Часы

– Марта! – спохватился Иоганнес, – это пыльная буря, хватай детей, беги домой!

Ветер сек лицо мелким песком, сорвал и играючи унес крышу с соседнего дома. Серая пыль забивала глаза, волосы и нос, проникала в щели, осаждалась на подоконниках, столах, посуде. Буря подняла пересохшую вспаханную землю, разнесла ее по улицам колонии, унесла в степь. Иоганнес размазывал слезы по грязному от пыли лицу. Пропали посевы, пропали труды. Ничего не выросло на полях в тот год, и осенью начался голод. Зерно, что привозили на рынки с северных краев, вздорожало вчетверо, а деньги, полученные по указу императрицы, кончились. Скотина тощала от бескормицы, и многих коров пришлось зарезать, чтобы спасти людей. Выручала волжская рыба, но зимой и ее не стало, обмелела Волга, скатилась в море рыба. Марта почернела лицом, стала похожа на старуху, к весне слегла, а вскоре ее не стало. Рядом с колонией росло, расширялось кладбище, и там лежало едва ли не столько, сколько было живых.

А может быть, Господь забрал Марту к себе, чтобы она не видела тех страшных людей. Иоганнес уже не помнит, в каком году это было, только-только стали восстанавливаться после голодного года. Они приплыли по Волге, высадились на берег и пришли в колонию. Они выгнали всех, и взрослых, и детей, на площадь. По-русски во всей колонии понимали только Гельцель и Вольфганг. Среди этих разбойников были и узкоглазые, похожие на степняков-киргизов. Главный разбойник был одет в богатую одежду, один глаз у него был перевязан, а через щеку шел страшный шрам.

– Переведи им, – кнутом он ткнул в Гельцеля, – чтобы присягнули на верность царю Петру Федоровичу, и тогда он одарит вас своей милостью.

И тогда вышел Вольфганг и сказал, что мы не знаем царя Петра Федоровича и что российская императрица – Екатерина.

– Катька – самозванка и немка! – заорал одноглазый. – И мы доберемся до нее и до вас, немцев, если не присягнете истинному царю.

Он вытащил саблю и ударил Вольфганга, и тот упал. А Гельцель велел встать всем на колени и поклясться в верности разбойничьему царю. А потом они забрали всех лошадей, которые были во дворах, и угнали коров. Вольфганг выжил, Анхен выходила его, только у него стали трястись руки и сильно болеть голова.

Потом Иоганнес узнал, что это были бунтовщики, их главарем был Емельян Пугачев. Второй год на Волге продолжались беззаконие и разбой, и армия не могла усмирить бунтовщиков. Стали доноситься слухи, что степняки кайсак-киргизы вооружились и нападают на колонии. Иоганнес понял, что искать защиты в этой стране не у кого, и купил ружье. Молодой Руперт посмеялся над ним: «Эти малорослые степняки? Я их видел немало на рынках. Мне ли их бояться?»

Глупый молодой Руперт! Киргизы налетели со степи, там, где вставало красное от пыльного облака солнце. Они скакали на своих мохнатых лошадках и тонкими голосами кричали «Хур-р-ра-а-а!» Их было очень много. Иоганнес заперся в доме и по лестнице залез на чердак, где лежало его ружье. Киргизы подскакали к его дому, и Иоганнес стрелял в них. Киргизы развернулись и умчались. У молодого Руперта не было ружья, киргизы ворвались к нему в дом и изрубили Руперта кривыми саблями. Его жена с маленьким сыном спряталась в подвал и потому спаслась. Киргизы разграбили все, что попалось им, увели лошадей и скот. Руперта похоронили на кладбище неподалеку от могилы Марты…

А может быть, прав был тот молодой пастор, который говорил, что нужно жить на земле предков?

Все медленнее двигаются ивовые прутья в старческих руках, свесилась седая голова, дремлет на солнышке старый Иоганнес, и снится ему его родное село на берегу Майна. Еще нет проклятой войны, он в новой рубашке и соломенной шляпе с лентой идет по улице, а навстречу ему – Марта, молодая и красивая, машет ему рукой, манит, манит: «Пойдем ко мне, Ганс, я живу уже не здесь, там хорошо, там нет войн и злых людей, и мы там будем счастливы…»

***

Весной на третьем году службы Герка получил наконец отпуск на родину. Десять дней, не считая дороги, и вот он в пассажирском вагоне сидит и смотрит на степи Прибалхашья, плывущие, разворачивающиеся широким кругом за окном. Почти три года тому назад в окне теплушки они были безнадежно-тоскливыми, желто-серыми, а сейчас покрыты зеленой травой с полянами маков, радостные, обещающие. Домой! Домой! Поезд идет слишком медленно, целые сутки, не спится и ночью. В кромешной темноте редко-редко мелькнет фонарь у переезда да призрачный, слабый огонек замелькает на горизонте. То ли ночная машина, то ли чье-то жилье в этой нежилой тьме. Герка задремывает и просыпается от толчка – станция Сары- шаган. Еще двенадцать часов – и дома! Он не сообщал, не писал, что приедет, явится неожиданно, мама растеряется и удивленно спросит: «Ты откуда?» И только потом…

За три года многое изменилось дома. Мама пополнела, стала двигаться медленнее: болят ноги. По утрам долго не может разогнуться: болит спина. Изменился и Герка, он никак не может вписаться в этот неторопливый мир. Он – как молодой зверь, выпущенный из клетки. Десять дней – нужно увидеться с друзьями, с родственниками, везде расспросы, одно и то же нужно повторять, а все хлопают по плечу: «Ой, какой ты стал! Ой, какой ты в военной форме!» И нужно снисходительно улыбаться и говорить дежурные слова про солдатскую службу.

Лида Птицына в своей квартире собрала одноклассников на встречу, и Герка думает, как одеться. Школьный пиджачок жмет в плечах, и почему-то торчат руки из рукавов, и он решает: брюки гражданские и гимнастерка с сержантскими погонами и тремя значками слева на груди. Посмотрел в зеркало, пригладил чубчик (третий год службы, разрешено) – бравый солдат! Собрались одни девчонки, многие учатся в Свердловске. У Юрки Горячева какие-то дела, не смог, только Боря Кириллин пришел. А Герка никак не может отождествить себя с ними, он стал другим и пришел из другого мира. Он – как молодой зверь, долго томившийся в неволе. Он слушает, как девчонки болтают об учебе, о каких-то мелких, незначительных делах. А через три дня кончается отпуск, он уедет, и снова – служба, казарма, танкодром, казарма, танкодром…

– Лида, – в сторонке, чтобы другие не слышали, – у тебя есть водка? Налей-ка мне стакан, – Лида изумленно и испуганно уставилась на Герку.

– Ты серьезно? Полный? Ну ты даешь! Сестра Виля удивилась и озаботилась:

– Ты что? Водку пьешь?

– Да какая водка? Это вода, – и Герка медленными глотками, с перерывами выпивает стакан.

Немного полегчало.

Одноклассницы украдкой посматривают на него. Неужели этот солдат, пахнущий табаком, – отличник Гера из их класса? Поглядывают на тугие плечи и грудь, обтянутые гимнастеркой, на тонкую талию. Не похож на их однокурсников, огрубел, конечно, но что-то в нем есть…

А Герка в самом деле как с цепи сорвался. Домой приходит поздно, изрядно подвыпивший, валится на кровать. И мать долго смотрит на раскинувшегося во сне сына. Пахнущий табаком и водкой, ее младший, он не похож на старших. У Нины, слава Богу, все в порядке в семье, Вик- тор получил квартиру, живут хорошо, часто приезжают в гости. Фредя живет в большой квартире в центре Нового города, директор завода, всегда полон дом гостей, стол всегда ломится… Только вот выпивать стал часто… А Герка упрямый, своенравный, у него все через край. Если что задумал – бесполезно отговаривать. Если учиться – ночи напролет сидит над контрольными работами, спит по четыре часа. Если спортом заниматься – чуть живой приходит со стадиона. Армия его так изменила, настоящим мужчиной стал, возмужал. Два дня осталось от отпуска, а толком его не видела, целыми днями где-то пропадает, приходит поздно, однажды, ей показалось, с запахом женских духов, а вчера не ночевал дома… И она, вздохнув, идет спать.

После отпуска служить стало совсем невмоготу. Время ползло со скоростью черепахи, дни, недели тянулись и тянулись, столовская каша осточертела, глаза бы ее не видели!

Солдат служит два с половиной года, оставшиеся полгода – это дембель. Уже состоялся выпуск учебной роты, молодые ребята осваивают танки, им интересно, а старики готовятся к демобилизации. По не писанному, но освященному годами закону, стариков не посылают в наряды, старшина освобождает их от занятий, и они, собравшись в кружок, готовятся к увольнению. Ведется календарь с вычеркнутыми из жизни днями службы. Осталось 89 дней. Уже куплены фанерные чемоданчики, и в них укладываются дембельные нехитрые вещички: купленные подарки род- ным, армейские фотографии, сэкономленная гимнастерка и ремень. Ведется неторопливая беседа, дело идет к обеду, и старики нестройно идут вслед за лихо топающим взводом. После обеда они собираются в боксе у Бори Верина и обсуждают свою будущую гражданскую жизнь. Призвали их в сентябре, вроде бы и демобилизовать должны в сентябре, но приказ министра о демобилизации всегда запаздывает. В прошлом году он вышел в октябре, придется служить лишний месяц, а то и два.

Замены у Герки еще нет, и ему часто приходится выезжать на учения на танке. Пришло письмо из дома, в конверт вложен очередной вызов на сессию 12 июня. Германа Вернера вызывают для сдачи экзаменов в Уральском политехническом институте. А сегодня 6 июля.

– Смотри, Саш, меня опять вызывают на сессию и опять письмо опоздало. Эх, сейчас на гражданке бы…

– Ты что, совсем дурак? – Сашка Махиборода внимательно изучает маленькую, в четвертушку, бумажку с лиловой печатью. – Здесь же июнь очень похож на июль, только вот чуть-чуть подправить один хвостик.

– Ну и что с того? Сессия уже прошла.

– Ты в самом деле ничего не соображаешь. Это же дембель! Вышел приказ об отсрочке студентам, и ты под это дело можешь вчистую уволиться.

– Да не выдумывай, это же совсем другое дело.

– Нет, вы на него посмотрите! У него в руках дембель, а он еще рассуждает! Пиши рапорт: прошу уволить из рядов в связи с учебой. Я вот этот хвостик подправил, уже совсем на июль похоже.

– Да брось, ничего не получится.

– Пиши, тебе говорят! Меня же будешь благодарить.

Через два дня на утреннем осмотре младшего сержанта Вернера вызвали к командиру роты. Капитан Дедов похож на плюшевую игрушку – маленький, кругленький, с неизменной затаенной хитроватой усмешкой, будто он знал что-то тайное про Герку. Подделал хвостик на бумажке? Ну-ну! Солдаты звали его дедушкой и недоумевали, как с такой ну совсем не военной выправкой он дослужился до капитана.

– Вольно, вольно! Из штаба позвонили, там на тебя приказ вышел. Давай-ка в штаб и оформляйся.

Герка уже перестал надеяться и счастью своему не поверил:

– Спасибо, товарищ капитан!

– Ладно, ладно, иди! – замахал рукой Дедов.

На завтрак Герка, конечно, не пошел. Еле дождался, когда штабной писарь придет. Вот уже прошли из столовой курсанты, прошел танковый батальон, а писаря все нет. Может быть, его вызвали к начальству, там разобрались в Геркином обмане и решили отменить приказ об увольнении? Герка уже пять раз выходил из штаба, пять раз прошелся по дорожке, пять раз возвращался. Наконец писарь пришел! Все состоялось очень быстро. Пока Герке выписывали новенький военный билет, он с обходной запиской сбегал в библиотеку и к старшине.

– Так что, увольняешься? – старшина Серега Скальский вертел и вертел в руках обходную записку. – А ты ничего не должен? А как насчет отступного? Ты смываешься на гражданку, не дослужил, а мы…

– Ладно, Сергей, потом, когда получу расчет, а сейчас не томи, подписывай!

Вещички собраны вмиг, что там собирать, получены на руки документы, Герка колеблется: бежать попрощаться с ребятами? Еще полчаса находиться здесь, когда уже свободен? Нет, это свыше Геркиных сил!

– Вот, Серега, тридцатка, отметь со стариками мой дембель, а я отчаливаю, не поминайте лихом! Будь здоров! – Герка выскочил за ворота училища и почувствовал крылья за плечами.

Он свободен! Больше не будет подъемов и отбоев! Больше не будет кирзовой каши! Больше не будет казармы! Вот и закончились три года службы Германа. Потерянные годы? Его сверстники за эти годы окончили институты, кто-то женился, обзавелся детьми… Да нет, это не потерянные годы! Судьба забросила его, тонкошеего и плоскогрудого мальчишку далеко от дома, подвергла его суровым испытаниям, и он выдерживал эти испытания, не отсиживался в окопе, а шел в атаку. Он всегда был там правофланговым. Он всегда будет стремиться быть правофланговым. А своих сверстников, ушедших вперед, он догонит!

Он умеет бегать кроссы с полной выкладкой и при любой погоде.