Секта Анти Секта. Том первый. Осколки

О целебном действии слюны, мочи он знал с детства, применять эти «естественные» средства против порезов, ссадин и ожогов научил его Дед. И они хорошо помогали во времена отсутствия не только пенициллина, но и йода и зелёнки. Хуторок тот находился в глухомани, ближайшая аптека была от него в ста верстах. И главное, что должно присутствовать у больного, – это вера в исцеление. Почти как вера в Бога у Ясенского.

Да и человечество не вчера родилось, хоть и самоубийственно самонадеянно мнит себя «прогрессивным» по отношению к прошлым эпохам, а ведь как то просуществовало без официальной фармакопеи десятки тысяч лет…

Особенно привлекало Зимина действие слюны. Он наблюдал, живя в детстве на дедовом хуторе, как деревенские мужики, прежде чем начать колку дров и взяться за топор, плевали себе на ладони, растирали слюну, а затем принимались лихо рубить поленья. Он тогда, помнится, спросил Деда: «Дед, зачем дядя Митяй плюёт на руки?», на что получил короткий и чёткий ответ: «Для силы, чтобы крепости боле было». Так слюна в сознании того маленького мальчика и оказалась связанной с силой…

…А война тем временем продолжала своё обычное дело, госпиталь работал конвейером. Медленно миновала зима и в апреле вновь заговорили об очередной передислокации госпиталя. Опять неделю заняла суета переезда, затем неделя ушла на адаптацию к новым условиям.

Наступил апрель, время конца природной спячки! Почки на сирени под окнами палаты Вилора каждый день увеличиваются, наливаясь свежими соками жизни ещё одного года. Однажды солнечным светлым утром они внезапно лопнули и нежная зелень маленьких нежных листиков начала петь хвалебные гимны весеннему солнцу, которому было совсем невдомёк, что где то на земле идёт чудовищная война, порождение извращённого человеческого ума. Многим другим было, право, совсем не до войны. Например, котам и их подругам. Каждую ночь под окнами госпиталя разыгрывались протяжные кошачьи свадьбы, одним бойцам действуя на нервы, а другим, как знать сие наверняка, возможно и помогая побыстрее выздороветь.

Молодая весёлая травка пробивала себе путь везде, в бетонных плитах старого фундамента школы и в трещинах заскорузлого и вспученного асфальта. Всё вокруг дышало жизнью, возрождением природы, внутри же госпиталя тоже шла борьба за жизни, но только человеческие и затронутые смертью в той или иной степени.

Зимину иногда приходила в голову крамольная по тем временам мысль, что это не страны воюют друг с другом, а просто люди с людьми. Одна страна, конечно же, может уничтожить другую страну, но не насовсем, не навечно. А вот когда человек убивает человека, то это конец! Конец полный, неизбежный и окончательный. Страну то восстановить можно, а вот человека не восстановишь, если его тело не жилец на этом прекрасном свете. Таковы были материалистичные мысли Вилора в то время.

Впрочем начальник госпиталя подполковник Ясенский верит в Бога и утверждает, что не всё так просто, как рисуют правящие материалисты-марксисты, и Душа человеческая вечна. Может он и прав. Однако сознание Зимина было более атеистичным, как атеистична была в то время почти вся страна и некий высший или присутствующий везде Бог для него был некоей абстракцией.

Любовь была сейчас рядом с ним и она затмевала не только бога, но и войну и смерть, которая также всегда была неподалёку, с ней сталкивались, порой уже и не обращая на неё никакого внимания.

Война стран есть просто продолжение войны людей, пусть и разноплемённых, и молящихся разным идеям, думал Вилор. Другие так и говорят, что война стран и есть война идей.

Но большинству людей плевать на идеи, лузгая семечки или жуя попкорн, подтверждением того служит хотя бы бравый вояка Швейк.

…Одна мысль одно время не давала Зимину покоя, особенно после следующего случая.

Иногда к ним в госпиталь привозили раненых немцев. Вот и теперь привезли раненого в ногу обер-лейтенанта танковых войск. Сопровождавший немца старшина поведал Ясенскому, что наши отбили танковую атаку немцев:

– Вот, что произошло, товарищ подполковник: танк, в котором находился теперешний пленник, был подбит и подожжён. Фрицы стали выскакивать из машины, их наши начали расстреливать из автоматов, после осмотрели на вопрос трофеев, а один фриц возьми, да и окажись живым, только нога задета.

Ну и ротный наш решил его взять, как трофей, как язык. Бедренная кость была задета, сестричка медсанбата быстро ему сделала укольчик морфия: сообразила, чтоб не страдал сильно. И вот доставили к вам. В штаб батальона сообщили, что взят язык, но тяжелораненый, и комбат дал добро на медсанбат. Вот я и стихами заговорил! Удачный день, – на лице старшины сияла улыбка.

В общем повезло всем, главное старшине, что языка взял, не беря его, и самому языку, что хоть жив остался. Правда, он потерял много крови, и повязка на рану, наложенная медсестрой, вся от неё набухла.

Пленного немца оперировал сам Ясенский, который через час показал Вилору пулю от ППШ, изъятую из ноги немецкого танкиста. Плен для этого человека оказался новой жизнью, вместо предполагаемой смерти.

Правда, пока обер-лейтенант был под наркозом и вследствие этого временно отсутствовал в этом мире в качестве себя. Он никак не мог знать, что его ждут лагеря, стройки военных и послевоенных лет, и то, что свой любимый Фатерланд он увидит лишь через шесть лет. Но это всё будет потом, в будущем, а пока он переходил в надёжные руки и пытливый ум Зимина и Эли.

– Суставы у него не задеты, чистые, но большеберцовая кость пострадала серьёзно, – сообщил Ясенский Зимину, одна пуля прошла навылет, ближе к проксимальной части кости, создав трещину чуть ниже, а другую, в 13 см от первой, я удалил, она то и раздробила кость. Ходить он будет, но, скорее всего, прихрамывая. А теперь пусть отлёживается. В течении суток никаких допросов, гони всех в шею. Ясно, лейтенант? – уже официально строго вопросил начальник госпиталя.

– Так точно, товарищ подполковник, – ответствовал Зимин, взяв под козырёк.

Вилор вернулся к себе в кабинет, похожий на маленький закуток, а рядом с ним находилась общая процедурная, где Эля отсортировывала лекарства и готовила обезболивающие и другие средства.

Он сел за свой стол, чувствуя уже лёгкую усталость. Вдруг Зимин понял, что этот немец – просто подарок судьбы. Можно было бы конечно испытывать вновь получаемый препарат и на советских бойцах, но он нутром своим чувствовал, что бюрократия в виде разрешения на использовании нового необычного лекарства так затянет весь процесс, что он переживёт и сам День Победы. Он подумал, что если на немце будет результат, то на русском – тем более. Звучит цинично, но, на войне, как на войне. Ну а в положительном результате Вилор был абсолютно убеждён.

Это убеждение шло как и от знания, но более всего от интуиции, от осознания того, что он на верном пути. Откуда у него такое знание, он и сам не отдавал себе отчёта. Кроме его любимой Элички, как он сам её называл, в эксперимент более никто не был посвящён, даже благосклонно к нему относившийся Ясенский.

Последнему Зимин всё же сделал несколько довольно глупых намёков по поводу ускорения выздоровления раненых и больных людей в зависимости от искусственного повышения им иммунитета. Только вот каким образом сам иммунитет поднять и усилить жизненную силу человеческого организма, он умолчал. Поскольку предлагаемые им препараты были весьма необычны и получены весьма экстравагантным методом…

Этой весной, такой пышной и скорой, как и предстоящая и предвкушаемая людьми победа в этой войне, они по утрам с Элей часто ходили на прогулки и бродили по окрестным полям, рощам и буеракам. Кто то, быть может, и заподозривал их в том, к чему и сам был склонен, да и завидовал однако, однако этот предполагаемый завистник был прав лишь отчасти. Любовь между ними, конечно же была, именно такая, которая случается лишь в молодости, иногда до ярости и ломоты нервов, до истощения и скорого последующего воскрешения. Но не любовь была главной в этих длительных утренних прогулках…

* * *

В те счастливые годы свои жизни Вилор ещё даже не ведал, что по настоящему это была его первая и последняя любовь. Он видел и чувствовал в Элине своё продолжение, а её стал со временем считать какой то частью себя, настоящей частью. А настоящее всегда приходит незаметно и ненавязчиво, как восход солнца ранним утром, который приходит сам, но словно по расписанию.

Остроту чувств добавляло и близкое дыхание смерти, которое чувствовали, но о котором старались не думать. Ведь на войне фронтовая любовь могла внезапно закончиться, хотя полевой госпиталь и был в относительном тылу, хотя этот тыл абсолютно не гарантировал никого от падения бомб и снарядов.

Ведь бомбы отнюдь не предназначены для терапии, как это случилось с Усольцевым, но для иного, а именно для банальных убийств. И всё же, несмотря на войну и страдания людей, молодость Вилора, его стремление к жизни и любви убирало страх в нём самом и помогало окружающим людям.

Этой весной он начал свои эксперименты по изготовлению имунноусилителя, который получил название мериллит, которое символизировало уязвимость, хрупкость и прозрачность человеческого организма.

Лекарство это создавалось большим и терпеливым трудом. Утренние весенние прогулки с Элей у них были не простыми. Они охотились и добывали в полях ящериц. Общеизвестно, что ящерица одно из древнейших созданий природы Земли и в ней скрыта тайна начал жизни, в том числе и человека, являющемуся его как бы далёким потомком (ну, по крайней мере так считают официальные дарвинисты, – автор тут ни при чём).

Ещё современные ящерицы считаются «бедными» родственниками давно вымерших динозавров, которые жили миллионы лет, но вдруг внезапно исчезли по неизвестной науке причине. Эти пресмыкающиеся не спят, а впадают в своеобразную кому, и, главное, они чемпионы среди всех животных по отращиванию утерянных частей тела, а именно – хвоста, а некоторые экземпляры и не только хвоста. Как обычно, к очень великим открытиям ведут не только бессонные ночи будущего гения, а способность к наблюдению, вдумчивому анализу, а, главное – изначальная интуиция.

Как выяснилось в данном случае, наш герой обладал всеми этими качествами, необходимыми для настоящего учёного, да и любого творческого человека.

Итак, мериллит был изготовлен путём опытных изысканий нашего молодого учёного на основе полученных им экстрактов слюнных желез пойманных ими с Элей во время этих утренних прогулок ящериц.

Позднее в препарат он начал добавлять и экстракт тимуса – вилочковой железы, отвечающей в организме за его рост и иммунную систему. Кроме ящериц Зимина привлекали и земноводные: обыкновенные лягушки, – вернее не они сами, а их эволюционный маршрут и генетическая трансформация от икры и головастика в конечный продукт, что казалось сродни превращению гусеницы в бабочку.

Но этих земноводных он решил оставить на потом, на мирную жизнь, коли она с ним когда то, наконец, случится. Условия на войне слишком неподходящие для резания лягушек, «бандитизма» и более, что ли, натурального тут хватало с избытком. На войне злоба дня вопроса требовала от Зимина ускорения выздоровления людей на основе поднятия их иммунитета.

Со слюнной железой и вытяжкой из неё у них особых проблем не возникало, просто получение этой вытяжки требовало много времени и кропотливого труда.

Сложнее всего было с тимусом, связанным с иммунитетом организма, экстракт гормонов тимуса получить не удавалось. Дело в том, что у старых особей ящериц тимус с возрастом становится меньше, чем у молодых, как, впрочем и у людей. Поэтому для экспериментов им нужны были только молодые экземпляры.

Все свои опыты он делал в маленьком закутке, гордо именуемым его кабинетом, в котором он ранее спал один, а сейчас вместе с Элей. Вся его научная лаборатория, кроме нескольких скальпелей, включала в себя электроплитку и часто заменяющий её примус, пару тиглей и несколько шприцев…

Зимин не имел садистской привычки вивисекторов от науки, режущих трепещущую плоть, как при жертвоприношении, ящерицы перед резекцией получали изрядную долю морфия, с тем, чтобы впасть в абсолютный сонный транс, да так в нём и навеки остаться. Итак, экспериментальная партия препарата под названием «мериллит» была готова: дело было за его применением.

И испытать его Зимин решил на пленном фрице, а Ясенскому доложить уже позже о результатах эксперимента. В том, что они будут положительными, Вилор не сомневался. Эля же полностью на него полагалась, фронтовой муж был в то время для неё полубогом.

В реабилитационную палату немца принесли два дюжих санитара. Зимину представлялось, что доза препарата должна быть соответствующей тяжести ранения. В данном случае повреждены были кости, поэтому доза должна быть максимальной. Но что такое эта максимальная доза, если вытяжка с одной железы составляла тысячную долю грамма? Вернее будет сказать, на фрица придётся потратить весь его скудный запас, ведь для получения мериллита, всего одного кубика раствора ему пришлось сделать около пятидесяти операций на ящерицах, лишив их собственной жизни ради продления жизни только одному человеку, и то врагу…

И тут на Зимина вновь накатило сомнение, но уже по другому поводу. Он уже было вознамерился сделать раненому первый укол чудесной сыворотки, как вдруг почувствовал, что зря ничего не сказал начальнику госпиталя Ясенскому. За почти два года работы и службы под его началом, Вилор проникся симпатией и даже любовью к этому удивительному для тех времён человеку, поэтому не сказать об опытах Бруно Михайловичу теперь показалось ему предательством:

– Я пойду к подполковнику, Эля, – сказал он жене, и та, подойдя, поцеловала его в губы нежным и преданным поцелуем, от которого Зимин ощутил не прилив гормонов, а благодарность и радость сердца, которое как бы охватили волны этих чувств.

Ясенский был у себя в кабинете один, просматривая последний номер «Красной звезды». Он обращался иногда со своими подчинёнными по старинному, по дореволюционному:

– Ну что, батенька, дорогой мой, ещё месяц, а может и меньше, и мы в Берлине!

Такое обращение к себе, человеку в два с лишним раза моложе подполковника, всегда смущало Зимина до побурения щёк.

Изнутри он смутился, да вида не подал, пришёл ведь с таким вопросом, что Ясенский вдруг сам его спросил:

– Что такой серьёзный, с немцем, что ль чего не ладно?

– Точно, с немцем, товарищ подполковник, – Вилор даже обрадовался такому обороту и продолжал, – но с ним всё в порядке, и думаю, будет ещё лучше.

Тут со мной небольшой непорядок… И Вилор выложил своему начальнику всё как есть. Наступило небольшое молчание, которое нарушил вновь Ясенский:

– Зря конечно, ты сразу всё не сказал. Если честно, то и не очень то мне верится в твой препарат. Но вреда от него уж точно не случится. Ты Зимин, человек даже более интересный, чем я предполагал. Давай, пробуй, но пока никому ни слова. Кто ещё в курсе дела, кроме нас с тобой?

– Элина.

– Понятно, я мог бы и не спрашивать, – Ясенский улыбнулся какой то доброй, понимающей улыбкой, которую Вилор так любил, – Это всё?

– Да.

– Тогда иди и приступай. Вечером придёшь ко мне и расскажешь о технологии приготовлении препарата.

– Разрешите идти?

– Ступай сынок, с Богом.

Окрылённый поддержкой, Зимин вернулся к себе в каморку, Эля взяла шприц и они пошли испытывать чудо-лекарство на немецком обер-лейтенанте.

Шло время и час победы в войне неуклонно приближался. Раздробленность бедренной кости, такое, как у Ганса (так его звали), обычно заживало в течении двух-трёх месяцев, затем следовало долгое хождение на костылях и тогда наш немец был бы готов к трудовому фронту, чтобы восстанавливать хозяйство им же самим порушенной страны.

Препарат вводили два раза – утром и вечером. Тут возникла ещё одна проблема: нехватка самого препарата из-за недостатка сырья. В интересах секретности для ловли ящериц никого привлекать было нельзя. Поэтому у Вилора с Элей каждое утро начиналось с того, то они с ней выходили на охоту в буквальном смысле этого слова.

Весь персонал был уверен, что их утренние прогулки связаны только с любовью, дабы побыть в одиночестве. В одиночестве с собой и набирающей силу весной. Любовь была в этом деле идеальным прикрытием. Впрочем, то, что сейчас описывается, отнюдь не шпионская история…

Ганс оклемался быстро, увидел, что его лечат, и лечат даже как то странно, с какой-то непонятной для него любовью, убивать его никто не собирается, и повеселел, хотя и лежал в одной палате с русскими бойцами, под прицелом их, честно говоря, не очень дружелюбных взглядов.

Пока ещё нога его была подвешена и вставать он не мог. На второй день пришли люди из разведки, допросили его. Ничего особенного они не узнали: то, чего им было неизвестно, пленный рассказать не смог, кроме разве что имён своих родителей, да номера войсковой части.

Фронт за прошедшие двое суток откатился ещё дальше на запад и война близилась к своему логическому концу. Шли последние дни победоносной весны, Советские войска штурмовали Берлин, а полевой госпиталь жил пока своей прежней жизнью: одних бойцов отправляли в глубокий тыл, других на передовую, кто то попадал в мертвецкую. А Эля два раза в сутки делала укол препарата Зимина выздоравливающему фрицу.

Прошло ещё три недели, за которые великая мировая бойня успела завершиться, и тут сделали снимок ноги немца. Просмотрев его, Зимин помчался к Ясенскому. Тот взглянул снимок, и дал добро на постановку Ганса на костыли, сняв его с растяжек раньше срока более чем в два с лишним раза. Препарат, несомненно действовал, и действовал просто замечательно.

Ясенский, на свой страх и риск, дал команду двум санитарам по утрам ловить молодых ящериц и относить их Зимину, соблюдая абсолютную секретность. Раненые ещё продолжали поступать, много было и тех, кто не подлежал транспортировке в тыловые эвакогоспитали. Зимину сразу стало легче. Теперь он занимался только изготовлением мериллита и началось его применение на всех тех выздоравливающих больных, кому он был необходим более всего.

Ясенский с Зиминым наконец решились доложить о препарате по инстанции сразу же после положительного окончания эксперимента по его применению на группе выздоравливающих бойцов. Победный май подходил к концу, поток поступающих раненых постепенно иссякал, и, наконец, совсем прекратился. Госпиталь готовился к расформированию. Военные врачи становились более не нужны, фронта более не было, зато гражданские врачи требовались всегда.

Вилор написал отчёт о лечении препаратом Ганса и группы советских бойцов и отдал его на рассмотрение начальнику госпиталя. Тот на его основе написал сообщение об открытии нового эффективного имунновосстановительного препарата и отправил её по инстанции.

В начале июня немец уже начал ходить без костылей, однако вскоре за ним явился конвой и отправил по назначению, наверно в трудовой лагерь для военнопленных. Тяжелораненых, но ускоренно выздоравливающих бойцов также отправляли на Родину, кого то комиссовали, а иных на продолжение лечения.

В последнюю свою встречу с Зиминым, уже перед его отъездом домой, Ясенский спросил Вилора:

– Что будете делать дальше? Будете работать в терапии, или перейдёте к нам, в хирургию и травматологию? С пресмыкающимися вы прекрасно справляетесь, – Ясенский вновь улыбнулся своей доброй бархатистой улыбкой.

– Пока не знаю, Бруно Михайлович. Сейчас вернусь в Москву, маму не видел два года, это самое главное. Вряд ли я буду хирургом, не чувствую в себе призвания, а настоящим хирургом надо быть таким, как Вы!

– Благодарствую, батенька, Бог помогает. Ну что ж Ваши документы с Элиной готовы, можете хоть завтра отправляться до дома, желаю вам обоим счастья.

И старый хирург, произнося последние слова с еле заметной дрожью в голосе, сделал шаг к Зимину и крепко обнял того. Последняя минута прощания с Ясенским запомнилась Вилору на всю его долгую жизнь…

Наутро они с Элиной покинули такой родной, но ставший уже не нужным госпиталь.

* * *

Раннее утро, странное, полудремотное состояние. Первая мысль, возникшая на пороге включения в реальность: «Проснулся я или ещё сплю? Но в тот же миг голос проводника развеял его сомнения: «Пассажиры поднимайтесь! Наш поезд через час прибудет в столицу нашей Родины!». Зимин медленно открыл залипшие за ночь глаза. На удивление певучий голосок проводницы принадлежал довольно пожилой женщине, проходящей мимо верхней полки, где он проводил последнюю командировочную ночь.

Зимин быстро встал, умылся, оделся, приготовился к выходу. Он неплохо выспался, однако всё ж, на душе его было неспокойно. Вопрос индивидуальной дозировки препарата до сих пор не был решён. Выходило так, что кроме его интуитивного знания, которое проявлялось при назначении препарата персонально каждому больному, общий алгоритм применения и дозировки, доступный среднестатистическому врачу, был пока недоступен и его пониманию.

Он понял пока одно – что передозировка мериллита могла быть смертельной. Но обычными медиками совершенно не учитывался фактор страха смерти у самих больных, зачастую и без всякого повода. Но у последнего больного этот повод как раз был. Нужно было теперь идти с отчётом о командировке к Шефу, а докладывать то особо было и нечего…

Лаборатория Зимина подошла уже к созданию нового препарата поддержания и продления жизни, могущий применяться не только в хирургии и травматологии и которому Вилор дал имя радоцит, а они до сих пор не поняли принцип дозировки базового лекарства. Часа через два он уже был в приёмной Шефа.

– У себя? – поприветствовав вначале секретаршу Звягина, полненькую, и, как всегда, беззаботную, Лизеньку, Зимин.

– Ждём, с, на подходе. Как командировка, Вилор Борисович, удачная?

– Да нет, если честно, Лиза, то не очень.

– Сочувствую, – Лизанька своими мягким голоском, таким же, как и её рыхленькое тельце, всегда создавала в приёмной Шефа непринуждённую атмосферу, чем эта приёмная и отличалась от десятков других, подобных ей.

Сама же беззаботность Лизы объяснялась довольно просто: она уже больше года, как была любовницей всемогущего Шефа, которому нравились полненькие тётки.

«А что толку в этих худых водосточных трубах?» —

осуждал как то Шеф в тесной компании тогда ещё только нарождающуюся моду на худосочность и стерлядочность, «задницу от локтя отличить невозможно». В общем, Лизанька была на своём месте.

Раздались приглушённые голоса, дверь распахнулась и в приёмную порывисто вошли двое: сам Шеф Конторы Звягин Михаил Герасимович и его первый заместитель Громов Вячеслав Григорьевич. Взгляд Шефа скользнул по Зимину:

– А, привет Зимин, прибыл? Погодь трошки.

И они с Громовым, кивнувшим в ответ на приветствие Зимина, проскользнули в начальственный кабинет.

Подождать было не проблемой, Зимин хорошо выспался в поезде, несмотря на столь неудачную командировку. Лиза начала что-то отстукивать на пишущей машинке, Вилор сел в кресло рядом с её столом, и, вновь, погрузившись в полузабытье, попытался в таком состоянии проанализировать причину этой неудачи…

Обычно он приходил с работы поздно, проваливаясь в глубокий сон без сновидений, а через четыре часа уже вставал и ехал в институт. Шеф был в какой то мере романтиком и график работы всей Конторы был подстроен под него. Дело было ещё и в том, что он увлёкся новомодной в то время идеей влияния недостатка сна на долголетие. Кто ему подкинул эту сомнительную идейку, осталось неизвестным, но злые языки шептали, что это провокация Восточного сектора, к которому принадлежал и Зимин.

Впрочем другие шептуны (а в какой корпоративной «конторе» их нет?), не без оснований полагали, что Звягин всего лишь копирует самого Хозяина, и началось всё с его личных посещений по ночам, когда Шеф с Громовым ездили к нему с докладами или с сеансами продления жизни.

Этот Институт, где работал теперь Зимин, с официальным пышным названием Институт Геронтологии и Долголетия был создан на базе реабилитационного Центра военнослужащих, коим во время войны руководил Громов. В этот Центр Зимин и устроился сразу после войны.

В том громовском Центре проходили реабилитацию тяжелораненые в результате военных действий, аварий и тяжёлых травматических, а также психологических случаев. Однако после окончания войны и с образованием Института, с приходом к руководству Звягина, акцент был более перенесён на научную работу по вопросам продления жизни и повышения имунно-защитных функций организма человека. В общем, Зимин со своим вновь созданным мериллитом попал в родственную стихию, было проделано множество экспериментов и почти все они давали положительный результат.

До конца не был завершён вопрос с индивидуальной дозировкой средства, а также создания универсального иммуностимулятора под общим названием радоцит.

Со временем всё же оказалось, что передозировка может нанести вред человеку, а малые дозы препарата не окажут никакого влияния. Тут, как всегда, Зимину вспоминалась древняя аптекарская сентенция: