Словом по холсту

Только в последнее время это случалось все реже и реже.

С годами кресло научилось угадывать душевное состояние хозяина лишь от того, как он в него садился. Моментально, с первого прикосновения. Оно, конечно, ничем не могло помочь этому сильному мужчине, но в дни, когда у того что-то не клеилось, кресло старалось стать максимально мягким и удобным, просто распахиваясь ему навстречу. И не было в мире существа более преданного. Оно одно всегда верило в гениальность творческих экспериментов хозяина, понимало все его терзания и знало, что когда-нибудь наступит светлый день, и хозяин поймет – истинно только то, что есть в их союзе.

И вот он наступил. В шестьдесят шестой день рождения хозяина все пружины старого кресла уже с утра замерли в трепетном предощущении счастья! Забросив в небытие боль былой ненужности от невостребованности, кресло всеми порами впитывало каждый миг личного триумфа. Сегодня за его спиной не будут стоять дети, жены, ученики, в фарисейском порыве преподнести публике очередную фикцию – снимок дружного семейства гения, не будет праздничной суеты у огромного стола, надоедливой трели телефонных звонков – все это уже было год назад. Что-то в доме витало такое, что кресло вдруг осознало – его миссия на этой земле оказалась вполне выполнимой. Оно еще в силах не только подставить свое подряхлевшее тело в те минуты, когда появляется надобность прийти к себе, оно может… Оно может все!

Целый день кресло ждало своего хозяина, желая поделиться с ним радостью нового открытия.

Вот и его шаги… Беспокойный скрип паркета… Шелест упаковочной бумаги…

За окном серебрился майский вечер. Кресло замирало в предвкушении. С радостью отмечая, что все-таки вытеснило из жизни хозяина все лишнее, оно погружалось в грезы… Сегодня они вновь станут Единым, как это было изначально. Ведь хозяину нужно только оно! Унес же он куда-то даже маленький круглый столик, что всегда ревниво косился на кресло солидной стопкой исписанных листов. Теперь и трубка и кофе будут дымиться где-то там, далеко. Отдельно от НИХ…

Хозяин еще раз окинул взглядом комнату, надел на холеные руки белоснежные перчатки, перекинул через руку плащ и вышел.

Старое черное кресло презентовали дому престарелых.

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

Ганжа: «Гражданин начальник, не

мешайте приводить планету в порядок!»

из к/ф «Большая перемена»

На самом краю усеянного огромными алыми маками поля поднимается огромное теплое солнце. Но, кажется, совсем рядом. Оно восходит, не торопясь: а зачем? Ведь то, чему суждено случиться – произойдет: на землю упадут первые лучи, день начнется. Все будет как всегда!

И совершенно иначе!

Потому что начался новый день.

Он будет не такой, каким станет завтра, иным, нежели был вчера.

Просто потому, что не бывает двух одинаковых дней. Вообще. Как не бывает двух одинаковых людей.

Она об этом знает. И идет по огромному полю, усыпанному крупными маками, свободной походкой обычной богини. Зеленая сочная трава ласкает босые ноги статной молодой женщины, васильки, распахиваясь навстречу утру, вливаются цветом в нежную синеву глаз, ромашки раскрывая лепестки, соединяются с золотом волос ярко-желтой сердцевиной. Она идет, окунаясь в свежесть утренней росы, приправленную ароматом полевых трав, и летний ветер игриво резвится её локонами, а на плечи садятся карамельные бабочки.

Женщина простирает руки навстречу ясной безбрежности вселенной, сдобренной пушистыми космами облаков и ей кажется, стоит лишь приподняться на цыпочки, как она взлетит над этим полем, над этим миром. Воспарит, рассекая прохладный утренний воздух наравне со стрижами и ласточками. Она преисполняется ликованием и любовью ко всему, что охватывает взгляд. Это все её! И горы, белыми шапками сверкающие вдали, и звенящая утренняя чистота, и весь мир, такой великолепный, что захватывает дух!

Навстречу ей несется темная туча мошкары, и женщина вдруг оказывается в самой середине её. Тепло улыбнувшись, нежным взмахом ладони она отводит от лица особо приставучих мошек и продолжает путь.

Ох, какими же огромными и страшными казались ей эти малыши в детстве! Назойливая мелюзга! Для чего только Всевышний придумал этих жалящих, заражающих, надоедливых существ, – думалось ей тогда. Почему в гармонии мироздания наряду с великолепием гор, силой моря, тишиной полей существуют эти никчемные создания? Она жутко их тогда боялась и отчаянно боролась. Ей сдавалось – стоит только истребить всех мошек, и прогулка по полю станет совсем безопасной. Тогда уж никто не сможет так бессовестно заволакивать ей солнце. Каждую букашку девочка готова была загрызть поодиночке, прихлопнуть тапком, отравить, но их было так много, что она могла только отчаянно реветь, столкнувшись с роем. Иногда она наотрез отказывалась выходить в поле, понимая, что эти кусучие существа вновь отравят утренний променад, а, заодно, жизнь всему человечеству. «Ну, зачем же вас при!-ду!-ма!-ли?» – кричала она, со злостью размахивая маленькими ладошками, когда все-таки выходила (ведь иначе было нельзя). Только чем яростнее она отмахивалась, тем сильнее и активнее становился рой. Ну, что с ним было делать?

«Гадкие, вредные, противные! Вы мне всю жизнь портите! Шла бы я себе спокойно, делала свое дело и радовалась жизни! А вы!.. Вредины!» Став постарше, она уже не махала кулачками, а только отчаянно мотала головой, попутно оттирая набегающие порой слезы. И всё-таки шла. А как иначе? Ведь поле нуждалось в ней и её любви.

Понятно, что с ее ребяческим, отроческим восприятием мира, она и не могла реагировать на рой иначе, но, годы спустя, оказалось, что эти детские терзания не были лишены смысла. На том этапе ей необходимо было сражаться с мошками, чтобы осознать истину – все в мире (даже приносящее боль) создано с бесконечной любовью к ней. Ничто не вершится без промысла Божьего. И главное не то, что происходит, а то, как ты к этому относишься.

Сейчас, в блаженной неге ступая по разноцветному ковру земли, она понимает, что темная туча, которая при ближайшем рассмотрении всегда оказывается всего лишь скопищем разрозненной мелюзги, нисколько не мешает ей выполнять её дело. Этот рой, темным пятном пролетающий над головой, не в силах разрушить ее упоение величественной красотой. Женщина ведет с ним тихий неторопкий разговор и от души благодарит за все, чему он ее научил. Благодарит Бога за то, что дает силы не распыляться на свирепство и злобу.

А иногда поет и читает стихи!

Она ненормальная! Вне нормы!

Не втискивая свою огромную душу в рамки лицемерного общества, она идет по огромному полю своей жизни свободной походкой обычной богини, любящей мир. Не только свое бескрайнее поле, но еще и тот мир, где у власти стоят не вполне порой адекватные, но «нормальные» в общем понимании люди. Где те, кто по долгу службы обязаны облегчать боль, позволяют себе усугубить ее откровенным хамством и невниманием, а те, кто уполномочен защищать права такого же, как он человека – опускаются до грубого нарушения этих самых прав. Она не приемлет будничной кривды, привычной для большинства, не приемлет беспричинной злобы и неприкрытого невежества, но не машет кулачками, а пытается понять. Понять и принять то, что послано в ее жизнь. Она осознала – все, приносящее боль, создано Богом для того, чтобы освободить человека от излишнего груза плоти по дороге к своей душе. Чтобы научить Любить.

Ориентируясь на тот путь, что проложили до нее иные светлые умы, иные сильные ноги, эта женщина творит на поле собственную стезю. Она ведает куда идет и всю себя посвящает достижению великой цели, решению колоссальной задачи, простой и вместе с тем неизмеримо сложной: вернуть на землю Рай – безграничную безотносительную Любовь.

Она ненормальная.

Она живет по внутренним законам, не подчиняющихся стадным инстинктам самосохранения вида. И, вероятно, благодаря таким как она, вид «homo sapiens» (Человек Разумный) и сохраняется. И мир становится светлее и чище только от одного их присутствия.

Этим летним утром она идет по ласковому полю, даря миру свою радость, свет и любовь.

Это – её стезя.

Она идет навстречу солнцу.

ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Он всегда любил только её.

И всегда предугадывал её появление: его сердце начинало стучать в новом ритме, зрачки расширялись, а длинные пальцы, вот как сейчас, начинали мелко подрагивать, словно перебирая невидимые радужные потоки.

Она приходила всегда по-разному.

Порой врывалась в полдень, сметая остатки беспокойного сна с него и вчерашнего ужина с потрескавшегося от времени стола! Доводила до полного изнеможения и исчезала, оставив солоноватый привкус на губах и невыносимую горечь бегства.

Временами вплывала легким солнечным лучом, оплетала пушистым теплом, завораживала загадочными бликами, манила ввысь и вдруг растворялась в синеве утра.

Но чаще всего заглядывала по ночам. Словно бы невзначай… так… просто посидеть. Чопорная, неприступная. Будто холодный лунный свет, вышедший из-за тучи, для осмотра своих владений. Она ничего не говорила, ничего не требовала, просто сидела стальной занозой внутри, и от этого было так неимоверно тошно, что хотелось орать. И тогда он сам набрасывался на неё и терзал, истязая обоих. Изводил ее так, как будто она пришла в самый последний раз, и ревел в безумном порыве, увидев, как могильная стужа сменяется золотом летнего зноя.

В его жизни была только она!

И когда он касался нервными пальцами гибкого стана, он понимал это особенно отчетливо.

Несомненно, в его холостяцкой лачуге время от времени появлялись обычные женщины, готовые взять в свои руки его проблемы и нести на себе нелегкое бремя хозяйки. Они наводили порядок на кухне, расставляли всё по своим местам, долго что-то мыли, вкусно пахли пирогами, но все же уходили, не оставляя после себя ничего, кроме забытых ненароком (или специально) мелочей. Просто в какой-то миг они понимали, что абсолютной властительницей здесь была и будет только она. И запуская пальцы в его длинные волосы, они не могли бы сказать наверняка, что мыслями он сейчас не с ней. И конкурировать с ней было бессмысленно. А устраивать сцены – глупо.

Все это началось давно.

Он был тогда мажорным красивым мальчиком, который, несмотря на уготовленную родителями судьбу юриста, хотел стать моряком и грезил пальмами, айсбергами, дальними новыми странами и запахом морской волны. Вокруг него всегда увивались девчонки, которых он легко влюблял себя, беря в сообщницу старенькую, но отлично звучавшую гитару, дивным образом появившуюся в их доме. На какой-нибудь лавочке в детсадовской беседке он выводил приятным баритоном песни Цоя и даже не подозревал, что где-то совсем рядом живет она.

Однажды ночью он неожиданно проснулся. В доме было тихо и пусто: родители уехали на всю ночь к друзьям, сестра, воспользовавшись редкостными обстоятельствами, ушла с подругами в ночной клуб.

Он проснулся, не понимая, отчего же он, собственно, проснулся. Возможно, его разбудило огромное лунное око, бесстыдно заглядывающее в окно. Долго ворочаясь в широкой постели, он мысленно заставлял себя уснуть, и, не понимая причины ночной бессонницы, злился на этот нахальный лунный свет. Наконец, веки стали тяжелеть. В легкой полудреме ему думалось о том, какой же он маленький в сравнении с лунной громадиной… Хотя, кажется, вся она помещается у него на ладони. В водовороте мыслей, образов и звуков, в какое-то мгновенье он сам начал становиться луной и тут… Его сердце сжалось в предвкушении чего-то необычайно-приключенческого, а потом… застучало в ритме самбы. Глаза распахнулись. Загудела труба, ритмично зашуршали маракасы, и появилась она. Он даже не испугался. Как будто, так и должно было быть. Скинув с себя одеяло, он рванул к окну, туда, где всегда стояла его гитара. Она дотронулась до его пальцев, и они перестали отбивать дробь по полотну широкого подоконника. Лишь слегка напряглись. Затем неуверенно нащупали приводящие в смятение изгибы и вдруг затронули в ней что-то такое, от чего она нежно задрожала и издала легкий стон. Он тронул её еще раз, и она вновь затрепетала и застонала. И больше в нем не осталось страха и сомнений. Он ласкал её все яростнее и неистовей, а она отдавалась ему и помогала, как могла.

С этой ночи он не мог уже обходиться без неё. У него хватало терпения и упорства подчинять себе ее взбалмошную натуру, и тогда она дарила ему ни с чем несравнимые минуты счастья. С ней он стал свободнее и сильнее. Научился распознавать собственные желания в плотном кольце родительских претензий и установок. Вместе с ней он взрослел. С её помощью научился делать выбор, ориентируясь на потребности собственной души. С ней он не стал студентом юрфака, а отправился, как и мечтал, покорять морские просторы. Насладившись романтикой вдоволь, он все же закончил университет, теперь уже осознанно подойдя к избранию профессии. Он шёл своей дорогой легко и уверенно. Терзаясь сомнениями только тогда, когда её не оказывалось рядом.

Но она не могла остаться с ним навсегда. Такой уж загадочной была её капризная натура. Не могла или не хотела? Он долго не мог этого понять, но с годами перестал напрягаться по этому поводу. Он любил её просто потому, что она была в его жизни.

Полночь…

Свет настольной лампы освещает творческий беспорядок, в котором ему комфортно живется и свободно дышится. Ударная установка иногда тихо всхлипывает во сне. Нотные листы терпеливо ждут своего часа. Остро наточенный карандаш в нетерпении подпрыгивает на столе и вдруг скатывается на пол.

Они снова вместе.

Он перебирает струны.

Она нежно обнимает его сердце.

Они вместе…

Он и его М У З Ы К А.

NAMASTE

Бывает, что произносимые нами слова приносят

жизнь человеку, его сердце вновь делается от них

живым, ум озаряется, воля подвигается к добру,

все естество его делается новым, – это слова жизни.

Дай Бог нам говорить их друг другу.

Митрополит Антоний Сурожский

Иногда в человеке появляется непреодолимое желание поговорить. Выплеснуть боль, поделиться мыслью или радостью, просто поболтать ни о чем. И он ищет объект, который мог бы максимально удовлетворить эту потребность. Это можно сравнить с желанием заглушить изнуряющую жажду. И, кажется, стоит сделать всего лишь один глоток и вот оно – счастье!

Но не тут-то было! Нужно знать, что пить, когда очень хочется пить.

Умные люди никогда не пьют в жару квас. А смысл? Нет, сначала, конечно, максимум наслаждения с выдохом: «Хорошо!», а пройдет минута-другая и во рту сладость и жар, и снова хочется чего-нибудь хлебнуть. Так бывает, встретишься с человеком, вскрикнешь от радости, а через время ловишь себя на том, что судорожно подыскиваешь тему для продолжения разговора. Сладко улыбаешься и размышляешь как бы так потактичнее раскланяться и уйти.

Дехто полюбляє холодне пивко! С ним на самом деле может быть и недурно. Как и с некоторыми людьми, которые просты в разговоре, шутят в тему, во всем разбираются, все абсолютно знают и все на свете понимают. Только упиваться им долго не стоит – вероятны нежелательные последствия в виде пивного животика (он ограничивает свободу действия) и заплывшего чужим солодом мозга (в котором со временем становится трудно отыскать себя).

С кем-то весело, как с игристым, запотевшим от морозильного холода шампанским! И в самом деле, от одного глотка все проблемы отодвигаются далеко на задний план, а впереди только радуга и мыльные пузыри. Оно отлично идет и в жару, и по праздникам, когда необходимо в полной мере прочувствовать торжественность или сладость момента. С ним хочется танцевать, мечтать, и петь! Но жажду оно утоляет лишь на некоторое время, а при частом употреблении чревато избыточными газами, от которых начинает не по-детски пучить.

Иногда новоиспеченный знакомый как новый коктейль – выбираешь его по оригинальному названию или веселенькому внешнему виду, а пробуешь – мерзость неимоверная. И уж больше ни в жизнь не станешь заказывать сомнительный напиток, даже если все вокруг натужно восхищаются модным трендом.

С отдельными людьми как с крепким огуречным рассолом – и отрезвляют превосходно и врачуют отменно. Общение с ними настоятельно рекомендовано с утра после жуткого похмелья от успеха, к примеру. Ибо ничто не приводит в себя лучше, чем поданные в нужной пропорции горчинка и кислинка.

Иное общение – крепкий коньяк. В жаркий полдень употреблять его не стоит, но ближе к ночи – самое оно. Желательно пить дорогой коньяк, с изысканным вкусом, от которого вскоре кружится голова, становится ласковым и томным взгляд и язык, выдавая секреты души, слегка развязывается. Здесь главное – не перебрать, иначе уже на следующее утро наступит глубокое раскаяние от вчерашнего откровения. Когда коньяк дешевый, по-хамски резкий, то существует риск на какое-то время стать громким и откровенным. И взгляд будет уже не столь нежным. По поводу перебора с ним нужно быть еще более осторожным, поскольку, похмелье после такого очень часто усугубляется головной болью. Ведь если дорогой коньяк может всколыхнуть и вынести наружу все светлое тайное, то дешевый – все темное.

Но самое благодатное при жажде общения, как, собственно, и при любой другой – это чистая родниковая вода. Найти ее непросто, если насквозь урбанизирован и живешь вдали от живой природы, от живых человеков, но она единственная освежает мысли, промывает глаза, а при постоянном употреблении очищает нутро от накопившихся шлаков.

Родниковая вода…

Чистая, вкусная, прозрачная, в меру холодная и совершенная в своей абсолютной простоте.

Общение с этой женщиной – как раз утоление жажды родниковой водой.

В уютной комнатке, где вкусно пахнет сдобой, чисто и просто. В тонкой хрустальной вазе, стоящей на круглом столе, украшенном кружевной скатертью, лежат конфеты в ярких обертках. Она любит сладкое и важно, чтобы оно в доме было. И еще чтобы было радужно. В скромной съемной квартире не так много вещей, но все они подобраны со вкусом и любовью, а многое связано, вышито и сделано умелыми руками хозяйкой. Она любит все, что может зажечь огонек в глазах и старается окружать себя красотой, близкой к ее пониманию вселенской гармонии.

Она сидит в мягком кресле с вышивкой в руках, и проворная игла выводит на белом полотне ясный лик Богородицы. Не в каноническом её прочтении, а благоговейно преклонившую колени пред горним источником. Она вся поглощена работой. Светлые волосы ниспадают мягкой волной на плечи, серо-голубые глаза чуть прищурены, мягко очерченные губы в теплой улыбке приоткрывают ровные зубы с прелестной щелочкой. Тихий голос чисто выводит: «Ніч яка місячна, зоряна ясная! Видно, хоч голки збирай…» и хочется слушать бесконечно ее песни, ее западно-украинский говорок.

Все в ней прекрасно. Потому что женственно. Потому что истинно.

И говорить с ней можно часами. Обо всем. Ее острый ум легко анализирует происходящие события, людей и их поступки, выкристаллизовывает суть в емких коротких фразах. Разговор этот не будет похож ни на коньяк, хотя порою и опьяняет откровением, ни на рассол, хоть и отрезвляет временами, ни на пиво, хоть и наполнен бесхитростным добродушием. В нем прозрачная народная мудрость, переплетенная с ее трезвым и ясным взглядом на мир и отлично тонизирующим чувством юмора. В ней самой переплетается так много всего, что, кажется, не хватит жизни, чтобы все это постичь.

С самого детства она была укутана в кокон безграничной отцовской любви и это дает ей невероятную женскую силу и какую-то бесшабашную уверенность в себе. В ней языческие верования прекрасно сосуществуют с христианскими притчами, астрологические и нумерологические знания – с догмами традиционных религий. Китайские статуэтки на полках ее книжного шкафа легко уживаются с вышитым ею образом Христа, книги по хиромантии с рассказами о житии святых и «Законом Притяжения».

Она сексуальна без пошлости, целомудренна без пуританства, мудра без мудрствования, религиозна без фарисейства, горда без заносчивости, прозорлива без прорицательства. Она имеет дар быть доброй без елейства, злиться без ненависти, раздражаться без истерики, любить без права обладания.

Свободолюбивый дух, унаследованный ею от праотцов, проявляется в каждом ее жесте, в звучании голоса, в манере одеваться, в привычке смотреть на вас пристально и как будто немного со стороны. В каждом человеке она видит главное, основу сущности, на которую нанизано (как ветви, листва и плоды на ствол) то, что изменяется под натиском обстоятельств и времени. И видя, принимает то, что есть, как должное.

При встрече с ней хочется произнести: «Namaste!».

Так свидетельствуют свое почтение друг другу в Индии: «Namaste!» Это приветствие единственне в мире, означающее: «Приветствую Бога в тебе!», а если точнее: «Божественное во мне приветствует и соединяется с божественным в тебе!».

Ее отношение к людям является именно таким.

В каждом из живущих на этой планете она видит Бога.

Истинного. Не придуманного.

И она расположена даровать частичку своего Бога.

Как глоток чистой родниковой воды.

Тому, кто в этом нуждается.

КОГДА ОНА ПРИШЛА…

(автопортрет)

Пыль поднялась сплошной стеной, закрывая полуденное солнце. «Вот сейчас она осядет – думаю – и я вновь увижу свой сад, окутанный яркой радостью детства, почувствую сладкий аромат мечты…» Закрываю слезящиеся глаза и… Отчего-то наступает полнейшая тишина… А, нет, где-то чуть слышно раздается глухое: тук… тук… тук… Что это? Где? За спиной или впереди?.. Сейчас я открою глаза и все пойму. Передо мной встанет мой белоснежный красавец – замок, предмет зависти соседей (и доброжелательных и «желающих мне добра»). Моя нежная сказка… Сейчас… Вот прямо сейчас я открою глаза и… Ммм… Страшно… Что держит? Это же так просто – обычное движение мышц – и… иииии раз!..

Пыльная пелена… Все еще не осела?

Где яркие окна, подмигивающие солнечными лучиками, белые резные балкончики, увитые зеленью? Даже куполообразной стеклянной крыши, что гордо возвышается над самыми высокими деревьями парка, и той не видно.

Постепенно становится понятно, что все это совсем непонятно… Глупая фраза… Дурацкое состояние… Так не должно быть… Так не бывает…. Становится совсем уж неуютно… Может быть это потому, что рядом нет… А, действительно, где мои преданные слуги, не отстававшие от меня ни на шаг в течении долгих лет… Их голоса я слышала даже во сне, а теперь…

Долговязый с рыбьим лицом и манерами побитого краба появился, когда мне было лет тринадцать. Он неизменно держал меня за руку, будто оберегая от бессмысленных поступков. Он никогда не одергивал (как можно!), просто стискивал мои пальцы своей холодной клешней, парализуя волю, и тихо, с присвистом, нашептывал: «Не смейте, Ваше высочество… Вы не имеете на это право… Вам не дано… Не нужно… Нельзя…Не стоит…» Откуда он взялся? Кажется, его привела к нам мамина сестра, старая дева с поджатыми губами и скорбным лицом. Помню, я тогда на дух его не переносила, а теперь даже не представляю, как можно обходиться без его рассудительной осторожности. И как мне быть без него сейчас, когда вокруг ничего не понять и страшно ступить шаг вперед.

Впе-ред!..

По привычке, протянув руку, чтобы опереться на твердое плечо, и уже перенеся центр тяжести на левую ногу, я осознаю, что осталась и без второго слуги – квадратного крепыша, со стальными мускулами и глазками-дыроколами. Он геройски защищал меня, закрывая надежной спиной от окружающего мира, и терпеливо пресекал все мои попытки выйти из-под его опеки: «Послушайте, – говорил он, – ведь мы все сможем сами! Их советы в данном случае совершенно бесполезны! У нас есть достаточно оснований для того, чтобы решить насущную проблему изнутри, самостоятельно, не прибегая к посторонней помощи!» Он всегда мог убедить меня, великий логик, появившийся как-то вдруг, когда мне исполнилось шестнадцать (или семнадцать?). Наглым образом ворвался он однажды в мой замок, четко понимая (в отличие от меня), где и для чего ему необходимо быть, и… пришелся ко двору. Вот с кем мы по-настоящему сроднились. Как же странно, что в такой сложный момент его нет рядом…

Балансируя на одной ноге, я понимаю абсурдность и беспомощность своего положения.

А если крикнуть? Я же помню, даже на самый тихий зов отчаяния ко мне всегда прибегала моя маленькая душечка с теплыми руками и пышной грудью. С материнской заботой она протягивала свои пухлые белые ручки, пахнущие миндальным маслом, и укладывала мою голову к себе на грудь, отгораживая от всего, что вокруг происходит. В такие моменты я слышала только ровное биение ее сердца и однозвучье струящегося альта: «Все пройдет!.. Все проходит, пройдет и это!.. Все пройдет!.. Пройдет и это!..» Мудрые Соломоновы слова из ее уст звучали проникновенно, и я начинала верить в то, что и в самом деле все пройдет… Главное – не видеть, не чувствовать, пропустить мимо себя и все… все пройдет…

Но сейчас нет и ее.

Пытаюсь крикнуть и понимаю – не могу…