Полная версия
Детство. Автобиография… почти. Книга первая. Цикл «Додекаэдр. Серебряный аддон»
Илья Беляев
Детство. Автобиография… почти. Книга первая. Цикл «Додекаэдр. Серебряный аддон»
Комната, устроенная и обставленная в дань давно ушедшей советской эпохе, на сей раз совершенно не благоприятствовала отхождению ко сну, как это бывало ранее. Подобное происходило редко. Можно даже, сказать очень редко. Такие случаи легко пересчитывались на пальцах и не сулили ничего хорошего. В последний раз, когда оно было, выгорел почти целый этаж… нет, не дома – на работе.
Грузное тело мужчины повернулось с бока на бок. Раздался тяжелый долгий вздох.
Евграфий Порфирьевич Клеменко к своим пятидесяти пяти был тучным человеком, давно махнувшим рукой на все диеты и ограничения, беря от жизни все, что производилось и продавалось на прилавках магазинов и лотках торговых точек. Его работа заведующим психоневрологической больницы настолько уже приелась, что спасала лишь комната, в которой он сейчас находился и которая до сего момента радовала его истомившуюся по советскому режиму душу.
Постоянная забота о более чем пятидесяти умалишенных обитателях (как он сам их называл) его больницы истощала скудный запас сил, оставшийся после длительного лечебного отпуска, который Евграфий Порфирьевич устроил себе сам, взяв сполна за все пять лет каторжного труда в стенах так надоевшего медицинского учреждения.
Глубокая ночь и тишина за окнами также действовали угнетающе и даже раздражающе. Долгожданный сон никак не приходил, и от этого самочувствие ухудшалось еще больше. Наконец, когда стало казаться, что разум сдастся и окунется в сладкие грезы Морфея, так некстати раздался телефонный звонок. «Может быть, ошиблись номером?» – пронеслось в голове. Мобильный был отключен, а вот домашний, как на зло, оказался совсем даже наоборот. Обычно он выключался самым первым, но сегодня, видимо, в такую злополучную ночь еще и это обстоятельство решило поиграть на его нервах.
Раздражающиеся трели не прекращались, но вылезать из-под теплого одеяла и топать в шлепках – которые еще нужно было найти – по длинному коридору к тумбе, на которой стоял дребезжащий аппарат, не хотелось. Накрывшись подушкой, Евграфий попытался забыться, но трели не смолкали даже по прошествии четверти часа.
– Что за убогие мешают мне в эту ночь?
С трудом подняв тело и сев, он зевнул, размял затекшую шею (если до сих пор не повесили трубку и продолжают надоедать, то подождут и еще), не спеша нашел тапки, выковыряв их из-под железной кровати, и засеменил по ободранному, некогда окрашенному полу.
– Евграфий Порфирьевич. С кем имею честь?
– Здравствуйте! Это Лиза… дежурная в вашей больнице… ну Лиза! Вы забыли? Простите, что в столь поздний час отвлекаю вас, но у нас случилось несчастье… беда! Один из одиночников, что на третьем этаже…
Голос был столь взволнованный и испуганный, что мужчина понял: с ним не шутят. Да и какие шутки могли исходить от этой Лизы? Он сразу же узнал ее, как только она произнесла первое слово. Старческим слабоумием и другими подобными заболеваниями людей его возраста он не болел и поэтому моментально сбросил остатки так и не пришедшего сна и погрузился в беседу, чувствуя, что она будет тяжелой и не столь приятной.
– Беда? – переспросил он, собираясь с мыслями.
– Да. Еще раз простите за столь поздний звонок, но… у нас суицид! – наконец выдавила девушка и замолчала, будто испугавшись того, что сама же произнесла.
– Вот как? – удивился Евграфий – Суицид значит? Вы ничего не напутали?
Последнее подобное явление произошло три года назад, и теперь, в период затишья, когда каждый из обитателей больницы тщательным образом проверялся и перепроверялся, это казалось абсурдным и лишенным всякого смысла, утверждением.
– Надеюсь, вы…
– Я уже оповестила полицию, скорую и вашего заместителя! – не дала договорить девушка.
Мужчина запрокинул голову и выругался в потолок.
– А вот это вы сделали зря!
– Зря? Но как? Почему?
Лиза была хорошей двадцатипятилетней практиканткой, присланной из медицинской академии, как говорилось, «в помощь», но Евграфий чувствовал, что она пришла работать не только с его подопечными, но и с ним самим. Ее неуемная энергия, способность вести несколько дел одновременно и отчетливо выраженная харизма вконец привели его к таким мыслям, что она вполне могла следить за ним, за его работой и докладывать обо всей деятельности вышестоящим организациям и тем, кто ее сюда направил. Однако в трубку он сказал совершенно иное, что думал:
– Вы бы вначале все сами проверили, а потом и обзванивали всех остальных помимо меня! Откуда вы взяли, что в палате суицид?
– Аглая Геннадьевна сообщила.
– А Аглая Геннадьевна кто? Врач?
– Нет.
– А кто?
– Уборщица.
– Боже! Так с чего же она взяла, что это суицид?
– Больной лежал на спине и не дышал! Но самое главное, у него не было пульса!
Мужчина сделал глубокий вдох и такой же выдох.
– Хорошо, я сейчас приеду!
Положив телефонную трубку, он понял, что сегодняшний день будет испорчен до безобразия.
Подъезжая на своем обновленном в автомастерской «москвиченке», Евграфий сразу заметил не принадлежащую больнице «карету» скорой помощи и «бобик» полиции, припаркованный рядом. Настроение совсем ухудшилось, но иного выбора, как подняться к себе на работу, не было.
На третьем этаже за столом регистратора сидела та самая Лиза, которая заварила всю эту кашу. При виде заведующего она попыталась встать, но мужчина усадил ее на место одним лишь грозным взглядом. Не раздеваясь и не говоря по дороге с коллегами, он быстро нашел нужную палату (сделать это оказалось не трудно по большому скоплению людей) и остановился у двери, бегло осматривая все, что здесь творилось.
Комната-одиночка, как ее многие называли, – место для самых буйных психов со склонностью к членовредительству. Обита она была плотным, толстым, но мягким поролоном и обтянута тканью. Бейся и кричи до одури – никто не услышит и не узнает, но зато никакого издевательства над собой и своим организмом. Ему самому не раз приходила мысль провести ночь в подобном месте и выплеснуть все, что накопилось. Шумозвукоизоляция. Полная непроницаемость. Очень удобно для тех, кто не в ладах со своей нервной системой.
Бригада скорой помощи как раз заканчивала свои манипуляции.
– По мне, так никакого суицида и не было, – сказал один, закрывая медицинский чемодан с набором всевозможных лекарств.
– Да, скорее всего, ты прав. Но для полной убедительности следует отправить тело на вскрытие. Оно точно прольет свет на сложившуюся ситуацию.
– Тогда, господин следователь, нам здесь больше делать нечего. Мы составим подробный отчет и передадим его вам, а пока извините нас, но мы должны уйти.
– Куча вызовов. Тем более выходные дни.
«Выходные дни – подумал Евграфий – Точно! Вот из-за чего мне так не спалось. На выходных я уже не могу обойтись без работы и поэтому хуже засыпаю, хуже ем, да и вообще настроение отвратное. Не могу уже обойтись без своих психов!»
После ухода «скорой» в палате остались только персонал самой больницы, да человек в классической «тройке» с небольшим портфелем и планшетом в руках.
«Следователь», – догадался мужчина, проталкиваясь сквозь своих сотрудников и останавливаясь напротив полицейского и трупа, который лежал на кровати на спине, сложив на груди руки.
– Словно и не мертвый вовсе, – произнес заведующий, не сводя с усопшего глаз.
Белов Игнат Андреевич. Его в психбольницу поместила собственная жена за буйное поведение. Несколько раз ей давали от ворот поворот, но все же однажды ее жалобы взяли верх и мужа упекли по всем показателям. Оказалось, совершенно правильно. Игнат вел себя как настоящий псих: бросался на медицинских работников, кусался, плевался, ломал мебель и совершал неоднократные попытки членовредительства с предполагаемым последующим летальным исходом.
«Неужели на этот раз добился своего?»
– Вы Евграфий Порфирьевич?
– Да. Он самый.
– Меня зовут… Я следователь по вашему делу, и если вы не возражаете, хочу немного осмотреться. Как раз после полного обследования вашими коллегами представилась такая возможность.
Мужчина достал из кармана пластиковую визитку с номером полицейского участка, городским телефоном и передал ее Евграфию.
– Нет-нет, конечно, комната в вашем полном распоряжении.
– Вы еще не сообщали родным или близким этого человека о постигшем их несчастье?
– Нет. Пока еще нет.
– Не сообщайте. Я должен провести здесь расследование. Это займет день-два. Очень вас прошу!
– Хорошо. Я повременю с этим, – озадаченно произнес заведующий. – Но… «скорая» констатировала летальный исход без наложения на себя рук. Не так ли? Или я чего-то не понимаю?
– Все так, Евграфий Порфирьевич, но есть некоторые моменты, которые могли ускользнуть от ваших коллег и от вас самих. Если вы не возражаете, я хотел бы осмотреться здесь наедине.
– Конечно-конечно, не буду заставлять вас просить о подобном дважды. Идемте! – сказал он своим работникам и закрыл перед собой дверь.
Раздав незначительные указания и спросив о самочувствии остальных пациентов больницы, Евграфий направился к выходу и практически у самого лифта, где располагался стол регистратора, помимо Лизы обнаружил сидящую там же Аглаю Геннадиевну. Остановившись, он с упреком посмотрел в ее старческие, грустные, утомленные глаза.
– Я, конечно, понимаю ваш возраст и те годы, которые вы здесь проработали, но нужно быть сдержаннее, осмотрительнее и не так скоропалительнее в своих выводах. Я еще могу понять молодое поколение, – указал он на осунувшуюся под праведным гневом Лизу – но от вас я ожидал такого меньше всего.
– А что сразу я? Я сунулась в палату, а там тихо. Убрала, вымыла, а он лежит. Обычно его санитары держат… а тут… ну я пульс пощупала, а его и нет! Что мне еще думать, если он накануне о суициде разговоры вел?
– Семь раз отмерь – один раз отрежь! Знаете такое? Это вас обеих касается. Значит расклад такой: тебе, Лиза, строгий выговор со всеми последующими лишениями и запятнанными характеристиками, а вам, Аглая, думаю, придется поискать новое место работы!
– Батюшки-святы, да как же так? – взмолилась женщина.
– Евграфий Порфирьевич, простите меня, пожалуйста! Я же не специально все это подстроила! Как же я без медицины? Родители не перенесут этого!
– Раньше нужно было думать.
Мужчина уже развернулся, уже почти ушел, почти вошел в открытые двери лифта, как что-то щелкнуло у него в мозгу и заставило остановиться. «Записки сумасшедшего – пронеслось у него в голове - Где-то я уже встречался с подобным. Уж не у Сальвадора Дали?» Он вернулся и аккуратно заглянул под стол регистратора. Там, у ног девушки, аккуратно перевязанные, стояли стопкой общие тетради в девяносто шесть листов. Достав кипу, мужчина поставил ее на стол перед лицом изумленной и смутившийся Лизы.
– «Записки сумасшедшего», – прочитал он надпись, растянувшуюся по всем корешкам – Что это такое?
– Это… тетради… – прощебетала девушка.
– Какие такие тетради? Откуда?
– Аглая Геннадиевна принесла.
– Аглая? Вы-то где их взяли? – обратился он к уборщице.
– А что я? Опять крайней сделали? У психа у этого вашего… у покойничка у самой двери стояли аккуратно сложенные и перевязанные, как сейчас перед вами. Мусор, поняла я. Он всегда так хлам свой выставлял, когда собирался от него избавиться. Вот я и прихватила на вынос, а вот Лизка заинтересовалась. «Дай погляжу!» сказала.
– Откуда у психов свои вещи? Ладно, вернемся еще к этому вопросу. А вы сами не поинтересовались, что в этих тетрадях написано?
– Это еще к чему? Мусор он и есть мусор. Что в нем полезного?
– Ну, теперь точно уволю всех!
Схватив связку тетрадей, Евграфий невзирая на все причитания и мольбы все же стал в лифт и, спустившись, вышел на улицу и быстро сел в «москвиченок».
– Нет, точно все бабы дуры!
Выжав сцепление и тронув коробку передач, он въехал во тьму улицы и быстро растворился между домов, свернув с главной дороги.
«… Богородица, Пресвятая Дева Мария, спустившаяся ко мне этой ночью и давшая указания, избавила меня от страха и телесных недугов. Только благодаря Ней я почувствовал полную безмятежность и Веру. Веру в то, что все сделано правильно! Веру в то, что все должно быть так, как есть сейчас! Только прочитав с первой страницы моей «летописи», можно понять, что творилось у меня на душе и к чему это привело. Только так можно узнать меня и то, что я из себя представляю…»
– Бред какой-то. Точно псих писал. Истинные записки сумасшедшего.
Мужчина закрыл последнюю страницу последней тетради и кинул ее поверх остальных. Читать все не хотелось, поэтому он выбрал самый последний абзац и понял, что был совершенно прав, не начав пролистывать с самого начала. Выставив исписанную бумагу на тумбочку у входной двери, он пообещал себе, что завтра же выбросит весь этот лепет психа на помойку.
Однако ни завтра, ни послезавтра этого не произошло.
Понедельник принес новые заботы и хлопоты. На работе, конечно же, он никого не уволил и не оштрафовал. Слез было море, причитаний тоже, и он, в конечном итоге, сдался. Не так уж и много людей по собственному желанию соглашаются работать в психиатрической больнице. Поэтому разбрасываться кадрами вслепую было бы глупо и неуместно.
Придя домой, Евграфий только под вечер натолкнулся на «мемуары» усопшего и вспомнил про то, что собирался вынести стоящий у двери на тумбочке мусор. Но осуществление его планов опередил телефонный звонок.
– Евграфий Порфирьевич?
– Да. С кем разговариваю?
– Это… следователь… тот, который ведет дело вашего якобы самоубийцы.
– Так-так, чем могу быть полезен?
– Я закончил со всеми формальностями. Можете убрать в помещении. Тело, как я знаю, уже увезли. Все возвращается под ваш контроль.
– Хорошо.
– И еще один момент, если вас не затруднит.
– Слушаю.
– Как мне известно, почивший нас Игнат Андреевич вел дневник, но я не смог его обнаружить. Если вам удастся найти его – непременно сообщите мне! Я считаю, что там есть очень нужные и ценные для нас сведения.
– Обещаю! Если что узнаю – сразу же свяжусь с вами. Вы оставляли вашу визитку.
– Отлично. Тогда доброй ночи!
В трубке раздались гудки, а Евграфий пристально посмотрел на руку со стопкой тетрадей и, не раздумывая, поставил их не место.
Переодевшись в домашнюю одежду, мужчина, заварил крепкого чая и, сев в кресло-качалку под торшер, открыл первую страницу первой тетради.
«… мое детство началось с того, что моя мать, посвятившая всю свою жизнь театральной деятельности, не могла найти мне несколько минут в день для совместного времяпрепровождения и игр. А как иногда хотелось просто побыть с ней рядом, посмеяться, вспомнить много хороших, давно ушедших историй… Мой отец, солдат дальних пограничных застав, редко посещал нас, ссылаясь на затяжные командировки и долг офицера. Меня переправили жить к бабушке с дедушкой, ссылаясь на полную нехватку времени со стороны взрослых. Естественно, мне было скучно у них, и поэтому я постепенно пришел к тому, что выдумал свой мир грез и фантазий.
Все началось с прочитанного в ранние школьные годы произведения, всколыхнувшего всю мою жизнь и решившую дальнейшую судьбу.
Я решил стать писателем!
Конечно, это пришло не сразу, а спустя долгие-долгие годы усидчивости и кропотливого труда. А вначале были лишь неумелые штрихи, перефразирование и домысливание прочитанного и того, чего там не оказалось, но очень хотелось, чтобы там было.
Первой самостоятельно прочитанной и осмысленной книгой был «Винни-Пух и все-все-все…», к которой я придумал продолжение. Как сейчас помню каждое слово, написанное мною. Да, спустя долгие годы это кажется полным абсурдом, но с чего-то нужно было начинать, даже с таких нелепых рассуждений и описаний.
Глава первая
В которой Винни-Пух улетает на Луну
Однажды Винни-Пух проснулся очень рано. Он вышел из своего дома и пошел рассказывать всем, как ночью летал в космос. Первого он встретил Пятачка и говорит ему:
– Пятачок, я сегодня на Луну летал!
– Да? И что ты там делал?
– Ничего.
– А если ты там ничего не делал, то зачем летал?
– Я же во сне летал на Луну!
– А-а-а, а я думал, что на самом деле…
– Нет, все происходило во сне! Ну, все, до свиданья, Пятачок!
– До свиданья, Винни-Пух.
И всем, кто попадался ему на пути, он говорил, что летал на Луну. А все думали, что он на самом деле летал, и верили. А потом выяснялось, что он летал во сне. И он всем-всем говорил, что он во сне летал на Луну.
И, наконец, к вечеру он пришел домой. Он рассказал всем-всем, кого только смог найти. И он лег спать. До утра. А утром, может быть, будет рассказывать про то, что он видел в новом сне. И опять он будет бегать ко всем-всем и рассказывать, что он видел. И к Кристоферу Робину, может быть, заскочит рассказать о своем сне. И все будут знать, что Винни-Пуху приснилось ночью.
Глава вторая
В которой Пятачок узнает, что медведи любят мед
Однажды Пятачок пошел к Винни и думал: «Надо спросить, почему мишки любят мед». Он пришел к Пуху и спросил… то есть сказал:
– Почему медведи любят мед?
– Ну… – сказал Винни-Пух, почесав затылок. – Знаешь, Пятачок… Это самый вкусный, самый сладкий подарок.
– А-а-а, а я-то думал, что это невкусный мед… Оказывается, я ошибался. Ну ничего, ошибаться лучше, чем ничего не знать. Лучше пойдем по домам.
– Ну пошли… А куда идти-то? Я уже и так дома!
– Дома? Ах, да, тогда пойду я! До свидания!
– До свидания!
И они разошлись по домам.
Глава третья
В которой Кристофер Робин изобретает машину
Однажды Кристофер Робин позвал Винни-Пуха и говорит:
– Давай изобретем машину!
– Давай! А какую?
– Ну… например, грузовую.
– А что такое грузовая?
– Не нужно про это говорить. Это необъяснимо!
– Ну ладно, давай делать. А из чего она будет состоять?
– Ну… – сказал Кристофер Робин – она будет состоять из гаек, из винтов и шурупов, из железа и пластмассы.
– Ого, сколько работы! На весь день.
– Не на весь, а на половину дня…
Ладно, давай делать.
И они делали полдня машину, а назавтра показывали всем, какую игрушку они изобрели. И всем эта машина понравилась. Уж очень-очень она блестела, эта машина-красавица! И кабина есть, и дверь есть… в общем, все есть у этой красавицы-машины.
Глава четвертая
В которой Иа-Иа заблудился в лесу, а Пух нашел его
Один раз Пух проснулся раньше всех и пошел на улицу в гости к Иа. Он пришел, постучал, но никто не открыл. Тогда он подумал: «Если никто не открывает, то нужно самому открыть дверь!» И Пух открыл ее и обошел все комнаты, но ослика не нашел.
А ослик пошел в лес посмотреть на природу и… заблудился в лесу! А Винни-Пух искал его дома. Пух подумал: «Если Иа нет дома, то он, скорее всего, пошел в лес». И Пух пошел в лес. Он искал Иа и в кусты заглядывал, думая, что ослик спит. А ослик искал дорогу домой. И они не могли встретиться, потому что один в начале леса, а другой в конце леса. Вот к вечеру они встретились. Встретились и ослик обомлел. Ему нельзя долго бегать по лесу… ну час, два, а он бегал девять часов. И Винни-Пух понес его домой на его постель. А ослик спросил Винни:
– Чего ты пришел?
– Я пришел подарить тебе цветы. Я их на самой лучшей поляне сорвал.
– Спасибо, Пух. Ты настоящий друг!
Глава пятая
В которой теряется Пятачок, а Пух находит его
Пятачок пошел в лес и зашел так далеко, что забыл дорогу домой. А Винни-Пух пошел домой к Пятачку. А как зашел к нему, то не увидел ни Пятачка, никого – один пустой дом. И Винни подумал тогда: «Если Пятачка нет дома, то он любит ходить по лесу и он там!» А Винни ходил около леса и не знал, что Пятачок зашел так далеко. А Пятачок сидел и скучал, а потом как закричит:
– Ка-ра-ул, спа-си-те, по-мо-ги-те!
И тут Винни-Пух услышал, как кто-то кричит. Хоть и далеко, но Винни услышал и побежал на помощь. А когда они встретились, то обняли друг друга и не расставались. А когда пришли к дому Пятачка, то там были все: и Кристофер Робин, и Тигра, и Кролик, и многие-многие другие. А Винни и Пятачок зашли в дом и стал у них такой большой праздник в честь Винни-Пуха, что он нашел Пятачка. И произошло это в девять часов тридцать три минуты, зимой.
Глава шестая
В которой Кристофер Робин знакомится с гиппопотамом–бегемотом
Однажды Кристофер Робин пошел в лес и зашел на болото. А там плавал одинокий бегемот. Он скучал потому, что к нему никто не подходил – все боялись его и не хотели пачкать о него руки. А когда гиппопотам увидел Кристофера Робина, он так обрадовался, что хотел к нему подскочить, но Кристофер Робин сказал, чтобы тот не подходил к нему. И гиппопотам обиделся на него. А Робин сказал:
– Как тебя зовут?
А он ответил:
– Меня зовут Гиппопотамом, но все почему-то называют меня Бегемотом.
– Ну ладно, давай дружить!
– Давай!
Робин сказал:
– Хочешь ли ты познакомиться с моими друзьями?
– Хочу!
И они пошли и стали знакомиться со всеми, кто проходил мимо!
«Знаю, может быть, во многом получалось неправильно (особенно если рассматривать с позиции сегодняшнего дня), но мне хотелось творить… придумывать… фантазировать!
Однако мне оказалось тесно в рамках выбранного произведения, и я стал импровизировать, записывая все увиденное в отдельные рассказики, которыми потом делился с одноклассниками.
Так у меня возник блок, посвященный школьным годам, таким безмятежным, спокойным и радостным».
Школьные зарисовки
Сижу на последней парте, не потому что двоечник или хулиган, на которого все махнули рукой. Просто отсюда удобнее наблюдать за всеми.
Вот Юрка списывает у Сергея алгебру, а тот рассматривает «заработанные» жвачки. Димка читает очередной детектив. Сашка и Витька режутся под партой в карты.
Девчонки тоже не отстают от ребят. Вика подкрашивает и без того размалеванные ресницы. Ольга и Машка что-то оживленно рассказывают друг другу и строят мальчишкам глазки. Женя плетет макраме, а Катя вяжет крючком.
В общем, каждый «занят» делом.
И тут учительница обращается ко мне:
– Игнат, ну почему, когда класс работает, ты опять думаешь о чем-то постороннем?
* * *
Завтра контрольная. Решили всем классом заболеть. Маша, Оля и Вика договорились пойти в кафе-мороженое. Близнецы Женя и Катя собрались навестить больную гриппом тетю. Сергей и Юрка – напиться из колонки и заесть снегом. Остальные тоже обещали что-нибудь придумать.
Мы же с Мишкой выбрали самый простой способ: пошли в Реадовку, разделись до трусов и давай бегать босиком, осыпать друг друга снегом, съезжать на спине с горок и просто вдыхать в себя морозный воздух.
На обратном пути, переходя по мосту через замерзший ручей, Мишка ухитрился свалиться, пробить лед и оказаться в воде. Когда он вылез, его одежда сразу же заледенела, поэтому ничего не оставалось, как снова раздеться.
Обледеневшие брюки и куртка стояли колом, и их пришлось колотить о дерево, чтобы размягчить, а потом с трудом натягивать на посиневшее тело.
Домой шли долго и вслепую, началась пурга, и мы сбились с дороги.
Утром весь класс отсутствовал. На всех уроках отдувались только мы с Мишкой, как самые закаленные и не поддающиеся простуде.
* * *
У Паши проблема. Его подружка купила туфли на платформе и стала выше него на целую голову.
Весь урок провели в туалете. Обсуждали ситуацию.
– Может тебе поменять девчонку? – предлагает Дима.
– Она что – жвачка или памперс? – злится Паша. – Да я за ней целый год бегал.
– Тогда подрежь ей каблуки, – подсказывает Юрка.
– И прибей на свои кроссовки, с насмешкой добавляет Мишка.
– А лучше приди завтра на ходулях, – шутит Сашка.
Так, ничего не решив, возвращаемся в класс и застаем плачущую Вику.
– Ты что, – подскакивает к ней Пашка, – ногу подвернула?
– Да нет, – всхлипывает Вика. – Просто эти туфли уже вышли из моды, а я не знала.
До чего хорошая штука – изменчивая мода. Спасла любовь.
