Нисхождение

Хотел бы я прыгать от счастья, но оковы плохих новостей не позволяли. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:

– А плохая?

– Плохая… – доктор тяжело вздохнул, поджал губы. – Дело в вашей жене… Не бойтесь, с ней всё хорошо. Её жизни ничего не угрожает. – У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:

– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесарево, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Все прошло гладко, но уже после извлечения плода мы обнаружили, что из-за отслойки матка вашей супруги сильно пропиталась кровью, и нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти её жизнь.

– Гистэрэ…что? – с трудом выдавил я из себя.

– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.

Гудение от лампы почему-то стало слышно громче. Оно оглушало.

– То есть, вы хотите сказать…? – Я не решался произнести вслух наихудшие свои предположения.

– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.

Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с рисунками маленьких динозавров, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюной пузыри. На ручке синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали ещё несколько кричащих малышей, и лишь мой Родион крепко спал, напрочь не обращая внимания на суету вокруг.

Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе и взять на руки, но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.

Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребенка сродни чуду, а уж особенно это ощущается, когда его жизнь еще пару часов назад висела на волоске. Я, как новоиспеченный папаша смог убедиться в этом в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.

А ещё я испытывал странное ощущение. Радость за появление первенца казалась мне неугасающим огоньком, которая обуяла метелью плохой новости. И вот вроде бы надо радоваться, да не можешь… Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла для согрева не хватает.

Лера очнулась от наркоза на следующее утро и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бросался по сторонам, а глаза блестели от появившихся слёз. Но как же она просияла, когда уже спустя мгновение акушерка занесла в палату маленький, кричащий сверток, перевязанный голубой ленточкой. Даже бледный цвет её кожи уступил месту румянцу.

Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери.

Я взял на руки малыша, и почувствовать какого это, держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь, и… Но вскоре мне удалось привыкнуть, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы его прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновение крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была к нему так близка, дышала в затылок, уже протягивая свои костлявые ручища к этому невинному существу, но на этот раз ему повезло.

На этот раз.

Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей запрещали вставать, ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками. Она всё думала, что проводит лишние дни вследствие кесарева, но никак не из-за жуткой операции, о которой до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше узнать от меня, её мужа. Я был согласен с ним, но до сих пор никак не мог собраться с духом. Сказать подобное человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко, как только мы поженились) – дело не из лёгких. До ужаса я боялся того, как она отреагирует на подобное.

На третий день после родов Лере разрешили самостоятельно передвигаться по больнице, а вскоре принесли к ней в палату и Родиона, где они смогли находиться постоянно. Помимо врачей и акушерки к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребенком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в поликлинику повидать ее и малыша, принося вкусненького или чего-нибудь почитать.

Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой или же строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастет, и сколько упаковок подгузников им предстоит купить. Даже размышляла, кем он будет, инженером или строителем?

Она ещё много чего рассказывала, но я в эти минуты находился как в омуте, пропускал её слова мимо ушей, как истукан на все согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.

Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, мог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком падких до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но получилось так, что, обзаведясь званием отца, скромно отметив после дежурства в кругу своих коллег, Григорий А. вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживает жена и малыш.

– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.

– Ох, Артём! – сказал он мечтательно и пустил дым сигареты изо рта. – Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе из собственного опыта говорю. – Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил:

– Пеленки, игрушки-хуюшки. Это купи, то купи! Разоришься! Но вот что я тебе скажу, ни одной копейки, что я на свою Маришку потратил, мне никогда не было жалко. Всё-таки дети – это святое.

Я молча с ним согласился.

Для себя я подметил один занимательный факт, что подмечал ранее неоднократно – стоит тебе стать отцом, как тебя автоматически принимают в секретный клуб. В этом клубе тебя все дружески хлопают по плечу, делятся историями про собственных детей и дают советы по воспитанию. Ты вдруг превращаешься в своего парня в этой кучке. Тебе даже не прочь дать повышение по службе, что собственно и произошло со мной ровно через сутки после того, как Лера родила. Теперь я находился в должности старшего лейтенанта. Мог ли я на такое рассчитывать до появления на свет Роди? Заговорил бы со мной майор тогда в курилке, не будь я отцом? Ох, не думаю.

И все же я немного отступил от рассказа.

Юбилей майора проходил в ресторане «Синяя ласточка» неподалеку от нашего ОВД. Собралось там по крайне мере человек пятьдесят, в том числе и все из нашего отдела. Не кривя душой, ребята пришли туда, дабы умаслить майора своим присутствием, как, собственно и я – не хотелось мне терять едва обретенный статус своего парня. Но для себя я зарекся посидеть часок-другой и сразу поехать к Лере в больницу. Водку и коньяк заменил соком, чтобы не сесть за руль подшофе.

Пьяный майор заметил моё чрезвычайно трезвое состояние, и начались разговоры из разряда: «Ты меня уважаешь?».

– Товарищ майор, мне ещё к жене с сынишкой ехать в больницу…

– Так это, поедешь, Артём! Поедешь! – из его рта пахло спиртным и только что съеденным оливье. Он потянулся за графином с водкой и налил рюмку до самых краев, после чего вручил мне. – Вот что, лейтенант… Стоп… Старший же лейтенант теперь! Бери! Выпьем за тебя и сына твоего, – будущего начальника!

– Товарищ майор…

– Без званий! Сегодня я для тебя просто – Григорий Александрович.

– Григорий Александрович, ну как же я пьяный и за руль…

Майор почесал затылок, призадумался, а затем вдруг улыбнулся до ушей, как озарённый.

– А мы тебе такси вызовем! Я вызову, за свой счёт. А машину свою завтра заберёшь, ничего с ней не случится.

Он насилу всучил мне рюмку.

– Давай, за Рому…

– Родиона, – поправил я его.

– Да, да! За Родиона! Красивое имя!

Делать было нечего, пришлось пить, сначала одну, а затем и три. Пил не из уважения к его персоне, а как и любой человек в моём положении из самых простых побуждений: а вдруг повысит? или зарплату поднимет? или еще чего эдакого перепадет?

Мне с трудом удалось выбраться из лап майора и на такси – вызвал я его за свой счёт, – и убежать от этой раздражающей попсы и людского шума. В глазах двоилось и расплывалось, и я было хотел всё же поехать домой, но жутко скучал по Лерке. Да и пьян я был не так сильно, чтобы глупостей творить.

В больнице я еле уговорил дежурную санитарку пройти, и когда Лера меня увидела пьяного, то не испугалась или пришла в ступор – наоборот, тихонечко засмеялась. От её смеха мне сразу стало так тепло на душе. Я извинился и поцеловал её в щечку, объяснив причину своего опоздания.

Родя тихо сопел во сне. Я сидел рядом с ним и не мог оторвать глаз от этого прелестного создания. Мой сын… До сих пор голове не укладывалось, что это мой сын…

– Знаю, об этом еще рано думать… Но может, через годик-два заведём ещё малыша? Я очень хотела бы девочку. Да и Роде не будет скучно одному.

По спине прошёлся холодок. Я крепко сжал большой палец руки, спрятанный под кроваткой малыша. Ее разговор о будущем ребенке и опьянение придало мне храбрости.

Лучше покончить с этим здесь и сейчас.

– Лера… – тихо начал я. – Я должен сказать тебе кое-что, очень важное.

Я сел на край койки, взял ее худую ладонь в свои руки и почувствовал холодное прикосновение обручального кольца.

– Ты здесь так долго в больнице не только из-за кесарева. Есть ещё кое-что…

Я не стал вникать в подробности и пересказал лишь факты, сказанные хирургом. Лицо ее по мере моего рассказа становилось все бледнее, а глаза наполнялись слезами. Все это казалось ужасным сном, кошмаром, который должен наконец закончиться. Но, увы, то было лишь его начало.

Лера продолжала смотреть на меня с надеждой. В эти минуты она наверняка думала, что не все так плохо, что возникнуть какие-нибудь осложнения в будущих родах, или ей придётся походить по врачам ещё некоторое время. Однако это надежда угасла как свеча, как только я произнёс:

– Они вырезали у тебя матку.

Её слёзы заставили меня замолчать, да и говорить то мне больше ничего не следовало, она уже и сама всё поняла.

Поначалу Лера ударила кулаком по кровати, затем сильнее, пока удары не участились, и она впала в истерику. Она завыла и горько заплакала, заставив моё сердце сжаться в крохотный комок. Мне стало так страшно, что я не придумал ничего лучше, чем просто крепко обнять её и прижать к себе как можно сильнее. Я ощущал её горячие слёзы, падающие на лицо и шею, как содрогалась грудь от тяжёлого дыхания.

В конце концов, плач разбудил Родю. Лера взяла его из кроватки и, покачивая, тихо стала напевать ему колыбельную, пытаясь успокоить не то себя, не то малыша. Еще тогда я заметил, что она так сильно прижала его к себе, что на костяшках пальцев образовалась белизна. В ту минуту я не придал этому особого значения.

Как позже оказалось – зря.

Три дня спустя Леру выписали из больницы, и мы вернулись домой. Об операции решили не говорить ни одной живой душе: ни родителям, ни друзьям, вообще никому.

Она никак не могла смириться с поставленным ей диагнозом и большую часть времени проводила одна или с малышом, практически не разговаривая со мной. Я старался не дёргать лишний раз, думая, что подобное состояние – это лишь вопрос времени. Да и побыть одной ей и впрямь не помешает.

Шли дни, а состояние Леры практически не менялось. Каждую свободную минуту своего времени она проводила с Родей, а если тот спал, сидела рядом с ним как сторожевой пес. И хоть меня это стало настораживать, а все мои попытки заговорить с ней ни к чему не приводили, я по-прежнему лелеял наивную надежду на время, которое её излечит.

На работе дела становилось труднее. Новое звание, больше обязанностей. Да и деньги позарез были нужны то на одно, то на другое. Майор был прав, говоря, что дети – это дорогое удовольствие.

Новый год мы встретили с её родителями и друзьями. Так получилось, что мой папаша и в этот раз каким-то макаром прочухал о рождении его внука и, пускай с почти полугодовалым опозданием, но отправил поздравительную открытку. Её я даже не открывал, сразу бросил в помойное ведро. На этот раз Лера меня не остановила.

За новогодним столом почти все заметили неважное настроение Леры, и каждый присутствующий счёл своей обязанностью приободрить её или же поинтересоваться всё ли в порядке. По её сдержанным ответам я все думал, что ещё немного, и она вот-вот сорвётся, закричит на всех и прогонит к чёрту.

Когда все расселись за столом, Дима, мой сослуживец, типун его за язык, произнёс тост за десять минут до боя курантов:

– Дорогие мои Лера и Артём. Вот всё не могу я вами налюбоваться, красавцы, ей-богу красавцы! Правильно говорю? – все согласно загалдели, и лишь Лера натянуто улыбнулась уголком рта. – Вот, и все присутствующие со мной согласны. Сразу видно в кого дитятко такое получилось! Красота – от матери, а ум – от батьки. Так давайте же выпьем за то, чтобы и следующие маленькие Соколовы, которые, я надеюсь, скоро появятся на свет, ничем не уступали нынешним! Намёк, Тём, ты понял! Работай в полную силу, хе-хе. За ваше здоровье!

Зазвенели бокалы всех присутствующих, за исключением Леры и моего.

– Лерка, чего не чокаешься! А ну, давай-ка! – настаивал Дима.

Лера подняла бокал так, словно это была гиря весом килограмм двадцать, и быстро чокнулась. Затем все начали разговаривать, обсуждая службу и всякие мелочи. Лера в это время тихонько поднялась из-за стола.

– Доча, ты куда? – обратилась к ней мать, нежно взяв за руку.

– Пойду Родю проверю.

– Да чего проверять? Спит же он. Посиди ещё, сейчас президент уже выступать будет…

Лера ничего не ответила и выскользнув из хватки матери, поспешила покинуть гостиную.

Мы с тёщей переглянулись. Её лицо было озадаченно, и она уже встала, чтобы пойти к дочери, но я вышел вперёд.

– Сидите, я поговорю.

– Артём. – Жестом она попросила меня наклониться и затем прошептала. Среди громкого смеха и разговоров я с трудом расслышал:

– С ней всё хорошо, не заболела она?

– Все хорошо, просто немного устаёт из-за ребёнка, – на ходу придумал я и поспешил покинуть зал.

Дверь в нашу спальню была приоткрыта. Из комнаты просачивался желтый свет настольной лампы, под которым Лера всегда читала перед сном. Раньше на ее прикроватной тумбочке лежало множество книг, от детективов до мистики. Их она читала все вместе по настроению. Теперь на этом месте лежали баночки с успокоительным и таблетки от мигрени. В последнее время она без конца жаловалась на головные боли.

Я прижался к стене и через приоткрытую дверь увидел, как Лера сидела возле кроватки малыша и неотрывно смотрела за тем, как он тихонечко дышит во сне. Рядом с ним лежал плюшевый заяц с красным бантом, одна из первых купленных ему игрушек.

– Лера.

Я вошёл в комнату, но она не обернулась, продолжая наблюдать за Родионом. Я сел возле неё и посмотрел в её заплаканные глаза, уставленные в одну точку. От нее пахло духами с ароматом сирени. Этот запах теперь всегда напоминал мне о ней.

– Послушай, – продолжил я, так и не дождавшись реакции, – но они же не знают. Вот и говорят… Не со зла же, в конце концов. Все так говорили бы, ну.

Я все дожидался, когда она хотя бы повернется ко мне, хоть словечко скажет.

– Лер, ну поговори ты со мной. – Я коснулся её плеча. – Ну, муж я тебе или кто?

– Ты можешь оставить меня?

От её слов у меня побежали мурашки по спине.

– Слушай, – выдавил я из себя с трудом, – нам нужно поговорить. Так дело не пойдёт…

– В другой раз, – отрезала она. – А сейчас я тебя очень прошу – оставь меня.

Я сдался, посидел ещё с минуту в надежде, что все же она передумает и поговорит со мной, но, так и не дождавшись, тихо пошел к остальным.

Когда пробили куранты, Лера так и не вышла из комнаты.

Глава 3. Помешательство

Лера бросила работу и отныне всё свободное время отдавала малышу. За прошедшие месяцы с его дня рождения я не припоминал и дня, в котором не видел её рядом с сыном.

Как-то раз я предложил нам пройтись до ресторанчика, немного расслабиться, а Родю оставить под присмотром дочери нашей соседки, с которой мы уже давно успели подружиться. Её звали Машей, миленькая и воспитанная девочка. Каждый раз, пересекаясь с ней в лифте или на лестничной площадке, она вежливо здоровалась со мной и желала всего доброго. Уже потом я узнал, что она учится на филологическом. Ведь какая прелесть, подумал я тогда, оставить Родю со студенткой филфака! Но Лера посмотрела на меня как на безумного.

– Ни за что я не отдам Родю в руки какой-то девки! – возразила она тогда.

– Да ты чего, Лер! Милая девчонка, заработает заодно, да и ты от Роди отдохнёшь уже…

– Отдохну от собственного сына? Ты вообще себя слышишь?

Её было не переубедить.

Каждый день, возвращаясь с работы, я наблюдал одну картину: Лера открывает мне дверь с ребенком на руках и уходит с ним в спальню смотреть телевизор, пока я разогреваю ужин. После мы перекидываемся парой дежурных фраз о том, как прошел день, а затем она уходит в спальню, где укладывает его в колыбельную и засыпает.

Порой я чувствовал себя персонажем Билла Мюррея из «Дня Сурка», попавшего во временную петлю. Не менялось ничего, за исключением самого Роди, у которого выросли светлые волосы. А еще он научился ходить и смешно падать на мягкий ковер. Правда смешным это казалось только мне, для Леры это было соизмеримо с тяжелым ранением, полученным в бою, и она быстро бросала все и прижимала совершенно спокойное чадо к груди, сюсюкаясь с ним.

Со временем я стал немного ревновать жену к собственному сыну. Даже и подумать не мог, что в мире вообще возможно подобное! Но судя по статьям в интернете, такой феномен действительно существовал. Мне не хватало Леры, её заботы и ласки, не хватало секса в конце концов, которым мы не занимались со времен родов. Кроме того, прежде и довольно худая, теперь она походила на ходячий скелет – ничего не ела, кроме проклятых таблеток. Я был подавлен, но не сдавался, желая все это исправить.

Спустя год после рождения Родиона я вручил Лере конверт. Чтобы получить его, мне пришлось незаметно откладывать с получки некоторую сумму в течение полугода. Я был уверен, что на этот раз содержимое конверта сработает как ацетон, способный наконец отклеить мою жену от сына.

– Что это? – спросила она, взяв подарок одной рукой, а другой придерживая Родю. Ручки его сразу потянулись к бумаге.

– А ты открой, – сказал я с интригой в голосе.

Лера положила в кроватку малыша, словно хрупкую китайскую вазу, и открыла конверт. Я с волнением наблюдал за ее лицом, ожидая наконец заметить на нем улыбку, ту самую, которой она одаривала меня каждый день до рождения Родиона.

Из конверта она вытащила сертификат, огранённый красной рамкой. В центре наверху был изображен микрофон в зажатой руке, шнур от которого тянулся вниз, образовывая написанное:

ВОКАЛЬНАЯ СТУДИЯ «ГАРМОНИЯ»

ПОДАРОЧНЫЙ СЕРТИФИКАТ НА 30 СТУДИЙНЫХ ЗАПИСЕЙ

СТАНЬ ЗВЕЗДОЙ УЖЕ СЕГОДНЯ!

ПОДАРОЧНЫЙ СЕРТИФИКАТ ВЫДАН:

Ф. И. О.: СОКОЛОВОЙ ВАЛЕРИИ БОРИСОВНЕ

Выражение лица приобрело оттенок хмурости и даже злобы. Она медленно подняла глаза и выжидающе посмотрела на меня.

– Ты же всегда хотела стать певицей. Вот и решил немного подкопить, и…

– Сколько? – голос ее был холоден и тверд как булыжник.

– Лер, какая разница?

– Сколько?! – ещё твёрже произнесла она, почти крикнув.

– Да немного, около пятидесяти…

– Пяти… – она опешила, села на кресло и с тем же осуждением произнесла. – И это, по-твоему, немного?

– Лера, не беспокойся о деньгах. У нас…

– Держи. – Она протянула мне сертификат. – Пусть вернуть деньги.

Я тяжело выдохнул, уже ожидая ее дальнейшей реакции.

– Они не возвращают деньги.

– Что? – Мышцы на её лице судорожно дёргались.

– Они не возвращают деньги, – повторил я. – И перепродать я его не смогу, потому что он записан на твоё имя.

Она схватилась за волосы и спрятала лицо в руках.

– Идиот… Какой же ты идиот…

Сказанное ей вонзилось мне ножом в сердце. Никогда прежде она не оскорбляла меня. Услышать это было для меня такой неожиданностью, что я попросту встал как вкопанный не в состоянии вымолвить и словечка.

– Нет бы, ребёнку смесь купить или ползунков новых. Или коляску получше… а он… тратиться на всякую херню.

Тут-то моё терпение лопнуло. Я знал, рано или поздно это произойдёт и всячески пытался оттягивать этот момент или хотя бы предотвратить его, но в этот раз все зашло слишком далеко.

– Хватит уже думать только о ребенке! – крикнул я. – Подумай уже наконец о себе! Ты только и делаешь, что целыми днями сидишь с ним, как полоумная наседка. Вот когда ты последний раз выбиралась на улицу без него, а?

– Перестань орать, ты его пугаешь! – громко прошептала она, но было уже поздно. Родя закричал и заплакал, наблюдая за назревающей ссорой родителей и попутно произнося какие-то звуки, отдалённо напоминающие слова. Лера взяла его на руки и принялась убаюкивать.

– Лера, – я попытался успокоиться. Да и вид плачущего сына заставил остыть. – Мы должны с тобой серьезно поговорить. Меня не устраивает…

– Нам не о чем разговаривать, – отрезала она.

– Ты слишком привязана к ребёнку, – сказал я и решил произнести вслух то, о чём неизменно думал вот уже последние несколько месяцев:

– На нём свет клином не сошёлся. Ты не сможешь быть с ним постоянно рядом и оберегать его от каждого дуновения ветра!

– Как ты можешь говорить такое! Он твой сын! – крикнула она.

Родя снова заплакал, но Лера стала укачивать его бойче обычного.

– Да, он мой сын! А ты – моя жена! И мне нужна моя жена, а не поехавшая на ребенке дура!

Едва сказав эти слова, я понял, как сильно погорячился. Ну не было у меня больше сил терпеть, и на время накопленная злость приняли эстафету у здравого смысла.

Красные и водянистые от слёз глаза смотрели на меня как на прокаженного. Она сделала шаг назад, крепче прижав ребенка к себе, и сказала:

– Уйди, не хочу тебя видеть.

Чтобы не сделать хуже ни себя, ни ей, я молча вышел на улицу, прихватив пачку сигарет.

Я сел за руль и поехал, куда глаза глядят. Я был переполнен ненавистью к Лере, к черствости и полного безразличии ко мне. А при мысли о сыне я чувствовал необъяснимую раздражительность, от которого было стыдно, но и избавиться от этого чувства я был не в силах.

Впоследствии, после нашей очередной ссоры, поездка на машине вошла у меня в привычку.

Прошли еще полгода, но ничего не менялось, за исключением Роди, который уже вовсю исследовал нашу скромную квартиру на своих двоих, то и дело падая на живот. Как и все дети в его возрасте он уже успел обжечься, пролив себе на руку чашку горячего чая, произнести первое «мама» и «папа», а также «дай» и «кушать». И, разумеется, пользоваться планшетом, где мог просиживать, часами смотря мультфильмы. Он рос как сорняк в заброшенном огороде.

Мои же отношения с Лерой за эти полгода были совсем ни к черту. По вечерам меня ждал холодный ужин, сделанный скорее для галочки. Но даже он впоследствии поменялся на замороженные обеды, купленные в местном магазинчике мной же.

Мы почти не разговаривали, лишь изредка обмениваясь будничными вопросами. Прежние беседы про наши мечты стали напоминать мне древний миф, сказание о котором вскоре будет безвозвратно потеряно. Всё, что некогда связывало нас, теперь таяло подобно куску масла на раскаленной сковороде.

Вся моя жизнь превратилась в тягучую рутину. Но Леру это как будто бы совсем не смущало. Она продолжала проводить время исключительно с ребёнком. Даже уложив его в постель, она еще долго наблюдала за тем, как он всхлипывает и дергает своими ручками и ножками, прежде чем отправиться в постель. Ложась рядом она говорила дежурное «спокойной ночи», и, поворачиваясь спиной ко мне, быстро засыпала. Про секс я и вовсе не мечтал. Её тело, её нутро кричало, выводя огромными буквами у меня над головой, что сегодня я не получу желаемого. Не получу его завтра и послезавтра, и, быть может, уже совсем никогда. Дошло до того, что, проснувшись в одно субботнее утро от криков Роди, которого уже убаюкивала Лера, напевая ему колыбельную на ушко, я обнаружил, что мои трусы были мокрыми от спермы. Я почувствовал себя глупо, и мне хотелось засмеяться во весь голос. Это же надо, взрослый мужик, у которого есть красавица жена, кончает во сне как двенадцатилетний подросток!