусть газетные заголовки оставались мрачными и пусть Озле до зевоты наскучило раскладывать и подшивать бумаги в Четвертом корпусе, – ну хорошо, если честно, не просто наскучило, а еще и было обидно после кем-то брошенного «мисс Синьярд и ее стайка безмозглых дебютанток в жемчугах», – но вообще этой ранней весной 1941 года было куда больше причин петь, чем осенью 1940-го. Темнокожий, худощавый, в белом пиджаке, «Змеистый» продолжал выводить ноты, пританцовывая с той плавной грацией, которой был обязан своим прозвищем.

– Он это исполняет куда лучше сестер Эндрюс[39], – почти прокричала Озла, отплясывая в своем зеленом атласе. Она не услышала, как две бомбы попали в здание, под которым находился клуб, и провалились вниз по вентиляционной шахте, – лишь увидела голубую вспышку перед самой эстрадой для оркестра за мгновение до того, как все исчезло, как голова «Змеистого» Джонсона слетела с плеч.

А сейчас она раскачивается взад-вперед, сидя на полу, и ее вечернее платье залито кровью.

Стало немного светлее. Выжившие приходили в себя и зажигали карманные фонарики. Вот мужчина в форме летчика пытается встать – ему по колено оторвало ногу… Вот паренек, который, наверное, совсем недавно начал бриться, силится поднять свою стонущую партнершу по танцу… Вот женщина в расшитом пайетками платье ползает по обломкам… «Чарли», – вспомнила Озла. Он лежал навзничь на танцполе. Взрывной волной ему вышибло легкие прямо на китель. Почему бомбы убили его, а ее только отбросили? Совершенно необъяснимо. Встать не получалось, ноги отказывались повиноваться. Кто-то шумно спустился по лестнице. Послышались крики, топот, заплясали лучи фонариков.

– Будьте добры… – попыталась она обратиться к мужчине, который, проскочив мимо нее, перебегал от трупа к трупу. – Не могли бы вы помочь…

Но мужчина пришел не помогать – сорвав браслеты с окровавленной руки какой-то женщины, он стал рыться в карманах изуродованного торса около сцены в поисках бумажника.

Озла не сразу поняла, что происходит. Это был мародер… он грабил трупы… этот человек вошел в помещение, набитое мертвыми и ранеными, чтобы украсть их драгоценности

– Ты… – Озла с трудом встала на ноги, выплевывая возмущение, как осколки стекла. – Ты… перестань…

– Дай сюда! – Молодой светловолосый мужчина потянулся к ней, и боль пронзила Озлу насквозь: он вырвал из ее уха серьгу. – И это давай, – добавил он, хватая красивый флотский значок Филиппа.

– Не трогай! – закричала Озла. Руки и ноги ее не слушались. Бретелька платья затрещала и порвалась.

И вдруг чей-то голос прорычал:

– Отстань от нее!

В следующий миг бутылка шампанского описала короткую дугу в мелькавшей огоньками темноте, послышался звук, будто фарфоровая тарелка разбилась о каменный пол, и напавший на Озлу мужчина свалился без сознания. Она почувствовала, как ее осторожно трогают за предплечье:

– С вами все в порядке, мисс?

– Филипп… – прошептала она. Ей удалось спасти его значок; она так крепко сжимала его в кулаке, что острые края врезались в ладонь.

– Я не Филипп, милая. Как тебя зовут?

– Оз… – начала она, но зубы так стучали, что она не смогла договорить собственное имя.

– Как Озму из страны Оз? – У мужчины был легкий, умиротворяющий голос. – Садись-ка, Озма, я проверю, нет ли повреждений. А потом доставим тебя обратно в Изумрудный город в полном порядке.

Направляя луч карманного фонарика, он провел ее к ближайшему стулу. В глазах расплывался туман, и Озла не могла толком разглядеть мужчину – лишь то, что он худощавый, высокий, темноволосый. Под шинелью виднелась военная форма.

«Кто такая Озма из страны Оз?»

Напавший на нее мужчина валялся среди обломков.

– Он… он мертв? – передернулась Озла.

– Какая разница. Господи, ну и кровищи у тебя на голове… не разобрать, есть ли там рана. – Он поднял бутылку шампанского, которой ударил мародера, откупорил и стал осторожно лить на волосы Озлы. По ее шее потекли окрашенные в розовый пузырьки, все еще холодные после ведерка со льдом. Она задрожала и расплакалась:

– Филипп…

– Это твоего парня так зовут, Озма? – Теперь мужчина занялся ее затылком, перебирая мокрые от шампанского пряди. – Похоже, это не твоя кровь. Не шевелись, к нам уже идут спасатели…

– Филипп, – всхлипнула Озла. Она имела в виду беднягу Чарли, но язык отказывался произносить правильное имя. Надо встать – ей следовало помогать, искать повязки для остальных, что-нибудь делать, – но ноги по-прежнему не слушались.

– Не двигайся, моя хорошая. У тебя шок. – Сбросив с себя шинель, темноволосый мужчина накрыл плечи Озлы. – Попробую найти твоего Филиппа.

«Его здесь нет, – подумала Озла. – Он в Средиземном море, по нему стреляют итальянцы». Но добрый самаритянин отошел прежде, чем она успела ему это объяснить. Теперь он склонился над лежащим у стены капитаном королевских ВВС, стянул скатерть с ближайшего столика и, разодрав ее на полосы, стал перевязывать его раны. А потом его заслонила стайка спотыкающихся, заплаканных танцовщиц из кордебалета в перьях и стразах – вероятно, они были за кулисами во время взрыва…

Время утекло куда-то вбок. Озла очнулась уже на носилках, все еще укрытая чужой шинелью, санитары несли ее вверх по лестнице. На улице ее снова осмотрели.

– Можем отвезти вас в больницу, мисс, но вам придется прождать несколько часов, пока там разберутся с тяжелоранеными. Мой вам совет – отправляйтесь домой, искупайтесь, а наутро сходите к своему доктору. Вас кто-нибудь ждет дома?

«В каком смысле “дома”?» Так переспросил Филипп в «Кафе де Пари» в новогоднюю ночь. «Дом – это везде, куда пригласили или где живет очередной кузен». Стоя в окровавленных бальных туфельках на усеянной щебнем улице, Озла понятия не имела, где ее дом. Она была канадкой, но жила в Британии, отец под могильным камнем, мать в гостях где-то в Кенте, она квартировала в Блетчли, у нее была тысяча друзей, готовых предложить ей свободную кровать, но дом? Нет. Дома у нее не было.

– В «Кларидж», – с трудом выдавила она. По крайней мере, в пустующих апартаментах матери можно будет принять ванну. А чтобы не опоздать на смену в Блетчли-Парке, придется сесть в «молочный» поезд на рассвете.

В гостинице она еще долго не раздевалась – не могла заставить себя трогать окровавленные крючки на спине любимого, безнадежно испорченного вечернего платья; не могла сбросить поношенную мягкую шинель, которая держала ее в своих теплых объятиях.

Она не знала даже имени того доброго самаритянина – а он не знал ее. «Садись-ка, Озма… доставим тебя обратно в Изумрудный город в полном порядке».


– Чье это, мисс Кендалл? – спросила на другой день миссис Финч. Обычно после смены она принималась за Бетт – подстерегала дочь в дверях и тут же заявляла, что если та «наконец-то доделала свою такую важную работу», то пусть пойдет и начистит ложки, – но на этот раз квартирная хозяйка поджидала Озлу. В руках она держала ту самую шинель – Озла, вернувшись, повесила ее на крючок. Миссис Финч прищурилась, разглядывая вшитую в воротник метку. – «Дж. П.Э.Ч. Корнуэлл», – прочла она. – А кто это?

– Понятия не имею, – ответила Озла. Забрав шинель, она поковыляла к себе в комнату, будто восьмидесятилетняя старуха. Суставы ныли; она ни минуты не спала и прямо с лондонского поезда отправилась на дневную смену. Ее по-прежнему преследовал запах крови и шампанского.

– Что с тобой? – спросила Маб, входя в комнату следом за ней и снимая туфли. – Ты так странно двигаешься…

У Озлы не было сил объяснять. Она пробормотала какую-то отговорку и забралась на узкую кровать. Содрогаясь всем телом, обхватила руками шинель – та пахла вереском и дымом. «Хочу домой», – невпопад подумала она. Ей было уже недостаточно просто бороться, исполнять свой долг перед этой страной, которую она так любила, и развлекаться, когда получалось. Вымотанной и напуганной Озле Кендалл до боли хотелось увидеть дверь, в которую можно войти, – дверь, за которой ее ждали чьи-то объятия.

Она хотела домой и совершенно не знала, где он, этот дом.

Глава 16

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». МАРТ 1941 ГОДА

Парни из БП, мой вам совет: если встречаетесь с двумя девушками одновременно и пытаетесь утаить одну от другой, соблюдайте конспирацию. Иными словами, не ведите в «Одеон» в Блетчли белокурую секретаршу, если обычно ходите туда же с темноволосой амазонкой, с которой встречаетесь у озера во время перерыва на чай. Не то однажды оная амазонка поймает вас с поличным…

– Мерзкий вонючий лягушонок, – пробормотала Маб, с особой злобой нажимая на каждую клавишу своего «Тайпекса». Месяц за месяцем она ходила в кино и на ужины с Эндрю Кемптоном, изображая страшную заинтересованность, когда он нудел о внутренней оболочке своего желудка и о том, как у него мерзнут пальцы на ногах. Ну да, может, он и был скучноват, но Маб показалось, что при этом он добросердечен, рассудителен и честен. Тот, кто даст ей чувство довольства жизнью и постоянство. Он сказал, что больше ни с кем не встречается; намекал, что подумывает представить ее своим родителям. И все это время путался с машинисткой из особняка!

Вот тебе и честность. Судя по всему, он воспринимал Маб просто как девушку, с которой можно поразвлечься без всяких обязательств.

«Все мужчины так о тебе думают, – ядовито прошипел голос у нее в голове. – Дура! Дешевая шлюха!»

На секунду она снова ощутила его дыхание на своей щеке – его, мужчины, который это сказал. Но тут же отпихнула воспоминание в дальний угол, где ему и было место, и склонилась над «Тайпексом», настраивая роторы согласно сегодняшним параметрам для «красных» сообщений. У нее оставалась еще куча кандидатов в женихи – мужчин, которые не будут прикидываться, а действительно окажутся добрыми, рассудительными и честными.

На страницу:
9 из 11