Код Розы

– А-а. – Бетт почувствовала, как ее робкая радость начинает меркнуть.

– Не имеет никакого значения, что именно там написано, моя милая. Важно, что ты смогла взломать это сообщение. С тех пор как итальянцы присоединились к войне, взлом их «Энигмы» стоит нам огромного труда. Пожалуй, этот прорыв – наша первая большая удача не помню с каких пор.

– Правда? – Бетт обвела взглядом остальных: не подумают ли они, что она задается? Но все улыбались, а Пегги даже хлопала в ладоши. – У меня просто случайно получилось…

– Неважно как. Именно так оно и бывает… Теперь, когда у нас есть это, остальное пойдет быстрее. Во всяком случае, пока итальяшки что-нибудь не поменяют. – Он изучил ее лицо. – А тебе требуется завтрак, причем приличный. Пошли со мной.

Дилли вылетел на своем «остине» из ворот Блетчли-Парка, будто за ним гнались все четыре всадника Апокалипсиса, и погнал по Уотлин-стрит, не обращая внимания ни на противотанковые заграждения, ни на другие автомобили. Прежде Бетт была бы уверена, что вот-вот встретит смерть на обочине дороги, но сейчас она не цеплялась, жалобно скуля, за ручку двери, а застыла на пассажирском сиденье как изваяние. Она еще не совсем вернулась из другого мира, дальнего, наэлектризованного, за полуприкрытыми веками все еще медленно крутились витки букв.

Похоже, Дилли и не ожидал от нее разговоров. Лишь время от времени касаясь руками руля, он промчался по Клаппинс-лейн, оттуда съехал на длинную лесную дорогу и наконец затормозил перед изящным особняком с остроконечными крышами.

– Коурнс-Вуд, – объявил он, выпрыгивая из автомобиля. – Я зову его домом, хотя с начала войны нечасто здесь появляюсь. Олив! – позвал он, проходя в темный вестибюль, обшитый деревянными панелями. Пухленькая седеющая женщина вышла на его голос, отряхивая руки от муки. – Моя жена, – пояснил Дилли, хотя в этом не было необходимости. – Олив, познакомься, это Бетт – начинающий криптоаналитик, и ей необходимо питание.

– Здравствуйте, моя милая. – Миссис Нокс безмятежно приветствовала Бетт, как будто появление мужа в сопровождении растрепанной девушки, да еще и едва живой после ночной смены, было совершенно в порядке вещей. Вероятно, когда ты замужем за Дилли Ноксом, волей-неволей привыкаешь постоянно жить в Стране чудес. – Как вам кажется, с омлетом справитесь? – спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос, понимая, что у Бетт не хватает на это сил: – Хорошо, я принесу два. Ступайте в библиотеку, мои милые…

Каким-то образом Бетт оказалась в неприбранном кабинете – вдоль стен тянутся книжные полки, в камине пылают поленья. В руках у нее откуда-то взялся стакан джина с тоником.

– Выпей, – велел Дилли, смешивая то же самое для себя и устраиваясь в кожаном кресле напротив. – Нет ничего лучше крепкого джина после тяжелой ночи над роддами и крибами.

Бетт даже не стала размышлять, что сказала бы на это мать. Она просто поднесла стакан ко рту и проглотила половину содержимого. Джин шипел на языке. У него был вкус солнца и лимонов.

– Твое здоровье. – Глаза ее шефа искрились, он поднял стакан и сказал: – Моя дорогая, я не сомневаюсь, что ты окажешься очень к месту в нашем Коттедже.

– Я думала, меня вот-вот уволят, – призналась Бетт.

– Глупости, – фыркнул он. – А чем ты занималась до БП?

«Ничем».

– Я была просто… дочерью, которая осталась с родителями.

– Университет? (Бетт покачала головой.) Жаль. А какие планы на будущее?

– Планы?

– Послевоенные, разумеется!

Вдоль Уотлинг-стрит громоздились противотанковые ловушки, а все газеты кричали о том, что «мессершмитты» уже суют нос в Британию.

– А разве немцы оставят нам что-то «послевоенное»? – неожиданно для себя произнесла она.

Никто не говорил такое вслух, даже если думал, но Дилли не стал корить ее за уныние.

– Всегда есть «после», но вот каким оно будет, зависит… Допивай свой джин, сразу почувствуешь себя куда лучше.

Бетт снова поднесла было к губам стакан, но застыла. К ней вернулась привычная осмотрительность, и она словно увидела эту сцену со стороны: двадцатичетырехлетняя девушка пьет джин в десять часов утра наедине с мужчиной за пятьдесят в его личной библиотеке. Что могут подумать люди!

Похоже, он угадал мысли, промелькнувшие у нее в голове.

– Знаешь, почему я беру в свою команду исключительно девушек? – Полускрытые очками глаза утратили мечтательное выражение. – Не потому что мне нравится окружение хорошеньких лиц – хотя, конечно, вы куда приятнее на вид, чем здешние парни-зубрилы, с их кривыми зубами и перхотью. Нет, я вербую исключительно девушек, потому что, по моему опыту, они куда лучше справляются с работой такого рода.

Бетт моргнула. Никогда ей еще не говорили, что какая-то работа дается барышням лучше, чем мужчинам, если только речь не шла о готовке или шитье.

– Все эти молодые математики и шахматисты из других корпусов… – продолжал Дилли, – да, они занимаются делом, похожим на наше, там тоже роддинг и крибы. Но мужчины привносят туда еще и свое эго. Они соревнуются, рисуются и начинают поучать меня, как улучшить мои методы, даже не попытавшись сначала их применить. На это у нас времени нет, идет война. А я занимаюсь этой работой еще с предыдущей войны – да что там, я ведь участвовал во взломе телеграммы Циммермана[35].

– А что это такое?

– Неважно. Я вот что хочу сказать: мне ни к чему стайка петушков, которые распушают перья и соперничают друг с другом. Женщины, – он направил на Бетт указательный палец, – куда более гибкие, меньше стремятся соревноваться и готовы просто заниматься делом. Они внимательнее к мелочам – вероятно, потому, что всю жизнь считают петли на вязании да отмеряют продукты на кухне. Они слушают. Именно по этой причине, моя дорогая, я предпочитаю кобылок жеребчикам, а вовсе не потому, что собираю для себя гарем. А теперь допивай свой джин.

Бетт допила. Миссис Нокс принесла завтрак и ушла, все так же безмятежно улыбаясь. Внезапно Бетт накрыло такой волной голода, что, казалось, еще немного – и ее расплющит.

– Не знаю, получится ли у меня снова, – призналась она неожиданно для себя, удерживая на коленях тарелку. Еще никогда в жизни еда не казалась ей такой вкусной.

– Получится, получится. Чем больше делаешь, тем лучше выходит. Я уже не счесть сколько школьниц превратил в первоклассных роддеров.

– Меня не то чтобы очень сильно обучали, когда я к вам пришла.

Дилли прожевал кусочек омлета.

– Это потому, что я хочу, чтобы все вы подходили к делу со свежестью и выдумкой, а учеба выбила бы из вас инстинкты и порывы. Воображение – вот как называется эта игра.

– Это не игра. – Бетт никогда не перечила старшим, но в этой уютной библиотеке окнами на заросший сад, похоже, не действовали обычные правила. – Это война.

– Пусть даже и так, но все равно это игра. Самая важная. Ты ведь еще не видела «Энигму»? Совершенно чудовищные агрегаты. В тех, что используются на военно-морском флоте и в военной авиации, имеется по пять роторов, то есть шестьдесят возможных последовательностей в зависимости от выбранных в тот день трех. Каждый ротор может занимать двадцать шесть возможных положений, а на коммутационной панели «Энигмы» двадцать шесть штекеров. Всего получается сто пятьдесят миллионов миллионов миллионов начальных положений… А фрицы еще и меняют настройки каждые двадцать четыре часа, так что в полночь приходится начинать все заново. Вот кто наш противник. Итальянская «Энигма» не такой монстр, у нее нет коммутационной панели, но это тоже не сахар. – Дилли с невеселой улыбкой поднял бокал. – Вероятных сочетаний столько, что впору рыдать, и именно поэтому нужно воспринимать нашу работу как игру. Поступать иначе – чистое безумие.

Бетт все еще пыталась сообразить, сколько нулей в этих ста пятидесяти миллионах миллионов миллионов, но не получалось. Где-то за ее веками последовательность нулей закручивалась винтом, и они блоками по пять – 00000 00000 00000 – уходили все дальше и дальше, глубже и глубже – в самую сердцевину розы.

– Но если вероятных сочетаний так много, у нас ничего не получится, – заметила она.

– Но получается ведь. Польские криптоаналитики читают зашифрованные немецкой «Энигмой» сообщения еще с начала тридцатых годов. Немцы меняли систему, но поляки каждый раз ее взламывали, и так до тридцать восьмого года. Им мы обязаны всем, а теперь продолжаем их дело. – Еще один безмолвный тост, на этот раз за поляков. – Медленно, шажок за шажком, но у нас все-таки получается.

– А немцы ни о чем не догадываются?

– Не имеют ни малейшего понятия. На высшем уровне наши действуют чрезвычайно осторожно, когда речь заходит об использовании расшифрованной нами информации. Насколько я понимаю, в БП есть кабинеты, где сидят парни из разведки, которые только и делают, что выдумывают правдоподобные истории о том, как были добыты эти сведения, самые разные объяснения, но только не взлом «Энигмы». Но нас, – махнул рукой Дилли, – это не касается. Однако, судя по всему, они вполне справляются со своей задачей, ведь фрицам, похоже, и в голову не приходит, что мы читаем их переписку. Типичное проявление немецкой спеси – они ведь создали идеальную машину, систему, которую невозможно взломать, кому это по силам? Уж точно не каким-то ничтожным англичанам и англичанкам где-то в провинции, у которых только и есть, что огрызки карандашей и капелька нелинейного мышления.

– А что такое нелинейное мышление?

– Это когда смотришь на вещи под другим углом. Сбоку, перевернув с ног на голову, вывернув наизнанку. – Дилли отставил пустую тарелку. – Допустим, я у тебя спрошу: в каком направлении вращаются стрелки часов?

– Ну… – Бетт помяла в руках салфетку. – По часовой?

– А если ты внутри часов, тогда наоборот. Понимаешь? – Он улыбнулся.

– Да, – сказала Бетт Финч.

Назавтра, когда она заступила на смену, уже никто не улыбался. Озабоченный Дилли показал Бетт новые списки крибов:

– Сегодня никакой итальянской «Энигмы». Ребятам из Шестого корпуса требуется помощь вот с этими; их все больше, а дело срочное. Немецкая «Энигма», в основном «красные» депеши…

Бетт машинально закрутила косу в узел на затылке и опять закрепила карандашом, чтобы не мешала. Она ожидала, что ее снова захлестнет волнение, как это случалось каждый день, неделя за неделей. Чудовищный страх, что у нее не получится, что она глупая, непутевая и все только теряют с ней время.

И правда – пришли и страх, и беспокойство, и неуверенность, но куда меньше, чем прежде. Больше всего Бетт желала одного: «Господи, пожалуйста, пусть у меня снова получится».

Глава 13

Сентябрь 1940 года

Ваши туфли, мисс Чурт, слишком пострадали, чтобы их можно было починить. Надеюсь, Вы позволите мне заменить их и примете мои извинения за то, что я испортил их предшественников.

Ф. Грей

Прочитав записку на ходу, уже почти дойдя до поселка Блетчли, Маб хмыкнула от неожиданности и замедлила шаг. В ее сегодняшней почте обнаружилась бандероль – корреспонденция всех работников Парка направлялась в абонентский ящик в Лондоне, а уже оттуда шла в БП, где ее разбирали и распределяли по отдельным ячейкам для каждого корпуса. После смены можно было получить письма и посылки. Сначала Маб распечатала конверт от Люси (очередная лошадь, нарисованная восковыми мелками, на этот раз с лиловой гривой), затем занялась бандеролью и вложенной в нее запиской. При виде содержимого пакета у нее перехватило дыхание. Там оказалась не какая-то унылая замена ее покойным практичным лодочкам, а лакированные туфли с открытой пяткой, на французских каблучках – не чересчур нарядные для повседневного ношения и при этом совершенно великолепные.

– Извинения приняты, мистер Грей. – Маб ухмыльнулась туфлям: – Жаль, что вчера вечером у меня еще не было вас, мои красавицы.

Вчера она ужинала с Эндрю Кемптоном из Третьего корпуса – милый парень, немного зануда. Похоже, он уже начинал влюбляться в Маб.

По мнению Маб, из него получился бы очень даже приличный муж – из тех, что спят в накрахмаленной пижаме и рассказывают за воскресным обедом одни и те же анекдоты. После свидания она позволила ему поцелуй на прощанье. Если события будут развиваться удовлетворительно, то, возможно, однажды она разрешит ему расстегнуть верхнюю пуговку на ее блузке… Но не более того, пока не выяснится, что у него серьезные намерения. Девушка должна быть осмотрительна, нельзя заходить слишком далеко – подобное позволительно только мужчинам, ведь им нечего терять.

Входя в дом, Маб напевала «Лишь навсегда» Бинга Кросби. В гостиной работало радио, все собрались вокруг него, а мистер Финч крутил ручку настройки. Комнату заполнил голос Тома Чалмерса с Би-би-си: «…вокруг меня расстилается практически весь Лондон. И, если бы происходящее не было настолько ужасающим…»

Озла стояла, обхватив себя руками, глаза ее расширились от страха; Бетт прислонилась к матери, а та сжала ее пальцы, не оттолкнула, как делала в последнее время, наказывая дочь за то, что она поступила на работу. Маб сделала еще шаг, не отрывая взгляда от радиоприемника.

«С южной стороны горизонт освещен красноватым сиянием, это немного напоминает рассвет или закат…»

Лишенным всякого выражения голосом Озла пояснила для Маб:

– Немцы бомбят Лондон.

Радиоприемник доносил бульдожий голос премьер-министра: «Нельзя обманывать себя и не замечать подготовку врага к мощному, полноценному наступлению на наш остров. Немцы планируют вторжение со свойственной им тщательностью и педантичностью…»

Каким спокойным кажется Черчилль, подумала Маб, и как ему это только удается? Железный молот люфтваффе перестал наносить удары по военным аэродромам, теперь он должен бы превратить в порошок Лондон. Застыв от ужаса, Маб слушала радио – о том, как пылают пожары и рушатся здания, как накатывают волны немецких бомбардировщиков, гудят в небе, сбрасывая зажигательные бомбы на доки Ист-Энда, от Лондонского моста до Вулвича. Там не было никаких зданий военного значения, ничего похожего.

Одни лишь лондонцы.

«Чудовища, – думала Маб. – Какие же они чудовища».

Голос Черчилля продолжал греметь: «Поэтому именно сейчас каждый мужчина и каждая женщина должны быть готовы исполнить свой гражданский долг…»

«Долг?» – подумала Маб. После одной только утренней бомбардировки в тот первый день сообщили о более чем четырех сотнях погибших. Когда ей наконец удалось дозвониться домой и в трубке зазвенел веселый голосок Люси, у Маб подкосились колени.

– Такой стоял грохот! Мы с Ма побежали в подземелье…

– Правда? – Маб сползла на пол коридора, прислонилась к стене. «Ох, Люси, почему я не взяла тебя с собой? Почему не заставила Ма уехать?»

И вот прошло несколько дней, а Черчилль нудит: «Пришло время, когда мы должны встать плечом к плечу и твердо держаться…»

«К черту это все», – подумала Маб.

Не успела Маб на следующий день обратиться к начальнику Шестого корпуса, как тот отрезал:

– Нет, я не отпущу вас в увольнение, чтобы вы могли съездить в Лондон и проверить, уцелел ли ваш ухажер.

– Речь не об ухажере, а о моих матери и сестре, и мне не нужен целый день, достаточно половины…

– Думаете, все остальные не о том же просят? Возвращайтесь к работе, мисс.

Подходя к особняку, Маб увидела Гарри Зарба.

– Если надеешься, что старший офицер штаба отменит решение начальника корпуса и отпустит тебя в увольнение, то зря, – сказал он ей вместо приветствия.

– Ты уже и мысли читаешь? – огрызнулась Маб.

– Просто догадался. – Гарри стоял неподалеку от входа в особняк и задумчиво созерцал лужайку. В пальцах дымилась сигарета. – Я здесь торчу уже давно, выкурил почти всю пачку и заметил, что люди входят туда один за другим с написанной на лице надеждой, а выходят, грязно ругаясь.

Маб постаралась унять гнев. В конце концов, ей ведь нравился Гарри, саркастичный, веселый постоянный участник «Чаепитий у Безумного Шляпника».

– Можно мне одну? – кивнула она на сигареты.

Гарри протянул ей пачку. Маб вспомнила, как в шестнадцать лет ходила в кино, чтобы научиться курить на манер американских актрис, – надо невзначай задержать пальцы на руке мужчины, когда он зажигает для тебя спичку. Еще один пункт в ее списке самосовершенствования, рядом с чтением для образованной леди и работой над гласными. Сейчас это казалось смешным. Маб не коснулась руки Гарри, когда тот поднес ей зажженную спичку, просто стала жадно глотать дым, как это делают мужчины, выходя со смены, где вкалывали на нужды фронта.

– Тебе повезло, – неожиданно произнес Гарри.

Она ощутила новый прилив ярости.

– У меня сестренка и мать в Ист-Энде – том самом, который теперь утюжат «хейнкели». Ты ведь говорил, что у тебя есть жена, – а она в Лондоне? У тебя остались под бомбами какие-нибудь родственники?

– Нет, когда я прибыл в БП, семью расквартировали неподалеку. Шейла живет с Кристофером в Стоуни-Стратфорде. – Он пояснил со сдержанной гордостью: – Это наш сынишка.

– Твои за городом, я рада за тебя. А моя семья в опасности. Так что нет, не думаю, что мне повезло.

Повисла напряженная пауза.

– Я пытался выяснить, не отпустят ли меня отсюда в армию, – снова заговорил Гарри. – Деннистон меня отмел, а Джайлз объяснил, в чем дело. Никого из мужчин, работающих в БП, никогда не отпустят на фронт. Ни одного, как бы страна ни нуждалась в солдатах. Вдруг попадем в плен? А мы ведь знаем обо всем этом… – Он обвел рукой и озеро с утками, такое мирное, и битком набитые секретами уродливые корпуса. – Так что придется остаться здесь до самого конца. – Гарри взглянул на нее: – А знаешь, какие мысли приходят людям в голову, когда они видят, что я, молодой, здоровый, и не в форме? По крайней мере, о тебе никто не думает плохо из-за того, что ты тут работаешь.

Маб уже привыкла к тому, что Гарри такой великан, и все же снова внимательно на него поглядела. Действительно, нетрудно вообразить возмущение непосвященных: длинноногий, широкогрудый, закрывавший собой дверной проем Гарри Зарб был просто создан для военной формы.

– Но ведь наша работа не менее важна. – Она постаралась, чтобы ее слова прозвучали мягко. – Да и твоему малышу Кристоферу наверняка приятнее, что его папа дома, а не на фронте.

– Так ему и скажу, когда очередная бабуля плюнет в меня в парке. Мы туда ходим глядеть на самолеты. – Гарри бросил окурок и попытался улыбнуться. – Что-то я расхныкался. Пора возвращаться в корпус. Увидимся на следующем Безумном Чаепитии, Маб. Будем держаться, а?

– Будем, – подтвердила Маб. Она докурила в сгущавшихся сумерках и погладила в кармане последний рисунок Люси – лошадь с лиловой гривой. «Твердо держаться». Снова этот Черчилль, чтоб его.

Она продержалась почти целую неделю.

Время близилось к десяти вечера. Озла стояла перед зеркалом, расчесывая волосы, а лежавшая на кровати Маб листала одолженную у Озлы «Алису в Зазеркалье».

«Безумные Шляпники» уже перешли к «Собаке Баскервилей», но Маб так еще и не дочитала Кэрролла.

– Ненавижу эту книжку! – вырвалось у нее с неожиданной злобой. – Всё наизнанку, как в страшном сне, – ну кто так пишет? И без того весь мир теперь такой, чтоб ему… – Голос сорвался.

Вчера она страшно поссорилась с матерью по телефону. Сначала она умоляла, потом стала кричать на мать, приказывая ей немедленно найти ближайший эшелон с эвакуированными, уехать с Люси куда угодно, но подальше от Лондона. Однако миссис Чурт и слышать ничего не хотела. Она заявила, что фрицы не заставят их уйти из собственного дома – ни ее, ни Люси. Ну да, такое отношение, конечно, демонстрирует стойкость духа и тому подобное, но Люси всего лишь ребенок. По слухам, больше сотни лондонских детей погибли во время той страшной первой бомбардировки.

Маб запустила «Алисой в Зазеркалье» через всю комнату. Книга шлепнулась на пол в коридоре.

– Катись к черту, мистер Кэрролл! Вместе с твоим Бармаглотом!..

Маб не плакала с той страшной ночи, когда ей было семнадцать, с той ночи, которую она тщательно погребла на самом дне своей памяти, но сейчас она свернулась калачиком на покрывале, сотрясаясь от рыданий.

Озла опустилась рядом, обняла за плечи. Сквозь застилавшие глаза слезы Маб увидела, что в открытых дверях неуверенно маячит Бетт в уродливой фланелевой ночной сорочке.

– Ваша книга, – произнесла Бетт, протягивая им «Алису». Похоже, она не знала, что лучше – уйти или тоже обнять Маб. Постояв так, прикрыла дверь и подошла к кровати Маб.

Маб продолжала всхлипывать, не в силах остановиться. Клубок напряжения и страха, который она носила в себе со дня объявления войны, наконец распустился в приступе рыданий. Она подняла голову, по щекам лились слезы. Озла крепче обняла ее за плечи. Бетт переминалась с ноги на ногу.

– Сколько еще осталось? – Маб сказала это прямо, не стесняясь, что слова звучат пораженчески. – Сколько еще осталось, прежде чем «пантеры» покатят по Пиккадилли?

Ведь даже если бомбы минуют ее мать и Люси в Шордиче, вторжение, которое ожидали со дня на день, их не обойдет.

– Этого может и не случиться, – без особой надежды сказала Озла. – Вторжение не сможет состояться, если приливы не…

– Вторжение было отложено.

Слова Бетт прозвучали как выстрел. Маб и Озла уставились на нее – покрасневшую до корней волос, некрасивую, в застегнутой по самое горла ночной сорочке.

– Бетт… – В голове у Маб промелькнули наставления, о чем можно спрашивать и о чем нельзя; они уже явно перешли границы дозволенного. Но удержаться было свыше ее сил. – Откуда ты знаешь?.. – Она не могла заставить себя закончить фразу, сердце бешено колотилось. В комнате стояла такая тишина, что, казалось, был слышен стук сердца всех троих.

Внезапно погас свет. Это миссис Финч опустила рубильник на нижнем этаже: в ее доме никому не дозволялось нарушать установленный ею комендантский час. От неожиданности Маб чуть не подпрыгнула. В следующую секунду холодная ладошка Бетт нащупала ее запястье. Озлу она, видимо, тоже взяла за руку, потому что в кромешной тьме притянула к себе обеих девушек – так близко, что они касались лбами.

– Вторжение было отложено, – повторила Бетт едва различимым шепотом. – По крайней мере, мне так показалось. Часть нашего отдела направили помогать Шестому корпусу, там завал с немецкими авиационными сообщениями. Так вот, за соседним со мной столом расшифровали донесение о том, что на голландских аэродромах разбирают пневматические подъемники. Там было что-то еще, я не помню, но судя по тому, как отреагировал начальник корпуса…

– Если погрузочные установки разбирают, значит, вторжение отложено. – Слова полились из Озлы, словно признание Бетт прорвало плотину. – Возможно, это объясняет приказы, которые я видела в отделе немецкого флота, их рассылали по военно-морским каналам связи…

– Да, но в мой отдел все еще прибывают сообщения о скоплении войск, – сказала Маб. Ее плотина тоже обрушилась. – Получается, это лишь отсрочка, а не отмена…

– Но отсрочка как минимум до следующей весны, – закончила Озла. – Никто не рискнет идти на баржах по зимнему морю.

Все трое осмыслили сказанное, все еще соприкасаясь лбами в темноте.

– Кто еще об этом знает? – прошептала наконец Маб.

– Несколько начальников корпусов. И мистер Черчилль, должно быть, – только ему нельзя об этом объявлять; думаю, он не станет полностью сбрасывать со счетов возможность, что вторжение все-таки состоится в этом году, пока не будет совершенно уверен. Но и он, и те, кто на самом верху, – они в курсе. – Озла сглотнула. – Ну и мы.

«Вот потому нам и запрещают обсуждать такое, – подумала Маб, вспоминая строгий наказ Деннистона. – Каждая из нас видит лишь фрагмент головоломки, но стоит начать разговаривать и складывать их вместе…»

– Вам нельзя никому говорить, – поспешно зашептала Бетт. – Не говорите никому, что до весны мы все в безопасности, как бы страшно вам ни было. Я должна была молчать. Я… – Она прерывисто задышала. – Деннистон может нас уволить, бросить в тюрьму…

– Он ничего не узнает. Да и не верю я, что мы первые, кому пришло в голову сопоставить все, что нам известно, чем бы они там ни грозили, – успокоила ее Маб.

– Знаете, сколько девушек просят меня посмотреть, как дела у судна, на котором служит их брат или парень, потому что я в отделе немецкого ВМФ? – тихо сказала Озла. – Конечно, нельзя, но все равно ведь спрашивают.

Вторжение было отложено. Это не значило, что бомбежки прекратятся, не значило, что весной все устроится лучшим образом… но они так давно не слышали хороших вестей, что сейчас казалось, будто с их плеч упал тяжеленный груз – куда тяжелее, чем на самом деле. Да, бомбить продолжат по-прежнему. Да, в следующем году немцы могут пересечь Ла-Манш. Но кто знает, что их вообще ожидает в следующем году? Когда идет война, думать получается лишь о сегодняшнем дне и текущей неделе. На этой неделе немецкие баржи не причалят в Дувре, и Маб подумала, что теперь, зная это, она может вернуться к работе и держаться.