Моя шляпа, мое пальто

В сухую погоду можно было заехать на пригорок, но он не рискнул, летнюю резину давно надо было сменить на зимнюю, но денег, как обычно, не было. Он заглушил двигатель, в тепле салона выкурил очередную сигарету и решительно открыл дверцу автомобиля. Холодный осенний дождь окатил с головы до ног. Осторожно, стараясь не вступать в лужи, поднялся на пригорок. Мокрые стебли высохшей травы терлись о джинсы, норовили залезть в ботинки. Перед ним был жилой дом, который построили перед развалом местного колхоза. В дом быстренько заехали жильцы, и также поспешно выселились. Кто-то, то ли неудачно разжег печку, то ли по пьяни не затушил сигарету, и случился пожар. Пожар, как обычно, случился ночью, и пока из района приехали пожарные, сгорело полкрыши. В несгоревшую часть дома заселились бомжи. У них тоже периодически вспыхивали пожары, но тушить дом пожарные уже не приезжали, и к тому моменту, как там поселился задержанный бомж, осталась под крышей одна малюсенькая квартирка с частью коридора. Входная дверь отсутствовала, её давно пустили на дрова. Опер сначала внимательно осмотрел полы в коридоре. Свежих следов не было. На стене около входной двери квартиры, где обитал бомж, висели на вбитых гвоздях две больших плетеных сумок, заполненные каким-то тряпьем, пучки высохших камышей, а на полу, под сумкой, валялись кучи мусора. Дверь была опечатана узкой лентой бумаги, чуть ниже висел замок. Бомж раскрыл секрет замка: стоило на него надавить, как дужка отскакивала вверх, заходи и бери, что хочешь! Только брать там нечего. Одни грязные вонючие тряпки, которыми бы побрезговал любой старьевщик. Опер поморщился от тяжелого духа в квартирке. Он помнил, что бомж обитал в одной комнате, где стояло нечто среднее между кроватью и диваном, старое облезлое кресло и подобие стола. В стены квартиры были вбиты гвозди, на которых была развешена засаленные тряпки. В комнате было темно. Опер щелкнул выключателем, и на удивление, засветилась в полнакала лампочка, висевшая на длинном проводе. За печкой был проход в другую комнату. Там окно забито фанерой и была настоящая темень.

Опер надел перчатки и бахилы, нацепил налобный фонарь и стал осматривать комнату. Существует три метода осмотра места происшествия, и он бы выбрал один из них, но поскольку уже был здесь, начал искать то, что зацепило его взгляд при первом посещении. Только не помнил, в какой из комнат его взгляд зацепился за что-то яркое и блестящее. Тогда осмотр был произведен поверхностно, самым главным было убедительно найти им же положенный сверток с коноплей, и когда сверток был «обнаружен», осмотр на этом закончился. Тогда он побрезговал переворачивать грязные вещи в комнатах. Сначала зашел в темную комнату. Поводил световым лучом по стенам, рухляди, сваленной по углам комнаты и по полу. Затем вышел в первую комнату и проделал ту же операцию. Нет, ничего не вспоминается. Ох, как не хочется рыться в засаленных и вонючих тряпках. Вспоминай, вспоминай! Опер вернулся в темную комнату, поводил фонариком и вернулся обратно, в первую комнату. Он стал тщательно водить лучом света по половицам. Есть! На полу что-то неожиданно сверкнуло голубым отблеском. Он наклонился и увидел в щели между досок пола бусину. У бомжа, давно ставшего импотентом, в комнатах не могло быть ничего, связанного с женскими вещами. Опер попытался выковырять бусину из щели, но она прочно застряла. Черт с ней, главное, нашел зацепку. Теперь, как гончая, взявшая след, опер от бусины, эксцентрически, стал кружить по комнате, с каждым разом расширяя круг поиска. Теперь его перестали смущать запахи. Он аккуратно перетряхивал одну вещь за другой и искал, искал и искал. Что конкретно – сам не мог объяснить. Он, как собака, взявшая верхним чутьем след, искал нечто другое, помимо бусины. Просто так бусина не могла здесь очутиться. Не могла! В темной комнате он ничего не нашел, но в первой, когда приподнял грязный и зассаный матрас, нашлось еще несколько бусин, забившихся в щели между досками пола. Однако бусины были слишком ненадежным следом, надо продолжать поиски. Он еще перетряхнул все вещи, и в темной комнате нашел женскую косынку и женский лифчик. Бретельки лифчика были оборваны и измазаны в чем-то буром, похожим на кровь. Опер аккуратно положил обнаруженные вещи на место, а сверху мусор, под которым они лежали. Не зря сюда приехал. Удача неожиданно улыбнулась ему. Чутье оперативника просто выло, ищи, пес, ищи, хорошо ищи. В награду получишь сахарную косточку.

За последние годы на каждом совещании всем оперативникам тихо или громко, вежливо или матом, с грозным стуком по столу и обещаниями каждый раз уволить с волчьим билетом, требовали раскрытия большого количества уголовных по убийствам, изнасилованиям и грабежей женщин. С погибших срывали не только золотые украшения, но и дешевую бижутерию. Еще снимали нижнее белье.

Опер нашел косынку и лифчик. Надо продолжать поиски. В комнатах больше ничего не нашел. Он вышел в коридор и продолжил поиски. Там было светлее, но он не стал выключать фонарик. Луч от налобного фонарика уперся в сумки на стене. В прошлый раз никто не притронулся к ним. Равнодушно отметили, что там какие-то старые тряпки. Осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опер подкрался к сумкам, дабы они, как зайцы, не испугались и не порскнули в разные стороны, ставя охотника перед неразрешимой дилеммой, в какого зайца первым стрелять и кто из зайцев жирнее и вкуснее. Он нежненько снял их и поставил на пол. Первая сумка ничего интересного не содержала, зато вторая – как пещера Алладина: серебро, злато и бриллианты полной чашей, то бишь битком набита женским нижним бельем, порванными колготками, кофточками, какими-то украшениями. Есть!!! Опер от нечаянной удачи заплясал, выделывая коленца, а потом остановился, застыдившись, что его увидят и покрутят пальцем возле виска. Даром, что утро, а он уже готовый вусмерть, пляшет возле сумок. Но с небес постоянно сыпется дождь, холодный, осенний, и единственная улица поселка пустынна.

Правильно говорят, хочешь лучше спрятать, положи на видном месте. Получается, преступник – сексуальный фетишист? Он не стал перебирать вещи, и аккуратно повесил сумки на гвозди. Потом пробежался по развалившейся части дома. Там, в одной углу, под сохранившейся крышей, была навалена куча мусора. Можно было еще порыться там, но он оставил это увлекательное занятие для следственной группы. С него достаточно обнаруженных вещей. Он попытался закурить. Пальцы тряслись, колесико зажигалки проворачивалось, но огня не было. Газ в зажигалке болтался на самом дне. Он спрятал сигарету и набрал номер своего начальника, чтобы его обрадовать. Связи не было. Набрал номер отдела. Тишина. В этом забытом богом поселке связь всегда плохо работала. Попытался дозвониться до участкового. Бесполезно. Надо срочно ехать в отдел. Как быть с вещдоками? Сумки, до этого момента не представлявшие никакого интереса, неожиданно стали чрезвычайно важны. Вдруг, пока он будет отсутствовать, эти сумки утянут? Глупости, никому они не нужны. Как висели, так и еще повисят. Ничего с ними не случится, пока он съездит в отдел и привезет сюда следственную группу. Бомж-то, оказывается, не простой, ой, какой непростой жулик. Опер невесело усмехнулся. Я-то, добрая душа, чтобы отправить его на зимние «квартиры», подсуетил сверточек и ловко его отыскал, а надо было просто вдумчиво пройтись по его логовищу. Рутина замыливает глаза, становишься слепым, и дальше того, что нужно сделать, ничего не видишь. Работаем по шаблону, на мелкий, но такой важный результат, никакого творчества и полета фантазии. Копаемся, как жуки навозные в дерьме, и бриллианты под ногами в упор не замечаем. Выпить что ль на радостях? Шутка ли, столько лет искали убийцу, а он ловко обводил всех вокруг пальца и садился по мелочам, чтобы отдохнуть, а потом с новыми силами брался за старое. Опер представил, как возьмет запотелую рюмку, вдохнет водочный аромат, а потом водочка огненной змейкой прокатится по пищеводу, и сразу станет хорошо и весело, и тут же – контрапунктом, злой голос жены: «Опять, свниья, нажрался». Сегодня опять вернется домой далеко за полночь, пока следственная группа все зафиксирует. Это дело очень неспешное. Дома жена будет нудно и методично пилить. Эх, жизнь ментовская, растреклятая! Опер не раз задумывался об уходе из полиции, но ничего другого, как ловить жуликов, не умел. Идти охранником? Опер тяжело вздохнул. Скорей бы майорские погоны получить.

Опять мокрая лента дороги, скрип дворников, размазывающих капли дождя на лобовом стекле, встречные автомобили в облаке брызг и грязи. Он несколько раз пытался дозвониться, но связи пока не было.

Опер на радостях и не заметил, как добрался до отдела полиции. Возле отдела полиции он увидел машину скорой помощи, а в обезъяннике были двое медиков в синей робе. Он спросил у дежурного, что случилось, и тот, витиевато выругавшись, огорошил, что внезапно помер задержанный бомж. Опер похолодел: неужели помер Бомж Бомжович? Это автоматически грозило расследованием, составлением кучи бумажек и объяснений, что бомжа никто и пальцем не тронул. Никому не нужно было прессовать бомжа, совершившего ряд мелких краж и у которого обнаружили пакет наркоты. Медики, выйдя из обезъянника, констатировали смерть и предположили причину – разрыв аорты. Позже судмедэкспертиза подтвердила, что бомжа никто и пальцем не тронул, причины были патологические и связаны с атеросклерозом сосудов. В отделе полиции вздохнули с облегчением.

Только опер выматерился про себя. Эх, не удалось вкусить сладких плодов от удачной находки вещей потерпевших. Он доложил начальству о находках, а через полчаса поехал со следственной группой в поселок.

3.

ГУБЫ

мясистые

толстые

вывороченные

Первая мысль при их виде,

ГУБЫ как у негритосов.

ГУБЫ могли увидеть только избранные.

ГУБЫ сами решали, кто мог их увидеть.

ГУБЫ сами решали, кто мог их услышать.

Гриша – Гулам четко запомнил, как впервые появились ГУБЫ. Он хотел повеситься.

Ему надоело жить, постоянно чувствуя боль во всем теле, видеть, как на коже вздуваются фурункулы, наливаются дурной кровью, с желтым глазком на вершине, а потом взрываются, сочась мерзко пахнущим содержимым, пачкая нижнее белье. Суставы болели так, что хотелось лезть на стенки и биться головой о стены. Еда временами вызывала рвотный рефлекс, хоть и был постоянно голоден, зачастую он мог что-либо съесть, только зажав нос. В детдоме, когда проходил медицинские осмотры, врачи пожимали плечами и говорили о плохой наследственности. После детдома Гулам нигде не лечился.

Он был высоким, тощим, узкоплечий, со впалой грудью и тонкими руками и ногами. Женщины не обращали на него внимания. Помогала безотказная Дунька Кулакова с вечно блудливой улыбочкой на полных губах. Её помощь снимала сексуальное напряжение, но была постыдной и противной, когда по утрам приходилось отстирывать дурно пахнущие пятна на трусах. В детстве страдал энурезом, писался по ночам, за что в детдоме был неоднократно бит. Его сумели вылечить, и теперь не позорился по ночам. Друзей не было, в детдоме чмырили и дали унизительное прозвище «гулюмчик-шулюмчик». Он обижался, плакал, и даже пытался драться, но его били даже девчонки.. Из-за ярко выраженной кавказской внешности и проблем со здоровьем его никто не захотел усыновлять. В детдоме он недоедал, и взвыл, когда переселился к бабке Тоське. Та категорически отказалась его кормить. Вынужден был начать подворовывать продукты у соседей. Однажды Гриша – Гулам стянул из соседского холодильника, стоявшего в летней кухне, кусок колбасы и, давясь, стал его жадно глотать. Колбаса не пошла впрок. В кухню неожиданно вошла соседка, которая сначала обомлев, застыла, а потом, схватив веник, отхлестала и выпроводила со двора. Соседка, энергично орудуя веником, ругалась и обзывала «черножопым отродьем», и наябедничала бабке Тоське. Та покряхтела, в очередной раз пообещала выгнать, но неожиданно стала подкармливать Гришу – Гулама. Раньше не обращала на него внимания, словно его вообще не было в доме.

Он не ходил на занятия в училище, куда его определили после детдома. Зачем? Учеба в школе показала его неспособность усваивать школьную программу. Учителя, озабоченные борьбой с буйными учениками, не обращали на него внимания, тихий, пусть лучше спит на уроках, ставили тройки, с облегчением переводили в следующий класс и тут же забывали о нём.

Жизнь с бабкой Тоськой оказалась не медом. Бабка постоянно изводила его попреками, и он спасался бегством, и когда в городе была хорошая погода, бродил по улицам, прятался в подворотнях, в брошенных домах, заходил в гаражи, где мужики с руками, перепачканными машинным маслом, возились с машинами. Гриша – Гулам помогал этим мужикам, и в благодарность они кормили и поили его.

Вечером, когда бабка ложилась спать, он возвращался в дом, пробирался в конуру, словно в насмешку называемой громко «комнатой», укрывался ветхим одеяльцем и засыпал. Утро начиналось с причитаний бабки. Она шпыняла его за каждую мелочь. Особенно тошно стало, когда посадили её любимого внучка Сережу.

«Что ж ты злыдень черножопый на свободе, а мово Сереженьку посодили», – и поток слез, всхлипываний и проклятий на его голову.

Хоть бабка Тоська и стала подкармливать его, жрать хотелось постоянно. Он пытался устроиться на работу к приезжим азербайджанцам на рынок, но те, сходу разглядев полукровку, презрительно отвернулись от него.

Летом бабка Тоська нашла для него строительные шабашки в качестве подсобного рабочего. Деньги ушли на жратву, поэтому ходил в обносках, оставшихся после старшего внучка Сереженьки, коего посадили. Когда закончилось лето и шабашки, у него сразу закончились деньги. Бабкина кормежка была очень редкой, и он стал подворовывать в сетевых магазинах. Гриша – Гулам, боясь, что его, как в детдоме, могут побить продавцы, воровал самые дешевые продукты. Здесь то же не повезло, попался на воровстве. Гриша – Гулам испугался, боялся выходить на улицу, ему чудилось, стоит только выйти из дома, как его тотчас схватят полициянты и посадят, а поэтому сидел сиднем дома. У него не было друзей, жил изгоем и остро переживал свою никчемность и ненужность. Постепенно зрела мысль, что пора заканчивать с этой постылой жизнью. Это казалось самым лучшим выходом. Он хотел и боялся покончить с собой. Наконец, когда бабка Тоська ушла из дома по делам, он решился.

Ту впору задаться вопросом: матушка-Россия, почему ты жестока к своим детям? Отчего жизнь у них тяжкая, отчего многие идут кривой дорожкой, а пьяными слезами оплакивали бесполезно прожитую жизнь. Почему многие лезут в петлю? Только не дождешься ответа от матушки – России, не хочет прижать к груди и приласкать своих непутевых детей. Поневоле напрашивается горький ответ, не матушка, а мачеха Россия, не нужны ей непутевые детки, ох, не нужны…

Гриша – Гулам присмотрел тонкий шнур, на котором вешали белье, отрезал его и, приладил шнур к крючку, на котором висела электрическая лампочка. Потом залез на кухонный стол, и надел петлю на шею. Остался сделать самый маленький шажок со стола в пустоту. Он глубоко вздохнул в последний раз, крепко зажмурил глаза и хотел сделать этот шаг. Неожиданно услышал в тишине … стихи. Стихи были необычные, их выразительно произносил, даже не произносил, а выпевал, густой бас:

Спи. Прощай. Пришел конец.

За тобой пришел гонец.

Он пришел последний час.

Господи помилуй нас.

Господи помилуй нас.

Господи помилуй нас5.

Гриша – Гулам открыл глаза и испуганно осмотрелся. Дома никого не было, кто же выпевает эти странные строчки.

– Кто здесь? – испуганно, дав петуха, пискнул Гриша – Гулам, ухватившись руками за петлю. Острое желание умереть вдруг пропало.

– Не кто, а что, – был ответ.

– Покажись, – дрожащим голоском произнес Гриша – Гулам.

– Пожалуйста, – был ответ, но несостоявшийся самоубийца никого не увидел.

– Не надо меня обманывать, – по впалым щекам Гриши – Гулама потекли слезинки.

– Глазья-то р-раскрой. Не туда, дурень, смотришь (Гриша – Гулам озирался по сторонам, но ничего не увидел). Смотри прямо перед собой. Сейчас, сейчас, – послышалось пыхтенье. Сейчас видишь?

На стене напротив Гриши – Гулама, где висел кухонный шкафчик, вдруг вспучились старенькие цветастые обои, зарябило, и проявились ГУБЫ.

мясистые

толстые

вывороченные

негритосские.

– Теперь видишь? – нетерпеливо вопросили ГУБЫ.

– Ви-ж-жу.

– Что видишь?

– Губ-бы.

– Вот и прекрасно. Не бойся, я не кусаюсь, твоя тонкая шейка мне ни к чему. Только петелечку-то сними, а то ненароком соскочишь со стола и поминай, как звали. Еще обоссышься и обосрешься. Некрасиво будешь выглядеть, и вонять будешь гадостно.

Гриша – Гулам испуганно задрожал, представив себя в таком неприглядном виде.

– Впечатлился?

– Д-да, да!

– Вот и хорошо, слезай со стола, за ним едят, а не вешаются.

Гриша – Гулам послушно слез со стола, плюхнулся на табуретку и бурно разрыдался. Слезы потекли по лицу.

ГУБЫ помолчали, пока Гриша – Гулам не выплакался и спросили:

– Как тебя-то величать?

– Чего? – не понял слово «величать» Гриша – Гулам.

ГУБЫ скривились:

– Как звать-то тебя, болезный?

– Г-гулам. То есть Гриша.

– Почему надумал вешаться?

Несостоявшийся самоубийца задумался. Он так и не сформулировал (хотя не знал такого мудреного слова «формулировать») для себя, зачем собирался вешаться. Просто жизнь «достала». Так просто и сказал. Что поделать, он не мог похвастаться развитым интеллектом.

ГУБЫ пошлепали одна об другую. Это было потрясающее зрелище, когда верхняя губа шлепала об нижнюю, а нижняя губа высоко подбрасывала верхнюю губу. У человека, когда широко раздвигаются губы, видны зубы, а тут – пустота, словно ГУБЫ были нарисованы и производили впечатление мультяшных.

Наконец, ГУБЫ успокоились и спросили:

– Что думаешь делать дальше?

– Н-не знаю.

– Не знаю, не знаю, – передразнили ГУБЫ. – Кто за тебя думать будет?

Гриша – Гулам пожал плечами. Он не знал, что теперь делать. Жизнь сегодня должна была закончиться, а вместо этого он сидел и беседовал со странными ГУБАМИ.

ГУБЫ неожиданно предложили:

– Заключай со мной договор. Все равно тебе жить недолго, а, если заключишь договор, будет твоя жизнь яркой и нескучной.

– Я не знаю, – пролепетал Гриша – Гулам.

– Зато я знаю, – сурово отрезали ГУБЫ. – Держи договор.

ГУБЫ вытянулись трубочкой и ловко выплюнули файл, который упал на стол рядом с Гришей – Гуламом.

– Читай и подписывай.

– Я, я… плохо читаю.

– Тогда не читай и просто подпиши.

– У меня нет ручки.

ГУБЫ рассвирепели:

– Палец порезал и подписывай кровью, чтобы потом не юлил, что, мол, не я и подпись не моя. Быстро!

Гриша – Гулам послушно чиркнул ножом по пальцу, и под текстом договора появился кровавый отпечаток большого пальца.

– Теперь положи в файл и засунь в мой рот.

ГУБЫ смачно чвакнули, проглотив файл с договором:

– Вот теперь порядок. Теперь никакого уныния! С завтрашнего дня твоя жизнь резко изменится, будет интересной и яркой!

Гриша – Гулам продолжал неподвижно сидеть за столом, смуглое лицо побелело и застыло в каменной неподвижности.

– Ты мне не веришь? – удивились ГУБЫ.

– Верю, – тихо произнес Гриша – Гулам. – Верю… Как тебя звать? Как мы будем встречаться?

– Меня зовут, – начали ГУБЫ, – впрочем, не важно, как меня зовут. Самое главное, я знаю, как зовут тебя. Я сам буду приходить, меня не надо звать.

– Хорошо, – Гриша – Гулам с трудом поднялся с табуретки. – Я пойду, полежу. Все это так неожиданно. Я себя плохо чувствую.

Он поплелся в свою комнатушку, где без сил рухнул на постель.

ГУБЫ, если бы имели руки, радостно их потерли. Еще один простофиля попался. Приходите ко мне, сирые и убогие, всех приму, никому не откажу, дам вам игрушку – погремушку, накормлю, напою. Только не спрашивайте чем буду кормить, но, поверьте, это очень вкусно, и дам жизнь, похожую на сон, яркую и захватывающую. Взамен попрошу самую малость. Когда придет время – скажу. Только мои просьбы подлежат неукоснительному выполнению! Иначе серьезно накажу.

Но ГУБЫ не имели рук, а поэтому издали неприличный звук, когда homo erectus6, да и его отдаленные потомки, наверное, в насмешку названные homo sapiens7, громко портили воздух газами из кишечника. ГУБЫ давно искали такой человеческий экземпляр. Виды на него были очень большие. Еще не все потеряно, и выпавшее знамя в увлекательной игре под названием грубая жизнь из рук уже вышедшего в тираж игрока подхватит еще полный сил и энергии несостоявшийся самоубийца, как его там… то ли Гриша, то ли Гулам. Не важно. ГУБЫ знали, что делать: замануть сладкой морковкой, наобещать с три короба…

Делайте ставки, делайте ставки, кто-то выиграет, кто-то проиграет. Зато игра будет иметь пряный привкус опасности!

4.

Оперативное совещание у прокурора города началось с извечного русского вопроса «что делать?». По мере нагнетания обстановки на совещании недалеко осталось до постановки самого главного вопроса «кто виноват?». Никто не хотел брать на себя ответственность за обстановку, сложившуюся в городе. По городу давно гуляли слухи о неуловимом маньяке, что насилует и убивает женщин. Слухи то затихали, то возобновлялись, но в последнее время город охватила паника. За короткий промежуток времени было изнасиловано и убито пять женщин. Эти преступления совершались в одном месте – центральном городском парке.

О парке необходимо рассказать поподробнее8. Парк был основан в начале ХIX века, и возник на окраине города на обрывистых берегах балки, в глубине которой протекала небольшая речушка. За балкой было расположено городское кладбище. Городские купцы по подписке собрали средства для обустройства парка, а потом в развитие парка вкладывал большие деньги купец первой гильдии Парамонов Е.И., удачливый торговец зерном. Согласно рельефу местности, были сформированы две части парка: верхняя и нижняя.

Такое разделение парка сохранилось до наших дней. Городское кладбище по мере разрастания парка было закрыто, и её территория после сноса могил и памятников была отдана под парковую зону. Со временем в этой части парка был уставлен памятник жертвам белых репрессий и погибшим красногвардейцам, там захоронили погибших при освобождении города красноармейцев, и наши дни установили памятник жертвам красных репрессий. Здесь же чудом сохранился фамильный склеп-часовня купцов Барановых. В годы советской власти там была устроена трансформаторная подстанция, а сейчас в склепе расположена часовня.

Эта часть парка овеяна легендами, якобы под склепом был подземный ход, что вел в собор Покрова Пресвятой Богородицы, расположенный на центральной площади города, что был снесен в годы советской власти. Постаревшие мальчишки, ныне превратившиеся в словоохотливых старичков, могут показать место, где находился вход в подземелье и провалы в земле, отмечавшие подземный ход. Потом вход и провалы были засыпаны и заасфальтированы.

При разбивке парка с геометрической точностью были проложены аллеи, посажены рощи берез, кленов, акаций, были даже посажены плодовые деревья, устроены три пруда, на которых катались на лодках. Были в парке аттракционы, фонтаны, кафе и кинотеатр «Модерн».

Но время шло, парк зарастал деревьями и непролазными кустарниками, его никто не чистил, из трех прудов остались только два. Один пруд давно пересох и превратился в глубокую яму, заросшую кустарником и сорной травой, второй скукожился, стал похожим на болотце, заросшее тиной, где по весне и летом по вечерам лягушки устраивали коллективные концерты, и только третий, где били родники, еще можно было купаться и кататься на лодках. От кинотеатра остались только живописные развалины.

Со временем парк превратился в небольшой лес в самом центре города. Городские власти решили произвести реконструкцию парка, но денежные средства почему-то закончились раньше, чем смогли обновить парк, поэтому если в верхней части обновили покрытие аллей, устроили детскую площадку, то в нижней части посадили новые цветники. Если поискать, в части парка, где раньше было кладбище, можно еще найти вросшие в землю и покрытые лишайниками могильные плиты. Разруха надолго поселилась в парке, городские власти время от времени громогласно клялись закончить реконструкцию парка, но их обещания, как всегда, расходились с делом. Парк так и остался в полуразрушенном состоянии.

Днем парк был полон. Мамочки катали в колясках младенцев, пробегали стайки молодежи, а пенсионеры дремали на лавочках. Ночью парк затихал, Редко, кто рисковал отправиться ночью в парк гулять. О ночном парке ходила плохая слава. За последние сорок лет в ночное время в парке на одиноких женщин, что неосторожно оказывались на его аллеях, нападал маньяк, который их насиловал и убивал. Сначала милиция, а потом полиция сбились с ног, пытаясь найти маньяка, но все попытки оказались безуспешными.