Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение

Счет пришлось ждать минут десять, промежуток этот надо было чем-то заполнить, и Бивер сказал, что он просит прощения.

– Вам бы надо научиться быть полюбезнее. – У Бренды вдруг наступило просветление. – Думаю, это вам под силу.

Когда счет в конце концов принесли, она сказала:

– Сколько полагается дать на чай?

Бивер объяснил.

– Вы уверены, что этого достаточно? Я дала бы вдвое больше.

– Ровно столько, – сказал Бивер и снова почувствовал себя старшим, чего и добивалась Бренда.

Когда они сели в такси, Бивер тут же понял: ей хочется, чтоб он ее поцеловал. Но он решил – пусть теперь сама делает первый шаг. Поэтому он отодвинулся и завел разговор о старом доме, который сносили, чтобы освободить место для квартала многоквартирных зданий.

– Заткнись, – сказала Бренда. – Иди ко мне.

Когда он поцеловал ее, она потерлась о его щеку своей, такая у нее была манера.

Прием у Полли был точь-в-точь таким, как она хотела, – аккуратным сколком всех лучших приемов, которые она посетила в прошлом году: тот же оркестр, тот же ужин и, самое главное, те же гости. В своем честолюбии она далеко не заходила: ей не нужно было ни произвести фурор, ни устроить прием настолько необычный, чтобы о нем говорили еще много месяцев спустя, не нужны ей были ни добытые из-под земли нелюдимые знаменитости, ни диковинные иностранцы. Ей нужен был самый обыкновенный шикарный прием, и таким он и получился. Пришли практически все, кого она пригласила. Если и существовали другие труднодоступные миры, куда она не была вхожа, Полли о них не подозревала. Она хотела залучить именно этих людей – и добилась своего. И, стоя рядом с лордом Кокперсом, который ради такого случая, как примерный муж, появился на людях вместе с ней, что делал крайне редко, Полли, обозревая гостей, поздравляла себя с тем, что у нее сегодня очень мало лиц, которых она не желала видеть. В прошлые годы приглашенные с ней не церемонились и приводили с собой всех, с кем им случилось в тот день обедать. В этом году без особых усилий с ее стороны приличия не нарушались. Гости, пожелавшие привести с собой друзей, с утра позвонили ей и испросили позволения, а в большинстве своем и на это не отважились. Люди, которые всего полтора года назад делали бы вид, что и не подозревают о ее существовании, теперь непрерывным потоком поднимались по ее лестнице. Она сумела встать вровень с другими замужними дамами своего круга.

У подножия лестницы Бренда сказала:

– Пожалуйста, не оставляй меня. Я, наверное, тут никого не знаю. – И Бивер снова почувствовал себя защитником и покровителем.

Они прошли прямо к оркестру и стали танцевать, разговаривали они мало, только здоровались со знакомыми парами. Через полчаса Бренда сказала:

– Теперь я дам тебе передохнуть. Только смотри, не потеряй меня.

Она танцевала с Джоком Грант-Мензисом и двумя-тремя старыми приятелями и потеряла Бивера из виду, пока не наткнулась на него в баре, где он сидел в полном одиночестве. Он уже давно торчал здесь, перекидываясь одной-двумя фразами с входящими парами, но потом опять оставался в одиночестве. Он томился и в раздражении думал, что, не свяжись он с Брендой, он пришел бы сюда с большой компанией и все повернулось бы иначе.

Бренда заметила, что он не в духе, и сказала: «Пора ужинать».

Час был ранний, и буфет пустовал, только за несколькими столиками уединились серьезные парочки. В простенке стоял большой круглый, никем не занятый стол, они сели за него.

– Я собираюсь застрять здесь надолго, ты не против? – Она хотела, чтобы он снова почувствовал себя хозяином положения, и поэтому стала расспрашивать его о парочках за другими столиками.

Постепенно их стол заполнялся. К ним подсаживались старые друзья Бренды, с которыми она сблизилась в ту пору, когда начала выезжать и в первые два года брака до смерти отца Тони: мужчины слегка за тридцать, замужние женщины ее лет – одни из них не знали Бивера, другие не любили его. Стол их был явно самым веселым в комнате. Бренда подумала: «Как мой юный кавалер, должно быть, тяготится этим». Ей и в голову не пришло, что, с точки зрения Бивера, ее старые друзья – самые завидные тут люди и он в восторге оттого, что его видят в такой компании.

– До смерти надоело? – шепнула ему она.

– Что ты, счастлив, как никогда.

– А мне надоело. Пойдем потанцуем.

Но оркестр отдыхал, и в бальной не было никого, кроме серьезных парочек, которые переместились сюда в поисках уединения и сидели там и сям вдоль стен, уйдя с головой в разговоры.

– О господи, – сказала Бренда, – мы влипли. Вернуться к столу неудобно… похоже, нам придется ехать домой.

– Но еще нет и двух.

– Для меня это поздно. Послушай, тебе совсем не надо ехать. Оставайся здесь и веселись.

– Разумеется, я поеду с тобой, – сказал Бивер.

Ночь была холодная, ясная. Бренда дрожала, и в такси он обнял ее. Они почти не разговаривали.

– Уже приехали?

Они посидели несколько секунд неподвижно. Потом Бренда высвободилась, и Бивер открыл дверцу.

– К сожалению, я не могу пригласить тебя выпить. Понимаешь, я не у себя и ничего здесь не найду.

– Что ты, что ты.

– Спокойной ночи, милый. Огромное спасибо, что приглядел за мной. Боюсь, я тебе отравила весь вечер.

– Что ты, что ты, – сказал Бивер.

– Позвони мне с утра… Договорились? – Она приложила руку к губам и повернулась к двери.

Еще с минуту Бивер раздумывал, стоит ли вернуться к Полли, но потом решил, что не стоит. Он был близко от дома, да и у Полли к этому времени все, должно быть, уже угомонились, так что он поехал на Суссекс-гарденз и тут же лег спать.

Не успел он раздеться, как внизу раздался телефонный звонок. Звонил его телефон. Он спустился по холоду на два пролета. Звонила Бренда.

– Милый, я уже собиралась повесить трубку. Подумала, что ты вернулся к Полли. Разве твой телефон не у постели?

– Нет, на первом этаже.

– Значит, я тебе зря позвонила?

– Ну не знаю. А в чем дело?

– Просто хотела пожелать тебе спокойной ночи.

– A-а, понятно, спокойной ночи.

– Ты позвонишь мне утром?

– Да.

– Рано-рано, до того, как наметишь планы?

– Да.

– Спокойной ночи, Господь с тобой.

Бивер снова поднялся на два пролета и залез в постель.

– …Удрать в самый разгар веселья…

– Стыдно сказать, насколько это было невинно. Он даже не зашел.

– А вот этого-то как раз никто и не узнает.

– Он просто рассвирепел, когда я позвонила.

– А что он о тебе думает?

– Ничего не может понять… совершенно ошарашен и притосковывает.

– Ты что, собираешься это продолжать?

– Сама не знаю. – Зазвонил телефон. – Вот, наверное, он.

Но это был не он.

Бренда пришла к Марджори, и они завтракали в постели. В это утро Марджори особенно вошла в роль старшей сестры.

– Право же, Бренда, твой молодой человек – это такое убожество…

– Я сама все знаю. Он не бог весть что, и сноб, и, похоже, у него рыбья кровь, но мне он приглянулся, и все тут… и потом, я не уверена, что он совсем ужасный… он обожает свою гнусную мать… и потом, он вечно без денег. По-моему, ему очень не везло в жизни. Он мне все про себя вчера рассказал. Он был раз помолвлен, но они не смогли пожениться из-за денег, а с тех пор у него не было ничего приличного… Его еще многому надо научить. Этим отчасти он мне и нравится.

– О господи, я вижу, ты это всерьез.

Зазвонил телефон.

– Может, на этот раз он.

Но знакомый голос так громко заверещал в телефон, что Бренда слышала весь разговор.

– Добрый день, лапочка, какие последние сплетни?

– А, Полли, поздравляю – прекрасный прием.

– Правда, старушка не подкачала? Слушай, что там у твоей сестры с Бивером?

– Что у них?

– Давно они путаются?

– Полли, ты попала пальцем в небо.

– Да брось. Сразу видно, что у них далеко зашло. Нет, ты мне скажи, как это ему удалось. Вот что интересно. Что-то в нем наверняка есть, просто мы не замечали.

– Полли тебя засекла. В данный момент она оповещает весь Лондон о своих наблюдениях.

– Какая жалость, что и оповещать-то не о чем. Этот щенок мне даже не позвонил… Что ж, придется оставить его в покое. Если он не опомнится, я днем уезжаю в Хеттон. Вот, может, он.

Но это был всего-навсего Аллан, который звонил из штаб-квартиры консерваторов извиниться, что не смог накануне приехать к Полли.

– Я слышал, Бренда пустилась во все тяжкие, – сказал он.

– Господи, – сказала Бренда, – можно подумать, молодых людей так легко соблазнить.

– Я тебя почти не видела вчера у Полли, – сказала миссис Бивер. – Куда ты исчез?

– Мы рано уехали. Бренда Ласт устала.

– Она прелестно выглядела. Я очень рада, что ты с ней подружился. Когда ты с ней встречаешься?

– Я договорился, что позвоню.

– Ну так чего же ты ждешь?

– Да что толку, мамчик? Разве я могу себе позволить ухаживать за женщиной вроде Бренды Ласт? Позвонишь ей, она скажет: «Что вы делаете?» – придется ее куда-нибудь вести, и так каждый день. У меня на это нет денег.

– Знаю, сын мой. Знаю, как тебе трудно… и как ты умеешь экономить. Я должна быть благодарна, что мой сын не обременяет меня долгами. И все же не стоит отказывать себе буквально во всем. Так ты в двадцать пять лет превратишься в старого холостяка. Я еще в тот вечер, когда Бренда пришла к нам, заметила, что ты ей нравишься.

– Это точно, я ей очень даже нравлюсь.

– Надеюсь, она решит наконец относительно квартиры. Они сейчас просто нарасхват. Мне придется присмотреть еще один дом, который можно перестроить. Ты просто не поверишь, кто их снимает: масса людей с собственными домами в Лондоне… Ну, мне пора на работу. Кстати, я уезжаю на два дня. Проследи, чтобы Чэмберс как следует о тебе заботилась. Тут Сильвия Ньюпорт нашла каких-то австралийцев, они хотят снять дом в деревне, я повожу их, покажу им один-другой подходящий. Ты где обедаешь?

– У Марго.

К часу, когда они возвратились домой, выгуляв Джинна, Бивер еще не звонил.

– Раз так, значит так, – сказала Бренда. – Я как будто даже рада.

Она послала Тони телеграмму, что приедет дневным поездом, и слабым голосом велела упаковать вещи.

– Похоже, мне сегодня негде обедать, – сказала она.

– Почему бы тебе не пойти к Марго? Я уверена, она будет рада.

– Ладно, позвони ей, спроси.

И она снова встретила Бивера.

Он сидел довольно далеко от нее, и, пока гости не начали расходиться, им так и не пришлось поговорить.

– Я пытался дозвониться тебе все утро, – сказал он, – но было занято.

– Да ладно, – сказала Бренда. – Веду тебя в киношку.

Позже она телеграфировала Тони: «Остаюсь Марджори день два целую вас обоих».

IV

– А мама сегодня приедет?

– Надеюсь.

– Как долго она гостит у этой обезьяньей тетки. Можно, я поеду на станцию ее встречать?

– Конечно, поедем вместе.

– Она целых четыре дня не видела Громобоя. И как я прыгаю через новый барьер, тоже не видела, верно, пап?

Бренда приехала поездом 3:18. Тони и Джон Эндрю явились на станцию загодя. Они походили по перрону, все осмотрели, купили шоколадку в автомате.

Начальник станции вышел к ним поболтать:

– Ее милость сегодня возвращается?

Он был старым приятелем Тони.

– Я ее каждый день ждал. Сами знаете, что бывает с дамами, когда они дорвутся до Лондона.

– Жена Сэма Брейса как уехала в Лондон, так никакими силами нельзя было ее оттуда выманить. Пришлось ему самому туда за ней отправиться. А она ему же еще и трепку задала.

Но вот подошел поезд, и Бренда грациозно выпорхнула из вагона третьего класса.

– Оба пришли. Какие милые. Я этого не заслужила.

– Мам, а обезьянью тетку ты привезла?

– Что за чушь порет ребенок?

– Он вбил себе в голову, что у твоей подружки Полли есть хвост.

– Кстати говоря, меня бы ничуть не удивило, если бы так оно и оказалось.

Багаж Бренды умещался в двух крохотных чемоданчиках. Шофер привязал их к багажнику, и Ласты покатили в Хеттон.

– Какие новости?

– Бен ставил высокий-высокий барьер, и мы с Громобоем вчера шесть раз прыгали, и сегодня шесть раз, и еще в прудике сдохли две рыбки, они вздулись и плавают вверх животами, и еще няня вчера обожгла чайником палец, и еще мы с папой вчера видели лису, ну, совсем рядом, она посидела, а потом убежала в лес, и еще я начал рисовать битву, но никак не могу кончить, потому что краски не те, и еще серая ломовая, у которой были глисты, поправилась.

– Никаких особых новостей, – сказал Тони. – Мы по тебе скучали. Что ты делала в Лондоне так долго?

– Я-то? Скверно себя вела, по правде говоря.

– Швырялась деньгами?

– Хуже. Флиртовала почем зря, ухнула кучу денег и получила уйму удовольствия. Но у меня есть для тебя ужасная новость.

– Что такое?

– Нет, лучше я ее попридержу. Тебе она вовсе не понравится.

– Ты купила мопса.

– Хуже, гораздо хуже. Только я этого еще не сделала. Но сил нет, как хочу.

– Давай выкладывай.

– Тони, я нашла квартиру.

– Так потеряй ее, и побыстрее.

– Ладно, я за тебя еще возьмусь. А пока постарайся заранее не хандрить.

– Я и думать об этом забуду.

– Пап, а что такое квартира?

Бренда обедала в пижаме, потом, примостившись около Тони на диване, ела сахар из его чашки.

– Все это, как я понимаю, означает, что ты снова заведешь разговор о квартире.

– Мм…

– Ты не подписывала никаких бумаг, а?

– Что ты! – Бренда решительно затрясла головой.

– Тогда еще ничего страшного. – Тони принялся набивать трубку.

Бренда присела на диване на корточки.

– Слушай, а ты не хандрил?

– Нет.

– Потому что ты квартиру представляешь себе совсем иначе, чем я. Для тебя квартира – это и лифт, и швейцар в галунах, и огромный парадный вход, и роскошный холл, из которого во все стороны ведут двери, и кухни, и буфетные, и столовые, и гостиные, и спальни для прислуги… верно, Тони?

– Более или менее.

– То-то и оно. А для меня – это спальня с ванной и телефоном. Уловил разницу? Так вот, одна моя знакомая…

– Какая знакомая?

– Ты ее не знаешь… Так вот, она разгородила целый дом неподалеку от Белгрейв-сквер на такие квартирки – платишь три фунта в неделю, и никаких тебе налогов и обложений, горячая вода, центральное отопление, когда нужно, можно вызвать уборщицу, что ты на это скажешь?

– Понятно.

– Теперь послушай, что я думаю. Что такое три фунта в неделю? Меньше девяти шиллингов в день. А где ты можешь остановиться с такими удобствами меньше чем за девять шиллингов? Тебе приходится ехать в клуб, а это обходится дороже, а я не могу вечно останавливаться у Марджори, ее это стесняет, ведь у нее еще пес, и ты сам всегда говоришь, когда я приезжаю вечером из Лондона, прошатавшись весь день по магазинам: «Почему ты не осталась там ночевать? – говоришь ты. – Зачем так выматываться». Не счесть, сколько раз ты мне это говорил. Я уверена, мы тратим куда больше трех фунтов в неделю из-за того, что у нас нет квартиры. Знаешь что – я пожертвую мистером Кратуэллом. Идет?

– Тебе в самом деле так этого хочется?

– Мм…

– Видишь ли, мне надо подумать. Может, и удастся что-нибудь выкроить, но из-за этого придется отложить кое-какие усовершенствования в доме.

– Я этого совсем не заслужила, – сказала она, закрепляя сделку, – я всю неделю флиртовала почем зря.

Бренда пробыла в Хеттоне всего трое суток. Потом вернулась в Лондон, заявив, что ей надо заняться квартирой. Квартира, однако, не требовала пристального внимания. Предстояло решить, в какой цвет окрасить стены, и купить кое-что из мебели. У миссис Бивер все было наготове: она предоставила Бренде на выбор кровать, ковер, туалетный столик и стул – больше в комнате ничего не помещалось. Миссис Бивер пыталась всучить ей набор вышивок на стены, но Бренда их отвергла, а заодно с ними электрогрелку, миниатюрные весы для ванной, холодильник, стоячие часы, триктрак из зеркального стекла и синтетической слоновой кости, серию книг французских поэтов восемнадцатого века в изящных переплетах, массажный аппарат и радиоприемник, вделанный в лакированный ящичек в стиле Регентства, – все это было выставлено специально для нее в лавке в качестве «недурных идеек».

Миссис Бивер была не в претензии к Бренде за скромность ее приобретений, она неплохо подзаработала на квартире выше этажом, где одна канадская дама обшивала стены хромированными панелями, не считаясь с расходами.

Тем временем Бренда останавливалась у Марджори на условиях, которые делались все более унизительными.

– Мне не хотелось бы читать тебе мораль, – сказала Марджори как-то утром, – но я не желаю, чтобы твой мистер Бивер целыми днями торчал в моем доме и еще называл меня Марджори.

– Потерпи, квартира скоро будет готова.

– И я повторяю и буду повторять, что ты совершаешь нелепую ошибку.

– Просто тебе не нравится мистер Бивер.

– Нет, не только в этом дело. Видишь ли, я думаю, что Тони придется туго.

– За Тони не беспокойся.

– А если будет скандал?..

– Скандала не будет.

– Ну не скажи. Так вот, если будет скандал, я не хочу, чтобы Аллан думал, будто я вам потакала.

– Я тебе не говорила таких гадостей насчет Робина Бизили.

– Между нами ничего такого и не было, – сказала Марджори.

Но если не считать Марджори, общественное мнение было целиком на стороне Бренды. По утрам трещали телефоны, разнося новости о ее похождениях, и даже те, кто был с нею едва знаком, взахлеб рассказывали, как видели ее накануне с Бивером в ресторане или в кино.

В эту осень худосочных и скудных романов сходились и расходились лишь парочки, которым это было на роду написано, и Бренда кинула кусок тем, кто, за неимением других удовольствий, раскинувшись поутру в постели, наслаждался, обсасывая такого рода новости по телефону. Обстоятельства романа Бренды имели особое очарование: целых пять лет она была легендой, чем-то почти мистическим, плененной принцессой из волшебной сказки, и теперь, когда она явила миру подлинное лицо, это было куда увлекательней, чем смена предмета увлечения у любой другой благоразумной жены. Самый выбор партнера сообщал этой связи нечто фантасмагорическое: Бивер – это всеобщее посмешище – был внезапно вознесен ею в сверкающую обитель небожителей. Если бы после семи лет неукоснительной супружеской верности Бренда наконец закрутила роман с Джоком Грант-Мензисом, или Робином Бизили, или любым другим хлыщом, с которым почти у всех рано или поздно был один-другой заход, это тоже было бы захватывающе интересно, но в конце концов не выходило бы за рамки привычной салонной комедии. Избрание Бивера поднимало эту эскападу в глазах Полли, Дэйзи, Анджелы и всей шайки сплетниц до поэтических высот.

Миссис Бивер не скрывала своего восторга: «Конечно, Джон ничего мне не говорит, но если то, что я слышу, правда, мальчику это пойдет на пользу. Конечно, он всегда нарасхват и у него много друзей, но тут совсем другое дело. Я давно чувствовала, ему чего-то недостает, и думаю, что именно такая очаровательная и опытная женщина, как Бренда Ласт, может ему помочь. Он оч-чень привязчив, но он такой сдержанный, что по нему никогда не догадаешься… Сказать по правде, я почувствовала что-то такое в воздухе на прошлой неделе и под благовидным предлогом уехала на несколько дней. Не сделай я этого, может, у них все и кончилось бы ничем. Он такой застенчивый и скрытный, даже со мной. Я распоряжусь, чтобы шахматы тут же починили и отослали вам. Благодарю вас».

Бивер первый раз в жизни почувствовал себя человеком интересным и чуть ли не значительным. Женщины заново приглядывались к нему, размышляя, что же они в нем проглядели, мужчины обращались с ним как с равным и даже удачливым соперником. Возможно, они и задавались вопросом: «И за что это ему?» Зато, когда он входил в Брэтт-клуб, для него освобождали место у стойки и говорили: «Привет, старик, опрокинем по одной?»

Бренда звонила Тони утром и вечером. Иногда с ней разговаривал Джон Эндрю – голосом пронзительным, как у Полли Кокперс; ответов ее он не слушал. На субботу и воскресенье она уехала в Хеттон, потом снова вернулась в Лондон, на этот раз в квартиру, где краска уже высохла, хотя горячую воду еще подавали с перебоями; тут от всего пахло новизной: от стен, простынь, занавесок, а от новых радиаторов куда менее приятно разило раскаленным железом.

Вечером она, как всегда, позвонила в Хеттон.

– Я говорю из квартиры…

– Вот как…

– Милый, ну изобрази немножко больше энтузиазма в голосе. Здесь все так интересно.

– На что это похоже?

– Ну, сейчас тут самые разные запахи, и ванна издает такие странные звуки, и когда поворачиваешь кран с горячей водой, раздается только шипение, а из холодного капает вода, но совсем коричневая, и дверцы шкафа заклинились, и занавески не задергиваются, так что уличный фонарь всю ночь бьет в глаза… но это божественно.

– Да что ты.

– Тони, не надо. Здесь все так интересно – и входная дверь, и ключ от квартиры, и все-все… И еще мне сегодня прислали целую охапку цветов, а их тут некуда ставить, и они у меня в тазу, здесь нет ваз. Это ведь не ты прислал, нет?

– Да… собственно говоря, я.

– Милый, а я так надеялась, что… как это похоже на тебя.

– Ваше время истекло.

– Пора кончать.

– Когда ты вернешься?

– Очень скоро. Спокойной ночи, родной.

– Сколько можно разговаривать, – сказал Бивер.

Все время, пока шел разговор, ей приходилось заслонять телефон: Бивер игриво угрожал разъединить его.

– Как мило, что Тони прислал цветы, правда?

– Ну, я не в таком уж восторге от Тони.

– Пусть это тебя не мучит, красавец мой, потому что ты ему нисколечко не нравишься.

– Правда? А почему?

– Потому что ты никому, кроме меня, не нравишься. Заруби это себе на носу… да и я понять не могу, чем ты меня пленил.

Бивер с матерью уезжали на Рождество к родственникам в Ирландию. Тони и Бренда встречали Рождество в семейном кругу: Марджори с Алланом, мать Бренды, тетка Тони Фрэнсис и две семьи захудалых Ластов, убогих и смиренных жертв права первородства, для которых Хеттон значил так же много, как и для Тони. В детской ставили маленькую елку для Джона Эндрю, внизу, в главной зале, – большую, ее наряжали захудалые Ласты и зажигали за полчаса до чая (рядом ставили двух лакеев с мокрыми губками на шестах, чтобы тушить скрючившиеся свечи, грозящие пожаром). Подарки дарились всем слугам в строгом соответствии с рангом и всем гостям (захудалым Ластам – чеки). Аллан всегда привозил огромный паштет из гусиной печенки – деликатес, к которому он питал особое пристрастие. Все объелись и к началу Святок, перед раздачей подарков, впали в некоторое оцепенение; гостей обносили серебряными ковшами подожженного коньяка, трещали хлопушки, бумажные шляпы, комнатные фейерверки, конфеты в фантиках с нравоучениями. В этом году все шло как по маслу; казалось, ничто не угрожало миру и благополучию дома. Прибыл хор и пропел рождественские гимны в галерее смолистой сосны, потом поглощал в непомерных количествах горячий пунш и сладкое печенье. Викарий произнес неизменную рождественскую проповедь. Ту самую, которую прихожане особенно любили.

– Трудно представить себе, – начал он, умильно оглядывая паству, которая кашляла в шарфы и растирала окоченевшие пальцы шерстяными перчатками, – что наступило Рождество. Вместо пылающих в очаге бревен и наглухо закрытых от метели окон мы видим жестоко палящее чужеземное солнце, вместо счастливого круга любимых лиц родных и близких – бессмысленные взгляды покоренных, хотя, естественно, и благодарных, язычников. Вместо мирного вола и вифлеемского осла, – говорил викарий, несколько путаясь в сравнениях, – нам сопутствуют хищный тигр и диковинный верблюд, коварный шакал и величавый слон… – И так далее.

Слова эти в свое время трогали сердца многих огрубевших душой кавалеристов, и, слыша их опять, а он слышал их из года в год с тех пор, как мистер Тендрил появился у них в приходе, Тони, да и большинство его гостей воспринимали их как неотъемлемую принадлежность Рождества, без которой им было бы трудно обойтись. «Хищный тигр и диковинный верблюд» стали притчей во языцех в семье и часто использовались в разных играх.

Игры Бренда переносила тяжелее всего. Они ее никоим образом не забавляли, и она до сих пор конфузилась при виде ряженого Тони. Еще больше ее мучил страх, что недостаток энтузиазма с ее стороны обедневшие Ласты могут приписать высокомерию. Такая щепетильность – о чем она не догадывалась – была совершенно излишней, ибо родственникам мужа и в голову не приходило относиться к ней иначе как с родственной приязнью и некоторым снисхождением, ибо, будучи Ластами, они считали, что имеют в Хеттоне куда больше прав, чем она. Тетка Фрэнсис, женщина язвительного ума, быстро смекнула, в чем дело, и попыталась успокоить ее. «Дитя мое, – сказала она, – такая деликатность бессмысленна: только богатые осознают ту пропасть, которая отделяет их от бедных», однако неловкость не исчезала, и вечер за вечером Бренда по воле родственников высылалась из комнат, задавала вопросы и отвечала на них, участвовала в грубых шутках, выкупала фанты, рисовала картинки, писала стихи, рядилась, убегала от преследователей и сидела в шкафах. В этом году Рождество пришлось на пятницу, так что праздники затянулись, и гости задержались у них с четверга до понедельника.