Главный герой 2

– Большие? – Реза провела ладонями под лифом. – В этом есть своя прелесть. – Лазейкин стрельнул глазами, вполоборота глядя на ценителя «больших». – Ой, аккуратней с ними. – Реза с детским возмущением сдвинула брови. Николай, очевидно, ослабил натиск. – Да-да! – жарко выдохнул Лозейкин. – Войди! Входи же! Ещё! Ещё!

***

В приёмную набилась дюжина молодых людей и мужчин в костюмах и без. Они бойко заскакивали в ангар, но завидев голые колени Лазейкина, резко останавливались, будто налетали на бетонную стену. Постепенно вновьприбывшие перезнакомились и скучковались. Кто-то стоял у стены, кто-то сидел напротив, но все неизменно шушукались и плохо скрывали улыбки, поглядывая на Лазейкина. Запиликал селектор. Секретарша, оберегая маникюр, сняла трубку двумя пальчиками.

– Хорошо, – кивнула девушка и закатила глаза. – Лазейкин и Тупиковский, пройдите, вас ждут.

Мастеровой поднялся и пошёл к полиэтиленовой завесе. Лазейкин замешкался было, но спохватился и бросился следом. Тупиковский скривился, услужливо отодвинул прозрачные полосы и пропустил «даму» вперёд.

Собранная наспех, но добротная декорация освещалась тремя потолочными прожекторами и одним напольным на треноге. Вокруг синего остова мерседеса с квадратными фарами стояли два верстака, инструментальный ящик на колёсиках и в три-четыре шага шириной стенка с дверью, выкрашенной под ржавое железо. Рядом с багажником машины лежал на здоровенном туристическом рюкзаке автомобильный домкрат-пантограф.

Режиссёр – субтильный, кадыкастый парень, увидев вошедших, закрыл глаза ладонью и простонал:

– Что это?

– Так… – смешался Лазейкин. – Вот! – Он поймал себя на желании сказать: «Вот-с!» и протянул режиссёру листок с текстом роли.

– Пф… – выдохнул режиссёр. – Понятно. Но Реза – это мужчина.

От собственной непростительной самонадеянности Лазейкину поплохело. Он представил в подготовленной им сцене двух мужчин и его бросило в пот. Он считал себя человеком прогрессивных взглядов, но сейчас томительно захотелось вернуться домой – к проверкам почты и пролистыванию страниц соцсетей.

– Ладно! – режиссёр махнул рукой. – Показывайте, как есть. – Он дал знак оператору, бесстрастно висевшему на камере, и фотографу.

Глаза фотографа плотоядно блеснули.

У Тупиковского оказались целых три листа описания роли. Он выложил их в ряд на багажнике мерса. Тяжёлый домкрат лязгнул и с посвистом завращал винтом, повинуясь твёрдой руке актёра. Тупикоский опустился на корточки и строго сказал:

– Давай по-быстрому, сейчас Гендос придёт за машиной.

«Да что я теряю?!» – Лазейкин решительно процокал на каблуках к напарнику, тщетно сующему домкрат под дно автомобиля.

– Что, не встаёт у тебя? – с отработанной интонацией проблеял Реза, сел рядом и ловким манёвром впихнул пантограф на нужное место.

– За пять лет в тюрьме все навыки растерял, – виновато вытер нос Николай.

– Расстегни! – Реза показал на рюкзак.

Николай потянул бегунок молнии и удивлённо выпучился:

– Глянь, чего тут!

– Большие, – Реза оглядел пакеты с наркотиком. – В этом есть своя прелесть.

Лазейкин и Тупиковский залезли под машину. В дне багажника отыскался лючок. Николай сунул в него пакет и порвал полиэтиленовую обёртку об острый край кузова.

– Ой, аккуратней с ними! – пристрожил Реза подельника.

– Попробуй сам, – раздражённо буркнул Николай.

– Погоди, я повернусь, – Реза заёрзал, изгваздывая шикарное жёлтое платье.

Раздался яростный стук в дверь. Николай и Реза вздрогнули.

– Гендос, – успокоил Николай.

– Да-да! – страстно выкрикнул Лазейкин. Стук не прекращался. – Войди! Входи же! – стонал Реза.

Фотограф открыл и закрыл дверь, впуская воображаемого наркодилера.

– Здорово, Гендос, – крикнул Николай, – пять сек и готово!

– Ещё! Ещё! – Реза повращал ладонью, побуждая напарника передать ему очередной пакет.

***

– Гениально сыграно! – режиссёр зааплодировал Лазейкину. – Восхитительно! Такие таланты пропадают!

– Вот, – смутился Лазейкин, отряхиваясь, – теперь не пропадёт, может…

– Да-да, – режиссёр задумчиво дотронулся пальцами до губ, – а ведь и правда, надо эту роль сделать женской.

Фигурат

Профессор Кунда прохаживался среди криостатов и дьюаров, силясь припомнить, не было ли у него видений и до ремонта в клинике? По наблюдениям профессора, подкреплённым робкими жалобами персонала, хранилище эмбрионов превратилось в «кинотеатр». Тысячи оттенков сочных цветов, внятная речь персонажей и осмысленный сюжет доставляли эстетическое удовольствие и затмевали действительность, что беспокоило профессора больше прочего. Пока он осторожно придерживался термина «образы», хотя два семестра психиатрии – двадцатилетней давности – настойчиво призывали сразу перейти к диагнозу «галлюцинации».

Кунда хотел поделиться тревожными мыслями с женой, но та, сказав, что «слушает-слушает», легла в косметический пенал, дверца с издевательским шорохом закрылась, а индикатор внешней связи так и не стал зелёным. Не будь жена химиком-селенологом, Кунда не так обиделся бы. Подумаешь, пустышка-иждивенка не стала слушать. Зато красивая! Как говорится, мы её не за это любим. А тут… Месяцами сидит на Луне в экспедициях, а на Земле сидит на конференциях. Лежит, вернее. Залезет в пенал связи и лежит, присутствуя иногда в нескольких местах одновременно.

Кунда и сам любил возлечь и «помотаться» по конференциям и заседаниям. На днях его так прямо и распирало обсудить свои «образы» на ассамблее в Академии со старым другом – робопсихологом из Токио, – но теперь радовался, что промолчал. А что бы он рассказал? Как не во сне, не под наркозом, не употребляя ни запрещённого, ни разрешённого, просматривает видеофрагменты литературных произведений – отрывки из классики и дребедени, сочинённой за последние двести лет? Которые в придачу могут перемешиваться между собой. Это же пожизненное клеймо!

«Нет, до ремонта ничего похожего не было, – сосредоточенно подумал профессор, поглаживая холодный алюминиевый бок дьюара. – Точно!» Он сделал два неуверенных шага вглубь хранилища: «Вот, сейчас начнётся… Должно начаться! Ага, вот! Опять этот малахольный Родион… И следователь этот… Не помню фамилию…»

«– Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой?

– Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Вы не так поняли. Я, видите ли, не упускаю случая и… и со всеми закладчиками уже разговаривал… от иных отбирал показания… а вы, как последний… Да вот, кстати же!..»

– Фес Кунда, – от входа в хранилище послышался женский голос, – Василь Лучанович, вы тут?

Кунда зажмурился и попятился, мотая головой. Он развернулся и у двери открыл глаза, пытаясь проморгаться и высмотреть за унылым интерьером Петербургской квартиры трёхвековой давности молодую лаборантку в таком же, как у него, антитаминовом халате салатового цвета.

– Мюр Ааль, помогите, будьте любезны, – Кунда щурился и протягивал вперёд руку, растопырив пальцы.

– Опять, Василь Лучанович?! – испуганно округлила глаза лаборантка, выводя профессора из хранилища.

– Да, Верочка, – спустя секунды три подтвердил профессор, когда изображение поблёкло и стало растворяться. – Это происходит снова и снова. Вы же и сами видели… м… это… это кино? Эти образы? – Кунда быстро закончил фразу, покрутив в воздухе открытой ладонью. – Что вы видели, а? Конкретно!

– Анимашки, – смутилась девушка. – Про мальчика деревянного… с носом.

– С носом, значит, – Кунда задумчиво дотронулся до стены коридора и вокруг места прикосновения она стала прозрачной. Лучи разъярённого солнца жгли стилобат пятью этажами ниже, по которому от безделья, видимо, маршировало небольшое подразделение «косматых», в наглухо застёгнутых вместе с капюшонами белых рамантелях. – У, погодка-то! – Кунда убрал руку. – А у меня Достоевский.

– Нет-нет, фес Кунда, – спохватилась Вера, – у вас супруги Камачо.

– Камачо и Хомут? – рассеяно переспросил Кунда, разглядывая лицо лаборантки. «На этот блеск первобытной глупости в глазах молоденьких ассистенток и клюют директора клиник, вроде меня, надеясь бесплатно самоутвердиться, оплодотворяя ослепительно девственный интеллект искрами опытной премудрости, – скептически подумал он. – Хорошо, что это не мой случай. Будет с меня и Ульки. Хм, даром, что роботесса…»

Профессор звал Улью роботессой только про себя. Вслух называть искусственных людей роботами считалось неполиткорректным. Такие экспериментальные бионизмы, как ижэн Улья, выпускались штучно и жили на тестировании у больших учёных, чем Кунда тайно гордился, хотя и предпочитал заниматься настоящими людьми. Поэтому, собственно, будучи генетиком и репродуктологом, держал клинику, где совершенствовал технологии экстракорпорального оплодотворения для нужд Министерства по делам эвакуации.

– Мюр Ааль, – профессор взял Веру под локоть и повёл по коридору, – а не может быть дело в аласкопе? Вы не проверяли свой? Мой явно барахлит.

Кунда снял с уха аласкоп, встряхнул его и, едва касаясь, провёл большим пальцем по торцу гибкого многогранника. Как обычно, в воздухе появилось изображение экрана личного информационно-диагностического коммуникатора.

– Ничего же необычного, Василь Лучанович, – Вера вопросительно посмотрела на профессора.

– Да вы послушайте! Он же мне всякий раз выдаёт календарь и начинает читать справочник для космических туристов… этих мифических!

Когда были открыты навигационные поля, казалось, что вот-вот начнётся эра межзвёздных контактов и межпланетного туризма. Но довольно скоро выяснилось, что физиологические ограничения не дают человеку путешествовать, используя новые физические принципы перемещения в пространстве, а отправленные к ближайшим звёздам и за пределы галактики бионизмы так никого и не нашли. Но заливать в аласкопы справочники для туристов, стало доброй традицией.

«Две тысячи сто восемьдесят третий год. Лето. Пятьдесят седьмой день, – текст, проецируемый аласкопом профессора, комментировал проникновенный женский голос. – Краткий словарь. Имэн – искусственный мужчина. Ижэн – искусственная женщина. Фес – обращение к мужчине. Мюр – обращение к женщине. Мил – обращение роботов и искусственных людей к естественным людям обоих полов. Естественные люди по отношению к искусственным и роботам специальных обращений не используют. Аласкоп – персональный ИДК…»

– Ну? Видите, что делается? – возмутился Кунда и снова провёл пальцем по торцу аласкопа. – Сейчас она начнёт расшифровывать, и это никогда не кончится. Приходится переключать вручную.

– Так вам надо просто обратиться в паспортное бюро, – радостно подсказала Вера лёгкий путь решения проблемы. – Или лучше ещё! Покажите вашей Улье, она мигом разберётся!

– Отправил я, знаете ли, Улью… – поведал Кунда полушёпотом, склонившись к уху лаборантки, – подальше. У неё, видите ли, привязанность ко мне… обострилась.

– Да вы что?! – Вера открыла рот и слегка присела. – Она же ро… ижэн.

– Хм, ижэн! Девятнадцатое поколение – это вам, знаете, не шутка. Шутка… Плакать хочется от шуток таких… Ладно, Камачо в приёмной?

– Нет, они в стационаре уже. Идёмте, фес Кунда, я провожу.

…

Раз. Два. Три. По-одъём! Как и последние десять лет службы, ровно в шесть утра Рондо выскочил из рекренала, одетый в повседневную мабуту корпуса Космической полиции. Потянулся, растягивая намятые массажёрами мускулы, запрыгнул на аэротабуретку и свистнул повару. Нацепил на ухо аласкоп и, пока подкреплялся кроличьей сосиской, запивая её отваром иван-чая, просмотрел новости и свежие сводки по округу.

«Контрабанда, контрабанда, самоубийство, – Рондо разочарованно выпятил губы и чиркнул пальцем по одной из граней аласкопа. – Опять скучища!»

– Здрапо1, старшина! – приветствовал Рондо возникшее перед ним изображение пожилого полицейского в парадке.

– Здрапо, Рондо! Ты ещё дома? – безразлично поинтересовалось изображение.

– А что-то случилось? – обнадёжился Рондо, наклоняясь вперёд.

– Опять книжные галлюцинации.

– «Книжниками» же гопники занимаются, нет разве? – Рондо коснулся другой грани аласкопа, и рядом с проекцией полицейского развернулись архивы следственных записей. Рондо отыскал дела «книжников» и запустил слайд-просмотр с ускоренным усвоением.

– Да, ими занимается, городская полиция. Но по одному делу почему-то хотят именно тебя.

– Меня?! – воодушевился Рондо. – Сейчас буду!

– Не трудись. Записи и адреса у тебя в аласкопе. Код – название того пива, – полицейский показал большим пальцем в сторону и брезгливо поморщился, – которое вы тут… ну ты понял.

– Да-да, старшина, давай… побед! – Рондо отключил связь с окружным штабом, допил иван-чай и, заложив свой любимый вираж на аэротабуретке, оказался в шлюз-прихожей: – Акик, лови! И не вздумай распрозрачнивать стены днём! Ослепнешь и устроишь пожар!

– Я всё помню, мил Рондо, – повар едва успел подлететь и подставить поднос под стакан и салфетки, а Рондо уже накинул белый рамантель и отшлюзовался в атриум. Лифтовые капсулы сновали вверх-вниз и от балкона к балкону, развозя спешащих укрыться от дневного солнца людей и роботов. Рондо оглядел их с презрением, как дезертиров. Из соседнего шлюза вышел невысокий кудрявый старик в сером пенсионерском рамантеле и приветственно поднял руку:

– А, фес Роддо! – старик явно был простужен. – Да службу? Вы часто дежурите днёб, я забетил.

– С прошедшей ночью, фес Жатски! Кто-то и днём должен работать, – Рондо сдвинул капюшон на затылок и подошёл к соседу.

– Фес Роддо, де зайдёте да бидуту? – старик улыбнулся, глядя снизу вверх на Рондо, и показал рукой на свой шлюз.

– Я с удовольствием, фес Жатски, но только на минуту. Служба!

Внутри старик включил оломоделер и комнату заполнила уменьшенная копия огромного здания. На обширном стилобате, поднятом над землёй десятками арок, громоздились жилые блоки правильной геометрической формы.

– Кубики, кубики, кубики. Один на другом. Один за другим. Под. Перед. Везде! Похоже на наши дома, – Рондо обошёл проекцию вокруг и обрадовался, что узнал в изображении знакомые черты. – Брутализм! Кажется…

– Да. Это и есть даш доб. Перестроеддый. Бедя пригласили для кодсультаций. Вы же здаете, поток биградтов возрастает.

– Угу, из-за вулкана этого американского. Как его там… Азурсенд – посерьёзнев, кивнул Рондо.

– Совершеддо вердо. Такие доба дачали строить пядьсят лет дазад. Когда солдце ещё увеличилось и дарод подался да север. Оди уже сейчас буравейдики. Что же будет, если их дачдут укрупдять? Что ваше дачальство, фес Роддо, дубает о росте преступдости в такоб скопледдии расдошёрстдой публики?

– Не волнуйтесь, фес Жатски, мы дадим отпор любой преступности. Наберём ещё крепких ребят, как я, и дадим. Нас сейчас больше интересуют новые наркотики. «Книжные» мы их называем. Слыхали о таких?

– Ещё бы! В Акадебии даже был доклад по этобу поводу. В кодтексте глобальдой эвакуации. И дас – педсиодеров – пригласили. Бде рассказал друг – тоже старый архитектор да педсии, – что у дего вдук увлекается этиби порошкаби. Э… Как же это оди?.. Фигураты, во!

– Хм, надо будет пообщаться с этим внуком. Я бы вас, фес Жатски, взял в секретные агенты, не будь вы пенсионером.

– Да-да, в хорошей страде все жители – сотруддики, – архитектор подмигнул Рондо.

– Так точно. И что же говорят академики, будет эта эвакуация? А то ведь… Либо солнце, либо вулкан. Работы же, и правда, прибавляется, – Рондо надул щёки и направился к выходу.

– Я де специалист, фес Роддо, но у дих очедь бдого проблеб. Успееб де успееб. Вопрос! – старик жалобно смотрел Рондо в глаза, запрокинув голову.

– А до фигуратов академикам что за дело?

– Из-за дих у людей искажаются представления о самых простых вещах. Говоря об оддом и тоб же, каждый будет представлять себе предбет разговора по-своебу. Подибаете? Бы и так-то де особеддо вдикаеб в идею собеседдика, а тут даже де будет сбысла дачидать беседу. Учитывая также, что виртуальдое общедие ведёт ко всё большей деградации языка, мы утратиб способдость договариваться и вообще подибать друг друга. У каждого будет персодальдая Вавилодская башдя!

– Вави… что? – Рондо нагнулся к старику.

– Другиби словаби, каждый умрёт в своёб кидотеатре.

– Да уж, перспективка. Фес Жатски, – Рондо остановился в шлюз-прихожей, – а вы ведь знаете моих родителей?

Не дав услышать ответ старика, шлюз выплюнул Рондо в атриум. «Хм, что я сделал не так? Ну и… В другой раз», – он поднёс кулак с оттопыренным большим пальцем к объективу аласкопа, и к пластиковому ограждению балкона притулилась лифтовая капсула. Рондо, не дожидаясь окончания церемонии подачи лесенки-трапа, запрыгнул внутрь и приложил к служебному сканеру оранживый металлический шеврон с буквами КОП, пришитый к рукаву рамантеля. Капсула устремилась по широкой дуге вниз с восемдесят третьего этажа, красными отблесками маячка на крыше заставляя другие капсулы прибиваться к балконам и смиренно пропускать «важную персону».

Рондо отыскал в аласкопе упомянутое старшиной предписание провести расследование в одной из клиник ЭКО и евгеники. Прицепом шёл архив с материалами дела. По дороге Рондо зачитался и не заметил, как очутился перед нужным двойным шлюзом. Внутри симпатичная девушка представилась как мюр Ааль и провела Рондо через круглую приёмную в просторный кабинет.

– Профессор Кунда, Василь Лучанович, – поприветствовал Рондо директор клиники, поправляя жёлтый галстук под зеленовато-голубым халатом.

– Поручик… – Рондо будто споткнулся о собственное звание, – Рондо, Космопол.

– А… – недоумённо протянул директор.

Рондо смутился и указал на шеврон:

– Личный номер 1КAД377183.

– Видите ли, фес Рондо… – директор, задрав голову, оглядел его лицо, – м-да… мы одна из двух клиник, разработки которых финансирует государство. Наша работа жизненно важна для человечества. Мы занимаемся модификацией естественного человека, чтобы дать ему возможность перемещаться по навигационным полям. Вы понимаете, о чём я?

– Конечно, – стал паясничать Рондо, – это чтобы не заселить вселенную одними бионизмами прежде, чем мы зажаримся на солнце или на вулканической лаве.

– Раз уж вас, дорогой поручик, такая альтернатива забавляет, я могу надеяться, что вы трезво разберётесь в нашей проблеме.

– Ваша проблема, фес Кунда, в порошке под названием фигурат. А вот откуда он берётся, мы выясним. Где, вы сказали, нападают галлюцинации?

– В хранилище эмбрионов. Идёмте.

– Профессор! – Рондо наклонил голову и укоризненно скривил рот. – Покажите на карте. – Аласкоп Рондо построил на уровне глаз Кунды план помещения.

– Здесь! – Кунда ткнул пальцем в красные кружки и квадратики внутри длинного синего прямоугольника.

– Угу, – кивнул Рондо и тронул аласкоп, связываясь со штабом. – Здрапо, старшина!

– Здравия и побед, Рондо! – ответила проекция молодцеватого старшины.

– Клиника профессора Кунды. Нужен артнос с визуализатором.

– Есть! Принял! Расчётное время пятнадцать минут!

– Принял! Отбой! Так, профессор, сейчас понюхаем и поймём, где источник. – Рондо качнулся с пяток на носки.

Кунда в очередной раз посмотрел на Рондо; на лице профессора читалось причудливое сочетание удивления с восхищением.

– Я сначала, фес Рондо, предполагал наличие некой связи между… эм… видениями и нашими экспериментами по евгенике на фоне повышенной солнечной активности. Но когда я узнал, что нечто похожее происходит по всему городу, я, знаете, испугался. Подумал, что кто-то из персонала подсел на этот наркотик и приносит его в клинику. А у нас, видите ли, некоторые эксперименты идут годами. Только представьте: потерять результаты из-за какого-то упоротого олуха! – профессор пожал плечами и развёл руки в стороны. – Немыслимо!

– Фес Кунда, скажите, когда это началось?

– У нас? Так с месяц. Может, с небольшим, – профессор повернулся к ассистентке.

– Да-да, фес Кунда, месяц и двенадцать дней. Сразу после ремонта, – уточнила она.

– А, так был ремонт? – оживился Рондо. – В хранилище тоже?

– Да. И в хранилище, и во всём помещении. Мы – я уже упоминал – уполномочены правительством вести важные исследования, – Кунда приосанился, – нам даны некоторые льготы. Вы, вероятно, слышали об этом по линии вашего Космопола, – профессор перешёл на доверительный тон.

– Слышали, – ухмыльнулся Рондо. – Вы поэтому не захотели, чтобы это дело вела городская полиция?

– Гопники же не умеют держать язык за зубами, – Кунда поморщился, – если хочешь оповестить город, скажи на ушко инспектору Горпола.

– А мы, косматые, значит… – Рондо показал, будто застёгивает молнию на губах.

Профессор застыл на секунду, сдвинув брови.

– Фес Рондо, вернёмся к делу. Мне кое-что удалось разузнать об этих веществах, фигуратах, – он, определённо, пытался искупить допущенную бестактность, дав ценную информацию.

– Неужели? – недоверчиво прищурился Рондо. – У вас свои источники? – ему понравилось подтрунивать над профессором.

– Я, видите ли, имею некоторый вес среди учёных, и у меня периодически живут бионизмы экспериментальных моделей. Одна из них – ижэн Улья…

– Я всё это читал в делах, – холодно отрезал Рондо.

– Этого вы не читали, – лицо профессора окаменело. – Я отправил Улью, можно сказать, на улицу, искать фигураты.

– Что же это вы, фес Кунда, выбросили на улицу бионизм с неотлаженной психомеханикой? Это статья… – Рондо насупился, тщетно пытаясь вспомнить номер.

– И она их нашла, дорогой поручик. Правда, пока только следы.

– У внука друга архитектора Жатски? – Рондо расхохотался.

– О чём вы? Не понимаю! Фес Жатски уважаемый человек, и он здесь ни при чём!

– Нет, нет, ни при чём, – Рондо кашлянул и посерьёзнел. – Извините, профессор, продолжайте. И что же она узнала?

– Идея этих наркотиков принадлежит одному писателю. Он, знаете, апологет короткого слога и борец с деепричастными оборотами, апеллирует к воображению читателя. Ну, Улья так сказала. Вот он и принялся выдумывать. Галлюциногены, дающие конкретные формы давно известны. Но их действия недостаточно, и эффекта взаимодействия эпизодов они не дают. Так вот писатель этот, уж не знаю по счастливой или по злой случайности, повстречался с одним химиком. Неизвестный он… Никакой… Но ему, химику этому, вроде как, бионизмы – кстати, чьи тоже неизвестно – контрабандой возят вещества, способные связывать те галлюциногены так, что картинка становится вполне осмысленной. И более того, можно даже задавать последовательность воздействия веществ на организм. Вы понимаете, фес Рондо?

– Это несложно для понимания.

– Как производят фигураты технологически, пока неясно. И с какой планеты или планет везут ингредиенты этой дури – тоже. Распространяется наркотик порошком в заклеенных эппендорфах, по книжке на пробирку. Правда, прошёл слушок, что для больших интеллектуалов, – профессор ввинтил в воздух указательный палец, – специально готовят полные собрания сочинений в литровых баклажках. Причём, есть одна особенность… Разумеется, одна из известных нам на сегодняшний день: фигурат действует правильно, если можно так выразиться, только если интеллект человека достаточно высок для понимания данного произведения. Чувствуете? То есть что видят люди с недостаточным интеллектом, даже страшно представить!

– Ясно, ладно. И где сейчас ваша ижэн, фес Кунда?

– Она пытается…

– Здравия и побед! – вклинился в разговор бодрый худощавый парень со щёточками чёрных усиков на остром лице, одетый в бледно-жёлтый рамантель городской полиции.

– Здравия и побед, корнет! – Рондо неловко отшагнул назад. «Что ещё за корнет?» – он слегка тряхнул головой и разочарованно поинтересовался: – А наших-то не было, что ли?

– Про ваших спросите у ваших, поручик, – парень добродушно улыбнулся и подмигнул мюр Ааль. – Ваши попросили наших прислать нашего криминалиста к вашему искачу, потому что у ваших ваши закончились – ни людей, ни роботов, – а нас у наших ещё есть. Поэтому на сегодня я ваш, хоть и не ваш. – За разговором криминалист успел собрать установку. Он, как фокусник, показал присутствующим пустые ладони, потом провёл пальцем по одной из затёртых выпуклостей на приборе, а второй рукой коснулся своего аласкопа. Над выпуклостью возникло серое облако. – Ну вот, здесь ничем не пахнет, кроме кроличьей сосиски, которую поручик съел… м… два часа назад. – Криминалист широко улыбался, приподняв брови и разглядывая реакцию «зрителей».

– Вы точно не из цирка, корнет? – презрительно спросил Рондо. «Клоун!» – зло подумал он. Ему не нравилось, что парень бесцеремонно ворвался и, очевидно, производит впечатление на мюр Ааль.

– По долгу службы, поручик, меня каждый день откомандировывают в какой-нибудь цирк. Где арена на сей раз? – парень озирался, продолжая улыбаться.

– Идёмте, – Кунда решительно направился в сторону хранилища эмбрионов.