Главный герой 2

– Стойте-стойте, профессор! – Рондо поймал его за локоть. – Дальше мы сами. Откройте шлюз для полиции. И, скажите, этот этаж весь занят лабораториями, клиниками и всяким таким?

– Во всём здании одни научные организации. – Профессор поманипулировал аласкопом. – Идите, шлюз распознает вас по шевронам.

Около шлюза Рондо охватило недоумение:

– Корнет, нам разве не требуется никакая защита?

– Да что ты, поручик! Мы ж здесь как дома!

Шлюз пропустил их внутрь. Криминалист снова включил свою бандуру и заугукал, всматриваясь в результаты:

– Ага, зашкаливают, так называемые, прочие вещества. Есть многократное превышение по известным веществам. Читать список? – кисло спросил он.

– Нет, не надо. А где источник, можешь определить?

– Сейчас включим объёмную визуализацию. Так, смотрим. Похоже, что источник не здесь.

– А это что за точка? Вот, в дальнем углу.

– Хм, увеличиваем. Смотри-ка, в стене микроскопическое отверстие. Нормально! Артнос, вообще-то, с такой точностью не работает.

– Ясно! – Рондо уже химичил с аласкопом. – Здравия и побед, старшина! Клиника профессора Кунды, помещение за внешним периметром. Схему я выслал. Код – ноль!

– Есть! Принял! Расчётное время пять минут!

– Принял! Отбой! Корнет? – Рондо посмотрел по сторонам. – Куда ты делся, клоун?

«Как это он так быстро смотал удочки? – изумился Рондо. – Удочки? Что это – «удочки»?» – Рондо вышел в коридор и вернулся к профессору:

– Как попасть в помещение за стеной хранилища?

– Ох, это долго, – профессор задумался.

– Сколько? В обозримом будущем можно добраться?

– Вход туда через соседнее крыло. И до него ещё… Полчаса, не меньше.

– Опоздаю. Тогда уже всё закончится. Ладно, отсюда посмотрим.

– Поручик! Приём! Мопкоманда на связи! – доложил командира мопкоманды, и аласкоп Рондо спроецировал изображение коридора и шлюза.

– Здравия и побед, бойцы! Командир, транслируйте видео на меня! – приказал Рондо.

– Принял! – Мопкоманда двинулась к шлюзу.

Рондо подозвал профессора и молча показал на проекцию. Шлюз приближался. Индикатор шлюзования переключился в крайнее, служебное, положение «всегда открыто». Бойцы проникли в помещение.

– Поручик! Отсюда кто-то бежал, такое впечатление, – доложил командир мопкоманды, пнув пустой пластиковый контейнер.

– Вижу, – Рондо сжал кулак и переводил взгляд с изображения помещения на проекцию карты. – Сейчас направо, вторая дверь налево и пять комнат насквозь.

– Принял! На месте!

– Что там у стены?

– Ничего.

– Постучите по стене.

– Точно, декорация, не капитал.

– Как убрать?

– Можно новый стахгель потестить. Но под вашу ответственность, поручик.

– Действуйте! Под мою ответственность.

Показался гофрированный рукав динококона. Из массивной перчатки брызнула бесцветная вязкая жидкость. В местах, куда попадали капли, декоративная стенка на глазах превращалась в пепел и осыпалась под ноги бойцов.

– Ну? Что там? – Рондо потирал ладони.

– Что-то по типу бокса биобезопасности, во всю стену. Внутри… канистры, что ли… Сейчас вскроем, посмотрим.

– Нет… Не надо… – Рондо разволновался и запаниковал. – Стойте!

Белые стены коридора и нежно-голубой потолок проваливались в бездонное чёрное пространство.

– Фес Кунда, что это! – Рондо пытался докричаться до удалявшегося вместе со светом профессора. – Мюр Ааль! – Изогнутая труба с прозрачными стенками то ли засасывала Рондо, то ли исторгала всех остальных, клинику и всё-всё вокруг.

– Это твоя мама! Вот! 1КAД377183! – будто из космоса ласково говорил профессор.

Мгновение спустя голоса превратились в неразборчивый бубнёж, потом в ровный гул, а после и вовсе стихли. Стало темно.

…

– Здравствуйте! – Кунда натянул улыбку и пожал руки супругам. – Мюр Хомут! Фес Камачо!

– Здравствуйте, фес Кунда! – оба благоговейно смотрели на профессора.

– Мюр Хомут, прошу вас, пройдите с мюр Ааль. Она вас подготовит, и мы проведём процедуру.

Женщины скрылись за внутренней дверью, за которой сию же секунду вспыхнул яркий свет. Кунда включил свой аласкоп и вывел медкарту.

– Фес Камачо, взгляните, все анализы в норме, противопоказаний никаких. – Камачо кивал и на глазах у него навернулись слёзы. – Мы провели генетическую ревизию и внесли коррективы, которые мы с вами согласовали. Вы всё помните? У вас два эмбриона. Одного мы имплантируем мюр Хомут, а другого заморозим на всякий случай.

– Да-да, профессор, всё помню, всё помню! – снова закивал Камачо.

– Тогда пройдите в палату, пожалуйста. Мюр Хомут минут через сорок присоединится к вам.

Кунда раскланялся и вышел в ту же ярко освещённую дверь. Миновав два шлюза, в аппаратной оперблока профессор остановился у прозрачной стены операционной и взглянул на зелёный индикатор внутренней связи.

– Мюр Ааль, готовы? Далия? – окликнул он женщин за стеклом.

– Да, профессор, – откликнулась Вера, – сонологию Вам на аласкоп?

– Нет, давайте, сразу модель.

– Аппаратура – да. Анализы – норма. Замечания – нет, – объявила ассистентка Веры. – Далия готова, мил Кунда.

– Далия, начинайте. Мюр Хомут, сейчас Далия введёт вам зеркало и имплантирует эмбрион. Всё под контролем. Как слышите? – Кунда следил за показаниями над трёхмерной оломоделью внутренних органов пациентки.

– Слышу хорошо, фес Кунда, спасибо! А ошибки быть не может? Это мой, точно?

– Что вы, что вы, мюр Хомут! Там на соломинке – и номер, и фамилия, и, плюс ко всему, я им всем даю прозвища. Так что не волнуйтесь, это 1КAД377183, Камачо. Просто потрясающий экземпляр! Не перестаю им восхищаться! Ваш Рондо. А Клоуна мы заморозили.

Цахал

Автобус до Шереметьева сломался по дороге. Борис перенервничал. Он и так с вечера томился ожиданием – второй день на валидоле. В аэропорту за полчаса до начала регистрации на рейс к стойке уже протянулся извилистый людской ручей. Молчаливые бородачи в длинных чёрных сюртуках и шляпах, возмущённые толстяки в рубашках и ермолках, улыбчивые смуглые брюнеты в пиджаках и джинсах и мамаши с детьми на руках, без устали пересчитывающие чемоданы, сумки и тюки, навьюченные на тележки для багажа.

Борис оставил в очереди чемодан и, предупредив жестом впередистоящего араба, отошёл присесть. Кресло скрипнуло дерматином, поколебав сидящего рядом гражданина с развёрнутой газетой «Советская культура» в руках. Бориса привлёк заголовок, разорванный текстом статьи: «Опять» и «о карандашах». В статье писалось, видимо, о театре. «В последнее время угрожающе растёт стремление ставить спектакли (и высказываться в них) так, как будто мы уже примирились с мыслью, что место актёра в театре будущего – это даже не третье (после режиссёра и художника), а какое-нибудь двадцать третье – где-то между софитами и всемогущим сценическим кругом…» Гражданин в тяжёлых очках и сединой в бакенбардах перевернул страницу. Борис отвернулся. Напротив пограничного контроля пёстрая толпа фотографировалась под вывеской: «Выход Exit». Пожилая дама плакала, держа за руку парня с каменным лицом. Он обнимал за талию девушку в фиолетовой водолазке и чёрных брюках клёш. Позади них громоздились весёлые молодые лица. Слева кучковались растерянные мужчины в мятых брюках, кожаных куртках и вельветовых пиджаках. Один из них опирался на костыли.

– Кого-то выпустили, – усталый голос гражданина с бакенбардами смешался с шорохом газеты. – Рефьюзники, – пояснил мужчина в ответ на вопросительный взгляд Бориса. – Вы нет?

– Нет! – отрезал Борис. Он смутился, заволновался, лихорадочно обдумывая ответ. Предостережения и страшные истории про агентов КГБ сменялись порывами убежать и спрятаться. – Нет, я на лечение, сердце у меня… И бабушка.

– Не волнуйтесь, – усмехнулся гражданин, поняв, очевидно, подозрения Бориса, – и не волнуйте бабушку. Регистрация начинается. – Он показал свёрнутой газетой на стойку, встал и зашагал в зону прилёта.

На пограничном контроле Борис оробел. Сержант в фуражке с зелёной тульей долго и с презрительным спокойствием рассматривал загранпаспорт.

– Цветков? – вяло поинтересовался пограничник.

– Так точно! – подобрал живот Борис.

Сержант блеснул глазами, как психиатр, определившийся наконец с диагнозом, и просунул под стеклом паспорт со вложенным билетом. Борис обмяк, еле слышно спасибкнул и пересёк границу.

В самолёте хлопали крышки багажных полок, звучали приглушённые разговоры на иврите, арабском, английском, немецком и возбуждённая речь на русском. Спинки сидений с журналами в тряпочных кармашках скрыли от Бориса салон и людей. Борис расслабился и смаковал беззаботность. За иллюминатором суетились грузчики, между самолётов сновали автомобили с оранжевыми маяками на крышах, у трапов толпились пассажиры.

Кресло качнулось, и рядом сел араб неопределённого возраста. Нестарый, со впалыми щеками, но с пузцом. Бежевый пиджак поверх светлой клетчатой рубашки и зелёные брюки.

– В Тель-Авив или в Вену? – Его трогательный акцент и примитивная грамматика располагали на доверительный лад.

– Тель-Авив, – смутился Борис, – к бабушке.

Пока араб распространялся о политике, командир пробубнил по громкой связи свои формальности, рассказал, сколько лететь до Вены и какая там погода. Самолёт тронулся и медленно покатил вдоль аэропорта. В начале взлётной полосы остановился на несколько секунд – будто присел на дорожку. Турбины затрубили гимн мощности и понесли белые крылья над взлёткой. Борис смотрел на уходящие вниз деревья, на прозрачную даль под облаками и думал, что прошлое осталось на земле, а будущее начнётся только после посадки; сейчас же само его бытие под вопросом, и хочется неожиданных необычностей – праздника и приключений.

– Вы насовсем? – Араб строго сдвинул брови.

Борис пожал плечами, не осознав вопроса.

– Если останетесь, вас возьмут в армию, – поморщился араб.

– У меня сердце, – уточнил из правдолюбия Борис, и завязался нежелательный разговор.

– Вы не понимаете, – араб сел вполоборота к Борису, – весь Израиль – одна сплошная армия. Там вообще нет ничего, кроме армии. Любая мелочь, каждый пустяк выполняется отдельным родом войск. Даже в аду солдаты Цахала не находят покоя. Они воюют и воюют против моего народа, против меня!

Араб вскочил с места. Из-под расстёгнутой рубашки вслед за его рукой взметнулись два провода – красный и синий. Они оканчивались коробочкой в кулаке.

– Свободу Палестине! – остервенело кричал араб, размахивая кулаком и держа большой палец над красной кнопкой.

У Бориса закружилась голова и заболела грудь. Он тяжело дышал и сползал вниз по креслу. В глазах потемнело…

Плотный тюль рассеивал дневной свет по больничной палате. С размеренным шипением работал аппарат, помогая Борису дышать. «Наверное мне уже сделали операцию на сердце. Араб с бомбой – бред под наркозом», – усмехнулся Борис, но губы его под пластмассовым «намордником» остались неподвижными. Он пробовал улыбнуться, но тщетно. Борис всполошился. Повращал глазами, силился двигать руками и ногами – безрезультатно. Слушался только указательный палец на левой руке. Борис скосил взгляд вдоль тела. Простыня, пододеяльник и одеяло едва отличались друг от друга оттенками цвета хаки.

Дверь энергично распахнулась, и в палату ввалилась толпа военных. Старший офицер потряс бесчувственную руку Бориса:

– Сынок, запомни этот счастливый день! Сегодня ты вступаешь в ряды Армии обороны Израиля!

Борис запротестовал про себя, но лишь бешено задёргал работающим пальцем.

– Ты в прекрасной форме, солдат! – восхитился офицер и дал знак подчинённым.

Над Борисом склонились два чина помладше. Борис прочитал на шевроне одного из них слова на иврите: «Израильские кнопочные войска». Молодцы засунули его палец в продолговатый пенал и протянули от него провод к овальной коробке. Понажимали на ней кнопки, похожие на клавиши пианино, и сунули прибор под кровать.

– Просто нажимай кнопку, солдат, и ты исполнишь священный долг перед Родиной! – старший офицер отдал Борису честь.

Остальные военные последовали примеру командира.

Борис лежал в палате один. Перед ним простиралась голая стена. Тоже цвета хаки. Борис собрался с духом и опустил палец вниз. Щёлкнула кнопка. Стена исчезла. На её месте появилось кладбище под палящим солнцем. Одно из надгробий стояло достаточно близко, чтобы прочитать надпись. Борис отпустил кнопку, и перед ним снова выросла глухая стена. В горле завязался слёзный ком. Сердце Бориса исполнилось отчаяния. Он нажал на кнопку. На жёлтом надгробии среди ритуальных камней читались чёрные, похожие на следы от слёз, буквы: «Барух Прахим 17 ияра 5708 – 05 ияра 57272».

Примечания

1

Традиционное сокращение приветствия «Здравия и побед!».

2

26.05.1948 – 05.06.1967.