bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

Из трубы едва курится жиденький дымок. Бронзовый, напоминающий цветок с четырьмя лепестками лопастей гребной винт поднят в кормовую шахту – впереди долгий переход, надо использовать любую возможность, чтобы сэкономить уголь. Паруса дружно взяли ветер, и «Витязь», накренившись на левый борт, разгонялся на низкой волне. Погода заставляла радостно петь сердца моряков: на небе ни облачка от горизонта до горизонта, вода ртутно сияет под солнцем, и только где-то на страшной высоте мелькает крохотное пятнышко – королевский альбатрос, вечный скиталец морей, которого невесть каким ветром занесло из южных широт в Северную Атлантику.

Аврал продолжался недолго. Матросы вернулись в кубрик добирать недолгие часы сна перед вахтой. Впередсмотрящие и сигнальщики замерли на своих местах, а лейтенант Сергей Ильич Казанков облокотился на ограждение мостика и по-хозяйски огляделся по сторонам. Ветер ровный, судно бежит резво, на палубе полный порядок, боцмана бдят, вахтенный офицер толковый… А не спуститься ли в каюту, уделить время заброшенному с самого Кронштадта дневнику?

Еще на «Москве», после захода в Нагасаки, когда судно отправилось в Портленд для ремонта и переборки машин, Сережа, уступив просьбам Карлуши Греве (а как отказать увечному герою?), дал ему почитать свои записки. Барон проглотил их единым духом, после чего, не слушая возражений смущенного автора, заявил, что будет сущим преступлением перед читающей российской публикой не опубликовать эти труды: «да вот хотя бы и в иллюстрированном журнале “Нива”, они охотно печатают путевые и военные заметки!»

Шутки шутками, а по прибытии в Петербург Сережа действительно отослал изрядно исправленные и переработанные выдержки из своего дневника в редакцию. И был немало удивлен, когда они появились в очередном номере, после чего выходили регулярно, занимая три полных разворота, да еще и с иллюстрациями! Редактор «Нивы» Федор Николаевич Берг убеждал молодого человека ни в коем случае не бросать, как он выразился, «прозаических упражнений» и даже поговаривал об издании его «трудов» отдельной книжкой-приложением.

– Не слушайте, голубчик, того, что твердят гос пода Салтыков-Щедрин и прочие фрондирующие личности из круга «Отечественных записок» о том, что наше издание якобы потакает обывательским и буржуазным вкусам! – убеждал Сережу Берг. – А хоть бы и потакаем… Так и что с того? Читатель любит «Ниву», и недаром по числу подписчиков мы уступаем разве что лондонскому «Illustrated London News». Лучшего старта для начинающего литератора не придумать, особенно для того, кто пишет на военные темы, и не с чужих слов, а, подобно графу Толстому, опираясь на собственные впечатления. Тем более вы моряк, а морские походы, сражения, бытовые зарисовки из флотской жизни у читателя теперь в почете. Кому ж, как не вам, о сем писать? Так что дерзайте, друг мой, дерзайте!..

Такие речи, конечно, льстили молодому человеку – пожалуй, не меньше, чем пачки писем от «благодарных читателей», которые аккуратно пересылали ему из редакции. Но хлопоты, связанные с оснасткой и подготовкой «Витязя» к первому выходу в океан, съедали все время новоявленного литератора без остатка. И вот теперь, когда выдалась свободная минутка, почему бы не выполнить обещание, данное Бергу, и не взяться наконец за перо?

Из дневника С. И. Казанкова

«…не могу не отметить, сколь сильно изменилась российская жизнь. Конечно, я смотрю на эти перемены глазами морского офицера, но все же они поистине удивительны! И произошли они за какие-то полтора года, миновавшие с нашей победы в кампании на Балтике. Мне же это тем более очевидно, что я по долгу службы почти все это время отсутствовал в пределах Отечества.

Судите сами. То, на что раньше требовалось полгода, теперь успевают сделать за две недели и еще сетуют на волокиту! Вроде и крапивное семя наше, чиновники от всяких разных департаментов, никуда не делись, а словно бы и их подменили! Работают не за страх, а за совесть, да и мздоимство, как мне говорили люди знающие, не то чтобы вовсе прекратилось, но его стало гораздо меньше. С трудом верится, конечно: Россия есть Россия, здесь спокон веку не переводились охотники запустить руки в казну, а все же наводит на размышления.

Что до господ “революсьонэров”, этих радетелей за благо народное, отрыжку господ Герцена и Некрасова, то замечу следующее. Если раньше за ругательные слова о Государе можно было схлопотать по физиономии разве что от лабазных сидельцев с Сенного рынка, то теперь и в университетской аудитории за то же самое могут произвести такое “оскорбление действием”, что останется либо секундантов искать, либо пускать себе пулю в лоб от позорища. Но ни первое, ни второе к господам либералам и народовольцам не относится – жидковат народец, мелковат. Таких хватает только на то, чтобы взрывать бомбами ни в чем не повинных людей, а потом убегать с места злодеяния, как записным прохвостам и трусам. А что вы хотели, судари мои: патриотический подъем после победной войны, иначе и быть не может!

Фабричная и заводская промышленность демонстрирует отчетливый рост – то, чего России так не хватало! В деревнях молодые парни все чаще снимаются и, наплевав на общинный уклад жизни, подаются в город, в фабричные. Там и ремеслу обучат, и жалованье положено твердое. В одном Петербурге три новых механических завода уже достроены, еще два стоят в лесах, и заказы адмиралтейские да Военного министерства для них уже расписаны на пять лет вперед.

Да, темпы строительства, что гражданского, что военного, в особенности в области судостроения, теперь какие-то фантастические. Взять хотя бы наш “Витязь”: где это видано, чтобы корабль второго ранга (три с половиной тысячи тонн водоизмещения – это вам не кот чихнул!), построенный по передовому проекту, со стальным корпусом и новомодным британским изобретением, называемым карапасная, сиречь выпуклая, броневая палуба, достраивался и снаряжался к заморскому походу за месяц после спуска на воду! Однако ж так оно и есть, и палуба “Витязя”, которая содрогается под моими ногами – мы идем в полный бакштаг, вздев фок, грот, все марсели и косые паруса, так что и на такой скорости удары набегающих волн в скулу весьма даже чувствительны, – наилучшее тому подтверждение.

Однако ж потери в минувших кампаниях, что в балтийской, что в океанской, весьма велики. Перед российскими судостроителями стоит задача: заново создать как Черноморский, так и новый, Средиземноморский, флоты. Наши собственные верфи и механические заводы не справляются, впору заказывать новые суда и корабли во враждебной Англии! Но это, конечно, невозможно: британские верфи загружены, Королевский флот спешно восстанавливает былую численность, и приходится размещать заказы в Германии, Франции и даже у заокеанских судостроителей. К одному из таких и лежит сейчас мой путь, определенный казенным предписанием, полученным из Морского министерства…»


Выкроить время для дневника так и не удалось. Не успел Сережа заполнить своим мелким бисерным почерком даже одну страницу (он всегда тщательно обдумывал фразы, прежде чем перенести их на бумагу, оттого помарок с исправлениями было немного), как над головой застучали матросские пятки и засвиристели в свои дудки боцмана.

Сережа поспешно запер тетрадку в ящик стола – не хватало еще, чтобы вестовой увидел его «прозаические упражнения»! В глубине души он осознавал, что, углубившись в материи, слабо ему известные и не до конца понятные (что мог знать о России морской офицер, не вылезающий из заморских походов и военных кампаний?), он склонен идеализировать перемены, происходящие в империи. К тому же пережитая личная трагедия, гибель невесты от бомбы террористов, не могла не наложить отпечаток на все суждения, сделав его чересчур пристрастным, – а допустимо ли это для литератора, который должен, если верить многочисленным критикам, предлагать читателю непредвзятый взгляд на события?

Нет уж, подумал он, взбегая наверх по узкому трапу, лучше писать о том, что он видел собственными глазами и знает доподлинно: о войне, кораблях, морской службе, о картинах быта и обыденной жизни моряков, столь любезных читателям «Нивы». Вот, к примеру: почему бы не описать в очередной главе дневника аврал, из-за которого надувают сейчас щеки усачи-боцмана, высвистывая команду «все наверх, рифы брать!»?

Погода меж тем портилась. С норда наползали лохматые облака, несущие дождевые шквалы, и командир корвета, изучив в трубу горизонт, распорядился оставить на мачтах одни марселя, взятые в два рифа. И верно, ветер вскоре усилился до шести баллов. Он заунывно свистел в снастях стоячего такелажа, срывал пенные гребни с валов, высотой достигавших уже верных шести футов. Еще не шторм, но уже очень свежий ветер. Такой, дай ему только шанс, с легкостью ломает брам-стеньги, сносит не убранные вовремя лисель-спирты, превращая судно в беспомощную игрушку разыгравшейся стихии.

Но, к счастью, на «Витязе» все было сделано вовремя, и корвет, подгоняемый крепчающим норд-остом, резал волны, да так, что пенные брызги взлетали до самых марсов, валы то и дело захлестывали бак, прокатываясь по шкафуту, разбивались о ходовой мостик, который на корвете вынесен перед дымовой трубой и кожухами вентиляторов. Сережа порадовался, что «духам» в кочегарках не нужно сейчас усердствовать, а держать пар на «стояночной» марке, не давая остыть котлам, иначе дым из трубы с каждым порывом ветра накрывал бы мостик черной пеленой, от которой скрипит в зубах и на белоснежных манжетах и остроконечных воротничках-«лиселях» остаются жирные угольные пятна.

К шестой склянке командир предложил спуститься в кают-компанию. Вахтенный мичман проводил их завистливым взглядом – ему-то предстояло торчать на мостике еще полтора часа. У Сережи зуб на зуб не попадал: клеенчатый непромокаемый плащ он неосмотрительно оставил в каюте, из-за чего промок во время аврала насквозь, и чашка «адмиральского» чая сейчас была самое то.

После пары глотков крепчайшего напитка, щедро разбавленного черным ромом, молодой человек немного отошел и даже нашел в себе силы поддерживать беседу. Командир корвета сидел напротив и делал маленькие, аккуратные глотки из фарфоровой, с золотым силуэтом «Витязя» чашки – сервиз этот преподнесло кают-компании перед выходом в море общество офицерских жен.

– Жаль мне отпускать вас, Сергей Ильич. Двух месяцев не прослужили, только-только освоились – и вас уже забирают!

– Благодарите господина Повалишина, – вздохнул Сережа, доливая опорожненную на четверть чашку ромом. – Это он постарался. А мое дело маленькое: получил приказ – и отправляйся в Северо-Американские Соединенные Штаты, принимать надзор за строительством нового монитора. Я ведь, как вам известно, и на кораблях этого класса послужил в балтийскую кампанию, и с американцами имел дело, когда наша «Москва» заходила в Портленд для докования. Вот и сочли, что для меня такое задание подойдет в самый раз.

– Ну, решили, значит, решили, – согласился собеседник. – Начальству, знамо дело, виднее.

Сережа кивнул, отхлебывая «адмиральский» чаек. Капитан второго ранга Григорий Павлович Чухнин слыл среди офицеров «Витязя» фаталистом: после того как пушки адмирала де Хорси в щепки расколотили корвет, которым он командовал, Чухнин вернулся в Россию и вместе с орденом Святого Владимира с мечами получил новый корвет, носящий то же название, что и погибший у берегов Южной Америки.

– На Балтике-то вы изрядно погеройствовали, – продолжал командир. – Да и потом, на «Москве», тоже отличились. Егория-то, батенька, просто так, за понюх табаку, не дают…

Сережа чуть заметно порозовел – он так и не научился скрывать смущение, когда речь заходила о его собственных заслугах. О других – сколько угодно: он с удовольствием рассказывал об одиссее Карлуши Греве на «Крейсере», о самопожертвовании моряков «Чародейки» и «Адмирала Грейга», ушедших на дно со своими кораблями при Свеаборге. Но чтобы о себе? Нет уж, увольте, тем более что и Чухнину есть о чем порассказать. Вступить на краю света в бой с двумя неприятельскими кораблями, каждый из которых был сильнее его корвета, а один, «Трайумф», еще и нес броню, и при этом суметь спасти от гибели и плена почти всю команду – это ли не настоящий подвиг?

А командир его мучений, похоже, не замечал. Или делал вид, что не замечает, и продолжал беседу.

– Значит, новый монитор американской постройки будет мореходным? Это для того, чтобы своим ходом перейти через Атлантику?

– Скорее уж через Тихий океан, – ответил Сережа, обрадованный тем, что Чухнин сменил тему. – На западном побережье Северо-Американских Соединенных Штатов для нас строятся два монитора – один в Портленде, а другой на юге, в городке Вальехо, это вблизи Сан-Франциско. Оба предназначены для защиты Владивостока, туда им и предстоит направиться после ходовых испытаний.

– Тихий океан, говорите? – Кавторанг недоверчиво покачал головой. – Что-то слабовато верится. Как вспомню наши балтийские броненосные лодки… Куда им соваться в открытый океан! Они-то и по Финскому заливу с бережением ходят…

Сережа насупился: ему стало обидно за свои любимые мониторы. Хотя Чухнин прав, и остается надеяться, что «американцы» в самом деле будут избавлены от подобных недостатков.

– Если вы помните, Григорий Палыч, американский двухбашенный монитор «Миантономо» еще до войны пересек Атлантику и заходил с визитом в Кронштадт. А эти, новые, думаю, помореходнее.

– Ну, дай бог, дай бог… – покивал Чухнин. – А сейчас давайте-ка, батенька, допивайте чаек, переоденьтесь в сухое и ступайте наверх. Как там наш мичманец справляется? Ветер что-то разыгрался, не вышло бы чего…

VI

Июнь 1879 г.

Франция. Париж

В июле Париж великолепен, особенно после того, как барон Осман по указанию Наполеона III обустроил для прогулок парижан Булонский лес и парки Монсури и Бют-Шомон. А главное, безжалостно перекроил средневековые улочки и кварталы, прорезав их широкими бульварами-осями, открывающими восхитительные перспективы на городские достопримечательности. И, что бы ни твердили злопыхатели касательно того, что сделано это отнюдь не для удобства фланирующей публики, а чтобы удобнее было картечными залпами разгонять очередную «революцию», все равно чудо как хорошо стало в этом городе, подлинном сердце Европы!

– Опять я толком не увижу Париж! – жаловался Греве, шагая рядом с Остелецким.

Оба были в партикулярном платье, а барон, кроме того, вертел в пальцах изящную, с серебряным набалдашником тросточку. Другую руку, согнутую в локте, он прижимал к боку, и только внимательный наблюдатель разглядел бы, что пальцы в черной кожаной перчатке не шевелятся.

– Перед свадьбой мы на два дня заехали сюда с Камиллой, так целыми днями только и делали, что мотались по модным магазинам! Как будто нельзя было по почтовому каталогу выбрать и заказать…

– Не понимаешь ты женского сердца, Карлуша, – усмехнулся Остелецкий. – Для любой уважающей себя дамы посещение модистки или, не дай бог, шляпной лавки сродни священнодействию, никакими каталогами его не заменить.

– Все равно досадно! Думал провести здесь хотя бы недельку, а тут – давай-давай, гони гусей! Повременить, что ли, нельзя?

– Нельзя, дружище! Никак нельзя, уж не обессудь. Времени у нас всего ничего: не позже чем через три дня нам надо быть в море.

– Нам? – Барон подозрительно сощурился. – У меня вообще-то медовый месяц…

– Постараемся вас не стеснять. «Луиза-Мария», если верить описанию в регистре Ллойда, достаточно крупное судно. Прикажешь оборудовать для моих людей помещение в кубрике, ну и мне какую-нибудь каютку выделишь. Мешать вам не будем, слово чести. Ну разве что сам захочешь побеседовать…

Побеседовать им было о чем. Старые приятели встретились, как и было условлено, в ресторане отеля «Le Meurice» и после недолгого обеда отправились прогуляться по бульварам.

– У стен есть уши, – наставительно говорил Остелецкий, – а в отеле – в особенности. Дела наши секретные, так что давай-ка побеседуем на свежем воздухе. Так спокойнее.

Их в самом деле никто не беспокоил, хотя на бульваре Сен-Жермен было довольно оживленно. По брусчатке тарахтят железные шины экипажей и цокают лошадиные подковы, с лотков на высоких тонких колесах торгуют жареными каштанами, сладостями и имбирным лимонадом. Остроглазые девицы в крахмальных наколках, с корзинами свежесрезанных фиалок и тюльпанов предлагают душистый товар фланирующим парочкам. Деловито беседуют на ходу мужчины в кепи и котелках, а одинокие зеваки высматривают свободную скамейку, чтобы устроиться на ней с газетой. Никто ни на кого не обращает внимания, и только вездесущие гамены шныряют в опасной близости от карманов прогуливающейся публики.

– Вы бы поостереглись, Гревочка. – Остелецкий цыкнул на особо шустрого оборванца в драном солдатском кепи и рабочей блузе до колен, пристроившегося было за спиной у барона. – Вмиг без портмоне останетесь!

Греве покосился на сорванца, нахмурился и угрожающе поднял трость. Мальчуган отскочил, сделал непристойный жест и выкрикнул что-то непонятное, но наверняка обидное. Барон ответил юному прохвосту оборотом из малого шлюпочного загиба.

– Да оставьте вы его, барон… – Остелецкий схватил Греве за рукав, не давая тому перейти от слов к действию. – Эти оборванцы тоже своего рода парижская достопримечательность. Сочинения Виктуара Гюго помните? Не исключено, что вы сейчас едва не вытянули по плечам какого-нибудь Гавроша. И не забывайте: мы с вами не в Охотном ряду. Если так уж хочется обложить кого-то по матушке, используйте тевтонскую речь, она в плане сквернословия весьма богата и занимательна.

Говорили они по-немецки, которым оба владели в совершенстве.

Греве проводил юного парижанина недовольным взглядом, пожал плечами и двинулся вслед за приятелем. Тот прав, конечно: имея в кармане шведский паспорт, по которому он и приехал во Францию, Остелецкий не желал рисковать тем, что в них опознают подданных Российской империи, благо соотечественников в Париже хватало во всякое время года.

– Кстати, как ты прибыл сюда? – поинтересовался Греве, когда бульвар Сен-Жермен остался позади.

– А по чугунке, дружище, сиречь по железной дороге. Из Петербурга до Варшавы, потом – до станции Вержболово. Там вагоны переставили на узкую колею – и привет, Прусская Восточная железная дорога! Лучше расскажи, как сумел уговорить на эдакую авантюру супругу?

– Да уж пришлось постараться. Спасибо, попалась в журнале статейка одного французского ученого насчет сокровищ местных индейских царьков. Инками их называли, кажется. Камилла как услышала, сразу загорелась. Сейчас строит планы экспедиции в отроги Анд и даже выписала из Швейцарии какие-то особые башмаки для горных восходителей.

Остелецкий ухмыльнулся.

– Смотри, Карлуша, как бы и правда не пришлось в горы лезть! Там, как я прочитал, сплошь лед, снег да королевские кондоры.

– А, вздор… – легкомысленно отмахнулся барон. – Прибудем в Чили, придумаю что-нибудь убедительное. А пока давай-ка поищем, где бы поужинать? У меня, признаться, кишки сводит.

– Может, в «Фоли-Бержер»? – предложил Остелецкий. – Тамошняя кухня вполне даже комильфо, и барышни танцуют весьма пикантные…

– Ты, видать, погибели моей хочешь? – Греве сделал испуганные глаза. – Если баронесса узнает, что я посещаю подобные заведения, да еще и без нее, со свету меня сживет. Нет уж, поехали назад в отель, там и поужинаем. Заодно представлю тебя супруге. Раз уж нам предстоит провести целый месяц на одном пароходе, лучше познакомиться заранее.

– Так она с тобой, в Париже? – удивился Остелецкий.

– А ты чего хотел, братец? У нас медовый месяц, иначе никак. – И махнул тростью, подзывая фиакр.


Париж. Набережная Сены

Несколькими часами позже

– …а потом пришла жена того, длинного. Они перед ней расшаркались, велели подать еще бутылку вина и посидели полчасика. Потом парочка поднялась наверх, в номер, а второй вышел из отеля, взял фиакр и велел ехать к «Фоли-Бержер». Я за ним прицепился и видел, как он вошел в двери. Наверное, до сих пор там сидит. В этом заведении самая увлекательная программа начинается после полуночи, раньше оттуда никто не уходит, и уж тем более одинокий мужчина.

Они беседовали на набережной Турнель, возле парапета, массивной чугунной цепи, протянутой на чугунных столбиках. За парапетом несла мутные воды Сена, а вдоль тротуара тянулись знаменитые на весь Париж развалы букинистов. Там толпились студенты, чисто одетые мальчики в сопровождении гувернеров рассматривали тома приключений мсье Жюля Верна и тонкие сборники детективных повестей.

Юный собеседник Бертона (это был, конечно, он, но только без своей известной всем газетчикам Лондона бороды) презрительно посмотрел на них и пустил сквозь зубы длинный плевок – знак высшего презрения парижских гаменов.

– А тебе-то почем знать? – с усмешкой осведомился англичанин. – Или скажешь, что и сам бывал внутри?

– А то как же, мсье! – ухмыльнулся сорванец. – Мой родственник по матери моет там посуду, он и провел. Я спрятался за сценой, в какой-то кладовке, и все видел, даже как девчонки перед выходом чулки подтягивают! Точно говорю, там он сидит!

– Ладно, держи, заработал. – Англичанин протянул мальчишке горсть мелких монет. – В каком, говоришь, номере он остановился?

– В шестьдесят пятом, на третьем этаже. Так себе номер, не для Ротшильда. Кстати, другой, который с мамзелью, он однорукий.

Бертон нахмурился.

– Уверен?

– А то как же, мсье! Левой кисти нет. Он руку держит так, осторожно, и пальцы не шевелятся. Неживая у него рука, чтоб моя башка досталась Дрейблеру![5]

– Хорошо, буду иметь в виду. Так, значит, они оба немцы?

– Говорили они точно как пруссаки, будто собаки гавкали. Что я, их собачьего языка не узнаю? Но сами не немцы, это уж наверняка. Я, мсье, попросил мальчишку-чистильщика при отеле справиться у портье, откуда они. Оказалось, один приехал из Бельгии, а второй вообще из какой-то Швеции. Это где такая страна, мсье?

– На самом севере Европы, далеко отсюда, – ответил Бертон, пряча портмоне.

Гамен проводил его жадным взглядом.

– Хорошо бы прибавить, мсье… Целый день носился за вашей парочкой, все ноги сбил. Опять же, чистильщику пять су пришлось дать, задаром он и пальцем не шевельнул бы!

Англичанин подумал, затем хмыкнул и одобрительно кивнул.

– А что, и прибавлю, если прямо сейчас найдешь мне ловкого молодца, который сможет справиться с гостиничным сейфом.

– Запросто, мсье! – Физиономия агента расплылась в щербатой улыбке. – Есть у меня знакомец, он в два счета все обтяпает. Он уже работал в этом отеле, тамошние замки знает как родные. Если желаете, сбегаю, приведу. Только надо будет сунуть франков пять коридорному, Жилю. Этот мошенник проведет вас наверх так, что никто не заметит, и потом обратно выведет!

Теперь мальчишка не сомневался, что наниматель – крупный преступник, охотящийся за солидной добычей. Или даже сыскной агент, вылавливающий прусских шпионов? Недаром о них столько пишут авторы детективных книжонок, которыми полны книжные развалы…

– Веди своего знакомого, получишь три франка. И приходи завтра утром на это место, будет еще задание.

– Непременно, мсье! – Гамен довольно подмигнул англичанину. – Чего не сделаешь, чтобы угодить солидному клиенту? – И припустил по набережной, сжимая в кулаке честно заработанные медяки.

Бертон долго смотрел ему вслед, потом огляделся, выбрал скамейку и уселся, развернув газету. Пока дела складывались удачно: агенты русской военно-морской разведки обнаружены, взяты под наблюдение, и, если повезет, сегодня вечером он не торопясь покопается в бумагах того, что прибыл из Санкт-Петербурга. А там можно будет подумать о том, как добраться до второго.


Париж. Отель «Le Meurice»

Вечер того же дня

– Не рискованно ли, мон шер ами, сейчас, когда между Чили, Боливией и Перу идет война, делать такие серьезные вложения? Ты хоть знаешь, что они там не поделили?

Баронесса была в легкой шали поверх пеньюара, того самого, прозрачного до неприличия, почти не скрывающего соблазнительных форм. Очень хотелось схватить ее в охапку и уволочь в спальню, бесцеремонно, даже грубо – как она любит. Но нет, нельзя. Разговор назрел, а если он уступит желанию, то им обоим будет не до рассуждений как минимум до утра.

Хотя это еще бабушка надвое сказала. Не раз Камилла, едва отдышавшись после очередного тура постельных забав, поправляла тонкий шелк, прикрывающий грудь с темными, словно перезрелые вишни, сосками, и принималась рассуждать о коммерции, а то и политике – сухо, деловито, будто не стонала, не рычала только что тигрицей, впиваясь ногтями ему в спину, будто не изгибалась в порыве страсти, разметав волосы по подушкам…

– Не поделили они, ты не поверишь, дорогая, обыкновенный птичий помет, – ответил Греве, старательно отводя глаза. – Вернее, его залежи, которые копились там в течение десятков тысяч лет. Местные называют его гуано, и оно, как оказалось, не только ценнейшее удобрение, но еще и сырье для производства натриевой селитры, а это уже серьезно, это взрывчатые вещества и порох.

На страницу:
3 из 5