А она была ничего

– Э! Про ту штуку с Бородой вообще забудь! Не было этого, ясно? Зря ты даже мне это рассказал. Лучше бы и дальше держал язык за зубами, чтобы вообще никто не был в курсе. А про кулачные бои свои даже и думать не смей! Иво тебя раза в два больше и на голову выше. Чихнет только, и полетишь ты далеко-далеко вместе с заявлением на свое имечко в придачу! Долгополова же от этого с ума сойдет. Еще за твою жопу переживать ей не хватало, – прервал я мыслительный процесс Семы.

– Так я и веду к тому, что дракой делу не поможешь – только хуже всем будет. Чего сразу разнылся-то? Я знаю, что ты – терпила, но я своих в обиду не дам, понял? И так этого не оставлю!

– Разнылся? Терпила? Да ты охренел, что ли? Я о тебе же, дураке, забочусь! А ее я уважаю не меньше твоего.

– Знаю, извини, – вздохнул Сема и опустил голову. – Достал он меня просто. Гнида. Вот здесь уже! Вечно ко всем цепляется, сука. Где их с Бородой только понабрали?

– Так штатные режиссеры у нас все заняты. Вот и взяли Иво. Мне он тоже не очень нравится. Иногда говорит еще какими-то аллегориями и метафорами, что, кажется, сам себя не понимает. Ну а Борода – это Борода. Он всегда у нас за музыку отвечает. Я с ним, конечно, побольше контактирую, чем с эстонцем, но если деда с Иво сравнивать, то они – небо и земля. Наш себе таких выкрутасов, как этот, не позволяет.

– То есть то, как Валерьич на Зинаиду Ивановну ни за что, считай, пасть свою тогда раззявил – «вы не понимаете, это другое», да? Слушай, а ты, кстати, про «Стокгольмский синдром», часом, не слыхал? – ухмыльнулся Сема.

– При чем тут это?

– Да при том, что ты за сегодня второй раз уже о Бороде говоришь. Да с какими-то нотами симпатии. А до этого его ушатами отборнейшего говна поливал при каждом упоминании. Размяк ты совсем, как со Светочкой своей съехался. Эх, размяк. Определенно, – он ехидно захихикал.

– Вот как? Как ты это делаешь, а? Мы вообще сейчас о другом говорили! Как ты умудряешься абсолютно любой наш диалог свести к этому? – громко и раздраженно проворчал я, размахивая руками.

– Все потому, что ты – подкаблучник, – указал Сема на меня двумя пальцами, в которых была сигарета.

– Вот самый настоящий, – добавил он, щелкнув себя большим пальцем по зубу.

Я несильно пнул его по ноге.

– Да все, все. Ладно, – Сема в шутку потер место удара. – Надо быстрее решать, что будем делать с Ивчиком, пока время есть.

Мы замолчали, генерируя идеи. Мне в голову лез всякий абстрактный бред, который даже в качестве гипотезы было озвучивать как-то неловко. У моего друга, я уверен, ситуация была ничуть не лучше: он с приоткрытым ртом пялился в потрескавшийся белый подоконник, на котором сидел. Однако наши творческие муки не продлились долго – спустя несколько минут тишину прервал быстрый стук женских туфель. Внизу лестницы показался уголок синего платья. Это была Ника.

– А я так и знала, что найду вас двоих именно тут. Уже третий четверг подряд в пробке на подъезде к театру двадцать минут стою. А потом еще место никак не могла найти у площадки, чтобы машину хоть как-то приткнуть. Ничего не пропустила? Прибалт наш репетицию не начал? – осведомилась она, потирая руки от холода, и чмокнула в щеку меня и Сему. – Ребят, а сигареткой не угостите даму?

– Нет, не пропустила, расслабься. Ивчик с Алиной Владимировной сцепился. Мол, хореография ему не нравится. Наговорил ей всяких гадостей при всех, а она ему за это по морде дала, – лаконично пересказал события Сема и протянул ей сигарету.

– Так ему и надо. Вчера, говорят, он еще на нашего Александра Никифоровича наорал за то, что тот курьера к нему не пускал на территорию театра. Барину, видите ли, из опочивальни спуститься пришлось-с. Гондон, – покачала головой Сыдкаева и затянулась.

– Да, получается, не то слово, – тяжело процедил Сема.

– Ой, ну и хрен с ним, – поспешила перевести тему Вероника. – Вы лучше скажите, мальчики, придете ко мне премьеру отмечать?

– Я приду, а про семейных людей тебе ничего не могу сказать, – Сема злорадно подмигнул мне.

Вероника вопросительно подняла бровь и посмотрела на меня. Я закатил глаза.

– Не обращай внимания. Пока точно не уверен, но постараюсь.

– Со Светой, конечно? – уточнила Ника.

Сема прыснул.

– Нет. Она уехала в командировку.

– Эх, понятно. Жаль. А куда поехала? И когда возвращается? Как приедет, что делать будете? Может, куда уже запланировали пойти? – Вероника обдала меня пулеметной очередью вопросов, прищурив глаза.

Сема наклонился вперед, изображая мимикой крайнюю степень заинтересованности.

– Ну… мы… – мямлил я, начав смущаться от такого пристального внимания к моей персоне.

– Ладно, потом расскажешь. А то я на часы глянула – пора бежать переодеваться. Давайте, увидимся, – Ника быстро затушила сигарету, словно почувствовав нарастающее напряжение, и пошла наверх.

– Ага, давай, – облегченно попрощался я.

– Овца – почти целую сигу выкинула, – выругался Сема, едва прекратилось цоканье и захлопнулась дверь на пятом этаже.

Я посмотрел наверх между лестницами и, убедившись, что там никого нет, резко повернулся к другу.

– Слышь, я серьезно! Завязывай! Ладно между собой, но при других людях зачем на смех поднимаешь? Мне-то нечего стесняться. Я все делаю правильно. И пусть я хоть всю жизнь дальше буду бегать за Светой, во всем ей потакать и останусь «каблуком», как ты выражаешься. Ведь это всяко лучше, чем сидеть дома в одиночестве, курить сутками напролет и в видеоиграх свои же рекорды бить изо дня в день, – сильно разозлившись, но еще сдерживаясь, произнес я.

– Ты посмотри на него. Федор, у вас что, голосок прорезался? – с мерзкой улыбочкой выпалил разгоряченный Сема, соскочив с подоконника.

– Ой, да иди ты, – махнул рукой я и собрался уходить.

– Давай-давай, вали, – бросил мне в спину Сема. – Своей Светке-миньетке привет передавай.

«Ну все. Идет он на хер, «дружище». Вот прямо здесь и сейчас его урою. Допрыгался, говнюк», – пронеслось в моей голове.

Резко развернувшись, я схватил Сему за грудки и замахнулся кулаком. Он попытался меня оттолкнуть, но я был выше, крупнее и почти уже саданул его, как вдруг мы услышали грохот из шахты, а затем приглушенный вопль: «Kurat[1]!»

Мы тут же отпустили друг друга и подбежали к лифту.

– Кто-нибудь! Помогите! – кричал кто-то оттуда испуганным голосом.

– Кто там? – я сделал вид, что не признал эстонский говор.

– Это Иво! Я режиссер в этом театре! Пожалуйста, помогите! Я в лифте застрял! Кнопка диспетчера не работает! Связи нет! – взмолился Адамсон.

Мы с Семой переглянулись. Еле сдерживая смех, я обратился к постановщику:

– Хорошо, не переживайте! Сейчас позову кого-нибудь! Дер-жи-тесь!

Мы отошли в сторону и тихо, но хорошенько проржались. Сема спросил:

– Ты же не будешь никого звать? Пусть посидит там, про «Луну» подумает.

– Нет, позову, конечно. Я ж не изверг. Но не сразу. У меня есть идея. Сделаем все изящно. И ты, баран, будешь сыт. И волки будут наказаны. Пойдем.

Мы спустились вниз по лестнице на первый этаж. Нам была нужна комната режуправления. Иво, услышав шаги, снова начал молить о помощи. Мой друг шел рядом и молчал.

– Федь… такое дело… прости… вырвалось как-то глупо… не хотел обидеть, правда. Ты же меня знаешь. Я просто неудачно пошутил, – слегка запинаясь, пробормотал он.

– Проехали. И ты меня извини, что накинулся сразу.

Как вы уже могли заметить, Сема частенько любил обшучивать и форсить какую-то одну тему. Долго, многократно, порой не зная меры и переходя границы, но не со зла, как могло бы показаться на первый взгляд. Хотя большинство людей его за это и вовсе на дух не выносили. Ну и еще, конечно, за то, что он был навязчивым, наглым, простым, как три копейки, и очень манерным. Однако я уже давно со всем этим смирился и принял как данность. В том числе и его несерьезные бравады. Ведь, несмотря на все это, он всегда был очень честным, добрым и искренним. К тому же я прекрасно понимал, почему он именно в данном случае себя так вел: я все-таки был его единственным настоящим другом, и он боялся, что я погрязну в бытовухе и мы больше не будем с ним общаться так, как раньше. Надо было сдержаться. И мне, и ему. Эх, ладно, считай, уговорил. Поедем мы после премьеры к Сыдкаевой.

– А куда мы идем-то? – перебил мой внутренний монолог Сема.

– Сейчас увидишь.

Пройдя по коридору, по обеим сторонам которого были бежевые однотипные двери, мы подошли к нужной комнате. Едва я поднес руку, чтобы постучать, как она открылась, и на пороге появился Владик.

– О, Федя, Сема, привет! – поздоровался он с нами на выдохе.

Мы пожали руки. Сема после этого украдкой вытер свою о штаны.

– Ребята, не видели Иво? После этого ужасного и вопиюще бестактного инцидента с Долгополовой он куда-то пропал. Ну она, конечно, дура. Так себя вести. Еще заслуженная артистка. Тоже мне, – тарахтел Владик.

Сема сверкнул глазами и собрался сделать рывок в его сторону, но я, почувствовав это, «случайно» толкнул своего друга плечом и покачал головой.

– Да, несдержанная она дама. А мы как раз к тебе по этому поводу. Иво просил передать, что подумал над произошедшим и считает, что все-таки был не прав, – подытожил я.

Сема кашлянул от удивления.

– Но как же это так? Ты же присутствовал в зале? Ты же все видел? – залепетал Владик.

– И присутствовал, и видел. Но буквально только что встретился с Иво, разговаривал с ним. Говорит, дал маху, извиниться хочет. Его слова, не мои.

– Эх, ну да, возможно, и был не прав немножечко, – неохотно согласился он.

– Так вот, – продолжил я, – Иво сказал, чтобы ты сходил в магазин и купил Алине Владимировне бутылку самого дорогого шампанского и большой букет цветов.

– Самый большой, – вклинился Сема.

– Да, самый большой, – я одобрительно взглянул на друга.

– Эм…Ну…Хорошо…Я схожу… А почему он сам не попросил меня? – вдруг озадачился Владик.

– Его и Бород… ой, Аркадия Валерьевича срочно вызвал худрук к себе. Там продюсеры приехали. Что-то обсудить хотят. Он сам толком не знает. И телефон у него сел еще, как назло, представляешь? – театрально усмехнулся я. – Мы на четвертом этаже с ним столкнулись. Он про худрука нам как раз сказал, попросил нас с тобой поговорить и что-то еще… Ах да, точно! Зарядку по пути надо захватить и на репетиции ему передать. Блин, хорошо, что вспомнил!

Я решил нагрузить подробностей для пущей убедительности, вжился в образ, приложил руку ко лбу и глянул на Сему так, словно принести зарядное устройство Адамсону было крайне важной задачей, а я про это чуть не забыл. Сема в ответ одобрительно замотал головой, пытаясь не засмеяться.

– Кстати, у тебя нет, случайно? А то у меня модель телефона другая. Так бы свою ему отдал. Такой человек все-таки важный и занятой. Без телефона-то нельзя, – еле выговорил я, вновь обращаясь к Владику, уже слегка нахмурившись, чтобы тоже не расхохотаться.

– Ой, да-да-да, конечно! Сейчас принесу. One moment, – он шмыгнул обратно в комнату и быстро вынес провод. – Вот, держи.

Владик очень любил вставлять английские фразы в свою речь по поводу и без. Вероятно, думал, что так выглядит более professional.

– Спасибо, Влад, – поблагодарил его я. – Деньги, кстати, на все возьми у Иво. Столько, сколько потребуется. Он сумку же здесь оставил?

– Ага, вот она, – радостно ответил Владик.

– Еще записку напиши и прикрепи ее к букету, – добавил Сема. – Мол, извиняюсь там, Алина Владимировна, тыры-пыры, все дела. И в корзину все положи. Короче, сам разберешься. Ну, и ей отнеси, естественно. Точнее, на первом этаже около ее кабинета оставь. А Иво потом сам к ней еще подойдет.

– Да, хорошо, ребята! Спасибо огромное, что передали! Побегу тогда!

– Не за что! Давай, удачи! – попрощался я.

Сема ограничился кивком.

Владик быстро закрыл дверь на ключ и побежал к выходу. Прогона, как вы уже могли догадаться, в тот день так и не было. Не столько из-за пропажи Иво, а сколько из-за того, что в итоге понадобилась скорая: у Долгополовой, как оказалось, очень сильная аллергия на лилии. Твою мать.

* * *

Мы решили с Семой проведать Алину Владимировну вместе и договорились встретиться у входа в больницу. Он пришел раньше меня и стоял у дверей приемного отделения.

– Ты совсем тупой? – злобно рявкнул я, подойдя к нему.

– А что такое? – спросил Сема, искренне не понимая моего выпада и протягивая руку для того, чтобы поздороваться. Он осмотрел свои потертые джинсы и старую кожаную куртку, думая, что просто-напросто как-то неподобающе оделся.

– Издеваешься? Придурок, ты цветы зачем притащил? Решил с концами Долгополову угробить? – я мотнул головой в сторону букета из семи красных роз, который Сема держал в руке.

– У нее на розы нет аллергии – я в институте ей дарил. Отвечаю! – взволнованно парировал мой друг. Он очень переживал за Алину Владимировну, особенно учитывая, что мы были виноваты в ее госпитализации. А если быть точнее, то виноват был скорее я.

– Ладно, пойдем, – я пожал Семе руку, решив, что без толку объяснять ему идиотизм его подарка в данной ситуации, раз он сам этого не понимает. – А то часы посещений скоро закончатся: по субботам только до четырех.

Пошуршав бахилами по коридору, мы быстро нашли палату Алины Владимировны. Я постучался.

– Да-да, войдите! – послышался женский голос.

Мы открыли дверь и зашли внутрь.

– Здравствуйте, мальчики! Очень рада вас видеть! Спасибо, что пришли навестить! – радостно поприветствовала нас чуток сонная Алина Владимировна.

Палата была одноместной. Долгополова лежала на больничной койке и немного смущалась, потому как вместо привычных ей платьев и туфель на ней была только казенная ночная рубашка. Едва мы вошли, она начала суетиться, быстро поправила руками волосы и попыталась встать.

– Извините, что я в таком виде, – застеснялась она. – Мне антигистаминные дают. От них в сон так сильно клонит, а я только недавно проснулась, и…

– Да что вы, что вы, Алина Владимировна! – не менее смущенно сказал я, подбежав к ней, и положил руку на плечо. – Не вставайте, не вставайте! Ле-жи-те! Вы чудесно выглядите! А мы вот тут вам немного всякого разного принесли. С врачом проконсультируйтесь только, пожалуйста, что вам можно, а что – нет, – добавил я и положил пакет со всякими вкусностями, которые купил по дороге, на прикроватную тумбочку.

– И цветы! – выступил вперед Сема и протянул Долгополовой свой букет.

Она засмеялась. Я укоризненно посмотрел на него, а он – с вопросом на меня в ответ, все еще не понимая, что же не так с его подарком.

– Спасибо большое! Мне очень приятно! Надо будет потом вазу попросить и цветочки в нее поставить.

– Попросим, не переживайте! Как вы себя чувствуете? – я присел на стул около кровати. Сема взял еще один у тумбочки и расположился рядом со мной, положив букет на подоконник.

– Да все идет своим чередом, ребятки. В понедельник уже будут выписывать. Не ожидала я, конечно, такого «подарка» от Иво, – иронизировала Долгополова. – Ах, Петр Дмитриевич, здравствуйте! Вы как раз вовремя!

В открытом дверном проеме появился Петр Дмитриевич Хомяков – худрук и директор нашего театра, народный артист, один из ведущих актеров и по совместительству мой крестный отец, пристроивший меня к себе. Мы с другом переглянулись.

– Добрый день, Алина Владимировна! О, привет, парни! – задорно пробасил он.

– Как себя чувствуете? Вот вам гостинцы, потом посмотрите, чай попьете. Там все гипоаллергенное, – по-доброму усмехнулся он, положив их на стол рядом с остальными передачками, и сел на край койки.

– У вас же только на лилии аллергия? – нахмурился крестный, осмотрев палату, и покосился на букет, который принес Сема, становившийся после этого вопроса пунцовым буквально на глазах. Походу, до него наконец-то дошло. Для полноты картины не хватало только его безысходного хлопка по лбу.

– Большое спасибо, Петр Дмитриевич! Да, только на лилии. Не переживайте. Это мальчики мне принесли, – Алина Владимировна с благодарностью посмотрела на нас.

Сема смущенно пялился в пол, а мне хотелось в тот момент под него провалиться.

– Вы мне лучше расскажите, как пятничный показ прошел, – попросила она и приготовилась внимательно нас слушать.

– Да хорошо прошел, – перебил Петр Дмитриевич меня, уже было раскрывшего рот для рассказа, и расстегнул пуговицы на своем дорогом костюме. Для своего солидного возраста он был в хорошей форме и всегда следил за собой. Особенно за бородой и за ботинками, которые блестели, как у кота яйца.

– Есть еще над чем поработать, конечно. Но в целом – очень неплохо. Я доволен. И Федор с Семеном хорошо себя показали. Однако больше всего мне ваша хореография понравилась. Ну просто сказка! – заухал он.

– Ой, Петр Дмитриевич, вы мне льстите! – кокетничала Долгополова.

– Ни в коей мере! – угловато флиртовал крестный.

Они еще немного сдержанно поболтали о нюансах лечения, последних событиях в театре, дальнейшей подготовке спектакля и предстоящем собрании. Было очень забавно наблюдать за их якобы непринужденной беседой и тем, как они стеснялись обращаться друг к другу без отчества в нашем присутствии, вынужденно выдерживая светский тон. Хотя я прекрасно знал от мамы о том, что они были, мягко говоря, давно знакомы и испытывали друг к другу не только дружеские чувства, однако никто из них в этом не признавался.

– Ладненько, я на самом деле ненадолго. Врач сказал вас особо не мучить – лекарства имеют седативный эффект, так что вам надо еще поспать, – завершил беседу Петр Дмитриевич, хлопнул руками по коленям и обратился к нам:

– Поэтому, мальчуки, давайте-ка тоже собирайтесь – человеку надо отдыхать.

И он был прав: Алина Владимировна уже сонно хлопала глазами.

– Ох, что-то да, разморило меня опять, – прозевала она, прикрыв рот рукой.

– Вам что-нибудь еще нужно? – поинтересовался худрук.

– Нет, что вы, что вы. Мне того, что принесли, с лихвой хватит. Еще медсестрам оставлю. Какие же они тут заботливые. Прямо как вы, мои хорошие, – в очередной раз растрогалась Долгополова.

– Поправляйтесь скорее! И возвращайтесь, а то мы без вас долго не протянем! Да, мужики? – Петр Дмитриевич посмотрел на нас.

Мы, как малолетки, замотали головами и дебильно заулыбались.

– Ну, тогда, с вашего позволения, честна́я компания вас покидает. До новых встреч! Обязательно звоните, если что-то понадобится! – попрощался Хомяков и отсалютовал рукой.

– До свидания! Поправляйтесь! – добавили мы с Семой.

– Ой, спасибо вам огромное еще раз, что пришли! Мне очень-очень приятно! До скорой встречи! Я уже в понедельник буду с вами в творческом строю! – засмеялась Алина Владимировна и потрясла в воздухе кулачком.

– А я не сомневаюсь! – поддерживающе нараспев промурчал крестный, расплывшись в улыбке, и мягко, но настойчиво подтолкнул нас к выходу.

Когда Долгополову увозила скорая, мы с Семой решили, что сами никому из наших коллег ничего рассказывать не станем. А если вдруг Владик или Иво своим помелом все быстро растрындят, то уже будем действовать по обстановке. В итоге с расспросами о случившемся и нашей в этом непосредственной роли к нам никто так и не обратился. Но мы были практически абсолютно уверены, что до Петра Дмитриевича, скорее всего, информация все-таки точно дошла. Ведь нас с Семой его секретарша никогда так многократно и настойчиво не просила зайти, что было особенно странно в отношении моего друга. Однако не только это наводило нас на мысль о том, что он в курсе. Ни в четверг сразу после нашей проделки, ни после пятничного предпремьерного показа мы с дядей Петей так и не успели переговорить тет-а-тет. Однако, едва он замечал меня где-то, я видел, как издалека свирепо сверкали его глаза. К счастью, так случалось, что крестного в этот момент тут же кто-то отвлекал, чему я в глубине души всякий раз радовался и благодаря этому благополучно ретировался. До Семы он также не успел добраться. От разборок по телефону нас спасал тот факт, что дядя Петя был человеком «старой закалки» и предпочитал все более-менее серьезные вещи обсуждать вживую. А тут как бы дело обстояло серьезнее некуда. Что же касается Иво и Владика, то они максимально старались избегать меня и Сему и всячески дистанцировались при виде нас. Они отворачивались в сторону, опускали глаза или утыкались в телефоны, что было, мягко говоря, несколько необычно, зная их характеры. Одним словом, все было как-то ну очень уж странноватенько.

Пока мы втроем молча шли до лифта, я сперва мысленно готовился, что именно сейчас настало время для экзекуции. Но, судя по тому, как Петр Дмитриевич вел себя в палате, я почему-то в то же время несколько расслабился и решил, что все могло бы и обойтись относительно мирно. Ведь, не беря в расчет пару моментов, история же хорошо закончилась, да? Но как только мы дошли, дядя Петя резко развернулся в нашу сторону и вытаращил свои миндалевидные злющие глаза. Вместо улыбчивого усача пред нами теперь стоял Воланд.

– Два идиота! Чуть Алину Владимировну в могилу не свели! И еще приперлись же сюда с букетом! Пионеры хреновы, – злобно выпалил он и вдарил кулаком по кнопке вызова.

– Чья идея была, ушлепки? А? – прорычал крестный, переводя взгляд то на меня, то на Сему.

– Ну… – уж было начал оправдываться я.

– Значит, твоя, да, полудурок? – грозно прохрипел он. – У нас спектакль горит. Ни хрена не готово. По миру пойдем гроши на корку хлеба собирать, а вы тут, блять, в справедливость решили поиграть на мои бабки?

– Но Иво… – вступил Сема.

– Да хуй!.. – крикнул худрук и после, посмотрев по сторонам, продолжил уже шипя: – …с ним, с вашим Иво! Я бы сам с ним разобрался. Вы-то какого черта полезли?

Приехал лифт. Мы молча зашли в него. Двери начали закрываться, но к нам успела забежать полненькая медсестра.

– Вы вниз? – спросила она тоненьким голоском.

– Да, голубушка, – проворковал уже не свирепый худрук, а вновь проснувшийся добренький Петр Дмитриевич и нажал пальчиком на кнопочку.

Из лифта мы быстро направились к выходу, захватив по пути верхнюю одежду.

– Значит, так, – дядя Петя вышел следом за нами. – Не распиздели хоть ей, что это вы – дуболомы, во всем виноваты?

– Нет, Петр Дмитриевич, не успели – вы пришли, – виновато сказал Сема.

– Тогда в курсе всего только вы двое, я и Адамсон со своим жополизом, который ко мне жаловаться прибежал, едва скорая уехала. И никто больше, ясно? Я с ними все утряс, чтобы языки за зубами держали. Так что Алине… кхм… Владимировне не трепитесь – нечего ей это все знать. Женщина она хорошая, добрая. Любит вас очень. Особенно тебя, Семен, – Петр Дмитриевич задержал взгляд на нем, а затем продолжил, застегивая пальто: – Иво потом извинится и за букет ваш, и еще раз за ситуацию на репетиции, как только Алина Владимировна выпишется. Я беседу провел. А опосля – вы перед ним. И после этого все все забывают. Ферштейн?

– Да, поняли, – ответил я, и мы в очередной раз замотали головами.

– Отлично. Тогда до понедельника.

– До свидания, – попрощались мы.

– И чуть не забыл, – добавил крестный, уже отойдя от выхода: – Федя, еб твою мать, хватит опаздывать! Валерьич мне всю плешь проел. Имей совесть, а! Мне только его нытье еще слушать не хватало. В пятницу-то перед показом хотя бы можно было прийти заранее?

– Хорошо, дядя Петя, извините, исправлюсь, – промямлил я.

– Бе, ме, исправлюсь. Негораздки, – передразнил он и быстро зашагал в сторону парковки, где его ждал любимый Porsche.

– Хоть бы бахилы сами додумались снять, – крикнул нам Петр Дмитриевич, не оборачиваясь.

Мы синхронно посмотрели вниз – они действительно все еще были на нас. Люди, сидящие на лавках у приемного отделения, захихикали.

– Блин, крутой он все-таки, – сказал Сема, снимая бахилы и показывая средний палец обитателям лавок.

– Ну да, есть такое, – согласился я и снял свои.

Мы вышли с территории больницы. Солнечный диск решил больше не скрываться и ярко сиял полуденным светом. Пошел первый грибной снег. Сема шагал рядом с очень довольным лицом.

– Чего лыбу давишь? – спросил я.

– Да я ж тебе говорил, что хрен ты вовремя к Бороде будешь приезжать. Так ты вон даже в пятницу на репетицию перед показом, оказывается, опоздал, – расхохотался он.

Я кисло улыбнулся в ответ.

Глава 2. Вечеринка народного творчества

Премьера нашего спектакля прошла ну просто чудесно. Критики буквально облизали «Ее мелодию» в СМИ. Актеры, танцоры и музыканты продемонстрировали свой максимум, а зрители в полном восторге забросали сцену цветами и потом еще долго стоя кричали «бис». Поэтому с чувством легкого головокружения от успеха, как и планировалось, мы глубоким пятничным вечером с некоторыми приближенными коллегами оккупировали четырехкомнатные апартаменты в центре Москвы по приглашению Сыдкаевой и все вместе от души веселились.